Прогулка за Рубикон. Часть 3

Войдя в дом, я сразу понял «секрет» небоскребистости йеменских домов: в основе дома-башни лежала несущая пирамида. Вокруг нее по спирали закручивалась лестница.

На первом этаже еще сохранился запах курятника.

Мы поднялись по глиняной лестнице на второй этаж. В одном углу – очаг, в другом – свалены огромные корзины. Дырка в потолке. На камнях очага – горшки и чайник.

 На третьем этаже начались жилые комнаты, примерно три на четыре метра.

На четвертом этаже весь пол был завален мусором. Подождав, пока Али взбежит на следующий этаж, я принялся ворошить ногой кучу бумаг. Все они были исписаны арабской вязью.

Неожиданно мне на глаза попался фирменный бланк с дублирующей английской надписью. Это был бланк риелторской фирмы по адресу в Таизе. Подняв глаза к потолку, я сунул его в карман и отправился вслед за Али на пятый и шестой этажи, а оттуда на крышу.

На крыше все было перемотано бельевыми веревками, а по центру торчала телевизионная антенна. Я прошелся по периметру крыши, поглядывая вниз. Оказалось, что во внутренних дворах, невидимых с улицы, прятались зеленые огороды.

Больше тут делать было нечего.

Я поблагодарил хозяина трактира и записал номер его телефона. Подошел Хайдар, и мы рванули из Манахи с крейсерской скоростью.

Дорога совсем опустела. Мы петляли среди нагромождения голых, сухих холмов. Ближе к горизонту они покрывались синевой и сливались с небом.

За очередным поворотом два гигантских грифа сидели на туше дохлой козы.

От выпитого джина хотелось спать, но сюрреалистичность окружающего мира не давала закрыть глаза.

Мы быстро скатывались к прибрежной равнине с красивым названием Тихама. Воздух казался сладким и спускался с покинутых нами гор прозрачным шелковым платком.

Спуск становился все круче и круче. Я был уверен, что мы вот-вот сделаем сальто, но обошлось. Хайдар был отличным водителем.

И наконец, горизонт, скрытый до того нагромождением холмов, широко распахнулся во все стороны.

Перед нами простиралась огромная равнина, прорисованная до самого горизонта невысокими холмами и впадинами, поросшими чахлой травой. Далеко впереди парили огромные облака Красного моря. Все казалось огромным, первобытным и опасным.

Это была Тихама, каменистая равнина вдоль побережья Красного моря. Самая жаркая и сухая часть Йемена.

Стемнело. Сразу же стало грустно. Нет большего одиночества, чем в машине на закате дня.

Йемен, Ходейда, Таиз, побережье Индийского океана. 19–21 ноября 1993 года

Из дневника Эдда Лоренца

В Ходейду мы прибыли за полночь.

Гостиница, в которой я остановился, находилась на берегу моря. Поднявшийся ночью ветер громко хлопал какой-то дверью, но, как потом оказалось, это были рыбацкие лодки, бьющиеся друг о друга вдоль старых причалов. Наверное, из-за этого равномерного стука мне приснилось путешествие на йеменском доу – парусном судне древности. Я следил за погрузкой в трюм керамических сосудов с кокосовым маслом, тюков с вяленой рыбой, йеменского холодного оружия в ножнах ювелирной работы. Потом я вместе с отважными купцами набирал в ювелирных рядах красные и черные кораллы, поделочные и драгоценные камни, готовые ювелирные изделия и помогал им укладывать все это в кожаные сумки стоящего тут же каравана верблюдов.

Утром, глядя из окна гостиницы, я понял, что Ходейда большая деревня. Перед гостиницей на истоптанном газоне сидели люди. Несколько человек обливались водой из шланга. Другие кормили ястребов, бросая в воздух куски хлеба.

Выйдя из гостиницы, я пошел к морю. По обеим сторонам дороги, ведущей к пристани, теснилось с десяток глинобитных домов. У причала покачивались рыбацкие лодки. На грубых деревянных шестах, вбитых в травянистый берег, сушились сети и корзины для лобстеров.

Зафрахтованный фирмой Бориса корабль стоял в трехстах метрах от берега под либерийским флагом, одиноко и подозрительно.

