Великая степь

4.

Конвой был небольшой – три грузовика, два БТР – старые, чиненные-латанные “семидесятки”, на которых еще 40-я армия спешила раздать все интернациональные долги….

Могли доехать и по-простому, на одном бронетранспортере – до “двойки” езды меньше четырех километров степью. Но Гамаюн предусмотрительно захватил кое-какие запасы и людей – самых проверенных бойцов. На всякий случай. Мало ли что. Если вдруг “двойка” останется одна в девственной степи – после Прогона, будь он неладен, можно ожидать всего .

…Гамаюн смотрел на степь и думал, что тысячелетие-другое вперед или назад ничего для этих краев не меняют. Прошлой осенью он ехал степью сюда, к новому (вернее, хорошо забытому старому) месту службы. Ехал из Караганды – Балхаш не принимал, затянутый низкой пеленой облаков. Шесть часов степью. Шесть часов мелькал за окном один и тот же пейзаж – побуревший ковыль без конца и края. Имелись, конечно, где-то неподалеку населенные пункты, но в этих местах они отнюдь не выстраивались вдоль трассы, прямой, как полет стрелы, – проселки разной степени накатанности уходили в сторону, к невидимым, прячущимся в низинах белым домишкам. Да изредка торчали опоры ЛЭП – чужие и инородные в степи… И – все; никаких больше примет начала двадцать первого века. Гамаюну и тогда казалось, что в любую секунду могут вылететь из-за гребня всадники на быстроногих аргамаках, с кривыми саблями и тугими луками – вылетят и понесутся с воплями за панически газующим «уазиком». Тогда – не вылетели. Все началось чуть позже.

…На КПП с треснувшей стеклянной вывеской “Техническая площадка №1” ^[4] они сдали пропуска и получили новые, внутренние – для входа в сооружение. Маразм, конечно – никто чужой ныне подделать пропуска с фотографиями способен не был. Маразм – но Гамаюн не спешил отменять опостылевшую процедуру. Не то чтобы опасался, коли доведется вернуться, ответить еще и за нарушение режима секретности – нарушения всех видов висели сейчас на нем гроздьями. Просто чтобы люди не расслаблялись. На двух Постах вот, похоже, расслабились.

Сооружение, именуемое “двойка”, напоминало огромный клык, терзающий небо. И до Прогона оно числилось самым высоким зданием в Казахстане. Сейчас, надо думать, – во всем мире. Наклонная плоскость одной из стен, вся, сверху донизу – была сплошной неподвижной антенной.

Корифеи Кремера предполагали (от беды, от отсутствия других версий) что электромагнитное излучение включенного на полную мощность гигантского радара каким-то образом совпало по фазе с другими полями и излучениями. С темпоральными… Никем пока не обнаруженными и не замеренными. Гамаюну, честно говоря, это казалось бредом. Но лучшего объяснения тому, что творилось вокруг, пока никто не придумал…

5.

Сережа ждал внутри. Сережа Панкратов – последний оставшийся гражданский специалист по вычислительному комплексу 13Н7 – электронному мозгу огромного сооружения. Сережа, опоздавший к началу Прогона по банальной причине глубочайшего похмелья…

– Без изменений? – спросил Гамаюн, заранее зная ответ. Последние полгода радикальных изменений в вычислительном зале “двойки” не наблюдалось.

– Да вот… визуально девиаций процесса не зафиксировано… – как всегда витиевато сказал Сережа. Вид у него был смущенный, будто он один нес ответственность за все беды. Дышал Панкратов в сторону, но помогало это слабо.

От Сережи Панкратова всегда и сильно пахло одеколоном – как перегоревшим внутри, так и пролитым на одежду и шевелюру. Причем поддерживал Панкратов исключительно российских парфюмеров, скупая в торговых точках Девятки “Русский лес”, именуемый Сережей неизвестно за какие потребительские качества “шартрезом”.

Пристрастие Панкратова зародилось в годы жесточайшего сухого закона в Балхаше-9 – а в новые времена переросло в закоренелую привычку. Гамаюн с пониманием отнесся к слабости последнего спеца по 13Н7 – конфисковал в военторге все наличные запасы “шартреза” и выдавал Сереже ежедневную порцию, стараясь удерживать того в относительно работоспособном состоянии…

– Пойдем, поглядим, – сказал Гамаюн. – Напоследок.

