Пешеходное море

© Виктор Васильевич Кабакин, 2020

ISBN 978-5-0051-7030-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Виктор Кабакин

Пешеходное море

(остросюжетная повесть)

Николай брел по дну студеного моря уже минут сорок, крепко стиснув зубы от почти нестерпимой боли в окоченелых мышцах. Иногда ему казалось, что он не сделает больше ни одного шага – холодная, почти ледяная вода, доходившая ему до груди, словно стальным панцирем, сжимала все тело. Тяжеленный тулуп давил на плечи, болела не совсем зажившая от раны рука. Однако он упрямо шел, не оборачиваясь назад. Там, за спиной остался город, и до него изредка доносились звуки винтовочных или пулеметных выстрелов. Это был теперь для него чужой город.

Впереди в предрассветной мгле появился смутный силуэт лодки. Дважды мелькнул неяркий свет фонаря.

– Это вы, Николай Сергеевич? – послышался с лодки приглушенный женский голос.

Он попытался было ответить, но вместо звуков из онемевшего от стужи горла и неповоротливых губ вырвался только хрип. Тем не менее молодая женщина, сидевшая в лодке, узнала его и обрадовано вскрикнула. Лодка развернулась и быстро стала приближаться к Николаю. Женщина крепко схватила мужчину под мышки и, напрягая все силы, помогла ему выбраться из воды.

– Боже, миленький мой, да вы совсем закоченели, – нежно лепетала она, освобождая Николая от тяжелой и мокрой одежды. Обессиленный, он почти не протестовал, даже когда она оставила его полностью обнаженным. После студеной воды он перестал ощущать холод. Женщина достала из мешка бутылку самогона, зубами вытащила пробку и, наполнив жидкостью ладони, энергично растерла тело мужчины. При этом она не переставала приговаривать.

– Сейчас, сейчас, любый ты мой. Я не дам тебе захолодеть…

Она переодела его в сухую одежду, которая была у нее в лодке, налила ему полный стакан пахучего спирта. Мужчина залпом выпил, едва не поперхнулся, поморщился и с наслаждением ощутил, как жгучее, блаженное тепло, образовавшееся внутри живота, стало медленно расходиться по телу, достигая самых кончиков ног и рук.

– Надо плыть, Мария, – тяжело ворочая языком, проговорил он.

– Сейчас… Сейчас, миленький вы мой. Ты лежи, я сам буду грести. – Она не замечала, что перескакивала то на «вы», то на «ты».

– Я чуть отдохну, потом сменю тебя. Скоро начнет светать.

Он оглянулся на далекий Ейск, который медленно проплывал слева от него. На другой стороне города бушевал сильный пожар. В морском порту, похоже, горели склады с углем и зерном. Он представил, какая там сейчас творится суматоха. Потом с каким-то тупым равнодушием подумал, что население может остаться без топлива и хлеба. До настоящей теплой погоды и нового урожая еще далеко. Однако какое, собственно, ему теперь до этого дело, если в России фактически рухнула цивилизация.

…На просторах страны кипела гражданская война, и город два года был в руках Добровольческой белой гвардии. Потом в начале февраля 1920 года, незадолго до прихода Красной армии, в Ейске началось восстание большевистского подполья. За пару дней восставшие разоружили стоящий в городе трехтысячный гарнизон. Когда он, капитан Арсентьев – деникинский офицер, узнал об этом, то был возмущен тем, что хорошо вооруженный гарнизон сдался горстке мало обученных людей фактически без боя. Он называл сдавшихся солдат и офицеров предателями и требовал расстрела военного коменданта города. Капитан Арсентьев командовал одной из рот марковской дивизии, направленной по указанию Деникина на подавление большевистского восстания. Казалось, власть в городе снова перешла к «белым». Но спустя несколько дней полки Красной армии, прорвав фронт, неожиданно очутились в Ейске.