Я зашел в небольшой ресторанчик на берегу в надежде посидеть под кондиционером. Хозяин заговорщицки мне подмигнул и попросил немного подождать. Я видел, как он подозвал проходящих мимо рыбаков и быстро проинспектировал их улов. Мне предложили на выбор креветки, рыбу и кальмаров. Я заказал креветок, приготовленных на углях.

Хозяин закаленными смуглыми пальцами переложил угли в жаровне, и через пять минут креветки были готовы. Я полил их лимонным соком и стал медленно жевать.

Если жизнь – это мысли, приходящие в течение дня, то сегодня у меня не жизнь, а что-то другое. Никаких мыслей, только ощущения. Покой в животе и ватные диски между позвонками. А за окном море, уходящее в небо.

Поев, я откинулся на спинку кресла. Мне не хотелось уходить. Вынув и сумки Коран, я раскрыл его на том же месте, что и вчера: «Побойтесь же Аллаха и повинуйтесь мне! Того побойтесь, кто вас щедро одарил всем тем, что знаете вы (в доме) у себя, (и что на пользу вам Он сотворил и соразмерил), вам благо дал в скоте и сыновьях, в садах (с обилием плодов и пашен), в источниках (благословенных) вод, – боюсь я: в День Великого Суда суровой будет ваша кара^[9]».

Интересно, кого это все время стращают за хорошую жизнь? Я нетерпеливо пролистал Коран чуть вперед:

«И люди ‘Ада возгордились на земле, встав против истины и благонравья, и так сказали: “Кому сравниться с нами мощью?”»

«Ужель не видели они, что Тот, кто создал их, своею мощью превосходит их?..^[10]»

«И люди Ада тоже ложью истину сочли – каким же (страшным) было наказание Мое! И каково Мое предупрежденье! Мы в этот долгий день злосчастья обрушили на них свирепый ветер, что вырывал людей из их домов, подобно пальмам с корнем из земли»^[11].

Так вот оно что, Аллах наказывает людей ада! Интересно, кто они, живущие в аду? Получается, что когда-то в аду было даже очень неплохо жить. Но пришел Аллах и все испортил.

В ресторан зашла женщина, закутанная до пят и в перчатках. Может быть, это та самая, которая наблюдала за мной в Манахе? Она села за крайний столик, ближе к выходу, заказала воду и принялась пить, приподнимая паранджу. Значит, за мной все-таки следят. Ну и пусть.

Ровно в одиннадцать часов я вошел в гостиницу и быстро оглядел фойе. Татьяны еще не было.

Ситуация, в которую попала фирма, разрешается везде одинаково. Надо найти тех, кто контролирует порт и таможенные склады. Они, скорее всего, уже в курсе дела и только ждут, чтобы с ними договорились. Договариваться должны три стороны: владелец груза, адресат и те, кто контролирует порт. Владелец груза я. Адресат – тоже я. Поэтому надо найти портовых авторитетов. Есть ли у меня другой выход? Другого выхода у меня не было.

Татьяна появилась через несколько минут. Веснушчатое лицо с немного курносым носом, рыжие волосы и волнообразное движение форм. В прошлом работница часового завода, в настоящем – жена бедуина. За год выучила арабский язык.

Она рассказала мне, что корабль при подходе к Адену был остановлен испанскими ВМС. Они осмотрели груз, но ничего предосудительного не нашли. Так следует из радиограммы.

– Они искали оружие?

– Не знаю. Но корабль изменил маршрут и отправился в Ходейду. Здесь он и сейчас. А команда во главе с капитаном сбежала.

– В Ходейде есть кто-нибудь из местных авторитетов, который работал на фирму?

– В Ходейде мы никогда раньше не разгружались. В Адене нашей крышей был заместитель шефа службы безопасности – он раньше тоже торговал советскими машинами, поэтому никаких проблем у нас не было. Его зовут Мохсен Али Факр. Когда-то он учился в Москве, знает русский язык. Но теперь между Севером и Югом началась война, и он ничем помочь не сможет. По слухам, здесь в Ходейде всем заправляет некто Насер аль-Айни.

– Как с ним связаться?

