Осмотреться в отсеках

Изменение в рационе было только одно – вместо «рапты» были закуплены небольшие круглые лепешки, похожие на лаваш. Эти лепешки привезли на небольшом грузовичке и вывалили прямо на пирс, рядом с лодкой. Я было пытался образумить своих подопечных арабов и обратить их внимание на несколько неуважительное отношение к хлебу, но взаимопонимание в этом вопросе достигнуто не было. Так и лежала эта большая куча лепешек несколько часов на грязном пирсе, пока не дошла очередь до ее загрузки в провизионки лодки.

Но с мясом кур и овощами я уже не разрешил обращаться также вольно, как с хлебом. С курами вначале также возникла проблема. Дело в том, что арабы не признают замороженного мяса, вот такие привередливые попались нам подопечные. Но на этот их каприз я ответил довольно решительно: «Захотите есть, будете и после разморозки кушать этих кур, голод – не тетка!». Нормы спирта я установил еще в самом начале нашей инструкторской деятельности такие же, как и на советских лодках. Медицинский спирт арабы закупали в аптеках Тартуса.

Наконец, все продукты были загружены в обе провизионки, и холодильная камера запущена в режим заморозки. Аварийный запас провизии был еще наш, советский, который не менялся со дня передачи лодки арабам. Я знал, что с нашими консервами ничего не может произойти, и поэтому был уверен в их съедобности в аварийном случае. Торпедный боезапас лодки составлял: в носовых торпедных аппаратах четыре торпеды «53-56В» и две – «СЭТ-53М», в кормовых аппаратах – две «САЭТ-60М», на стеллажах, в первом отсеке – шесть торпед «53-56В».

Район для автономного плавания был нарезан нами в восточной части Средиземного моря, к югу от острова Кипр. Глубины в этом районе составляли до 2000 метров. Задачи на эту миниавтономку ставились довольно несложные. Предстояло проверить способность сирийских подводников находиться в море длительное время как в надводном, так и в подводном положении. Вспомогательной задачей, поставленной экипажу, являлось ведение разведки в заданном районе Средиземного моря.

Из порта Тартус лодка вышла скрытно, в темное время суток, и после погружения и дифферентовки начала следование в назначенный район в подводном положении. Организацию подводной службы в этом походе я налаживал точно такую же, как и на наших советских дизельных лодках. Никаких послаблений сирийским подводникам нельзя было делать, море не прощает условностей. Я знал прекрасно и вбивал в головы арабов тот факт, что в случае аварии спасать нас будет некому, да и нечем. На тот момент в Сирии спасательных судов не было.

В каждом отсеке находился один из моих мичманов, а в центральном посту я чередовался с инженер-механиком Владимиром Бурковым. Причем основную часть времени я все-таки находился именно на ГКП (главном командном пункте) , осознавая всю ответственность за безопасность лодки.

Впервые, не в порядке тренировки, в отсеках были включены установки для регенерации воздуха и начали осуществлять замеры процентного содержания углекислого газа в отсеках. Не менее пристальное внимание уделялось контролю над процентным содержанием водорода в аккумуляторных ямах и аккумуляторных отсеках.

Первые сутки нахождения под водой подходили уже к концу, когда я начал замечать какое-то несколько необычное поведение арабских подводников. Сирийские офицеры и матросы передвигались как-то вяло и невесело.

Вызываю в центральный пост своего «доктора» старшего лейтенанта медицинской службы Михаила Шарикова, спрашиваю, незаметно от арабов:

– Миша, что-то мне не нравятся арабы, что-то с ними не так, ты не замечаешь?

Ответ врача меня просто ошеломил:

– Товарищ командир, арабы заболели неизвестной болезнью, похожей на «медвежью».

Ну вот, только этого и не хватало. Интересуюсь у Михаила Шарикова:

– А наши мичманы как себя чувствуют?

– С нашими все нормально, все здоровы, – последовал ответ «доктора».

Ну, думаю, уже хорошо, что в этом плане все благополучно. На мой вопрос врачу, что могло произойти с арабами, Шариков ответил:

– Скорее всего – это отравление, но может быть хуже – дизентерия.

– Час от часу не легче, а чем лечить?

Лечить оказалось нечем.

