Читать книгу: «Батальон крови», страница 5

– Да, Кенигсберг.

– Вот именно. Но, до него, еще дойти надо.

– Дойдем.

– Молодец, правильно делаешь, что веришь. А с подружкой твоей поступим так: ты меня отзывай в сторонку и предупреждай насколько уходишь. Делай это, как бы по форме. Пусть все думают, что ты мне обстановку докладываешь. А то, здесь стукачей, как грязи на дороге.

– Да, грязи на дороге много.

– Вот-вот, будь аккуратней, зря ни с кем, ни о чем, понял?

– Так точно!

– Вот и молодец, – произнес комбат и вернулся в штаб, а Гриша подошел к ящикам и решил закурить.

Он еще курил мало, не привык. В учебке махорку не давали, в интернате тем более, но теперь, здесь – на фронте, он, как и все бойцы, нашел в этом деле для себя успокоение, отдых и возможность подумать и помечтать. Раскурив самокрутку, он увидел спешащую Березкину. Она со своей огромной медицинской сумкой шла мимо.

– Ну что, как устроилась? – спросил Гриша.

– Нормально, там в землянке. Ты почтальона не видел?

– Нет, самому письмо отправить надо.

– Давай. Я его обязательно сегодня найду. Заодно и твое отдам.

– Что, любимому, каждый день по письмецу.

– Нет, маме, она болеет. Не хочу ее волновать. Каждый день пишу что жива, а ей от этого спокойней.

– Извини!

– Ничего, все так думают, это только тебе я рассказала о матери.

– Доверяешь? – с улыбкой спросил Григорий.

– Дурак ты, слепой.

– Не понял. Юль ты что? Неужели понравился?

– Я на фронте не влюбляюсь – боюсь. Но хорошие чувства к некоторым малосообразительным радистам могу испытывать.

– Ты ж меня совсем не знаешь?

– Знаю Гриша. Война научила в людях разбираться.

– Юль, я тебя обманывать не хочу, но у меня…

– Ничего не говори! Если кто-то есть – хорошо. А то, раз – и не станет. Сам знаешь, где мы.

– Знаю. Спасибо тебе!

– За что?

– Да так, за дружбу.

– Давай письмо уже, а то сейчас начнешь рассказывать о трудном детстве.

– А что, детство у меня было как у всех – голодное. Если оно вообще было? – с неожиданно появившейся грустью ответил Гриша. Он достал из гимнастерки письмо и отдал его Юле.

– Правильно свернул. Где научился?

– В учебке. Был у меня учитель – фронтовик. Он многому нас научил, и говорил: «Как сложишь письмо – так оно и дойдет».

– Ладно я пошла. Ты где сегодня?

– Не знаю. Пока здесь, в штабе.

– А, ну ладно я, если что, забегу. Сегодня только перевязки – троим – отдыхаем.

– Да, война ушла вперед.

– Нет Гриш, здесь она. Ты не верь – это не та свобода и отдых. Притаилась она, война! И смерть тоже здесь, никуда не ушла.

– Ты, так серьезно об этом. Пару недель здесь простоим, воевать не будем. Ушла она вперед – там теперь враг, – он показал рукой, на дом виднеющийся у горизонта.

– А минное поле, вон оно. С дороги шаг в сторону – смерть.

– Ну ладно, ты мне лучше скажи, где такую телогреечку раздобыла.

– У старшины. Ты тоже сходи, возьми. Нам с тобой по полю лазить, а не в окопе сидеть – удобнее и теплее, зима скоро, между прочим. И ночи уже холодные. Ты ж не станешь каждый раз для меня костер целую ночь жечь.

– Не знаю, как получиться. А что, машина к старшине пришла?

– Да. Час назад.

– Хорошо. Пойду и я схожу. Он там у кухни?

– Нет. Они сарай нашли. Увидишь, там всего одна полуторка стоит, остальные уехали.

– Это там, за домами?

– Да.

– Понял. Все, я побежал, – Гриша спрыгнул с ящиков, бросил окурок на землю, закрутил его носком сапога и, улыбнувшись, хлопнул санитарку Березкину по плечу:

– Давай, увидимся!

– Вот дурак, – прошептала она под нос. Посмотрела, как он трусцой бежит по дороге, и подумала:

– Интересно, кто у него? Ведь только прибыл, а уже все успел: и повоевать, и девчонку найти. А может, она связистка, и они с ней раньше встречались? Ну и ладно – влюбляться нельзя! Лучше ненавидеть.