Почти четыре недели Николай Арсентьев прятался в хате молодой одинокой вдовы – казачки Марьи, у которой снимал комнату на краю города возле лимана и которая старательно ухаживала за его раненой рукой. Удивительная метаморфоза произошла в их взаимоотношениях. Черноокая казачка влюбилась в молодого офицера со всей пылкостью своего горячего, истосковавшегося сердца. Да и он не остался равнодушным к пышным прелестям хозяйки. Вспыхнула жаркая страсть. Влюбленные словно не замечали бушевавших в городе кровавых событий, торопливо и жадно упивались давно забытыми чувствами нежности и любви.

Сначала Арсентьеву казалось, что новая власть ненадолго установилась в городе. Однако «красные» действовали энергично и решительно. В поисках прятавшихся контрреволюционеров беспрерывно проводились в домах обыски. Чередой шли расстрелы. Железная и мускулистая рука революции с беспощадной неумолимостью нажимала на спусковой крючок винтовки. И однажды вечером Николай сказал Марье:

– Я должен уходить, Марьюшка. Если меня найдут, то расстреляют. Да и тебе не поздоровится.

Марья застыла, глядя на него так, словно впервые увидела. Совсем недавно она получила свой кусочек неведомого ей до сих пор счастья, и теперь вдруг все должно рухнуть. Какое ей, собственно, дело до того, что творится на улицах, если любимый уйдет навсегда? Она не заметила, как плошка в руках наклонилась, и из нее посыпалась мука. Миска выскользнула и с громким стуком упала на пол. Марья очнулась, осознав, наконец, смысл услышанного, бросилась на грудь Николая и запричитала:

– Не пущу. Никуда тебя не отпущу. Лучше умру вместе с тобой.

Капитан, ласково гладя ее плечи, осторожно усадил на скамейку и сел рядом сам.

– У меня есть план, Марьюшка. И если ты согласна, то мы вместе его осуществим.

Вытирая кончиком платка слезы, она покорно кивнула головой. Николай рассказал ей свою задумку. Марья днем должна будет на лодке добраться до Глафировской косы, что на том берегу Ейского лимана. Там запастись продуктами и ждать его. А он ночью по мелкому лиману выберется из города. Еще летом, купаясь в заливе, он уходил по ровному илистому дну на километр и дальше от берега. Ему было интересно узнать, как долго тянется мель. Из-за мелководья он прозвал залив «пешеходным морем».

– Как же я найду в темноте тебя? – прошептала Марья, глядя на Николая широко раскрытыми глазами.

– Ты будешь время от времени дважды мигать фонарем. Я сам подойду к тебе.

– Но ведь ты замерзнешь, миленький.

– Не замерзну. Ты ведь знаешь, что я, как Суворов, каждый день обливался студеной водой. Да и море уже не такое холодное, как зимой.

– Кто такой Суворов?

– Был такой великий русский полководец, – усмехнулся Николай.

Марья задумалась, потом тихо спросила:

– Почему мы не можем уплыть сразу вместе?

– Не можем, моя ейская Афродита, – ласково проговорил

капитан.

Кто такая Афродита, Марья не знала, но от неведомого слова на нее вдруг повеяло дыханием чего-то древнего и прекрасного. Она произнесла про себя звучное и красивое имя, как всегда повторяла новые, незнакомые понятия, услышанные от Николая.

– Нам нельзя уходить сразу вместе, – снова сказал Арсентьев. – Если нас увидят, то тотчас поймут, что мы решили убежать. Если же ты поплывешь одна, то люди подумают, что ты собралась ловить рыбу.

– А дальше?

– Дальше? – повторил Арсентьев и, подумав, пояснил: – За два-три дня доберемся до Крыма, а там – наши войска. Надеюсь, что скоро мы снова возвратимся сюда.

Последние слова Николай произнес не только для того, чтобы успокоить Марью. Хотя он понимал, что война проиграна, тем не менее, в душе надеялся, что еще вернется обратно. Не собираются же большевики воевать вечно. Ведь когда-нибудь должно все успокоиться и восстановиться нормальное, цивилизованное течение жизни. К тому же для возвращения в город у него были свои личные и очень веские мотивы.

