Читать книгу: «Статор», страница 3

Глава 3

«Одиссей» подползал к артефакту с черепашьей скоростью. Тащились еле-еле, лишь бы маневрировать можно было. Пятьдесят тыщ километров – по земным меркам дофига, но в космосе – это почти нос к носу. Черная, кривая громадина «Колыбели» (так ее уже успели окрестить между собой на борту) медленно разрасталась на главном экране мостика, заслоняя собой все больше звезд. Ее корявые грани и светящиеся голубым прожилки одновременно и завораживали, и вызывали какой-то глубинный, иррациональный стрём. То, что на ней не было видно ни движков, ни шлюзов, ни антенн, делало ее еще более чужой, похожей не на дело рук разумных, а на какой-то природный кристалл немыслимых размеров, выросший по законам другой физики. Но знание, что она слеплена из того же теста, что и Статор, и шлет осмысленный, хоть и непонятный, сигнал, не оставляло сомнений: это штука рукотворная.

Чем ближе подходил «Одиссей», тем сильнее начинали глючить его системы. Первыми сбрендили навигационные приборы. Система, которая обычно по звездам безошибочно определяла, где корабль, стала выдавать плавающие координаты. Лазерные гироскопы показывали крошечные, но постоянные отклонения от курса, заставляя маневровые движки без конца подруливать. Майор Ким, первый пилот, не отрывал рук от штурвала, лицо сосредоточенное, на лбу выступила испарина.

– Капитан, держать курс все сложнее, – доложил он, не повышая голоса. – Поля вокруг этой… штуки… вызывают сильные местные гравитационные скачки. Автопилот не тянет.

– Работайте руками, майор, – отозвалась Ева Ростова. Голос оставался спокойным, но в нем зазвенел металл. Она стояла за своим капитанским креслом, положив руки на спинку, и внимательно пялилась на приборы и на экран. – Сбросьте скорость еще на десять процентов. Не рискуем.

Следом посыпалась связь. Канал с Землей, и так еле дышавший из-за дикого расстояния, стал почти бесполезным. Голоса из Центра Управления пробивались сквозь треск и шипение, слова коверкались, данные летели с огромными потерями. Попытки переключиться на резервные частоты или использовать квантовую связь давали лишь короткое облегчение. «Одиссей» погружался в информационный вакуум. Они остались одни на один с неизвестностью.

Радары и лидары тоже начали сходить с ума. На экранах тактического обзора то и дело выскакивали фантомные цели – какие-то быстро движущиеся хреновины непонятной природы, появляющиеся из ниоткуда и так же внезапно исчезающие. Операторы ПКО (противокосмической обороны) лихорадочно пытались их опознать, но ни одна сигнатура не совпадала ни с чем известным – ни с астероидами, ни с кораблями. Просто «призраки» на радарах, скорее всего, порожденные сложными полями вокруг «Колыбели», но от этого не менее нервирующие. Верить приборам становилось все труднее.

Одновременно с техническими глюками росло и воздействие на экипаж. Сигнал, идущий от «Колыбели», теперь ощущался почти физически. Не как звук – в вакууме нечему звучать – а как низкая вибрация, проникающая сквозь обшивку, сквозь кости, отдающаяся неприятным давлением в висках. Многие жаловались на головную боль, тошноту, легкое головокружение. Сосредоточиться становилось все сложнее.

Ариана Шарп ощущала это особенно остро. Ее мозг, постоянно настроенный на анализ сложнейшего сигнала, казался перегруженным. Те фрактальные узоры, что она видела на голограммах в лабе, теперь иногда вспыхивали перед глазами сами по себе, даже с закрытыми веками. Она терла виски, пытаясь сфокусироваться на данных сканеров, но мысли путались, а цифры плыли. Рядом Райан Кендрик тоже выглядел напряженным, его рука нет-нет да и массировала затылок. Он молчал, но его внимательные глаза подмечали всё: и сбои систем, и бледные лица коллег, и собственное растущее недомогание.