Девушка зашла в штаб, поинтересовалась о почтальоне и, узнав, что он у окопов, раздает солдатам письма, пошла туда.

Гриша получил новенькую, сшитую «врагами народа» в одном из лагерей, телогрейку. Вернулся к штабу, взял шинель и, чтобы не таскать за собой лишний груз, отнес ее старшине.

Подтянул ремень, поддернул низ телогрейки и вернулся к штабу. Около него он снял свое новое имущество. Солнце припекало, и в такой одежде было немного жарко.

Через час пошел к полевой кухне. Наелся «первого»: повар порадовал бойцов. Старшина выменял у местных немцев мяса и картошки, в результате получился очень вкусный суп.

Гриша и раньше любил супы, но такого – горячего, с куском мяса, он не пробовал. Наевшись, вернулся к штабу, заглянул внутрь, но комбат махнул ему рукой, давая понять, что он здесь лишний. Григорий сел рядом, на ящики, закрутил табачку и стал мечтать о том, что же произойдет сегодня ночью.

7. Первое свидание

К вечеру Григорий засуетился. Несколько раз проверял рацию. Лейтенант Симоха даже отметил его рвение, лишь комбат хитро улыбался.

– Успокойся, – говорил он. – Все будет нормально.

Гриша смотрел в его мужественные глаза и понимал, что вести себя, как мальчишка, нельзя: нужно быть посолидней, не дергаться. Особенно там, когда все произойдет.

В восемь вечера он снова сходил к кухне и поел вкусного супа. Настроение улучшилось, но какой-то ненужный, незнакомый страх крутил изнутри. Он ходил вокруг сарая, курил и пытался взять себя в руки.

– Может, она страшная. Наговорила, что такая же, как Титова, а на самом деле – тетка в возрасте, которой захотелось с солдатиком побаловаться? – думал он и тут же прогонял эти мысли. – Нет, она красивая. И голос у нее нежный. Я это чувствую, вот и волнуюсь, – успокаивал он сам себя.

В одиннадцать часов вечера Гриша ходил красный, как рак. Он стеснялся сам себя и товарищей. Ему казалось, что все видят его состояние и смеются над ним. А он как дурачок носится и не знает куда приткнуться. Но долгожданный час хоть и с мучительным опозданием, но пришел. Без одной минуты двенадцать, он сбил волну на два шага назад и стал вызывать Таню. Ответа не было, что-то сложилось не так. Гриша просто не знал, что для такой связи с ним нужно как минимум быть одной, а рядом с Татьяной все время кто-то был. Она чувствовала, как он с того конца связи рвется к ней, но ничего не могла сделать. В половину первого ничего не изменилось, в час – тоже молчание.

– Она дежурит до двух. Может, из-за переезда что-то изменилось. А как до нее достучаться, если она действительно в спецсвязи. С ними даже дружить нельзя. Да что там дружить – разговаривать опасно.

Время продолжало тянуться. Сон даже и не напоминал о себе. Григорий уже не метался, он молча сидел в штабе и смотрел на рацию. Ему хотелось нарушить приказ, и на обычной волне вызывать ее, но это могло все испортить. Отношения, что так неожиданно родившись, сразу бы исчезли из-за простой оплошности. Конечно, она бы от всего отказалась, но где-то внутри, Гриша чувствовал ее и понимал, что рано или поздно встретиться с этим человеком. Все, что сейчас происходит, – какая-то дурацкая нелепость возникшая не из-за них.

В половине второго он, уже слабо надеясь на что-то, вышел на связь.

– Тише ты, – услышал Григорий. – Я все слышу. В два заканчиваю. В самой последней землянке с правого края в три. Все, я не одна, сейчас придут.

Голос в наушниках исчез. Григорий несколько минут сидел и смотрел на рацию, ничего не понимая. Постепенно возбужденное состояние стало уходить. Он понял, что она не одна, и при посторонних такие переговоры не может себе позволить.

– В три, значит в три, – глубоко вздохнув, подумал он. Прижался к стене и решил закурить. Достал табак, скрутил самокрутку, зажег спичку и глубоко затянулся. Легкое головокружение появилось, но сразу прошло. Гриша снова разволновался. Теперь он понимал, что встреча неизбежна. Но что он будет делать? О чем говорить с ней. Мысли путались. Он сидел у рации и смотрел на коптящую, расплющенную гильзу от «сорокопятки». Из нее сделали такую нехитрую лампадку: налили масла, расплющили и вставили кусок портянки.