Все ночь Марья не смыкала глаз, то ненадолго всплакивая, то жарко и ненасытно лаская капитана, а рано утром уплыла, взяв с собой кое-какие вещи и еду. Оставшись один, Арсентьев достал из штабного планшета подробную карту Ейска, развернул ее на столе и стал внимательно рассматривать. Он нашел на карте точку, где был расположен дом Марьи, и от нее под прямым углом провел карандашом вертикальную и горизонтальную линии. Затем циркулем нанес несколько кругов, тщательно замерил расстояния от дома до приметных и хорошо ему известных на местности ориентиров. Полученные данные он записал на обороте карты, а саму карту аккуратно свернул и положил в непромокаемый чехольчик.

После этого Николай вытащил из-под лежанки небольшой походный саквояж, поставил на стол, раскрыл и высыпал его содержимое на поверхность. На столе оказались разные коробочки и сверточки. В задумчивости капитан взял одну из коробочек, открыл ее. На его ладони словно вспыхнул яркий огонек. Капитан повертел кольцо с бриллиантом перед глазами, любуясь им. Затем снова положил его обратно. Так же внимательно он осмотрел все остальные сверточки и коробочки. Здесь было много чего удивительного: кольца, ожерелья, бусы, браслеты, цепочки, крестики… И все эти изделия – изысканной, роскошной работы – сверкали и переливались в свете керосиновой лампы.

В саквояже находилось его сокровище – старинные фамильные драгоценности, единственным наследником которых он стал после смерти матери буквально за несколько дней до Октябрьской революции. Сколько приключений и опасностей в лихую годину гражданской войны ему пришлось преодолеть, чтобы выполнить ее последнюю волю – во что бы то ни стало сберечь драгоценности. И вот теперь, он вынужден будет с ними расстаться. Взять их с собой в опасное путешествие он не осмелился, поэтому решил закопать возле дома. Позднее, когда в России установится порядок, он найдет возможность вернуться сюда.

Арсентьев вышел во двор, достал из-за поленницы металлический ящик, который припас заранее, вернулся обратно и аккуратно сложил в него драгоценности. Написал какую-то записку и тоже положил в ящик. Долго глядел на его содержимое, что-то шепча и шевеля губами, затем три раза перекрестил, вздохнул, решительно и со стуком захлопнул крышку. Обернув ящик рогожкой и взяв его под мышки, снова вышел на улицу. Во дворе росло огромное дерево – старый грецкий орех. Он отмерил от дерева строго на север ровно пять шагов, выкопал яму глубиной метра полтора, положил туда ящик, зарыл и тщательно утрамбовал землю.

– Кажется, все, – тихо сказал он.

Вернувшись в комнату, Николай вытащил из саквояжа несколько длинных цилиндриков, обернутых плотной тканью. Развернул, и на стол выкатились золотые монеты – николаевские десятирублевки. Он пересчитал деньги, потом, не торопясь, зашил по одной монете в полы френча и в широкий пояс. К внутренней стороне куртки он прикрепил и чехол с картой. Теперь Николай был полностью готов к дальнейшим приключениям.

…Арсентьев снова поглядел на удаляющийся город, и вдруг его сердце сжала такая глубокая и острая тоска, что он чуть не приказал Марье поворачивать обратно. Но тут же спохватился и больше уже не оборачивался назад. В утреннем тумане лодка все больше теряла свои очертания, пока, наконец, не исчезла в морском просторе.

Семьдесят два года спустя

Тогда я очень разозлился на Мишку Бондарева. Может быть, даже не столько на него, сколько от того, что нужно было как-то выплеснуть накипевшую ярость. Молод был, горяч. Впрочем, причина для негодования появилась очень даже веская. Однако, все по порядку.

