Улица Рубинштейна и вокруг нее. Графский и Щербаков переулки

И сегодня залы ресторанчиков и кафе здесь не пустуют. Это при том, что средний чек заведений не отличается демократичностью (от 1000 до 2500 рублей а-ля карт).

Как правило, здесь собираются представители среднего класса, банкиры и топ-менеджеры, студенты престижных вузов, творческая интеллигенция. Повышенной популярностью эта улица пользуется у иностранных туристов.

Вероятно, именно поэтому крупнейшее издание столицы США газета Washington Post включила улицу Рубинштейна в десятку лучших стрит-пространств Европы».

Говоря о культурной составляющий улицы, нельзя не сказать о том, что три дома на ней (№ 7, 23 и 38) состоят под охраной государства, а еще двенадцать в начале XXI в. вошли в «Перечень вновь выявленных объектов, представляющих собой историческую, научную, художественную или иную культурную ценность»⁴².

После погружения в историю улицы теперь мы предлагаем нашим читателям заглянуть в каждый из ее домов. И нашу прогулку по улице Рубинштейна мы начнем с ее нечетной стороны.

От Невского проспекта до Графского переулка

Нечетная сторона

Дом № 1/43

На углу улицы Рубинштейна и Невского проспекта до нашего времени дошел пятиэтажный цвета беж с большим карнизом и сплошной рустовой дом. Пластику его фасада разнообразят сандрики, замковые камни и декоративные картуши – эти «барочные» элементы вторят необарочной архитектуре дворца князей Белосельских-Белозерских А.И. Штакеншнейдера. В то же время, как справедливо замечают авторы путеводителя «Невский проспект. Дом за домом»: «…общий композиционный строй, рисунок некоторых деталей, полукруглые балконы на срезанном углу перекликаются с другим угловым домом 45/5»⁴³.

Свой современный вид дом приобрел в 1900 г., когда академик архитектуры, архитектор Двора великого князя Сергея Александровича А.В. Кащенконадстроил двумя этажами и декорировал ранее стоявшее здесь здание театральной дирекции, перестроив его под доходный дом великого князя, к тому времени владевшего уже дворцом князей Белосельских-Белозерских⁴⁴. Участок на углу Невского проспекта и Троицкого переулка застраивался с начала XIX в., с 1818 по 1837 г., без малого 20 лет, владельцем дома являлся выдающийся французский балетмейстер и педагог Шарль Луи (Карл) Дидло (27.03.1767–07.11.1837). Его имя значится в «Руководстве к отыскиванию жилищ по Санкт-Петербургу» Самуила Аллера⁴⁵. Для него архитектор А.Д. Неллингер в 1829 г. увеличил двухэтажный дом на один этаж⁴⁶.

Дом № 1/43. Фото авторов, 2021 г.

Дидло вписал яркую страницу в историю русского балета. В 1801–1811 и 1816–1833 гг. он – танцовщик и балетмейстер Эрмитажного и Большого театров в Санкт-Петербурге, а с 1804 по 1811 г. возглавлял балетную часть Петербургского театрального училища. Славу Дидло принесли поставленные им на петербургской сцене балеты, в которых он выступил как гениальный реформатор балетного искусства. Вспоминаются строки из пушкинского «Евгения Онегина»: «Там и Дидло венчался славой»⁴⁷. Балеты, поставленные Дидло и принесшие ему славу, тематически подразделялись на мифологические темы: «Зефир и Флора», «Амур и Психея», «Апис и Галатея», «Тезей и Арианна» и др.; сказочные: «Роланд и Моргана», «Хенз и Тао, или Красавица и чудовище», историко-героические «Венгерская хижина, или Знаменитые изгнанники», герой которой венгерский повстанец Ф. Ракоши, «Рауль де Креки, или Возвращение из Крестовых походов» и др. Один из своих знаменитых балетов Дидло поставил на сюжет поэмы А.С. Пушкина «Кавказский пленник»⁴⁸. Необычным, новаторским в постановках Дидло, как отмечают исследователи его творчества, было то, что в них достигалось единство музыки, пластики, оформление костюмов и содержание спектакля. К середине XIX в. Петербургский балетный театр благодаря Дидло стал одним из ведущих в Европе. «Его балеты произвели переворот в тогдашней хореографии. Он отменил парики, французские кафтаны, башмаки с пряжками, фижмы, шиньоны и ввел трико телесного цвета, а также невиданные дотоле полеты. Дидло поставил русский балет на небывалую высоту и образовал много хореографических знаменитостей русских»⁴⁹.