Попытался прояснить обстановку у сирийского командира Исмаила, но тот сам был полубольной и ничего внятного не смог доложить. Пришлось принимать кардинальное решение, не возвращаться же в базу в самом начале автономки. Приказываю вскрыть аварийную медицинскую аптечку, в которой оказались некоторые необходимые медикаменты, и выдать в каждый отсек и на камбуз спирт для протирки посуды и рук. «Доктору» ставлю задачу:

– Миша, лечи их, чем хочешь, давай арабам все, что у тебя есть, но чтобы через сутки все были здоровы.

Принятые меры возымели свое действие, и к моменту всплытия на заряд аккумуляторной батареи Михаил Шариков доложил мне о приведении арабов в «меридиан», задача по их выздоровлению была, в основном, выполнена.

Наверху нас море встретило штормом не менее пяти- шести баллов, но заряд батареи необходимо было производить и вскоре, после продувания балласта, начался процесс пополнения запасов электроэнергии и воздуха высокого давления.

С точки зрения тактики действий в автономном плавании, я обучал арабов согласно требованиям тактического руководства для дизельных подводных лодок. В частности, теоретически, с сирийским командиром Исмаилом был изучен маневр уклонения лодки от обнаружения противолодочными силами вероятного противника.

Но на этой первой зарядке батареи в условиях штормового моря, учитывая, прежде всего, учебные цели нашего плавания, я Исмаилу запретил прерывать пополнение энергозапасов и погружаться при обнаружении работающей самолетной РЛС. Командир что-то невнятно пробормотал в ответ, качку он переносил плохо, и на этом мой инструктаж закончился.

Через несколько часов пребывания на мостике, уже глубокой ночью, я решил спуститься вниз, с целью переодеться в сухую одежду. Временами мостик лодки подвергался ударам волн, и все, находящиеся на нем, постепенно промокали от брызг.

Но заряд батареи необходимо было продолжать, и лодка, маневрируя носом против волны, противостояла морской стихии. Я понимал, что практически все арабы плохо переносят качку, и сам командир Исмаил, который все это время находился рядом со мной на мостике, был не в самой лучшей форме. У меня также не было полной уверенности в исходном состоянии уравнительной цистерны, уровень воды на контрольной колонке при такой качке было трудно отслеживать. Да и что могли отслеживать укачавшиеся арабские матросы- трюмные при таком шторме.

Учитывая все эти обстоятельства, я еще раз перед тем, как спуститься вниз, проинструктировал сирийского командира о недопустимости прерывания заряда АБ и срочного погружения при обнаружении работающей самолетной РЛС. Исмаил снова пробормотал что-то в ответ, и я с каким-то чувством опасности убыл в свою каюту.

Прошло буквально несколько минут, в течение которых я успел переодеться в сухую одежду, как последовал ряд коротких сигналов ревуном, означающих срочное погружение лодки. Немедленно следую в центральный пост, в который уже спускался по трапу командир Исмаил после задраивания верхнего рубочного люка.

Разбираться в причинах срочного погружения было не время, потому как экипаж выполнял все команды на автомате. Ничего не поделаешь, научили мы сами арабов так действовать. Моментально был остановлен дизель и открыты клапаны вентиляции цистерн главного балласта, отрабатывать назад срочное погружение уже поздно. Все мои инструкторы заняли свои места практически мгновенно. Не обращая внимания на командира Исмаила, вступаю в командование лодкой, осознавая всю опасность ситуации. Сам Исмаил, открыв рот, стоял молча рядом, находясь в какой-то прострации.

Приказываю своему боцману мичману Станиславу Довгань принять управление горизонтальными рулями. Лодка начала быстро погружаться. На глубине 15 метров командую продуть цистерну быстрого погружения и боцману:

– Рули на всплытие!

Одновременно даю ход обоими моторами – «средний вперед». Лодка, однако, продолжает быстро погружаться, глубина уже 40 метров. Понимаю, что что-то не так, не может лодка так быстро погружаться без причины. Командую продуть среднюю группу цистерн главного балласта, но лодка продолжает погружаться, к счастью, практически, на ровном киле.

Все это происходило в течение минуты, не больше, действовать необходимо было решительно и немедленно. Тут же командую продуть балласт аварийно и увеличиваю ход обоими моторами до полного. Клапаны на колонке аварийного продувания открывали одновременно и сирийский инженер-механик Саади со своим старшиной команды машинистов трюмных, и мои инструкторы – капитан-лейтенант Владимир Бурков и мичман Николай Басанец. Все они прекрасно понимали, что обстановка действительно критическая, в отличие от командира лодки Исмаила, который продолжал молча стоять в полнейшей отрешенности.