– Это может знать Юсуф.

– Кто такой Юсуф?

– Наш шофер из Ходейды.

Юсуф оказался молодым пронырливым арабом. Где можно найти Насера аль-Айни он не знал, но задумался и куда-то позвонил.

– Насер аль-Айни жует кат в кофейне Хаджи Али. Это здесь, за углом. Но для ката еще рано.

Еще я узнал от Юсуфа, что Насер аль-Айни терпеть не может сборищ и долгих разговоров. Он не ходит в мечеть даже по праздникам. Ему нравится быть одному, чтобы никого рядом, его бесит, когда кто-нибудь пытается нарушить течение жизни, для которой он себя предназначил. Он спит до полудня, а послеобеденные часы проводит в кофейне Хаджи Али. Когда наступит время жевания ката, с ним можно будет спокойно обсудить все вопросы. Он – Юсуф – уже обо всем договорился. Нас ждут. До встречи еще час времени.

Легкость, с которой я вышел на «серьезных людей», меня удивила. Но это Восток.

Я решил немного прогуляться, Татьяна и Юсуф вызвались меня сопроводить.

Ходейда вытянулась на узкой полосе берега. Сзади к ней вплотную подступала пустыня. Город четко делился на две части. В одной стояли каменные и кирпичные дома, там же находился базар, моя гостиница, полуразрушенный порт и магазины. Вторая часть города состояла из несметного количества легких хижин, крытых пальмовыми листьями. Некоторые тупики были просто помойками с открытыми сточными канавами.

Мы зашли на базар и прошлись вдоль лавок, где торговали вениками ката. Возле них толкались мужики, проявляя беспокойство, как алкоголики.

Юсуф знакомил меня с артефактами местной жизни, а Татьяна переводила:

– Жевание ката – это время деловых бесед и обсуждения новостей. Но можно жевать когда угодно и где угодно. Обычно начинают после обеда. Но это не строгое правило. Некоторые жуют с утра, другие, наоборот, предпочитают жевать вечером или даже ночью. Но большинство – днем. Жуют всей страной. Это наш алкоголь. Жуют больше в помещениях – для большего эффекта необходимо полное безветрие. Особые фанатики надкусывают щеку – опять же для лучшего усваивания. Пожевав, мы становимся словоохотливыми. Никаких галлюцинаций. Привыкания тоже нет. «Поговорим под кат» – есть такое выражение, оно означает «беседу дня». Помещение, где жуют кат, называется мабраза. Женщины жуют кат отдельно от мужчин. У мужчин – своя компания, у женщин – своя. Жуют обычно с кальяном и музыкой. Во время жевания ката забываются все тяготы повседневной жизни, мир становится светлым. Но блаженное состояние наступает только через три часа. Представляются сладостные любовные картины. Это состояние лучше пережить у себя дома. Без ката мы похожи на сонных мух. Но перед катом надо съесть сальту, тушеные овощи с мясом под пеной из фенугрека.

– Я думал, что сальта – это тушеная фасоль в глиняном горшке.

– Сальту готовят по-разному, но всегда вкусно. Раз вы попали в Йемен, нельзя упустить возможность пожевать кат. Но до этого надо поесть.

– Сальту я не хочу. Что еще надо делать?

– Ничего, просто присоединиться к одной из мужских компаний.

– Жаль. Я не люблю чисто мужских компаний.

– Какая разница? Никаких оргий после ката не устраивают. Да, кстати, каждый должен прийти со своим пучком.

Я вынул из кармана деньги.

– Купи самый дорогой

Пучок ката был завернут в банановые листья. Я посмотрел в сверток как в подзорную трубу. Листья ката были похожи на лавровые листья, покрытые нежным красным пушком.

– Это не болезнь?

– Нет, молодые листья – наиболее ценный сорт, он содержит больше наркотика. Кашицу из листьев не выплевывают и не глотают, а держат за щекой и запивают кишром.

– Боже, что это такое?

– Чай из шелухи кофейных зерен.

После базара мы прошлись вдоль набережной, облазили несколько заброшенных кварталов под удивленными взглядами стариков, сидевших вдоль облупившихся стен, и босоногих женщин, наблюдавших за нами из темных провалов дверей. Шли ослики с поклажей, погоняемые хлыстом.