Какой этот гений в жизни? С виду он походил на пожилого чиновника: «…среднего роста, худощавый, рябой, с небольшой лысиной»; однако длинный горбатый нос и острый подбородок выдавали в нем иностранца, а серые, быстрые глаза и стремительная походка – бурный артистический темперамент. Современники называли его одержимым. О его бешеном нраве ходили легенды. Рассказывали, например, что однажды, из-за отсутствия на репетиции кого-то из бутафории, Дидло выскочил на улицу и бежал по Невскому проспекту в экзотическом театральном костюме, вызывая ужас прохожих. Говорили также, что он бьет своих учеников, когда у них не сразу получается та или иная фигура, и даже во время спектакля нередко палкой встречает за кулисами танцовщицу, только что награжденную восторженными криками и аплодисментами. Как-то раз на репетиции, замахнувшись палкой на ученика, он задел люстру, но и град осколков, обрушившихся на него, не сразу остудил его гнев. „Даже его единородный сын Карл Дидло (очень хороший танцовщик) не избегал… колотушек, щипков и тому подобных родительских внушений“. <…> Но будущие артисты, „трудолюбивые дети Аполлона“, как он их называл, любили своего строгого учителя, который по-отечески заботился о них, „был человеком благороднейших правил и готов был всегда отдать последнюю копейку бедным, а особливо, если эти бедные были ученики его“»⁵⁰.

Однако, если в глазах учеников жестокие выходки Дидло искупались его огромными достоинствами, то для театрального начальства эти достоинства значили гораздо меньше, чем «неудобный» характер великого балетмейстера. Вспыльчивый и независимый, он не терпел вмешательства в его постановки, и в большинстве случаев ему удавалось настоять на своем. Но однажды (это было 31 октября 1829 г.) недавно назначенный новый директор Императорских театров князь С. Гагарин во время спектакля в Каменном большом театре потребовал сокращения антракта: «Его Величеству надоело ждать!» Дидло не выполнил приказания. Тогда Гагарин, обернувшись к сторожам, закричал: «Арестуйте его!» Сопротивлявшегося изо всех сил старого балетмейстера схватили, «подняли на руки, отнесли в директорскую и заперли на ключ». Там продержали его двое суток. Такого оскорбления Дидло не мог вынести и, вернувшись к себе домой, в Троицкий переулок, немедленно подал заявление об уходе из театра. Но отставка не была принята: к дому Дидло ежедневно подъезжала казенная карета, чтобы везти его в театр, и, подождав понапрасну, уезжала. Так продолжалось почти три месяца. Очень трудно изменить привычный образ жизни. Он по-прежнему вставал рано, занимался чтением исторических книг, находя в них сюжеты для балетов, рисовал. Воображая их на сцене. Но не надо было ехать ни в театральное училище, где он столько лет давал уроки танцев, ни в театр на репетиции и спектакли… Его ученики переняли от своего учителя искусство одухотворенного танца. Гордость Дидло – его любимая ученица, «русская Терпсихора» Авдотья Истомина. Особенно хороша была она в роли Черкешенки в упомянутом балете «Кавказский пленник»⁵¹.