Маркус Виссер, казалось, был единственным, кого это все не касалось. Он по-прежнему сидел на своем месте наблюдателя, лицо спокойное, почти отстраненное. То ли он лучше других держал себя в руках, то ли его что-то защищало, а может, он просто мастерски скрывал свое состояние.

– Медотсек докладывает, – раздался по внутренней связи голос корабельного врача, доктора Ли. – Фиксируем у большинства повышенную утомляемость, головные боли, дезориентацию. Энцефалограммы показывают странную синхронизацию тета- и гамма-ритмов, не соответствующую нагрузке. Рекомендую ограничить время в зонах с максимальным полем артефакта и добавить в рацион нейропротекторы.

– Принято, доктор, – ответила капитан Ростова. – Продолжайте мониторить. Всем начальникам служб – обеспечить смену на постах каждые два часа. Никакого переутомления.

Ситуация становилась все более стрёмной. «Колыбель» не просто висела тут – она активно влияла на все вокруг: на пространство, на технику, на мозги людей. Сближение превращалось в опасную проверку на прочность – и корабля, и его экипажа.

Маркус Виссер сидел в кресле наблюдателя на мостике «Одиссея», внешне – скала. Легкая дрожь палубы, вспышки фантомов на тактическом дисплее, доклады о глюках навигации и плохом самочувствии экипажа – все это он отмечал с холодным вниманием аналитика, обрабатывающего входящие данные. Он заметил, как напряглись плечи капитана Ростовой, как сосредоточенно хмурится пилот Ким, как часто доктор Шарп трет виски, пытаясь справиться с давлением чужого сигнала. Сам Виссер чувствовал лишь легкое, едва заметное давление за глазами – результат работы миниатюрных нейростимуляторов и биорегуляторов, которые ему вживили еще в штаб-квартире «Гелиоса» перед миссией. Корпорация всегда заботилась о своих ключевых агентах, особенно в таких мутных миссиях. Предвидеть именно такое воздействие они, конечно, не могли, но общая устойчивость к стрессу и внешним полям у него была куда выше, чем у обычного человека.

Мысли его были далеко от этих мелких неудобств. Вот открытие Арианы Шарп – что «Колыбель» и Статор слеплены из одного и того же – вот что крутилось у него в голове. Это был поворотный момент, инфа колоссальной важности, которая могла всё перевернуть. Статор… Детище человеческого гения и корпоративной мощи, фундамент всего, на чем держался современный мир. Виссер отлично помнил историю его появления – и официальную версию, и ту, что шепотком обсуждали в закрытых залах совета директоров «Гелиоса».

Всё началось почти полтора века назад со «Штуки» – так прозвали тот странный астероид. Прилетел из межзвездной задницы, двигаясь по невероятно медленной, почти параболической орбите, будто нехотя подползая к Солнечной системе. Заметили его случайно. Сначала приняли за обычный темный булыжник класса D. Но траектория у него была какая-то слишком левая, а первые же анализы издалека показали аномалии. Это, конечно, привлекло внимание ученых, ну и корпораций, которые вечно ищут, где бы чего нового нарыть – ресурсы там, технологии. «Гелиос Дайнемикс», тогда еще не гигант, но уже серьезный игрок в космосе и материалах, проплатила первую исследовательскую миссию к этой «Штуке».

То, что там нашли зонды, превзошло все ожидания. Астероид оказался цельным куском неизвестного материала, нереально плотного и прочного. Образцы, которые с трудом отковыряли с поверхности, не брало вообще ничего – ни лазеры, ни плазменные резаки, ни удары. Материал был практически неубиваемый. Но главное открытие сделали позже, почти случайно, в лаборатории «Гелиоса»: материал начинал вибрировать и разваливаться под воздействием сложного звукового сигнала определенной частоты и модуляции. Это была его единственная ахиллесова пята – тот самый «запретный звук». Секрет, который корпорация прятала как зеницу ока.