Поднимались на пятый этаж долго – потолки здесь были шестиметровые, да и нумерация не учитывала технические “подэтажи”, где стояли охладительные установки и змеились по многоярусным решетчатым стеллажам хитросплетения тонких и толстых кабелей. Так что топать без лифта фактически пришлось на десятый.

…Дежурный по этажу вытянулся, начал докладывать – Гамаюн не дослушал, махнул рукой, подошел к застекленной перегородке, заглянул внутрь.

Внутри все оставалось как обычно. Внутри шел Прогон. Стояли длинными рядами высокие, в полтора роста, черно-красные шкафы. Мигали в странном завораживающем танце панели светодиодов – зеленоватых, желтых. На дисплеях ЦПУ пробегали столбцы цифр и латинских букв – шестнадцатеричный код, иных языков программирования для 13Н7 не существовало. Звуки сквозь стекло не доносились, но Гамаюн хорошо знал их: мерное и громкое гудение аппаратуры – каждое отдельно взятое устройство работало почти бесшумно, но суммарный эффект напоминал жужжание улья со снятой крышкой. Растревоженного улья…

Машинный зал работал, как обычно. По крайней мере первая линейка. Гамаюн прошел левее, обойдя почерневший участок стекла – здесь они поначалу, в близком к панике состоянии, пытались было пробиться в зал направленными взрывами, помаленьку наращивая мощность. Пытались – пока не сообразили, что хрупкое стекло и их заряды существуют сами по себе, и скорее всего – в разных потоках времени.

Гамаюн всмотрелся. Под этим углом можно было частично видеть, что творится на второй линейке. Все то же самое – Прогон. Затянувшийся Прогон. Все правильно, режим 3-2-0: три линейки ^[5] (первая, вторая, четвертая) пашут, две других в полной боевой, включены, настроены, готовы подключиться при нештатной ситуации на любой из работающих. Насколько знал Гамаюн, дальше план Прогона предусматривал режим 3-1-1, до которого дело не дошло. Три-два-ноль так и работал. Уже полгода.

И уже полгода там, за стеклом, – работали люди. Наружу с начала Прогона не вышел ни один. Сначала до них пробовали достучаться, докричаться, дозвониться. Потом пытались пробиться силовыми способами. Потом – привыкли, как привыкают люди практически ко всему. Сменявшиеся наблюдатели смотрели через стекло уже без всякого боязливого интереса. Дежурные равнодушно заносили в журнал увиденное. Жены офицеров, оставшихся на линейках, не рвались больше всеми правдами и неправдами на “двойку” – а дорвавшись, не высматривали часами мелькнувшую знакомую фигуру. И, высмотрев, – не бились о стекло грудью, не пытались разнести преграду припасенными молотками, не впадали в истерику и не требовали разобрать “двойку” по камешку, но освободить поильца-кормильца. Кошмар превратился в рутину. Любой кошмар, растянувшись на полгода, в нее превращается…

Ничего нового Гамаюн не увидел. Людей на первых двух линейках немного – почти все собрались на четвертой, с ее ЦПУ управляли Прогоном. Именно там толпились военные и гражданские специалисты, и высокие чины из Москвы, и высокие чины из Астаны, и шишки от правительства, и даже (кто бы пятнадцать лет назад подумал!) наблюдатели от вероятного противника…

А здесь… Двое у ЦПУ – капитан Загорский и Лена Нефедова, из питерских специалистов – толстая смешливая дамочка лет тридцати. Видно, как незамужняя Лена что-то говорит капитану, что-то веселое и никак с Прогоном не связанное – оба смеются. Двое штатских настройщиков возятся у шкафов. И все.

Гамаюн вернулся к столу дежурного, снял трубку:

– Ткачик? Выводи людей, начиная с верха. Готовность минус двадцать.

Через двадцать минут обрубят питание не предусмотренным инструкциями способом – не с ЦПУ тринадцатой. Гамаюн предпочел, чтобы вся его группа оказалась в этот момент снаружи.

– Там… – Сережа начал и не закончил. Снял очки, нервно протер. Гамаюн посмотрел вопросительно.

– Там… Светка… Возле УАСа…

Возле устройства абонентского сопряжения действительно возилась Светка Потанова. Что-то у нее было с Сергеем? – Гамаюн не знал. Десять лет жизнь бросала его вдалеке от Девятки – а когда довелось вернулся к Прогону, узнать такие подробности не успел – очень скоро пришлось ежедневно принимать решения, от которых зависели жизни. Много жизней.