Ш.Л. Дидло

Спустя четыре года затворничества в доме на углу Троицкого переулка и Невского проспекта Дидло в последний раз переступил порог Большого театра. В этот день, 4 октября 1833 г., состоялся наконец его прощальный бенефис. Был поставлен один из лучших балетов Дидло «Венгерская хижина, или Знаменитые изгнанники», а после спектакля публика потребовала автора балета: «и сей крик продолжался около 15 минут». Он появился наконец в окружении артистов – своих учеников, они нарушили запрет директора, разрешившего бенефис, но не желавшего чествования Дидло. Они возложили ему на голову венок, целовали и обнимали, а дети-ученики целовали его руки…

Ему суждено прожить еще четыре года, страдая от тоски бездействия и чувствуя себя похороненным заживо. Угнетало и то, что рухнули надежды на продолжение в русском балете рода Дидло – сын Шарль (он не только носил имя отца, но и внешне был очень на него похож) в начале своей блистательной карьеры повредил ногу и вынужден оставить сцену. Дидло скончался 7 ноября 1837 г. во время поездки в Киев⁵².

После смерти балетмейстера дом унаследовал его сын Карл Карлович Дидло. Его имя мы встречаем в «Атласе тринадцати частей Санкт-Петербурга» Н. Цылова, где он значится как губернский секретарь⁵³. К сожалению, его творческая карьера оказалась непродолжительной. Карл Дидло дебютировал на сцене Большого Каменного театра в 1816 году в дивертисменте «Вечер в саду». По свидетельству современников, он был танцовщиком с большим дарованием, нравившемся публике, однако вынужден был оставить сцену из-за болезни⁵⁴.

Карл Дидло выполнил волю отца и завещал дом на углу Невского проспекта и Троицкого переулка Дирекции Императорских театров, в собственности которой он находился до конца XIX в.⁵⁵

В 1899 г. участок приобрел великий князь Сергей Александрович, владелец соседнего дворца. Как справедливо замечает историк Евгений Пчелов: «Сергей Александрович – один из самых оклеветанных и оплеванных членов Дома Романовых. Виной тому его твердые консервативные убеждения, нежелание ни на йоту уступать реформаторам и всеми силами поддерживать самодержавный порядок. Он был воспитан в строгих религиозных и нравственных традициях. Большое влияние на его формирование оказала мать – Мария Александровна, глубоко верующая женщина. От нее он перенял гипертрофированное чувство долга, ведь императрица много страдала в последние годы, наблюдая поздний роман мужа и княжны Долгоруковой, но кротко все перенесла, вытерпела и осталась достойной своего высокого положения. Для Сергея Александровича интересы государства и государя были непререкаемы и священны, и на какой бы пост его ни назначили, всюду он стремился, прежде всего, честно выполнять свой долг».

Образование великого князя отличалось всесторонностью: его обучали и естественным, и техническим, и гуманитарным наукам, нескольким языкам, в том числе латыни, искусствам. Первым из императорской фамилии познакомился с творчеством М.Ф. Достоевского и стал горячим почитателем его таланта. Высоко ценил раннее творчество Льва Толстого, в особенности «Севастопольские рассказы» и «Войну и мир». К гражданской позиции писателя относился негативно, но единственный из высокопоставленных лиц согласился передать Александру III письмо Л. Толстого с призывом помиловать народовольцев-цареубийц.

Великий князь Сергей Александрович

Первоначально хотел служить на флоте, но пришлось идти на армейскую службу – в лейб-гвардии Преображенский полк. Сергей Александрович был застенчивым и потому малообщительным и неразговорчивым человеком, поначалу ему пришлось трудновато, но чувство долга пересилило все сложности, и вскоре Преображенский полк сделался для него родным домом. Как отмечает Е. Пчелов: «Его замкнутый образ жизни, неприятие жестокого мира, в котором нет места доброте и милосердию, породили множество нелепых слухов, распространявшихся ненавидевшими Великого князя завистниками и разного рода „свободолюбцами“». Сергей Александрович писал в 1883 г.: «Я все больше и больше убеждаюсь, что, чем больше иметь сердца здесь, на земле, тем больше приходится страдать и нравственно, и физически. Сердце ничего не стоит для людей, и они никогда его не ценят. Чем меньше отдаешься сердцем делам, тем спокойней может быть».