Москву, как известно, трудно поразить каким-либо преступлением или происшествием. Она многое чего испытала и повидала. Нынче даже убийства в ней стали обыденным, чуть ли не рядовым явлением. Словно привычные спутники, они превратились для обывателей в предмет обыденного обсуждения при вечернем чтении газет и ленивом просмотре интернета и телевизионных новостей. Разве что для специалистов представляли некий служебный интерес, попадая в оперативные сводки и бюллетени.

Но та серия кровавых преступлений, что вдруг охватила столицу, вызвала оторопь и недоумение даже у привыкших ко всему москвичей. Один за другим стали погибать уважаемые люди с учеными степенями, известные в научных сферах.

Поток преступлений «открыл» доктор математических наук одного из ведущих институтов. Его нашли мертвым, с пробитой головой в подъезде собственной квартиры, куда он так и не успел добраться после работы. За ним последовали убийства еще нескольких ученых.

В этих преступлениях не было, на первый взгляд, никакой логики. Все погибшие были людьми различных специальностей и научных интересов, работали в разных учебных заведениях, пользовались большим уважением коллег, между собой знакомы никогда не были. Далеко отстояли они от коммерческой и, тем более, криминальной деятельности, чем можно было бы объяснить нападения на них. Не относились они и к богатому слою населения. Даже беглый осмотр мест происшествия показывал, что убийства совершены отнюдь не с целью ограбления. Ученый мир столицы был в панике.

Милиция сбилась с ног в поисках преступника. Но это было все равно, что ловить невидимку. Свидетели отсутствовали, мотив преступлений неясен. Да и география убийств удивляла. Злоумышленники действовали в разных районах Москвы. Единственное, что объединяло преступления – способ, место и время их совершения. Все ученые были убиты вечером, после работы, в подъездах своих домов, страшным ударом по голове сзади…

В следственно-оперативную группу, занимавшуюся данными убийствами, был включен и я, тогда еще совсем молодой следователь МВД. Мне чрезвычайно льстило, что я оказался в компании самых маститых «сыскарей» и «следаков», да еще по столь нашумевшему делу. Поэтому, естественно, мне не хотелось ударить лицом в грязь. Я с головой окунулся в расследование.

Когда я изучал уголовное дело, то обратил внимание на одно обстоятельство: три убийства были выявлены на востоке столицы, затем два – на западе. Следующие три – на юге. И лишь одно, самое последнее – в северной части столицы. Догадка, как молния пронзила мой мозг: преступник или преступники совершали в каком-то районе серию убийств, затем в целях маскировки или по иной причине перебирались в другую часть города. Значит, следующее убийство, скорее всего, следует ожидать снова на севере.

Я немедленно доложил о своих размышлениях руководителю следственно-оперативной группы. Он внимательно выслушал меня и одобрительно хмыкнул. Круг поиска сузился, на север столицы были брошены основные оперативные силы…

В конце концов, преступник был обнаружен именно на севере столице. Я был чрезвычайно горд: мои соображения оказались конструктивными. Это была первая серьезная победа в моей только-только начавшейся профессиональной биографии. Я добился того, чтобы меня включили в группу захвата, которая направлялась на задержание убийцы. Это был незабываемый и драматический момент. Несколько часов мы сидели в засаде в квартире, которую снял предполагаемый убийца. Пребывали в страшной волнении: придет или нет. По оперативным данным, обязательно должен был здесь появиться. Но как часто разные случайности вмешиваются в намеченные планы и роковым образом проваливают их! В этот раз нам повезло, убийца пришел и был пойман.

Я встретился ним с глазу на глаз в районном отделе внутренних дел, куда он был доставлен сразу после задержания. И мне предстояло осуществить первый допрос. Я очень волновался, так как впервые передо мной оказался настоящий, матерый убийца. Внешне, он меня разочаровал: ничего бандитского в нем не было. Худощавый мужчина, лет сорока пяти – пятидесяти, с интеллигентным даже лицом. Обычно при задержании люди нервничают, начинают кричать, что они ни в чем не виноваты, требуют немедленного освобождения или адвоката. Этот вел себя весьма спокойно. Более того, разговаривая, он смотрел на меня так, как старший и более опытный человек нередко относится к неоперившемуся юнцу: с легкой снисходительной усмешкой. Это сильно раздражало меня, и я прилагал массу усилий, чтобы внешне оставаться спокойным.