Поняв, какой потенциал у этого материала – его неразрушимость и возможность использовать вращение планеты для выработки энергии (идея, тоже родившаяся в недрах «Гелиоса») – корпорация замутила беспрецедентный проект. Строительство Кольца-Статора. Весь мир – правительства, корпорации – впрягся, мобилизовали все ресурсы планеты. Это была эпоха титанических строек, инженерных прорывов и диких рисков. «Гелиос» была впереди планеты всей: разрабатывала технологии добычи и обработки материала (хотя «обработкой» это можно было назвать с натяжкой – его скорее «лепили», используя резонансные поля), создавала системы генерации энергии на взаимодействии крутящейся Земли и «неподвижного» Кольца, и, конечно, клепала те самые гасители, которые сейчас из последних сил боролись с сигналом «Колыбели».

Запуск Статора изменил человечество навсегда. Энергия стала почти бесплатной. Зависимость от нефти и газа исчезла, атомные станции стали резервом. Геополитика лишилась своего главного мотора – грызни за ресурсы. Уровень жизни взлетел до небес. Автоматизация дошла до пика, освободив миллиарды от пахоты. Города преобразились, климат устаканился. В космос стало летать проще простого – на лифтах в опорах Статора. Золотой век, одним словом. Но, как цинично думал про себя Виссер, у золотого века были и свои побочки. Народ подрасслабился, стимулы к развитию поубавились, рождаемость в развитых странах упала, зато индустрия развлечений и виртуальные миры рванули вверх. Человечество стало сильнее, но ленивее. И зависимее. Зависимее от Статора.

Статор был не просто розеткой. Он был основой всего. Глобальный транспорт, связь, климат-контроль, производство, даже стабильность экосистемы планеты – всё так или иначе висело на Кольце. И «Гелиос Дайнемикс», как один из создателей и ключевых операторов Статора, держала в руках такие рычаги влияния, о которых правительства прошлого и мечтать не могли.

И вот теперь – «Колыбель». Штуковина из того же материала. Транслирующая сигнал, связанный с тем, как работает Статор. Для Виссера это означало одно: Статор был не случайностью, не уникальной «Штукой». Он был частью чего-то большего. Чьей-то технологии. Чьего-то плана. И «Колыбель» – это ключ. К пониманию этой технологии. К ее источнику. Возможно, к новым, еще более крышесносным источникам энергии или знаний.

Угроза? Без вопросов. Сигнал опасен. Глюки систем – неприятно. Плохое самочувствие экипажа – досадная мелочь. Но потенциальный куш… Он перевешивал все риски. Если «Гелиос» сможет первой понять и хапнуть технологию «Колыбели», ее власть станет абсолютной. Контроль над Статором покажется детским лепетом по сравнению с контролем над наследием его настоящих создателей. Вот почему Виссер был здесь. Вот почему он вел свои тайные переговоры. Он должен был обеспечить корпорации доступ к этому новому «подарку», чего бы это ни стоило. И то, что материал оказался тем же самым, было первым, самым важным подтверждением, что игра стоит свеч. Он посмотрел на темную громаду «Колыбели» на экране. Не с тревогой, а с хищным интересом старателя, наткнувшегося на нетронутое золотое дно.

«Одиссей» завис на безопасной (насколько это слово тут вообще подходило) дистанции в тридцать тысяч километров от «Колыбели». Подходить ближе капитан Ростова посчитала слишком рискованным, пока не разберутся с природой полей вокруг артефакта и причинами сбоев корабля. Все силы теперь бросили на дистанционное сканирование. Научная группа вкалывала на пределе, используя весь арсенал датчиков «Одиссея», пытаясь пробиться сквозь завесу тайны, окружавшую черную громадину.