Но в это нелегкое для себя время он обрел личное счастье. Его избранницей стала дальняя родственница – одна из любимых внучек английской королевы Виктории, гессенская принцесса Елизавета. В семье Романовых ее называли Эллой. Красавица с добрым и отзывчивым сердцем, Элла сразу пленила великого князя. Когда она приехала в Россию, всех очаровала своей деликатностью, сдержанностью, кротким, мягким характером. Великий князь Константин Константинович писал:

 
Я на тебя гляжу, любуясь ежечасно:
Ты так невыразимо хороша!
О, верно, под такой наружностью прекрасной
Такая же прекрасная душа!..
 

Сергей и Элла были глубоко религиозны. Еще до женитьбы, во время путешествия к святым местам великому князю пришла в голову мысль создать специальное общество, которое бы занималось изучением библейского наследия и ранней историей христианства. Так возникло Императорское Палестинское общество, и Сергей Александрович занял пост его председателя.

Сергей Александрович и великая княгиня Елизавета Федоровна

В 1891 г. Александр III назначил брата московским генерал-губернатором. «Москва, – пишет Е. Пчелов, – серьезно беспокоила императора, и необходимо было иметь здесь верного человека, который проводил бы избранный традиционалистский курс. Сергей Александрович как нельзя лучше подходил для этого. Новая должность первоначально испугала его, однако он постарался освоиться на новом, незнакомом месте, вникнуть в суть городских проблем. Исколесил всю Московскую губернию, тщательно ознакомился с самим городом и его структурами, попытался внести в работу городской администрации ясность и четкость».

Сергей Александрович был большим любителем древностей и археологии. После открытия Исторического музея в Москве он возглавил это замечательное учреждение и неоднократно пополнял фонды музея своими щедрыми дарами…

В 1898 г. состоялась закладка еще одного крупного московского музея – Музея изящных искусств имени императора Александра III. Инициатором создания этого музея стал профессор Московского университета Иван Владимирович Цветаев, архитектором – Р.И. Клейн, а бо́льшую часть средств на строительство пожертвовал видный промышленник Ю.С. Нечаев-Мальцов. Однако мало известен тот факт, что Ю.С. Нечаев-Мальцов являлся товарищем председателя Комитета по строительству музея, а председателем – Сергей Александрович. К сожалению, ему не пришлось дожить до 1912 г., когда музей распахнул свои двери для посетителей.

С началом царствования Николая II наступили тревожные времена. Сергей Александрович убеждал государя твердо продолжать политику отца. Но ситуация становилась все более и более нестабильной.

В 1901 г. начался революционный террор. Одним из первых погиб министр народного просвещения Н.П. Боголепов. «Нет сильной направляющей воли, как было у Саши (Александра III), – сокрушался Сергей Александрович, – и теперь мы шатаемся, как в 70-х годах. Зачем? И даже ответ на вопрос не получишь! При этих условиях служить становится невозможно, и я серьезно подумываю сойти с административной сцены… один в поле не воин». Как отмечает Е. Пчелов: «Он остро ощущал свою „несовременность“, свою ненужность – все то, что он отстаивал, теперь теряло всякий смысл. После горьких раздумий Сергей Александрович оставил пост генерал-губернатора Москвы. Но революционеры все-таки добрались до него.

Месяц спустя эсер И.П. Каляев бросил бомбу в экипаж, в котором находился Сергей Александрович. Трагедия произошла в Московском Кремле. Взрыв оказался настолько сильным, что великого князя буквально разорвало на куски (его сердце обнаружили потом на крыше одного из зданий). Обезумевшая от горя Елизавета Федоровна с ужасом собирала останки мужа, и даже во время похорон люди все еще приносили отдельные части тела. Здесь же, в Кремлевском Чудовом монастыре, состоялось погребение».