По лестнице, мимо пятого этажа, грохотали сапоги. Эвакуация началась.

– Ты сам все знаешь, Сергей, – сказал Гамаюн мягко. – Пойдем. У нас меньше двадцати минут.

6.

Наружу звук взрыва не вырвался, лишь слабый хлопок – пироножи, перерубившие толстенные силовые кабеля, в тротиловом эквиваленте составляли величину несерьезную. Но лампочки на импровизированном выносном пульте погасли все разом – “двойка” обесточена.

Гамаюн смотрел не на пульт – в степь. Туда, где вдали обрывалась ЛЭП. Провода, свисавшие до земли с последней покосившейся опоры, исчезли еще зимой. Но сама она стояла, не так просто оказалась поживиться бесхозным металлом – ни автогенов, ни ножовок по металлу у аборигенов не водилось. Если все сработает, как мечталось, то сейчас появится продолжение высоковольтки…

Хлопок. Не появилось. Не сработало…

Вдали, на вершине холма – несколько всадников. Разъезд Нурали? Неважно. Важно другое: минуту назад они там тоже виднелись. “Двойка” осталась, где и была. И когда была.

Гамаюн не сказал ни слова. Посмотрел на часы, кивнул Лягушонку. Три зеленые ракеты ушли в небо. Через несколько секунд оттуда, где за складкой местности притаился городок – взвились две другие ракеты, красные. И там все в порядке. Если это можно назвать “в порядке”…

Вот и все.

Прогон закончен.

Прогулка в прошлое – нет. Прогулка затянется на всю оставшуюся жизнь… И повезет – если действительно затянется. Молчали все – подавленно. Первым заговорил Гамаюн, бросил через плечо, не оборачиваясь:

– Связь с генералом, срочно. Мичман! Группу на исходную, с фонарями. Глянем, что там на пятом.

Голос звучал как обычно. Почти как обычно.

7.

На пятом этаже не изменилось ничего. Абсолютно ничего за стеклом не изменилось. Горел свет в обесточенном помещении. Работала 13-я, тоже обесточенная… Работали люди. Или призраки людей. Или крутилось запущенное непонятно как и непонятно кем межвременное кино – с пленкой, склеенной кругом, без начала и конца…

Они зашли вчетвером и остановились у перегородки.

Сережа, судя по всему, просто обрадовался – что Светка никуда не исчезла. Ткачик высказался витиевато, помянув айдахара, 13Н7 и высказав смелую с точки зрения биологии и техники гипотезу об их вероятном сожительстве, порождающем такие вот штучки. Багира промолчала.

Гамаюн не удивился, не огорчился и не обрадовался. Эмоции кончились, как боекомплект в затяжном бою. Он сказал:

– Пошли через “подэтаж”.

Тот факт, что пройти на линейки все-таки можно , стал одним из наиболее охраняемых секретов Девятки – но все четверо имели к нему допуск. Они пошли: спустились по лестнице, зашли на “подэтаж”, в тусклом свете аварийного освещения протиснулись через все хитросплетения металла и пластика, поднялись по узенькой винтовой лесенке и по очереди вынырнули из откинутого с грохотом люка.

На этом пятом этаже тоже не изменилось ничего. Аварийное, как и всегда, не горело – лучи фонарей выхватывали из тьмы ту же картинку: раскуроченные шкафы, хрустящую под ногами их начинку (эксперты Кремера утверждали, что пластмассовым деталям, вынесенным с этого пятого этажа – лет сто как минимум). Кострище в центре зала – пластиковое покрытие пола выжжено до металла, вокруг обгорелые клочки бумаги, наверху, на потолке – большой след копоти… Все как всегда, все остается таким, каким стало в день Прогона.

Они прошли через все линейки, к выходу. Стеклянная стена, сквозь которую они смотрели недавно с другой стороны, отсюда была столь же неразрушима. Но непрозрачна. Такой и осталась – зеркально-черная поверхность отражала фонари подошедших. И – их фигуры. Пропорции отражений оставались так же неприятно-искаженными.

Все ясно – все по-прежнему. По-прежнему непонятно.

– Уходим, – сказал Гамаюн.