Пока продували совместными усилиями главный балласт, лодка успела «провалиться» на глубину 100 метров и продолжала медленно погружаться, практически, на ровном киле. Наконец, где-то на глубине 110 метров лодка «стала», погружение прекратилось, и через некоторое время начала быстро всплывать.

На поверхность моря лодка буквально выскочила, как пробка, и в условиях штормового моря подверглась неимоверной качке. Арабы находились в каком-то шоке. Не знаю, осознавали они опасность ситуации, или нет? Думаю, что если бы не мои инструкторы, это срочное погружение могло закончиться бедой.

Когда все немного успокоились, я провел разбор этого, не совсем удачного маневра лодки. Выяснилось, что уравнительная цистерна оказалась полной, как я и предполагал. Контроль исходного состояния этой цистерны осложнялся тем, что на контрольной колонке очень трудно было визуально отслеживать уровень воды в ней. Этого уровня не было видно, как при полностью пустой, так и при полностью заполненной цистерне. В данном случае трюмные матросы считали уравнительную цистерну полностью осушенной и докладывали об этом вахтенному инженер-механику.

Подобные случаи с уравнительной цистерной уже происходили ранее при проведении дифферентовок. Но при этом цистерна быстрого погружения была пустой, и для всплытия в позиционное положение достаточно было продуть среднюю группу цистерн главного балласта. При выполнении маневра «срочное погружение», при заполненной, как положено, цистерне быстрого погружения, и, как выяснилось, уравнительной, лодка набрала, в самом начале, большую скорость погружения, которую с трудом удалось погасить только на ста метрах глубины.

Мои инженер-механик Владимир Бурков и старшина команды машинистов трюмных Николай Басанец получили от меня, по этому поводу, все, что причитается. От обязанностей по контролю за действиями арабов и исходным состоянием устройств и механизмов лодки их никто не освобождал.

Выяснилось также, что вахту на поисковой станции «Накат» нес сирийский старшина, который, скорее всего, принял помеху на экране за сигнал самолетной РЛС. Об этом мне доложил инструктор мичман Александр Бандурко, получивший от меня, также по «полной», за низкую специальную подготовку своего подопечного араба. И уже после этого я начал разбор опасного маневра лодки с командиром Исмаилом.

На мой вопрос, почему командир решил произвести срочное погружение и прервать заряд батарей, Исмаил нечленораздельно ответил:

–«Волёдя», метристы доложили об обнаружении сигнала самолетной РЛС.

Очень трудно что-то объяснять не совсем адекватному арабу.

– Исмаил, ведь я тебя предупреждал и запрещал прерывать заряд батареи. Поход наш учебный, а ты своими действиями мог утопить лодку. Не забывай, что у нас под килем два километра. Ночь, шторм, болезненное состояние твоего экипажа – все это необходимо учитывать. Да и метрист твой, как выяснилось, произвел ложный доклад.

Ответ Исмаила еще больше поверг меня в удивление.

– «Волёдя», это не по «тактик», ты сам учил меня уклоняться от самолетной РЛС.

Ну, думаю, сам научил, на свою голову, тактике действий своего подопечного, теперь не обижайся.

За годы подводной службы мне не единожды приходилось сталкиваться с матросами срочной службы – выходцами из среднеазиатских республик. И всех их объединяла одна характерная черта – высочайшая исполнительность. Но исполнительность эта была какая-то механическая, порой не осмысленная. Матросы эти добросовестно выполняли все то, чему их научили, без присущей русскому человеку смекалки и творческого подхода. Сирийские подводники, по своему менталитету, не особо отличались от матросов из Средней Азии. И в этом заключалась трудность в их обучении.

Но, в итоге, сирийский командир все-таки понял всю опасность ситуации, и все последующие сутки автономки уже проходили, под моим неусыпным контролем, благополучно. При хорошей погоде, по окончании очередной зарядки АБ, мы осуществляли тренировочные срочные погружения из-под работающего дизеля с использованием цистерны быстрого погружения не единожды. Все, в итоге, проходило нормально, все устройства и механизмы лодки работали надежно и безотказно, сирийский экипаж получил хорошую практику при выполнении этого маневра.