Черные тени плясали на стенах сарая. Гриша смотрел, то на них, то на дрожащий от сквозняка горящий фитиль.

– Так, я же солдат! А это что трусость? Конечно. Девчонки испугался. Ну встретимся, ну поболтаем. Может, поцелуемся, если она мне понравится. Хотя вряд ли, на первом свидании это неправильно – так, по крайней мере, говорили мужики.

В половину третьего он вышел из штаба и наткнулся на старшину. Тот как раз шел к нему. Он уже изрядно напился, но ему хотелось добавить. Вспомнил о связисте и поперся через ночь к этому мальчишке, только потому, что он вот так вот в первом бою взял и ничего особенного не совершил – выжил и все.

– Товарищ старшина, я это.

– Что это. Пошли, – и легко подталкивая Григория, заставил зайти в штаб.

– Все. Сорвалось! Это ж надо. Она говорить не могла, а я уйти не могу. Чертовщина какая-то. Что подумает обо мне эта связистка – струсил, испугался, пацан сопливый? Нет, нужно что-то делать – спасать положение. Может, пойти «до ветра» и убежать? А вдруг он тревогу поднимет, скажет, связист исчез, – взволнованно думал Григорий.

Комбат появился вовремя.

– Михайлов! Ты линию проверил? – почти прорычал он.

– Какая линия? – вмешался старшина. – Целый взвод бабья – пусть они проверяют.

– Погоди, – приструнил он Савчука. Тот даже не ожидал и выразил такое пьяное возмущение на лице, что комбат не мог не улыбнуться.

– У него есть дела, не лезь. Личные, понял?

– Понял, – ответил старшина и, посмотрев на Гришу, произнес:

– Иди!

– Я недолго, – неуверенно ответил Григорий и, хлопнув дверью, убежал.

На его часиках было без пяти три. Он любил эти часы и сумел сберечь их еще с интерната. А там достались они ему заслуженно. Заступился за одного, а тот перед отъездом подарил их в знак благодарности. Гриша не хотел брать, но устоять не смог. Иметь свои собственные часы он мечтал с детства.

Время полетело, и сейчас он просил свои любимые часы немного задержать его. Он думал, что бы придумать в случае опоздания, но никак не мог опомниться. Ноги словно чужие несли его куда-то на правый фланг.

– Так землянка. Дальше еще одна, – путаясь в темноте, говорил он. Гриша бежал рядом с окопом и смотрел, куда он ведет. Где-то кто-то что-то говорил, какие-то солдаты сидели, собравшись в кучку. Он пробежал, мимо стараясь не обращать на это внимание. Кто-то высунулся из окопа и, крикнув, спросил:

– Эй, ты кто? Куда?

Но Гриша продолжал свое движение к первому в жизни свиданию. Увидев, недорытые окопы он остановился и заметил в стороне недоделанную землянку. Спрыгнул в нее и уткнулся ногами в бревенчатую лавку. Сел и осмотрелся.

– Вроде никого еще, не пришла, – вслух произнес боец.

– Отдышись. Что, еле смылся? – услышал он голос лейтенанта Титовой.

Он разговаривал с ней сегодня и этот звенящий ручеек, не спутал бы ни с каким другим голосом. Гриша связист, с тренированным слухом, умеющий принимать до ста двадцати букв Азбуки Морзе в минуту, засомневался.

– Кто здесь?

– Это я, не бойся.

– Таня?

– Да.

– А где вы, я вас не вижу.

– И не нужно. Так лучше, а то узнаешь меня, кто-то это заметит, и ты сразу загремишь в штрафбат.

– Да не боюсь я твоего полковника!

– А ты думаешь в штрафбате трусы? Там знаешь, какие люди? Бывшие офицеры, видевшие все в жизни. Только тебе туда не надо. Что мешает? Темнота? По-другому никак. Или я уйду.

– Нет, не уходи. Я согласен. Мне темнота не помеха. Не хочешь, чтобы я тебя видел и не надо, главное, что ты пришла и хочешь, чтобы я был рядом.

– Да хочу. Иди сюда ближе.

Григорий аккуратно привстал и на ощупь стал пробираться вдоль лавки в полной темноте. Дотронувшись до ноги, он одернул руку и, нащупав бревна лавки сел на них.