Кофейня Хаджи Али находилась на первых двух этажах многоэтажного дома, напоминающего сторожевую башню.

Я решил довериться Юсуфу и отослал Татьяну обратно в гостиницу.

Мы с Юсуфом преодолели узкие лестничные марши и оказались в длинной комнате. Окна были застеклены причудливыми витражами, сквозь которые пробивался дымчатый солнечный свет. Вдоль стен стояли дивные кушетки резного дерева – очень низкие, с большим количеством подушек. На беленых стенах висели гравюры с видами Ходейды, портрет старого сайда, лист пергамента с арабской вязью, вставленный в рамку. Рядом с кушетками стояли металлические плевательницы и кальяны, разноцветные трубки от них висели по стенам, как шланги в хозяйственном магазине. На низких столах лежали бутерброды, бисквиты, печенье, изюм, фисташки, стояли чашки для чая.

Из окон открывался великолепный вид на море. Звучала тихая арабская музыка.

Вошел араб, который, наверно, и был Насером аль-Айни. Лицо обрамлено аккуратно постриженной седой бородой, ухоженные руки, на правом мизинце серебряный перстень с большим красным камнем. За ним шла группа «придворных».

Все расположились на диванах. Я сунул под локоть подушку, чтобы чувствовать себя увереннее. Потом, подражая остальным, принялся смело отщипывать от веток листочки и засовывать их себе в рот. Кат не имел никакого запаха, а на вкус был сильно горьковат. Пожевав, я стал пропихивать его языком за щеку. Оказывается, не за ту щеку. Юсуф наклонился ко мне и, коверкая английские слова, прошептал:

– Листочки обрывать правой рукой и засовывать за левую щеку. Не глотать листья, сглатывать слюну.

Компания поддерживала довольно бойкий разговор. Никто, казалось, не ждал прихода кайфа.

Я смотрел в окно. Подо мной плескалось Красное море, а за дымкой горизонта угадывались Камаранские острова. Я почему-то вспомнил, что настоящие мангровые заросли можно увидеть только там. Хочу туда. К черту все эти дела и разговоры.

Наконец Насер аль-Айни обратился ко мне:

«Я все знаю. Час назад я получил копию коносамента на весь груз. Но это фальшивка. Я знаю, что на пароходе не только российские джипы, но и контрабандное оружие. В ящиках для запчастей. Это личный бизнес… как его, – аль-Айни обратился к кому-то, выполняющему обязанности секретаря, – …да, его зовут Жорж Доде, он работает в вашей фирме и давно снабжает оружием южан. Мы прекращаем это. Я веду честный бизнес. И куплю это оружие. Всю партию. Там его не так много. Куплю для армии северян. Цена известна. Торговаться не буду. Если вы не согласны, то оружие конфискуют. Могу купить и ваши джипы. После того как мы раздавим этих проходимцев с Юга, я их выгодно перепродам. Назовите цену. Правильную цену. И еще. Мне не удалось выяснить, откуда оружие. Поэтому предлагаю сделать так. За оружие я плачу наличными. Деньги положим в банковский сейф. Если объявится владелец, посмотрим, что он скажет. Если скажет правильно, вместе откроем сейф и отдадим деньги. Если не объявится или скажет не то что надо, поделим деньги пополам. За автомобили плачу официально, по бумагам, деньги можете переводить куда угодно. По рукам?»

Я прямо опешил от ясности его мысли. Стараясь не улыбаться, я попросил разрешения позвонить в Ригу. Через пять минут, глотая горькую слюну, я уже говорил с Борисом. Он сразу все понял.