Через десять суток лодка № 1 вернулась в базу, после окончания этого, не совсем «обычного», похода. Арабский экипаж чувствовал себя героями, задачи, поставленные на эту миниавтономку, были успешно выполнены.

Вскоре состоялся точно такой же поход и на лодке № 2. Но в этом случае арабский экипаж уже учел все нюансы автономки первой лодки, и этот выход в море был выполнен, в целом, без особых происшествий. Правда, понервничать пришлось мне и на этой лодке, так как сирийский командир Махмуд отличался от Исмаила еще и неимоверным упрямством, хотя и был лучше подготовлен.

На этом моя инструкторская деятельность вскоре закончилась, и я готовился убыть в Союз. Немного грустно было расставаться с подопечными арабами, за три года совместной с ними подводной службы я успел настолько сблизиться с ними, что наши взаимоотношения приняли искренний, теплый и дружественный характер.

Прощались со мной сирийские офицеры и матросы также с чувством сожаления о вынужденном расставании, по крайней мере, так мне казалось. С другой стороны, вся эта арабская жизнь порядком поднадоела, и я, с большими надеждами на будущее, в июне 1988 года убыл на Родину для поступления в Военно-морскую академию, в которую получил направление от командования 14-й дивизии подводных лодок.

Часть третья

Прощание с «эсками»

            Нелегкий труд, нелегкие пути…

            Но честно скажет человек бывалый,

            Что душу от опасности спасти, –

            Еще трудней. Трудней всего, пожалуй.

                                    Игорь Озимов

Начальник штаба

Два года учебы в академии пролетели быстро, и уже в августе 1990 года я был назначен на должность начальника штаба Севастопольской 153-й ордена Красной Звезды бригады подводных лодок, базирующихся в Южной бухте. Наконец, закончилась моя затянувшаяся командировка, и впереди снова предстояла подводная служба, но уже в новой, более высокой должности.

Кто прошел в своей служебной карьере должность начальника штаба соединения, тот знает, что это такое. Начальник штаба бригады подплава, в которой в то время насчитывалось до десяти боевых подводных лодок, лицо не только сверхзанятое и ответственное, но и, по сути дела, не принадлежащее самому себе.

По правде говоря, я не ожидал такой напряженной службы, и после длительного перерыва было поначалу сложно войти в колею штабной деятельности. Штабная работа навалилась как-то сразу неимоверной тяжестью. Помогла быстро освоиться в новой должности предыдущая многолетняя служба на подводных лодках постоянной готовности. И уже буквально через полгода я, в целом, освоил все азы штабной работы и исполнял свои обязанности без особых проблем.

Уже, в который раз, повезло с новыми начальниками, с которыми предстояло служить в 153-й бригаде. С теплотой и благодарностью вспоминаю командира бригады капитана 1 ранга Попова Владимира Алексеевича. Всегда спокойный и уравновешенный комбриг оказывал мне, своему молодому начальнику штаба, полную поддержку и помощь в становлении. За все время совместной с ним службы я ни разу не слышал от Владимира Алексеевича не то что грубого слова, но даже упрека в свой адрес. С таким командиром бригады легко преодолевались все трудности службы в новой должности.

Осложняла выполнение прямых обязанностей начальника штаба частая необходимость присутствия старшим на борту подводных лодок бригады на выходах в море. Одновременно могли выполнять задачи в полигонах боевой подготовки до четырех подводных лодок, и всему командованию бригады приходилось, по мере необходимости, находиться на борту некоторых из них.

В состав бригады, на тот момент входили подводные лодки 641, 641Б и 877-го проектов. Досконально зная устройство своей С-53, мне не доставило особой сложности быстро освоиться с управлением и особенностями этих, более современных, подводных лодок с гораздо большим водоизмещением.

Подводные лодки в Южной бухте. 1991 год

Фото из архива автора

Порой не было времени для работы с документами в штабе, обстоятельства требовали пересаживаться с лодки на лодку, и снова в море. Выручали флагманские офицеры штаба бригады, которые, в основном, были порядочными людьми и хорошими специалистами. Не могу не вспомнить своих помощников капитана 2 ранга Владимира Донца и капитана 3 ранга Валерия Конохова, флагманского штурмана капитана 3 ранга Сергея Отто, флагманского минера капитана 3 ранга Николая Бердникова, флагманского РТС капитана 3 ранга Сергея Тарару, флагманского СПС капитана 3 ранга Николая Филиппова. Благодаря этим офицерам рабочая деятельность штаба бригады не останавливалась в период отсутствия начальника штаба. Я не помню случая, когда кто-либо из них не выполнил свою работу и подвел весь штабной коллектив.