Удивительно, что после этого великая княгиня обратилась к императору с просьбой помиловать убийцу своего мужа. Елизавета Федоровна приняла решение посвятить всю оставшуюся жизнь служению Богу и людям. На свои средства она (продала даже драгоценности) организовала в Москве уникальную обитель – сестринское братство, которая официально называлась Марфо-Мариинская обитель крестовых сестер Любви и Милосердия в Москве. На Ордынке великая княгиня купила большой участок земли. Здесь по проекту талантливого архитектора А.В. Щусева поднялся чудесный храм в неорусском стиле, который по просьбе самой Елизаветы Федоровны расписал чудными фресками Михаил Васильевич Нестеров. В стенах обители находились, помимо храмов и сестринских палат, больница, детский приют, библиотека. В 1910 г. Марфо-Мариинская обитель официально начала свою деятельность, а Елизавета Федоровна стала ее настоятельницей, не принимая монашеского пострига.

Как пишет историк: «Елизавета Федоровна жила чрезвычайно скромно, даже аскетично, нередко проводила целые ночи у постели больных, сама делала перевязки и ухаживала за увечными. Спала она на голых досках, иногда не больше трех-четырех часов в сутки, строго соблюдала посты, причем в последние годы вообще ограничила свой стол одним блюдом из овощей. Она все делала сама, не требуя никакой помощи, а щедро даря ее ближнему. В госпитале выполняла самые сложные и ответственные дела, нередко ассистировала при операциях, а сами врачи, дежурившие в обители, иной раз просили ее помочь им при операциях и в других больницах. Для своих крестовых сестер Елизавета Федоровна организовала медицинские курсы. Ее больница стала образцовой, и часто туда направляли наиболее тяжелых больных из других московских лечебниц».

Наступили тяжелые «февральские дни» 1917 г., обстановка накалялась. Представители Временного правительства уговаривали ее перебраться в Кремль, но Елизавета Федоровна четко отвечала: «Я выехала из Кремля не с тем, чтобы вновь быть загнанной туда революционной силой. Если вам трудно охранять меня, прошу вас отказаться от всякой к этому попытки».

Она осталась в Москве, и после октябрьских событий германский император Вильгельм II, который когда-то любил ее, дважды – в февральский период и после Октября – предлагал ей уехать из России. Но она отказалась, сославшись на то, что не может и не имеет право бросить обитель, сестер и то дело, которому посвятила жизнь.

На третий день Пасхи, когда ее арестовали, в главном храме обители служил сам Патриарх Тихон. Через полчаса после его отъезда нагрянули красноармейцы, давшие великой княгине всего полчаса на сборы. Елизавета Федоровна успела лишь собрать сестер в храме, поблагодарила их за самоотверженную работу и, осенив крестным знамением, попросила не оставлять обитель (окончательно обитель закрыли в 1926 г.).

Сначала Елизавету Федоровну привезли в Пермь. Там она жила в монастыре, и ей разрешили посещать церковные службы. Затем великую княгиню переправили в Екатеринбург, куда также перевезли нескольких членов Дома Романовых.

По свидетельству историка: «В ночь с 17 на 18 июля, на следующие сутки после убийства в Екатеринбурге царской семьи, Великую княгиню Елизавету Федоровну, ее келейницу Варвару Яковлеву, Великого князя Сергея Михайловича, его камердинера Ф.С. Ремеза, князей Иоанна, Константина, Игоря Константиновичей и князя Владимира Павловича Палея вывезли за пределы города по направлению к Верхнесинячихинскому заводу. Мучеников привели к одной из шахт – Нижнеселимской – заброшенного железного рудника. Чекисты ударами штыков и прикладов столкнули узников в жерло шахты, а потом бросили вниз гранаты. Великая княгиня громко молилась и, крестясь, повторяла: „Господи, прости им, не ведают, что творят“. (18 июля – день празднования памяти преподобного Сергия Радонежского, духовного покровителя ее мужа – Сергея Александровича.)