«Продавай, продавай все. За любую цену. Нет, не за любую! Эта партия «нив» стоит девятьсот тысяч долларов на ФОБе. Без дураков. Из этого и исходи. Оружие меня не интересует. Сколько дадут, столько дадут. Но смотри, чтобы вся сумма была проставлена в договоре. Иначе нас с тобой потом повесят за яйца. Если владелец оружия не объявится, то четверть от половины суммы – твоя. Но этот сукин сын, несомненно, объявится, – я представил, как Боря ерошит свои жидкие волосы кончиком трубки. – К черту! Пусть с ним разбирается аль-Айни. Твоя задача разыскать Жору. Да-а, как это мне сразу не пришло в голову! Может быть, Жора уже оплатил груз. Тогда вообще ладушки. Мы его обдерем как липку. Хотя, вряд ли. Он беден как церковная крыса. У него, скорее всего, «боковик». Деньги за «Нивы» переведи на мой кипрский счет. Если все пройдет хорошо, можешь дня три поваляться где-нибудь на пляже. Потом отправляйся в Аден и поруководи офисом. Я все время на связи. Все!»

С ценой на «нивы» аль-Айни сразу согласился. На остальные формальности потребовалось не более двадцати минут.

Размашисто подписывая договор, аль-Айни сказал: «Надеюсь, вы понимаете, что эту бумагу без надобности не надо никому показывать?» Я всем своим видом дал ему понять, что все понимаю. Аль-Айни о чем-то поговорил со своим секретарем и снова повернулся ко мне: «В пять часов идите в банк и ждите подтверждение о переводе денег. Потом мы вместе положим наличность в банковский сейф. В шесть, когда стемнеет, езжайте в порт и следите за выгрузкой. А утром уезжайте на Юг. Лучше всего на машине. Хайдар сказал, что у вас хорошие документы. Проскочите. Старую границу, по моим сведениям, закроют только на следующей неделе. Когда прибудете на место, сразу сообщите свои координаты. Если с вами что-нибудь случится, я открою сейф и без вас. Но лучше сообщите пароль еще кому-нибудь и дайте ему мои координаты. Теперь отдыхаем».

Довольный собой, я посмотрел на себя в начищенный до блеска кофейник. Левая щека с комком ката раздута, морщинки на лице разбежались в разные стороны. Черт знает что! Но худшее было еще впереди.

Через десять минут я ощутил резкую головную боль. Меня мутило. Я ерзал и обливался потом. Всем остальным, видимо, было хорошо. Я встал, вышел в коридор и прислонился лбом к оконному стеклу, ища прохладу. Но это было не стекло, а тончайший алебастр. От него мне стало совсем плохо.

Юсуф посмотрел на меня и всплеснул руками: «Аллах керим!»^[12] В туалете я с облегчением выплюнул ненавистный комок в унитаз.

Попрощавшись с аль-Айни, я вышел на воздух и, покачиваясь, пошел в гостиницу. По дороге Юсуф настойчиво предлагал мне выпить крепкого чаю. А как же! Без чая никак нельзя! Отделавшись от него в нижнем вестибюле гостиницы, я пошел к себе в номер и выпил два стакана джина. Минут через десять мне стало намного лучше. Еще через минуту я позвонил в сервисную службу гостиницы и попросил арендовать для меня лучший джип, который только есть в городе.

В банке все прошло нормально. Татьяна была на высоте: все бумаги оказались в полном порядке. И я отправился в порт.

Парковаться пришлось на пустыре рядом с длинным приземистым ангаром. Дорога уходила дальше, к ней то тут, то там прижимались непритязательные домишки из песчаника. Никаких условий для разгрузки парохода не было. На причале стоял всего одни портовый кран, а о причал бились два больших плота и два баркаса.

Меня уже ждал начальник порта и чисто выбритый молодой человек, который представился «вторым помощником заместителя регионального администратора». Потом подошли люди от аль-Айни.

Мы сели на один из баркасов, доплыли до парохода и поднялись на палубу.

К девяти часам вечера сортировка груза была закончена. Плоты пришвартовались к борту парохода, и началась разгрузка. Со стрелы пароходного крана опускались стальные тросы, из чрева трюма вытаскивались автомобили и плавно ложились на плоты. Там их надежно закрепляли и оттаскивали к берегу. Потом пришла очередь ящиков с оружием. На берегу автомобили откатывали своим ходом в большой ангар, а ящики портовым краном перегружали на трайлеры, и они уходили в темноту. Все делалось очень слаженно и быстро.

После разгрузки аль-Айни ждал меня в какой-то забегаловке недалеко от порта. Он жевал галеты, запивая их кефиром, и читал Коран.