– Иди ближе, – шепотом произнесла девушка.

Гриша подвинулся. Две руки из темноты прижали его к горячему телу. Григорий почувствовал, как оно дрожит.

– Что с тобой? – спросил он.

– Ничего. Можно я тебя поцелую, – прошептала Таня.

– Можно, – ответил солдат, и подумал. – Так сразу – надо же?

Таня прижалась ближе и уткнулась в темноте носом в его щеку. Грише стало смешно, но он сдержал, спрятал свой смех. Хорошая девушка с нежным и красивым голосом открылась ему.

– Потом, потом, узнаю, почему так сразу, потом, – подумал он и, закрыв глаза, повернул лицо и прикоснулся губами к ее губам.

Поцелуй был долгим и жадным. Она не могла насладиться, удовлетворить проснувшуюся в ней жажду любви, а он делал это впервые и Григорию нравился этот поцелуй и те ощущения, что сопровождали его. Он обнял Таню за талию и, хлебнув глоток воздуха, как-то так получилось, что он поцеловал ее в шею. Девушка, встряхнув волосы, опомнилась.

– Все, стой. Уходи!

– Что случилось?

– Нет, ничего, просто уходи и все.

– Не уйду, – обиженно ответил Гриша.

– Ты только ничего не думай.

– А я и не думаю. Сама тень на плетень наводишь.

– Гриша, не обижайся. Я когда тебя увидела, внутри что-то заболело, затянуло, да так, что дышать невозможно. Утро, вечер, день… все время о тебе думаю. Стоишь перед глазами. А когда вы высоту брали, я не боялась. Верила, что ты не погибнешь. Почему-то чувствовала это и была спокойной.

– Правильно. Ты верь и все будет хорошо. Вот мне бы в глаза твои посмотреть?

– Зачем?

– Какие они у тебя?

– Карие.

– А у меня знаешь какие?

– Знаю! Голубые. Я все знаю: и улыбку, и ямочки на щеках, и глаза.

– В общем, срубил я тебя, с первого взгляда. А ведь так нечестно. Я тоже что-то в душе чувствую. Мне нравиться твой голос, волосы. Какие они шелковые, – Григорий провел пальцами по волосам девушки, и добавил, – мне плевать на твоего полковника. Я увидеть тебя хочу!

Таня прижалась к его плечу и заревела:

– Дура я! Дура!

– Да ладно тебе.

– Нет, дура я и все.

– Конечно, дура. Не хочешь, чтобы я на тебя посмотрел, – пошутил Гриша.

– На Титову смотри. Нас, на дню, раз двадцать путают, когда я к ним прихожу.

– Что, так похожи?

– Да.

– Ну ладно, буду ей любоваться, а с тобой встречаться.

– Правда, будешь?

– Правда. Не обману, не бойся.

Девушка снова поцеловала его и как-то по-другому, без опаски прижалась к солдату. Он почувствовал ее грудь, обнял за талию и погладил по плечу.

– Давай сегодня просто поговорим.

– Давай, – согласился Гриша, чувствуя, что нужно бороться с пылающим внутри него желанием.

– Ты мне скажи, ты в каком взводе? Спецсвязь?

– Нет. Не спрашивай. В спецсвязи все зашифрованные. Там девушки только молчать и умеют.

– А откуда ты? Почему на связь выходишь?

– Да я из соседнего полка. Только ты про меня не расспрашивай. Все равно никто не скажет. Нам меняться нельзя. Понял?

– Да.

– Значит, Оля рыжая тебя знает.

– Конечно, я же ее и меняла.

– А такое лицо сделала. Ей бы в разведке работать.

– Она там и работает. С ребятами за линию фронта три раза ходила.

– Ничего себе. Что и языков приводили?

– Конечно. У нее медаль «За отвагу» видел?

– Да. Я еще подумал: надо же заслужила. А что с Титовой? Почему ее все бояться? Какой-то меченной считают?

– Я тебе расскажу то, что весь фронт знает. Сначала у нее был, парень через месяц погиб. Она плакала, болела. Потом офицер появился – тоже погиб быстро. Затем, еще один, еще и все словно приговоренные через месяц. Стоит девке влюбиться – все, приговорила парня. А однажды, к нам перевели майора. Он такой гад оказался, двух девчонок посадил. Одну чуть до расстрела не довел. Ее вообще в лагерь отправили. И главное, ни за что. Ну ошибся человек, не тот знак на ключе отбил – бывает. Все по двое, трое суток не спят, особенно когда наступление.