Даже на краю смерти она продолжала оказывать помощь своим родным и близким. В страшной, засыпанной землей яме, в кромешной темноте она перевязала голову князя Иоанна Константиновича, а местные крестьяне в течение еще нескольких дней слышали доносившиеся из-под земли церковные песнопения. Когда тела замученных извлекли на поверхность, оказалось, что Елизавета Федоровна и Иоанн Константинович упали не на самое дно шахты, а на небольшой выступ. Рядом с их телами лежали две неразорвавшиеся гранаты. Пальцы правых рук Елизаветы Федоровны, князя Иоанна и Варвары Яковлевой были сложены как для крестного знамения. Белогвардейцы перевезли тела мучеников в Читу, в женский Покровский монастырь. Там гроб великой княгини открыли, и обнаружилось, что ее тело почти не тронуто тлением. Но красные наступали. И тогда отец Серафим, игумен Серафимо-Алексеевского скита Пермской епархии, сопровождавший останки убиенных из Алапаевска в Читу, решил перевезти их в Пекин, на территорию Русской духовной миссии.

В апреле 1920 года тела алапаевских мучеников прибыли в Пекин. Там их захоронили в склепе при храме Серафима Саровского, а останки Елизаветы Федоровны и Варвары Яковлевой, по желанию брата и сестры великой княгини – Эрнста-Людвига, великого герцога Гессенского, и маркизы Виктории Милфорд-Хейвен, отправились к месту своего успокоения в Иерусалим. В ноябре 1981 года великая княгиня Елизавета Федоровна и Варвара Яковлева причислены к лику святых Русской православной зарубежной церковью, а в апреле 1992 года и Русской православной церковью – Московским патриархатом»⁵⁶.

Так трагически завершилась жизнь последней владелицы доходного дома на углу Невского проспекта и Троицкой улицы.

Удивительное дело, просмотр адресных книг с 1892 по 1917 г. приводит к мысли, что этот «великокняжеский дом» самый малонаселенный на Троицкой улице. Из его примечательных жильцов 1890–1900-х гг. можно назвать Юлиана Иосифовича Затценгофера, профессора Санкт-Петербургской консерватории, члена Филармонического общества и его жену Лауру-Елену⁵⁷, преподавательницу гимназии Стоюнина Любовь Алексеевну Мальцову⁵⁸. Последние жильцы дома накануне революционных потрясений 1917 г. – дочь тайного советника С.М. Блендовская⁵⁹, вдова капитана А.Г. Эльснер⁶⁰, Генрих Ферран⁶¹, Альфред и Анна-Екатерина Фафис⁶², М.Л. Гржибовская⁶³, а также врач, специалист по внутренним болезням М.Н. Ротштейн⁶⁴. Большинство квартир этого дома сдавались в аренду различным конторам и ресторану «Квисисана». Именно он принес дому скандальную известность.

Газета «Петербургский листок» писала о нем так: «Идут сюда не закусывать. Публика стекается сюда для разгула и разврата… „Дежурное блюдо“, за которым так гонятся ночные гулянки-гастрономы, – это женщины… все нечистое, блудливое, зараженное, бездомное, все холостяки. Бобылы, прожигатели жизни, – все стекается между 12 и 3 часами ночи сюда – в „Квисисану“».

Впрочем, сюда приходили не только «для разгула и разврата». Сюда забегали выпить стакан глинтвейна студенты, стоявшие зимней ночью в очереди за билетами в Александринский театр и, смеясь, говорили, согретые горячим напитком: «Mens sana in „Quisisano!“» (mens sana (лат.) – здоровый дух), а Н. Агнивцев о пирожке из «Квисисаны» вспоминает в одном из своих ностальгических стихотворений.