Результаты сканирования поступали медленно, и были они, мягко говоря, странными. Поверхность «Колыбели», насколько ее вообще удавалось разглядеть сквозь кривое пространство и помехи на датчиках, была идеально гладкой. Ни швов между панелями, ни дырок технологических, ни шлюзов, ни иллюминаторов, ни антенн, ни выхлопных труб – ничего, что намекало бы на привычные методы строительства или работы космических аппаратов. Просто монолитная, угольно-черная хреновина, исчерченная светящимися голубыми линиями. При ближайшем рассмотрении оказалось, что это не просто узор, а сложная сеть активных энергетических каналов, пульсирующих в такт основному сигналу артефакта. Геометрия этой штуки продолжала выносить мозг: углы казались неправильными, грани – изгибались под невозможными ракурсами, будто само пространство вокруг «Колыбели» было помято.

Гравитационные сканеры подтвердили: вокруг артефакта есть мощные, но очень локальные и нестабильные гравитационные поля. Они возникали и исчезали без всякой логики, создавая те самые помехи, которые мешали «Одиссею» нормально лететь. На обычное поле тяжести от массивного объекта это было не похоже; скорее, смахивало на побочный эффект какой-то неизвестной технологии, которая игралась с пространством-временем. Магнитометры показывали еще более дикую картину: обычного дипольного поля не было, зато наблюдались сложные мультипольные поля, которые постоянно меняли силу и никак не были связаны с вращением самой «Колыбели».

Попытки прощупать ее активно – радарами, лидарами, даже нейтронными импульсами – давали противоречивые результаты. Часть сигналов черная поверхность глотала без следа, часть отлетала как попало, будто от кучи невидимых зеркал, создавая ложные эхо и еще больше запутывая картину. Казалось, «Колыбель» окружена невидимым щитом или полем, которое активно мешало любым попыткам ее просканировать снаружи.

– Она будто… не хочет, чтобы ее изучали снаружи, – пробормотала доктор Элисон Кларк, спец по экзофизике, глядя на кашу из данных на своей консоли. – Все наши стандартные методы – мимо. Мы видим только поверхность и внешние поля, но что там внутри – хрен его знает.

Ариана Шарп слушала доклады коллег, сверяя их данные со своим анализом сигнала «Колыбели». Сигнал оставался главным ключом. И вот в его структуре она начала замечать новую фишку. После того, как «Одиссей» перестал подходить ближе и переключился на дистанционное сканирование, характер сигнала снова изменился. Сложность осталась прежней, но появилась новая, устойчивая гармоника – очень слабая, почти на уровне шума, но постоянная. Ариана запустила корреляционный анализ этой гармоники с действиями «Одиссея». Результат был поразительным: частота и амплитуда этой гармоники менялись точь-в-точь в зависимости от того, какими сканирующими лучами корабль светил на «Колыбель».

Она почувствовала, как по коже побежали мурашки. Артефакт не просто реагировал на их присутствие – он анализировал их действия. Он «чувствовал» их сканеры и отвечал изменением своего сигнала. Это подтверждало ее догадку про реакцию, близкую к разумной. И это натолкнуло ее на новую идею.

– Капитан, – Ариана повернулась к Еве Ростовой, ее серые глаза горели азартом открытия. – Я думаю, мы не с того конца заходим. Мы пытаемся «взломать» ее защиту снаружи, нашими методами. А что, если вход – не физический? Что, если она ждет не того, что мы ее будем ковырять, а… правильного запроса?

– Поясните, доктор, – Ростова внимательно посмотрела на Ариану.

– Сигнал, – Ариана показала на свои дисплеи, где пульсировали фрактальные узоры. – Всё говорит о том, что это главный способ общения с этой штукой. Она реагирует на наши действия изменением сигнала. Она сама использует частоты, близкие к резонансной частоте материала Статора – может, это ее «родной» язык или универсальный ключ. Что, если мы попробуем не сканировать ее, а «поговорить» с ней?

– «Поговорить»? – недоверчиво переспросил майор Ким.