Зачитывание приказа о награждении. Слева начальник штаба153 бригады ПЛ капитан 1 ранга Владимир Аникин, справа начальник политотдела капитан 1 ранга Юрий Тарариев

Фото из архива автора

Очень хорошие отношения сложились с начальником политотдела бригады капитаном 1 ранга Юрием Тарариевым. Нечасто приходилось встречать хороших политработников, но Юрий Тарариев, в отличие от своих коллег, был одним из тех, кто действительно полностью соответствовал своей должности. Выпускник Киевского политического училища, Юрий Семенович умел наладить контакт с любым человеком в военной форме. Люди уважали этого политработника за честность и непредвзятое отношение к подчиненным.

Несколько напряженные отношения сложились с некоторыми офицерами штаба 14-й дивизии, в состав которой входила 153-я бригада. Но я старался не обращать внимания на некоторые заумные афоризмы отдельных представителей дивизии на тему «осла, постоявшего в тени», потому как еще неизвестно, кто больше постоял в этой самой тени. Я делал свое дело, старался исполнять свои обязанности на совесть и не пытался выглядеть лучше, чем был на самом деле, и тем более кому-то из начальников нравиться.

Б-380 на выходе из Севастопольской бухты. Слева направо: командир ПЛ капитан 2 ранга Владимир Смирнов, начальник штаба 153-й бригады ПЛ капитан 2 ранга Владимир Аникин.

Фото из архива автора

Вспоминаю эпизод затопления капсулы гидроакустического комплекса «Рубикон» на подводной лодке Б-380 («Горьковский комсомолец») осенью 1990 года, произошедший на внешнем Балаклавском рейде во время замера шумности. Командовал Б-380, в то время, капитан 2 ранга Владимир Смирнов, старшим на борту присутствовал я – начальник штаба бригады.

В процессе погружения для дифферентовки, сразу после заполнения цистерн главного балласта средней группы, неожиданно стал быстро увеличиваться дифферент на нос. И тут же последовал доклад о срабатывании сигнализации, означающий попадание морской воды в капсулу ГАК «Рубикон». Пришлось немедленно прекратить погружение, и после продувания балласта я отдал приказание установить причину поступления воды в капсулу.

В результате осмотра носовой надстройки выяснилось, что лаз в капсулу ГАК оказался открытым, причем отсутствовала сама крышка, которая должна была быть прикручена болтами и надежно задраена. Ни о каком дальнейшем погружении не могло быть и речи. Я приказал доложить о случившемся оперативному дежурному дивизии и следовать в базу.

По возвращении в Севастополь на лодку нагрянула комиссия 14-й дивизии во главе с начальником штаба капитаном 1 ранга Леонидом Рогулевым. Разбиралась комиссия с обстоятельствами затопления капсулы «Рубикона» долго, потому как было непонятно, зачем открывался лаз в нее и какие работы предполагалось в ней проводить. По моему мнению, история с этой капсулой довольно темная. Вот где нужно было разбираться особому отделу, а не подглядывать за командирами подводных лодок в период их отдыха. Отдраивание крышки лаза в капсулу и приведение ее тем самым в негерметичное состояние очень даже похоже на вредительство.

ГАК «Рубикон», после попадания морской воды в капсулу, вышел из строя. Подводная лодка Б-380 оказалась не боеготовой и вскоре была выведена из состава сил постоянной готовности. Комиссия вначале в своих выводах пыталась сделать виновником произошедшего меня – начальника штабы бригады. Особенно изощрялся в инициировании мне вины за затопление капсулы заместитель командира дивизии по электромеханической части капитан 1 ранга Виктор Ковалев.

В ответ на все эти обвинения мне пришлось обстоятельно разъяснить всем членам комиссии и неугомонному заместителю командира дивизии по ЭМЧ, что в обязанности старшего на борту не входит контроль за герметичностью капсулы ГАК «Рубикон». Этот контроль обязаны осуществлять начальник РТС подводной лодки, а также старший помощник командира и инженер-механик по окончании приготовления лодки к бою и походу.