Он так до конца и не разобрался, какой машинный зал истинный: тот, что виден сквозь стекло, или тот, в который попадаешь через подэтаж. Последний можно пощупать, вынести что-нибудь из ветхих обломков – но счетчики показывали, что видимый через перегородку фантом исправно потребляет энергию… Теперь – уже потреблял. Но отключение на функционировании призрака тринадцатой не отразилось… Загадка природы. Айдахар с ней, пусть Кремер со своими разбирается. А на долю Гамаюна и других загадок хватает. Неприятных загадок. Кровавых.

И решать их придется. Не удалось выдернуть штепсель и убрать с экрана костюмный боевик с Нурали-ханом в главной роли. Шпионский сериал про заговор и путч “орлят” тоже продолжается. И, что самое поганое, остается детективный сюжет: кто за всем этим стоит? А если уж говорить прямо: где он засел? В Отделе? В штабе Таманцева? Других вариантов нет.

Кто подставил колонну на Ак-Июсе?

Кто сдал Третий и Четвертый Посты?

Кто?

И – как?

8.

Ехали обратно, оставив на “двойке” консервационную бригаду. Гамаюн о состоявшемся отключении, которое никогда не станет Отключением с большой буквы, не думал. Приказ выполнен, проехали. Он крутил в мыслях все те же два вопроса, вставшие вчера, когда стало ясно, что даты трех событий случайно на один день сойтись не могут. Кто и как? Как и кто?

Как гипотетическая крыса общается со своими гипотетическими контрагентами в степи? Радиосвязь? Теоретически возможно, в пределах прямой видимости радиоволны проходят и недолго научить даже неграмотного кочевника нажать пару кнопок на уоки-токи. И язык их не так уж сложен, достаточно запомнить несколько сотен слов, дабы сносно общаться. Но это в теории. А в жизни… После того, как Гамаюн заподозрил неладное, эфир сканируют плотно – любые несанкционированные переговоры исключены. Если, конечно, отбросить вовсе уж бредовую версию о хитрой шпионской аппаратуре, сжимающей кодированную информацию и выстреливающую ее игольно-коротким импульсом…

Тогда что?

Какая-нибудь экзотика? Голуби или другие почтовые твари? Или некая система условных сигналов? Например: порядок чередования разноцветных подштанников, сушащихся на видимой из-за периметра веревке. Версия – блеск. Но если ее все-таки отбросить и не посылать людей перетряхивать выстиранное белье – тогда стоит признать, что в степи пользуются единственным способом передачи информации: хайдарами. Вестниками. Причем сообщения чисто устные, никакой там курьерской почты… В степи вообще письменностью не пахнет, хотя несколько каменюг, покрытых смахивающими на руны значками, ребята из Отдела в рейдах встречали. Но, вполне может быть, оставили их предыдущие насельники здешних мест.

А сейчас все просто, никаких механических носителей информации – исключительно из губ в уши. Длинные послания излагают белым стихом – с четким ритмом, помогающим не пропускать слов. Все так. Остается вопрос: кто этими хайдарами-вестниками работает? И как они пересекают периметр? Свои, из Отдела – едва ли. И не в чести мундира дело, в рейдах все на виду, не до шпионских рандеву…

Идеальное место – привоз. Выгороженная площадка сразу за главным КПП, куда кочевники приезжают для меновой торговли. Бартер сей, поначалу опасливый и неуверенный, становится все более оживленным, растет количество и людей, и товаров. За всеми тут не проследишь, да и следили за главным – чтобы гости не провезли оружие. И не вывезли. Место идеальное, но вот время… Слишком редки эти торжища – а информацию о рейде на Ак-Июс кто-то слил на редкость оперативно. И, похоже, не одну информацию – действия противника весьма отличались от всех предыдущих, не блещущих тактической осмысленностью. Полное впечатление. что засаду проработал кто-то, хорошо знакомый с оперативным планированием… И выдал подробную инструкцию, которую беспрекословно исполнили (тоже интересный и тревожащий момент). Значит – привоз отпадает.

И – отпадает периметр, за него Гамаюн ручался. Разве что какой камикадзе вплавь или вброд по озеру – до первого айдахара.