– И что стало с этим майором? – увлеченно спросил Григорий.

– Попросили девчонки Титову закадрить его. Понимаешь?

– Да конечно. Что особенного, что дальше-то было?

– Пока они встречались, Лена издевалась над ним, а он действительно втюхался в нее. Но тут случилось. Разглядела она, что парень он хороший, а то, что делает и всех гоняет и сажает, так это приказ такой был сверху, чтобы дисциплину поднять.

– Ну?

– Что, ну? Разглядела и полюбила. А как только полюбила, подумала – этого смерь стороной обойдет, но нет. В первом же бою и погиб, как герой.

– Девчонки ей хотели спасибо сказать, но когда увидели ее, как она убивается, пожалели, что попросили об этом. Она повеситься хотела, но не дали, сказали – коммунистам нельзя. Терпи! Чуть с ума девка не сошла. Теперь ее все стороной обходят – меченой смертью считают.

Она сама в атаку как-то полезла. Встала, а все пули мимо летят. На минное поле убежала. Прыгала, падала – ничего не случилось. Ее плачь, за версту слышали. Стала проситься в разведку, но командиры увидели, что девушка ошалела, на месяц куда-то отправили. Вернулась нормальная, вот только все мужики ее стороной обходят. Напугала она людей, своими гуляниями по минному полю.

– Может, оно не минное было?

– Да, не, минеры потом два дня его разминировали. Знаешь сколько «железа» оттуда вынули?

– Да. А я ей сегодня помогал. Ты не ревнуешь?

– А что мне ревновать?

– Ну, она мне улыбалась, смеялась.

– Нет, главное не влюбляйся, а кадриться можешь. Глядишь, девка оживет. Она ведь как кукла стала. Только мы-то знаем, что она все внутри держит и не показывает. Ведать прочистили ей мозги, за месяц. Но мозги ладно, а душу никто не вылечил. Ей в церковь советовали сходить. Но тут, у немцев одни католики. Наших православных церквей нет. Вот и держит она все в себе, а на людях улыбается и строго командует. Специалист она хороший и все шифры знает. Поэтому ее и берегут. Была бы простой, давно б куда-нибудь бы сослали. Ой, смотри, светает уже.

– Да, скоро станет светло, и я тебя увижу, – с юморком произнес Григорий.

– Нет, все я побежала, а то попадет, – взволнованно произнесла Таня, и, вскочив с лежанки, протиснулась между столом и коленками Григория. Ее красивый силуэт был виден в просвете выхода и девушка, на секунду вернувшись, поцеловала солдата в щеку.

– Все. Извини, если что не так.

– Нет, все нормально. Титову только жалко.

– Не думай об этом. Это война и у нее свои причуды.

– Когда увидимся?

– Я тебе записку пришлю. Жди. Сообщу место и время. Хорошо?

– Да. А если я не смогу?

– Что ж, я все равно буду ждать.

– Чтобы ты ничего не подумала, слушай: если я не пришел – значит не смог! Это не означает, что я тебя разлюбил, или передумал встречаться. Просто не смог!

– Хорошо. Я все поняла. Я побежала. А что, и в правду полюбил, или просто тебе хорошо со мной?

– Такого чувства я ни к кому не испытывал.

– Какого?

– Давит изнутри и мешает думать правильно. Это – любовь? Значит, она родилась во мне.

– Такого со мной еще не было, мне ни кто в слепую в любви не признавался. Да так необычно.

– Со мной тоже такого не было.

– Хорошо. Извини, но нужно бежать. Все, целую!

Гриша вновь увидел в просвете выхода землянки ее фигуру, и что-то совсем живое зашевелилось в душе.

– Ну, вот оно и появилось, – подумал он. Увидев ее волосы, подхваченные ветром, Григорий подумал:

– Главное верить, что война ничего не сможет нам сделать: ни убить, ни разлучить!

А Таня встала над окопом, поправила пилотку, гимнастерку и спокойно пошла в свое расположение.

– Вылитая Титова! Если бы не это разговор, не поверил бы. Возможно, правда, что их часто путают, – подумал Григорий. – Они как сестры-близняшки, только характеры разные. Он долго смотрел Татьяне вслед, вспоминая горячий и страстный поцелуй.