Здесь часто бывали писатель А.М. Ремизов и совсем еще молодой художник Ю.П. Анненков, который полвека спустя вспоминал: «Мы присаживались в „Квисисане“ к столику, заказывали скромно чай. <…> В наших беседах встречались имена Федора Сологуба, Василия Розанова, Вячеслава Иванова… Андрея Белого, Александра Блока… Наши разговоры с Ремизовым часто переходили на болтовню: о расплывчатости облачных контуров в небесной синеве; о загадочности и ритме теней, падающих на дорожную пыль от деревьев; о разнице между воскресными прогулками и прогулками в будничные дни… Девиц из „Квисисаны“ Ремизов дружески называл „кикиморами“. К столикам завсегдатаев „кикиморы“ присаживались просто так, по знакомству, без задней мысли. Присядут, покалякают, выкурят папироску и отойдут»⁶⁵. Завсегдатаем этого ресторана был и поэт М. Кузмин. В октябре 1914 г. он записал в своем дневнике: «Обедали в издыхающей „Квисисане“».

Ресторан вошел в историю благодаря механическому буфету, появившемуся здесь в 1910-е гг. (т. е. буфету-автомату), который за монеты определенного достоинства выдавал закуски: салаты и бутерброды, что вызывало понятный интерес у публики⁶⁶.

Но помимо этого легкомысленного заведения, в доходном доме в предреволюционные годы располагались правление Жилловского общества каменноугольных копей и рудников, контора Торгово-промышленного акционерного общества «Л.И. Борковский», производящего станки для обработки металла и дерева⁶⁷, представительства Горско-Ивановского каменноугольного общества⁶⁸, Акционерного общества «Бахмутская соль»⁶⁹ и еще одного Акционерного общества Кузнецких каменноугольный копей⁷⁰. Здесь же, в 1915 г., размещалось Просветительское общество счетоводов имени Ф.В. Езерского, цель общества – «разработка и распространение счетоводческих знаний и взаимопомощи его членам». Общество выпускало еженедельный иллюстративный журнал «Счетовод». Его редактором и издателем являлся истинный сподвижник действительный статский советник Федор Венедиктович Езерский. При обществе были открыты курсы счетоводов⁷¹. На первом этаже дома работали мебельный магазин «С.Я. Розенберг и К^о», управляла которым Софья Яковлевна Розенберг⁷², в этом же доме Иосиф Лаврентьевич Сувинский содержал свою парикмахерскую⁷³, а в годы Первой мировой войны в доме № 1/43 размещался городской лазарет⁷⁴.

По данным адресных книг «Весь Ленинград» за 1925–1935 гг., в доме проживали инженеры, юристы, преподаватели. Среди них С.С. Альперович, директор треста коммунальных бань⁷⁵, В.Н. Воробьев, представитель треста «Дон-Уголь»⁷⁶, Б.М. Аменицкий, юрист, и его жена А.М. Аменицкая⁷⁷, В.К. Жукова, преподаватель Ленинградского государственного университета, и ее муж Н.Л. Жуков⁷⁸, М.А. Муммер-Альперович, зубной врач⁷⁹, советские служащие И.С. Войшкорович, А.Д. Илларионов, В.Н. Кошкин, Н.Е. Крылов, Н.И. Курилло, С.М. Марков⁸⁰ и др.

В 1930-е гг. в доме № 1/43 размещались районный совет физической культуры (председатель О.Ф. Соваленкова), дошкольный комбинат и магазин головных уборов и мехов (директор И.И. Морозов)⁸¹. В путеводителе «Ленинград» за 1940 г. в доме № 46/1 по проспекту 25-го Октября (так тогда именовался Невский пр.) указан действующий ресторан («Квисисана»), в скобках указано его старое название⁸².

В послевоенные годы в здании располагался рыбный (затем – продуктовый) магазин, интерьер которого в 1950-х гг. оформлял архитектор Е.И. Кршижановский⁸³. Позже на его месте работал магазин «Связной» и «Кофе Хауз». Со стороны улицы Рубинштейна – филиал аэрофлота. С 2013 г. первый этаж дома занимает итальянский ресторан-спагеттерия «Марчелли’с». Со стороны улицы Рубинштейна размещаются «Бар Сайгон» и «Commode Self-cost Bar & Club».