Остается одно – Школа. Не одиннадцатилетка для офицерских детей, а Школа. Туда ходят дети кочевников – надо думать, не за светом знаний, а за мелкими подарками, уносимыми ежедневно. За железом, высоко ценимым в степи. Школа (как и привоз), казалось, сыграла свою роль в налаживании отношений с соседями. Резко сократилось число нападений степняков – и число жестоких ответных ударов. Казалось, все пошло на лад… Дети – послы мира, как говорили когда-то. Или будут говорить. Но, похоже, так лишь казалось – до Ак-Июса и вырезанных под корень Постов. До объявленой Нурали-ханом мобилизации.

Школа… Дети-шпионы? Пионеры-герои на степной лад? Школой руководила Милена. И Гамаюну хотелось просчитать иное решение загадки. Найти другой канал утечки – но он пока не находил. А времени не оставалось, отключение не сработало, а рядом стягиваются в боевой кулак не меньше десяти тысяч сабель…

На отгадку неожиданно натолкнулся Ткачик. Уже натолкнулся, но пока не осознал, с чем и с кем он пересекся этим утром – мысли занимало другое. Покушение…

Понял всё мичман чуть позже.

VII. Пак. Милена

1.

Экипаж, подкативший из степи к главному КПП Девятки, выглядел уморительно – и дежурные (усиленный втрое против обычного наряд) смеялись от души.

Два верблюда. Два огромных двугорбых корабля пустыни – запряженные цугом при помощи весьма странной для здешних мест упряжи. Но не в волокушу, и не в обычную степную кибитку с полукруглым войлочным верхом и огромными, в рост человека, цельнодеревянными колесами. Влекомый бактрианами экипаж покинул отнюдь не мастерскую безвестного степного каретных дел мастера – но стены Тольяттинского автозавода. Верх белой “четверки” напрочь отсутствовал, грубо срезанный – но заменяющие его алюминиевые дуги свидетельствовали, что крышу при нужде натянуть недолго.

Метров за пятнадцать до железных ворот комбинированное средство передвижения попыталось затормозить – неудачно. Меланхоличные звери продолжали топать, не обращая внимания на выкрики возницы (водителя?) и его бессистемное дерганье за элементы упряжи. Водитель пустил в ход тормоза «четверки» – почти с нулевым эффектом. Колеса перестали вращаться, но скорость экипажа замедлилась незначительно.

Смех дежурных перешел в громкий хохот. Казалось, передний верблюд сейчас проигнорирует ворота и попытается пройти их насквозь. Но зрители недооценили интеллект упрямой скотинки – почти упершись мордой в железо, бактриан остановился.

Водитель покинул колымагу. Вид его вполне соответствовал транспорту – такое же смешение эпох и стилей. Серый степной малахай соседствовал с заплатанными джинсами, лицо украшали солнцезащитные очки. Оно, лицо, кстати, более соответствовало общепринятому представлению о степняках-кочевниках, чем лица реальных здешних жителей – рыжеволосых и синеглазых. Широкие скулы, узкие прорези глаз, нос-пуговка – типичный монголоид.

– Кто такой? Куда едешь? – вышедший наружу сержант старался, чтобы слова его звучали весомо и твердо. Не получилось – смех прорывался сквозь напускную суровость. Да и то сказать, все на КПП прекрасно знали, кто это такой и куда едет.

– Мая базар едет, туда-сюда торговай, покупай-продавай мал-мала… – прибывший охотно включился в игру, пародируя впервые спустившегося с горных пастбищ жителя братской советской республики.

– Пропуск по-х-ха-ха-ха… – страж ворот не выдержал и засмеялся в голос.

Пропуск, как ни странно, у монголоида обнаружился. Отыскался в объемистом кожаном кошеле. Кроме запаянной в пластик картонки с фотографией, в этом вместилище хранились: овальная медная пластинка с грубым изображением лошадиной головы, круглая самшитовая пластинка с изящным изображением беркута, нефритовый кругляш с отверстием (без изображений), узенькая полоска шелка с затейливо сплетенным орнаментом и многочисленные кожаные жетоны различных форм и размеров с вытесненными тамгами – сложными и не очень. Там же хранился украшенный кисточкой хвостик тушканчика…

Это были различные пропуска и опознавательные знаки – и владелец экипажа мог беспрепятственно путешествовать по Великой Степи из конца в конец – единственно с риском нарваться на беспредельщиков, ни во что не ставящих волю степных владык. Впрочем, кое-что запасливый путешественник приготовил и для отмороженных личностей.

Предъявленный документ был признан законным и действующим. Ворота распахнулись. Детище ВАЗа мощностью в две верблюжьих силы покатило к жилому городку.