Этим утром, детство ушло из его души, освободив место чему-то более сильному. Юноша почувствовал в себе уверенность: на смену мальчишке неожиданно пришел смелый и честный мужчина – воин. Гриша пока сам не понимал этого, лишь чувствовал, что нужно быть уверенней. После первого свидания он изменился, в его сознании все стало на свои места. Солдат понял, что сможет не бояться ни смерти ни войны, ведь этот страх сразу увидят те, кто ему дорог и, конечно, отвернутся. Здесь, на этой земле они воюют рядом с ним: вот Березкина – девчонка, а видит людей насквозь: и тех, что, как заячий хвост, дрожат перед боем, и других, с которыми и умереть рядом не стыдно.

Григорий зауважал негласные правила и законы войны. Она была везде: в ранах бойцов, в криках и командах командиров и в этой неожиданной и странной любви. Она – свалилась на него, вывернула наизнанку и то, чего он всегда стеснялся – своей смелости и честности – стало его оружием, против которого даже у войны не нашлось средства. Смерть отступила. Она притаилась, выжидая удобный монет, – ошибку. Но Гриша, понимая это, решил идти по кровавой земле так, как это делали настоящие воины: комбат и те, кто пришли сюда от Сталинграда. Этих людей осталось немного, но они были! Воевали рядом, продолжая спорить с войной, соблюдая ее законы и сохраняя свою проверенную в боях веру. Это был пример тому, что вера в себя и честное противостояние злу – единственный путь к жизни.

8. Разведка

Григорий вернулся в штаб. Комбат и старшина спали. В сарае стоял устойчивый перегар от двух изрядно выпивших людей. Григорий тихо закрыл дверь и решил пойти к костру, у которого сидели солдаты, но громкий голос старшины Савчука прогремел как гром из сарая:

– Михайлов! Иди-ка сюда!

Григорий вернулся в штаб.

– Ну, что нагулялся?

– Оставь его! – с закрытыми глазами прохрипел комбат.

– Да я не со зла. Спросить хотел. Кто хоть она?

– Из связи.

– Понятно. Ну что, товарищ капитан, подлечимся?

– Нет. Сегодня командиры полков соберутся и меня тоже вызывали.

– Это куда?

– В каком доме вчера штаб дивизии организовали?

– Крайний, зеленый такой. Но вечером все начальство уехало. Тут в трех километрах, за рощей замок какой-то – дом большой. Кто-то из бойцов сказал, что они там обосновались, – ответил Григорий.

– Кто именно?

– Да я его не знаю. Он помогал девчонкам: связь туда проводили, а потом рации на ЗИСе отвезли. Дежурить связистки в штабе будут, а жить здесь. Комдив сказал, чтобы к зиме в дома перебрались.

– Понятно. Это хорошо, что начальство из поселка уехало. А ты не знаешь, который сейчас час?

– Шесть, – ответил радист.

– Все. Я до восьми сплю. Вы тут громко не орите, люди еще спят.

Старшина встал, надел телогрейку, и, выходя из штаба, кивнул головой, позвав Григория на улицу Они подошли к ящикам, сели на них, закурили.

– Ну да ладно. Не хочешь хвастаться, не надо. Есть хочешь?

– Я тушенки поем, у меня еще пару банок осталось.

– Ну, если что, подходи.

– Хорошо.

– Вот. Значит, застряли мы тут. Сейчас время начнется опасное. Много не пей и смотри по сторонам. С незнакомыми офицерами не разговаривай. Поползут сейчас сюда разные штабные крысы. А мы как всегда, крайние за все.

– Я знаю.

– Ну хоть как звать-то ее?

– Не могу. У нее полковник есть. Она от него бегает, а он не отстает. Не хочу, чтобы зря болтали.

– Понятно. Ну, пошли со мной, или ты здесь останешься?

– Здесь. Связь проверю, доложу.

– Ты лучше спать ложись. Пару часов поспи, а то пошлют куда, а ты без сил, как вареный.

– Попробую. Только боюсь, не усну.

– Это пройдет. Ладно, я к себе, а ты отдыхай. Вообще, Гриш, ты удивил меня. Комбата из-под земли отрыл, да и остальное все в порядке.

– Рад стараться.

– Давай, давай. Старайся, – Савчук встал с ящиков и медленно пошел к своему складу. Григорий вернулся в штаб, включил рацию и надел наушники.

– Ты своей, или докладывать? – сквозь сон спросил Киселев.