Было четыре часа утра. Половина рыбацких лодок уже отчалила от пирса, другие вот-вот собирались это сделать.

В мою честь накрыли стол газетой, разыскали ложку и подали все, что осталось с вечера: рис с козлятиной, тарелка овощей, лаваш и горячий сладкий чай с кардамоном. Аль-Айни говорил о предстоящей войне с Югом и о том, как, кстати, подвернулась эта партия с оружием. Но я не чувствовал за собой никакой вины.

В девять часов меня разбудил шум за окном. На площади возле гостиницы собралась толпа. Голоса то затихали, то раздавались с новой силой, сливаясь в сплошную, давящую массу. Перекрывая шум толпы, что-то кричали до зубов вооруженные люди.

Я позвонил Татьяне и попросил выяснить, что происходит. Через минуту она сообщила мне, что в город вошли отряды бедуинов, требуя от правительства разобраться с бунтовщиками на Юге.

Спустившись вниз, я встал недалеко от толпы. Ее энергетика и запах вызвали во мне приступ тошноты. Слава Аллаху, что это была уже не моя война.

Подошла Татьяна и перевела мне хриплые выкрики бедуинов. Южан обвиняли в вероломной попытке развалить страну. Озлобление нарастало. На южан насылали неслыханные кары. Но один из ораторов напомнил, что не надо хвалиться тем, что, с позволения Аллаха, еще предстоит сделать.

Мы вернулись в гостиницу. Татьяна сказала, что они с Юсуфом едут в Сану по семейным делам ее мужа, оттуда она вернется в Аден самолетом. С Борисом все согласовано. Я сказал, что границу между Севером и Югом скоро закроют и тогда надо будет добираться в Аден через Оман.

Ко входу гостиницы подогнали арендованный мною джип. Я погонял по городу, проверяя его ходовые качества. Все было более или менее. Я расплатился, забросил в джип вещи, воду и поехал туда, где меня ждали прозрачные отмели Аравийского моря.

Чтобы избавиться от слежки, я решил ехать не по шоссе Ходейда – Таиз, а по плохенькой дороге вдоль Красного моря. Согласно путеводителю, эта дорога должна была проходить вдоль череды живописных пляжей и кемпингов. Но ничего такого не было. Дорога вилась по совершенно дикой местности. Небольшие деревеньки, рыбацкие причалы и всего один серый от скуки городишко с длинным одноэтажным зданием непонятного назначения, вездесущими лавками и помойками на въезде и выезде. Уныние и тоска. Видимость жизни поддерживали только неунывающие кофейни.

Вскоре началась настоящая дикая пустыня, от далеких гор до самого моря. Это была Южная Тихама, «берег смерти». Песок и море. Высохшие русла рек и сильный привкус опасности.

В этом месте йеменские племена никогда не спускаются с гор к морю без крайней необходимости.

Я ехал и думал, что жизнь здесь скучна, как и эти сухие холмы. Но скучная жизнь намного длиннее. Нет никаких терзающих душу событий, пустых разговоров. Только давно забытые смыслы и печальное сострадание ко всему.

Время шло, дорога была совершенно пуста. У небольшого залива я остановил машину и пошел к морю.

Единственным признаком цивилизации оказался небольшой кемпинг. Широкий пляж с девственно чистым коралловым песком. Изумрудного цвета вода, покрытая рябью на мелководье.

Я огляделся по сторонам. Никого. Только голодные чайки кружили над моей головой в ожидании подачки. Я был здесь единственным постояльцем.

Путь к морю преградили виноградные арки, поддерживаемые проволочными сетками. Все это немного напоминало Италию, вернее, почти Италию, как в стихотворении Катаева:

«Почти Италия, кривой маслины ствол, и море, ровное как стол».

Я побродил по мелководью, а потом сел между двух дюн. Мерцающее море. Легкий бриз. Солнце в пальмовых листьях. Следы от моих мокрых ступней, быстро высыхающие на горячем песке.