Косвенная вина, естественно, была и начальника штаба, так как в моем подчинении находился флагманский специалист РТС капитан 3 ранга Сергей Тарара, в обязанности которого входил контроль за деятельностью радиотехнических служб подводных лодок бригады. Но если учитывать этот факт, то виновных можно было найти, по субординации, среди всего командования бригады и дивизии. Однако заместитель командира дивизии по ЭМЧ Виктор Ковалев, несмотря на все доводы, упорно пытался сделать виновным в произошедшем именно меня – начальника штаба.

В итоге разбирательства окончательную точку поставил командир 14 дивизии. Опытный и заслуженный подводник контр-адмирал Федор Иванович Погорелов, отлично знавший подводную службу, абсолютно точно определил виновников этого аварийного происшествия. Приказом командира дивизии были наказаны командир подводной лодки Б-380, его старший помощник, командир БЧ-5 и начальник РТС.

Б-380, после вывода из состава сил постоянной готовности, вскоре была поставлена в ремонт в Севастопольский морской завод имени Серго Орджоникидзе. Этот ремонт, затянувшийся на многие годы, так и не был закончен по причине начала необратимых процессов в нашей стране, которые продолжаются до настоящего времени.

За время пребывания в должности начальника штаба бригады мне пришлось в последующем неоднократно выходить в море старшим на борту подводных лодок, а также на надводных кораблях Черноморского флота – руководителем торпедных стрельб, выполняемых лодками бригады. Отложился в памяти мой первый выход в море в роли руководителя торпедной стрельбы на противолодочном крейсере «Москва».

На тот момент я уже пребывал в звании капитана 1 ранга, и старший на борту ПКР, командир 11-й бригады надводных кораблей капитан 1 ранга Александр Безмельцев, пригласил меня на обед в свой салон. Такого изобилия закусок и разнообразия блюд я не ожидал увидеть. На подводных лодках все в этом плане выглядит гораздо скромнее. Причем пища для всего экипажа подводной лодки готовится на одном камбузе и, естественно, одинакова как для офицерского и мичманского состава, так и для матросов и старшин срочной службы.

Обедали в этом комбриговском салоне мы вдвоем, и по его окончании я поблагодарил Александра Безмельцева за вкусный обед, а потом задал, как выяснилось, несколько наивный вопрос:

– Такой обед для всего экипажа ПКР, или только для старшего на борту?

В ответ капитан 1 ранга Безмельцев, удивленно посмотрев на меня, ответил:

–Меня не интересуют обеды офицеров и мичманов, тем более личного состава. Там, «внизу», есть кому заниматься этим вопросом, пусть занимаются, – и, нажав очередной раз на кнопку вызова вестового для подачи чая, вальяжно развалился в своем кресле.

В последующие годы мне неоднократно приходилось выходить в море на кораблях Черноморского флота, но таких наивных вопросов я больше не задавал и старался не обращать внимания на несколько непривычный для подводника стиль службы офицеров-надводников.

Остается в памяти август 1991 года – начало катастрофических перемен в сторону ухудшения как для всей нашей огромной страны под названием СССР, так и для каждого, отдельно взятого человека, сохранившего в своей душе элементарные остатки совести и чести. Лично я с момента распада Советского Союза вплоть до настоящего времени так и не смог смириться и привыкнуть к совершенно новому образу жизни, в совершенно новой стране. Не могу забыть восторженный и радостный голос одного из дикторов Центрального телевидения вскоре после августовских событий 1991 года, вещающего о том, что теперь все мы стали господами. Воспитанному на идеалах равенства, братства и преданности своей Родине человеку очень трудно начинать жить в обществе рвачества, спекулянтства и вседозволенности. Называю все эти вещи своими именами сознательно, так как в корне не согласен с новым социальным строем в нашей стране, отвергающим равные условия жизни для людей.

Так получилось, что именно на август 1991 года были запланированы учения подводных лодок 153-й бригады в Черном море. План учений верстался задолго до так называемого «путча», и никто из командования бригады не мог предположить, что выход наших подводных лодок в море выпадет именно на 19 августа, а район действий одной из них будет нарезан на траверзе к югу от Фороса, в котором скрывался в то время Горбачев.