– Докладывать.

– Не надо. Все здесь. Я сам с утра свяжусь. Отдыхай.

Григорий лег на широкую лавку, принесенную для себя старшиной. Она была еще теплой. Взял под голову вещмешок и долго крутил его, укладывая так, чтобы лежащие в мешке консервы не резали голову. Через минуту солдат уснул. Думал, что поваляется, вспомнит о свидании, но сон пришел сразу и он, повернувшись на бок, тихо засопел.

– Гришань, вставай, – негромко произнес комбат.

–Только уснул, что случилось? – подумал Гриша и открыв глаза резко вскочил с лавки.

–Да ты успокойся, – услышал он голос Киселева. – Иди, там во дворе ведро с чистой водой. Умойся и приходи сюда.

Григорий выскочил из штаба, зачерпнул холодной воды, умылся, потянулся и посмотрел на часы.

– Почти двенадцать! Надо же, сколько я спал? И комбат не будил меня. А показалось, что только глаза закрыл, – он вернулся в штаб и громко спросил:

– Товарищ комбат, что-то случилось?

– Случилось. Вспомнили, суки!

– Что, что случилось?

– Ты сходи поешь, приди в чувства и давай ко мне, разговор есть.

– Есть. Разрешите идти?

– Да. Иди.

Гриша вышел из штаба и быстрым шагом пошел к полевой кухне.

«Что могло произойти? Что так расстроило комбата? Он был мрачный какой-то и зачем я понадобился? Интересно, какие суки нас вспомнили?» – думал он. Остановившись около кухни, Григорий вспомнил, что не взял с собой котелок. Он посмотрел на штаб, повернулся в сторону, увидел старшину. Он раскладывал какие-то тряпки у дверей склада.

– Пойду к нему, в штаб не буду возвращаться.

Савчук без разговоров дал Грише котелок и дальше молча стал перебирать свое тряпье. Григорий посмотрел на него и понял, что он сильно болеет с похмелья, но почему-то не лечиться.

– Наверное, хочет переболеть, – решил солдат. Он вернулся к кухне, поел горячей каши с хлебом, из чайника налил кипятку, вприкуску с кусочком сахара, попил его и, настроившись на худшее, пошел в штаб. Котелок Гриша оставил повару и попросил его вернуть старшине.

Те двести метров до штаба были и быстрыми и почему-то растянулись: Гриша торопился, но при этом шел к Киселеву долго. Разные мысли пугались в голове. Сначала он подумал, что его переводят, потом, что он в чем-то виноват. А у самых дверей солдат решил, что ему сейчас влетит за встречу со связисткой из спецсвязи. Видимо кто-то их увидел и доложил о тайной встрече, двух людей имеющих доступ к рации.

– Проходи, садись. Чай будешь?

– Нет. Я только поел и чаю попил.

– Чаю, небось кипятку? А здесь хороший, трофейный.

– Ну, тогда, буду.

Комбат налил в кружку душистого чая, и сев напротив начал разговор:

– В общем так. У нас при отдельном батальоне своя группа разведки есть. Знаешь?

– Да.

– Вот. Полковая разведка и дивизионная, чего-то там свое мутят, тень на плетень наводят, в общем, нужно сегодня в разведку сходить. Спрашиваю тебя как товарища. Без подвоха. Если есть желание, я тебя держать не стану – иди, но если сомневаешься, я доложу, что ты еще неделю на фронте, неопытный, одним словом, прикрою. Не торопись с ответом, подумай. Здесь хорохориться не надо. От тебя будет зависеть судьба всей группы. Когда на связь выйти, что и как доложить и где проход попросить. Понял? Если не уверен, так и скажи. Трусость здесь ни при чем.

Григорий вспомнил рассказ Тани о том, как девчонки из их взвода ходят с разведчиками. Оля, например, медаль за это получила, а Титова сама просилась. Неужели он найдет какие-то слова, сомнения:

«Нет, никаких разговоров. Это война меня на вшивость щупает, – подумал он. – Сегодня утром решил, что нужно честно верить в себя и не искать оправдания трусости. Откажусь, что-то придумаю – грош цена всем моим решениям и словам», – Григорий встал, спокойно посмотрев в глаза комбата, спросил:

– А вы, как думаете, товарищ капитан, что я отвечу?