Теперь мне было начхать и на Латвию, и на Союз: ничто больше не имело значения. Какое мне дело до них до всех, а им до меня? Хотелось только одного: сидеть неподвижно и глядеть в никуда. Когда оказываешься на пути древних караванов или среди руин, которым уже несколько тысяч лет, то многие вещи, которые тебе казались очень важными, превращаются в ничто.

Пустыня лечит. И в первую очередь очищает от надежд, которые, как я уже понял, оставляют в душе огромные пустоты. Что-то такое об отсутствии надежд говорил Камю. Но я не мог вспомнить, что именно.

Море сверкало, отбрасывая трепетные блики на скалистые берега дальних островков. Облака, быстро увлекаемые ветром к горизонту, образовывали сияющие диковинные массы.

Цыганка как-то нагадала мне, что первую половину жизни я буду бороться с комплексами, а вторую половину – с последствиями своей победы над ними. Комплексы я одолел. Осталось лишь подождать продолжения сериала.

Я лег на спину и заложил руки за голову. Как там, у Артюра Рембо? Что-то о море и поэзии. Ах да, вспомнил: «Он был омыт поэзией морей». В точку!

Как говорят на Востоке, факт бытия становится постоянным источником радости, а радость – ничем не нарушаемым покоем. Мир реален только тогда, когда ни ему, ни мне ничего не надо.

 Я закрыл глаза и поддался ласковому обаянию покоя. Время бесшумно скользило мимо меня. За спиной три тысячи лет. Впереди вечность. Из сонных глубин пришла блаженная спутанность мысли и светлая, тихая радость.

Все хорошо, все очень хорошо.

Мне приснилось последнее школьное лето. Мы с друзьями лениво валяемся на песке рядом с включенным транзистором и ящиком пива, наблюдая за женщинами, которые загорали голышом. Казалось, все это может продолжаться бесконечно.

Но пора было просыпаться. Я услышал истошный крик чаек и хлопанье крыльев. Они приземлялись на воду рядом со мной и вперевалочку подходили ко мне без страха, элегантно, как официанты, предлагающие карту вин.

Помотав головой, я сел и стер ладонью слюну со щеки. Мой сон разума больше не рождал чудовищ. И это главное.

У моей машины стояли двое: бедуин в широченной рубахе с калашниковым в руках и офицер регулярной армии Севера в полной выкладке. Мою сонливость как рукой сняло.

Я стряхнул с одежды песок и направился к своей машине.

«Селям алейкум!^[13] Белад-эр-Рум?»^[14] Я кивнул. «Инглис, немей?» Я отрицательно махнул головой: «Нет, русский», – и протянул разрешение на проезд. Они долго разглядывали документ, недоверчиво качая головой. «Машалла!»^[15] Я закрепил произведенное впечатление арабской мудростью: «Пустыня принадлежит всем». Офицер улыбнулся. «Надеюсь, вы не будете больше помогать этим проходимцам с Юга». Я улыбнулся ему в ответ: «Нет. Нас больше не интересуют чужие дела». Бедуин посмотрел на небо, где медленно парила огромная птица: «Эль-бюдж^[16]. Летит на Юг. Скоро начнется война». Офицер протянул мне документы. «Мархаба!»^[17] И они пошли дальше по дороге.

Через десять километров дорога резко уходила влево, к Таизу. В просветах холмов в последний раз мелькнули воды Красного моря. Дальше к югу простиралась безжизненная пустыня Южной Тихамы. Мне туда не надо.

Следующий поворот изогнулся вправо, слева остались облезлого вида холмы. Впереди – древний город Забид, в котором Пазолини снимал «Тысячу и одну ночь».

Это был странный город. Если бы не автомашины, проходящие через город по дороге из Ходейды в Таиз и обратно, можно было бы подумать, что это мираж.

Был полдень. Солнце жгло немилосердно, и улицы почти опустели. Двери лавок были заперты, и возле них, в тени, там и сям спали люди в грязной рваной одежде. На их лицах застыла блаженная улыбка. «Счастливым арабам» должны сниться счастливые сны.

Живым был только идущий по кругу верблюд, который выжимал из каких-то семян масло.

Я медленно проехал по вымощенной камнем главной улице, стараясь никого не разбудить. Порыв ветра поднял тучу пыли, ударил по стеклу и поволок по камням обрывки пластиковых пакетов.