Это совпадение было чисто случайным, и мы не могли даже предположить, что оно может обернуться для нас большими неприятностями. Так и вышло. Вскоре после неудавшегося «путча» к нам в штаб прибыл некий деятель и, сославшись на новую власть в стране, потребовал от командования бригады написания объяснительных по поводу планирования выхода подводных лодок на учения именно 19 августа. Сам выход в море подводных лодок так и не состоялся, помешал «путч».

Что касается меня, то я решительно отказался писать объяснительную и посоветовал этому представителю новой власти пойти поискать врагов где-нибудь в другом месте. В итоге, вскоре все встало на свои места, о нас попросту забыли. Видимо, новоявленной власти было в то время не до нас – рядовых подводников.

Испытание на верность присяге

Несмотря на так называемые революционные перемены в стране, негативно сказывающиеся на жизни всех, без исключения, рядовых граждан, боевая и повседневная деятельность подводных сил Черноморского флота продолжалась без особых перемен. Только за 1991 год подводными лодками 153-й бригады было выполнено три учебные минные постановки и двадцать пять торпедных стрельб, выпущено более 60 практических торпед.

Тем временем политическая жизнь в стране бурлила и штормовым девятым валом смывала все хорошее, что было накоплено за годы существования Советского Союза. Усилиями новоявленных либералов распалось наше великое государство. Суверенитета, по душевной доброте Ельцина, все республики, входящие в СССР, брали сколько хотели. На Черноморском флоте наступали времена дележа кораблей и судов.

Мне, начальнику штаба бригады, в то время было не до политики. Служба занимала практически все суточное время. Дома удавалось бывать считанные часы, которые предназначались в основном для сна.

Все отчетливее стало появляться брожение в умах некоторых флотских офицеров и мичманов. Этому способствовали различные собрания с непонятными резолюциями и призывами, которые то и дело проводились в Доме офицеров флота. А после образования так называемых ВМСУ эти брожения начали переходить зачастую в откровенное предательство, связанное с принятием другой, чуждой советскому офицеру украинской присяги.

Коснулось это предательство, к большому сожалению, и некоторых морально нечистоплотных подводников. Это сугубо мое, личное мнение. А как еще можно называть офицера, изменившего присяге? Одно радует, что таких «подводников» в нашей 14-й дивизии нашлись буквально единицы. Среди офицеров надводных кораблей этих перевертышей оказалось намного больше.

Возглавлял эту небольшую группку предателей-подводников не кто иной, а офицер, занимающий высокую должность заместителя командира 14-й дивизии капитан 1 ранга Евгений Лупаков. Еще с осени 1991 года Лупаков периодически появлялся в моем кабинете и пытался уговорить принять украинскую присягу, сулил высокие должности в украинском флоте. Я наивно полагал, что этот высокопоставленный «подводник» шутит, и не обращал особого внимания на эти разговоры. В то время я не мог даже предположить, что этот человек способен на откровенную авантюру и тем более на преступные действия.

Вскоре выяснилось, что подобные визиты Лупаков наносил и заместителю командира 153-й бригады капитану 1 ранга Геннадию Паршину. Геннадий Петрович Паршин, мой хороший товарищ, являлся одним из тех настоящих офицеров, которые даже в мыслях не допускали предательства, связанного с нарушением данной однажды присяги. Геннадий также отмахивался от Лупакова, как от назойливой мухи, не прельщаясь всякими выгодными посулами с его стороны. Не знаю, агитировал Лупаков командира бригады, к тому времени уже капитана 1 ранга Александра Косткина, или нет, не замечал. Но, думаю, что и комбриг дал бы достойный ответ этому новоявленному украинцу с русской фамилией.

В книге «Подводные силы Черноморского флота» есть такие строки: «Темным пятном в истории дивизии остался след от тайного бегства в ВМС Украины заместителя командира 14-й дивизии капитана 1 ранга Е. Лупакова». Какое же это тайное бегство, когда Лупаков открыто агитировал за измену присяге?! И об этих его действиях наверняка знало все командование дивизии, ведь не одних же только нас он агитировал. Пусть на совести каждого начальника останется факт непринятия своевременных мер воздействия к этому предателю. А ведь это пассивное наблюдение за откровенно нечистоплотным высокопоставленным офицером вскоре могло привести к потере современной новейшей дизель-электрической подводной лодки 877-го проекта Б-871.