Однако мне даже не пришлось, как говорят следователи, его «раскалывать». Он и не скрывал, что совершал преступления. На вопрос, зачем он это делал, убийца дал объяснение, поразившее меня своей циничностью.

Оказалось, в молодости он поступал в институт, тщательно готовился и был уверен в своих знаниях. Однако на приемных экзаменах его специально «завалил» преподаватель. В институт же за приличную взятку прошел другой кандидат, далеко не блиставший интеллектом. Будущий преступник клятвенно поклялся, что жестоко отомстит. И вскоре совершил убийство, но, как выяснилось, жертвой, по случайности, оказался другой человек.

Убийцу приговорили к десяти годам. Но, находясь в колонии, он постоянно думал о том, что, освободившись, все равно совершит акт мести. Это стало для него своего рода смыслом жизни. Справедливость должна восторжествовать даже спустя много лет – так объяснил причину своих действий этот странный тип. Глаза его при этом горели ровным холодным огнем. Освободившись условно-досрочно из-за примерного поведения, он долго готовился к преступлению. И добился своей цели.

Я оторопело глядел на убийцу: а другие жертвы здесь причем? Не причем, спокойно объяснил тот. Однако когда он сидел в местах заключения, то сестра написала ему о том, что при поступлении в вуз с нее требовали огромную взятку, но денег не было и ее, естественно, не приняли. Вот тогда он и решил взять на себя «благородную» миссию Робин Гуда и самому вершить правосудие. Если не он, то кто очистит общество от казнокрадов, коррупционеров и прочих сволочей.

…Следствие по убийствам ученых длилось несколько месяцев. Преступник, между тем, был посажен в Бутырский следственный изолятор, а меня перевели на другие дела.

Спустя некоторое время Москву потрясло новое известие: убийца ученых сбежал из самого, казалось бы, надежного изолятора. Вместе с сокамерником. Это было ЧП вселенского масштаба. Из Бутырки не случалось побегов уже много десятков лет. Бегство было совершено профессионально: путем подкопа, проведенного к подземной системе коммуникаций. Затем через канализационный люк преступники выбрались наружу за пределами тюрьмы.

Напарник убийцы в скором времени был найден мертвым в подвале одного из домов. В том, кто его убил, сомнений не было. Удар был нанесен сзади по голове тяжелым предметом. Таким образом, сокамернику была заранее уготована роль овечки на заклятье, а убийца избавился от лишнего свидетеля. «Землекоп» – так прозвали его между собой оперативные работники – был объявлен в федеральный розыск. «На ушах стояла» вся столичная милиция. Однако преступник как сквозь землю провалился.

Я был полон возмущения и гнева. Сколько сил отдано, чтобы обезвредить убийцу, и все – коту под хвост. Из-за какого-то разгильдяя или предателя «тюремщика». Одним из виновных в чрезвычайном происшествии был признан мой старый друг Мишка Бондарев, работавший в Бутырском следственном изоляторе. В день побега он являлся ответственным дежурным того самого злополучного корпуса, в котором находилась камера беглецов.

Я позвонил ему и в сердцах высказал все, что думал. Мишка даже не оправдывался. Лишь печально констатировал, что был в тот день «подменным». То есть, случайно замещал на службе заболевшего коллегу, который постоянно работал в этом корпусе.

Может, поэтому Мишка получил тогда не самое суровое дисциплинарное наказание, каким являлось безоговорочное увольнение со службы с «волчьим билетов» – без права восстановления. Правда, Бондарева сняли с должности и лишили возможности служить в Москве. Он был переведен в отдаленный район Вологодчины. Впрочем, дулся я на Мишку недолго и скоро помирился с ним.