На выезде из города вдоль обочины валялись сбитые машинами собаки и кошки, раздувшиеся от жары.

На склонах холмов, поросших чахлой травой, паслись козы. Около них у куста терновника неподвижно стоял козопас, черный как лакрица. Сцена из глубокой первобытной древности. Одна из коз отбилась от стада и стояла в стороне, поедая целлофановый пакет.

До Таиза, где я решил заночевать, было 90 километров. Я увеличил скорость и обогнал заляпанный грязью ветхий грузовик со стоящими в кузове пассажирами и несколько джипов. Машин на дороге становилось все больше.

В стороне от дороги в заходящих лучах солнца блеснула вода. Согласно карте это была вади Харид, единственная в этом краю речушка с круглогодичным стоком. Вдоль воды зеленел тростник, за ним кустились невысокие деревья со светлой корой. На берегу были разбиты бедуинские шатры. Рядом с ними, вытянув шеи, лежали верблюды, укрытые расписными попонами. Дымился костер. Легкий ветерок доносил запах дыма. Я напрягся, но из шатра, откинув полог, вышла красивая женщина с открытым смуглым лицом, в красном широком платье и шароварах. У нее были пухлые руки и тяжелый низ. Она равнодушно взглянула на дорогу, а потом из-под руки стала смотреть на склоны ближайших холмов. Но там никого не было.

Интересно, кто эта женщина? На вид ей лет сорок, темная кожа, почти эфиопка, значит, родилась где-то на побережье Красного моря. Скорее всего, она вторая жена не очень богатого человека, у которого всего несколько верблюдов и маленькое стадо баранов. Когда-то ее муж хотел иметь четырех жен, но не смог позволить себе больше двух, да и те доставляют ему много хлопот, сплетничая о нем у колодца, поскольку его мужские возможности основательно поубавились.

Больше ничего в голову не приходило.

Дорога огибала огромную гору со срезанной верхушкой и пологим спуском в одну сторону, как на картине Рериха «Твердыня Тибета». В вечерних сумерках цвета стали гуще и ярче. Заходящее солнце осветило деревни, расположенные на склонах гор. Глиняные небоскребы, взбирающиеся вверх, вперемешку с чахлыми хибарами.

Еще за одним поворотом в небольшой седловине лежал Таиз.

Город процветал. Я вырулил на стоянку и немного побродил по лабиринтам старого города. Но очарования «тысячи и одной ночи» не возникало. Улицы были забиты гудящими автомобилями и арабами, одетыми в европейские костюмы.

Избавляясь от солнца и толпы, я выбрал гостиницу Sofitel Taiz, стоящую на небольшой горе, склоны которой были застроены богатыми особняками.

В отеле было потрясающе тихо. Но когда я спустился к ресторану, услышал шум голосов. Несколько богато одетых арабов обсуждали предстоящую войну с Югом. Я это понял по передающейся из рук в руки карте.

После десерта мне предложили кофе и кальян, но я отказался. Безумно хотелось спать.

Но сначала надо было позвонить Марсо и отцу. С Москвой было глухо. Я стал набирать телефонный номер родительской квартиры. Дело шло медленно. За это время я успел несколько раз пережить свое свинское отношение к матери, ничем не оправданную спешку в общении с отцом, сестрой и племянниками.

– Отец!

– Ты где?

– В Йемене.

– Ничего себе! Там скоро начнется война, будь осторожен. Лучше тебе вернуться. Как-нибудь проживем.

– Как-нибудь у меня не получается. Так же, как и у тебя. Отъезд за рубеж – естественное следствие любой революции, если оказываешься не на той стороне баррикады. Но не все потеряно. Будут деньги – отправлю тебя с матерью на юг, а всех «этих» пошлю куда подальше. Я еще вернусь домой на белом «Мерседесе».

Посреди ночи стало холодно. Я встал, чтобы закрыть окно. Дул довольно прохладный ветер, пропитанный незнакомыми запахами. В это время года северный ветер из ледяных полей Тавра проникает в Хиджас и проносится над отрогами Сара. Весной сюда прорвется горячий воздух из пустынь Африки, и ночи станут теплее.