– Понятно. Готовь рацию. В двенадцать ночи сбор, – произнес Киселев. Он увидел этот взгляд и понял, что не ошибся в этом парне. – Если честно, я не хочу чтобы ты шел, но и жалеть тебя не стану.

– Спасибо.

– Разведчики идут наши, и радист наш. Все так и должно быть. А с комполка я разберусь, почему они своих не послали. Мы отдельный штурмовой батальон, нам первыми в бой идти. Они всегда следом. Пару раз было, всей толпой перли: и первый, и второй полк, но нас на такие вылазки не дергали. Что-то тут не так. Ты смотри, будь аккуратней. Рацию проверь, чтобы не вышло так, что она вдруг сломалась.

– Все проверю и доложу, – четко ответил Григорий.

– Занимайся, готовься. И не забудь документы сдать.

– Есть. А кому сдавать?

– Мне, или замполиту Симохе. Нет, мне. Этот лейтенант все возле дивизионных крутится, наверное, думает сбежать к ним. Но комдив сам таких не любит. В общем, он как-то не с нами, что-то задурил. Мне вечером отдашь, понял.

– Так, точно.

– Все, готовься.

Григорий взял рацию, включил ее и решил проверить досконально. Выключил, и, взяв в руки нож, достал лезвие-отвертку. Решил вскрыть рацию и поправить и пошатать лампы. Иногда это помогало, и если где-то был плохой контакт, связь пропадала и лампа гасла.

Через час он сходил на склад к старшине. Вспомнив о его тряпье, решил попросить несколько кусков, чтобы обмотать рацию. Это защищало рацию от резких ударов. Всему этому он научился в учебке. Майор-учитель знал и требовал этих знаний от всех. Григорий вернулся в штаб и стал готовить рацию дальше: обматывать ее.

К Киселеву приходили разные офицеры, но Гриша устроившись в углу на лавке, занимался своим делом.

– Ты откуда знаешь, что рацию обмотать надо? – спросил один из офицеров. – Что, уже ходил в разведку?

– Нет, в учебке, майор научил. Он сам повоевал и рассказал нам все что знал и умел.

– Хорошо. Ладно, посмотрим, – произнес тот же офицер. Вскоре он ушел и Киселев недовольно качнув головой на дверь произнес:

– Ходят, учат идиоты. Как будто первый день на фронте.

– А этот кто?

– Да из штаба. Карту хорошо читает, но местности не чувствует. Сказал, вот за этим холмом можно переждать. Так же и фрицы думают. Нет, отдыхать будете там, где командир группы решит. Скажи, разве можно такие советы давать? На месте ведь всегда виднее?

– Конечно, виднее. Может, этот холм укреплен дотами, и подступы наверняка заминированы. Нужно искать болото, грязь и переждать там, куда нормальный человек не полезет.

– Да в тебе готовый разведчик живет. Все знаешь, и учить не надо.

– Нам в учебке, фронтовики обо всем рассказывали, чтобы мы зря задницы не подставляли: учили, как выжить.

– Вообще-то этому не научишь, но знания других, тех, кто прошел через это, не помешают. Как все подготовишь, ложись спать. Лавку вон туда, к дальней стене ставь и не стесняйся.

– Да у меня уже все готово.

– Точно?

– Да. Все проверил, готов хоть сейчас идти.

– Ну, тогда отдыхай. В двенадцать остальные подойдут, я тебя в половину разбужу.

– Разрешите идти.

– Валяй.

Григорий поставил рацию, взял лавку и, оттащив ее к дальней стене, поставил и лег на нее спать.

Этот сарай был просторным, возможно, в нем раньше держали лошадь, но потом переделали. На месте старого загона валялся разный хлам: старые бочки, корзины и доски. До дальней стены, от стола Киселева, было метра три-четыре, но все кто приходили в штаб не смотрели в сторону хлама и не видели, что там, на лавке спит солдат.

В штаб заглядывали офицеры и солдаты. У них возникли неотложные дела. Странным образом они появились у всех, как только закончились боевые действия. Киселев кого-то слушал, а некоторых сразу отправлял к своим ротным командирам.

Григорий спал на лавке в дальнем углу и совсем не думал, что предстоит сделать что-то опасное. Он знал и понимал, что на войне каждый день можно умереть от собственной ошибки, и предстоящая операция была еще одним днем войны. Единственное, что его удивило, рядовой связист никак не предполагал, что в первую же неделю пребывания на фронте ему придется идти в разведку, где раскрываются все качества человека.