– Да. Модулировать наш собственный сигнал. Использовать структуру их же сигнала, их же «запретную частоту», но добавить туда нашу уникальную метку, метку «Одиссея». Попытаться войти в резонанс. Не силой ломиться через щиты, а… получить приглашение. Настроиться на ее волну.

В зале повисла тишина. Идея была смелая, даже безбашенная. Использовать частоту, способную разнести материал Статора, как «ключ»? Это как пытаться открыть сейф с помощью динамита. Но стандартные методы не работали. А артефакт продолжал молча висеть перед ними, окруженный полями, искажающими реальность, и транслируя свой загадочный, потенциально опасный сигнал.

– Это… крайне рискованно, доктор Шарп, – медленно проговорила капитан Ростова, взвешивая слова. – Ошибка в модуляции, случайный резонанс – и мы можем повредить собственный корабль или вызвать черт знает какую реакцию артефакта. Но… – она посмотрела на главный экран, на черную громаду «Колыбели». – Других идей у нас пока нет. Готовьте расчеты модуляции. Надо пробовать.

Предложение Арианы Шарп повисло в напряженной тишине мостика. Идея использовать «запретный звук» как ключ к инопланетной хреновине была настолько же дерзкой, насколько и опасной. Капитан Ева Ростова несколько долгих секунд молча смотрела на изображение «Колыбели», потом перевела взгляд на Ариану, потом на Райана Кендрика.

– Коммандер Кендрик, ваше мнение? – спросила она.

Райан чуть качнул головой, обдумывая ответ. Его работа – сводить риски к минимуму, а предложение Арианы было чистым риском.

– Капитан, гипотеза доктора Шарп интересная и, может, даже верная. Артефакт явно реагирует на сигналы. Но использовать частоту, которая может быть разрушительной для материала Статора – из которого, как мы теперь знаем, сделана и эта штука – без полного понимания последствий… Мне кажется, рановато. Мы не знаем, как именно артефакт отреагирует. Это может быть и «приглашение», как говорит доктор Шарп, а может быть и кнопка «пуск» для защитной системы или неконтролируемого выброса энергии. Плюс к тому, любая ошибка в нашем сигнале может создать проблемы для самого «Одиссея».

Ариана аж вперед подалась от нетерпения.

– Но стандартные методы – толку ноль, коммандер! Мы можем висеть тут неделями, сканировать эту поверхность и ни хрена нового не узнать. Сигнал – это единственный язык, на котором эта штука, похоже, готова общаться. Мы должны попробовать! Я уверена, что смогу рассчитать безопасную модуляцию, использовать минимальную мощность…

– Уверенность – это хорошо, доктор, – мягко обрезала ее Ростова. – Но тут цена ошибки слишком высока. – Она снова посмотрела на Райана. – Есть другие варианты?

– Прежде чем мы начнем «болтать» с артефактом, – предложил Райан, – можно попробовать подобраться поближе, но не всем кораблем. Заслать автоматический зонд. Маленький, шустрый, напичканный датчиками и передатчиком. Он сможет подойти к самой поверхности, собрать данные о полях и структуре вплотную. Это даст нам больше инфы для анализа доктора Шарп и позволит точнее оценить риски. Если зонд разнесет или сожрет, мы потеряем только его, а не весь корабль.

Ростова прикинула. Разумный компромисс: шаг вперед в исследованиях, но с минимальным риском для команды и корабля.

– Хорошо, коммандер. Согласна. Готовить к запуску зонд «Скарабей». Доктор Шарп, от вас – список приоритетных данных и параметры сканирования. Майор Ким, рассчитайте безопасную траекторию для зонда. Инженерный – проверить и откалибровать все системы «Скарабея». Живо.

Приказ капитана – и мостик загудел. Инженеры связались с ангаром, где хранились зонды. Ариана быстро набросала программу для «Скарабея»: детальный анализ гравитационных скачков у самой поверхности, спектрография энерголиний и попытка засечь любые изменения в сигнале «Колыбели» при максимальном приближении. Райан проконтролировал подготовку систем безопасности и каналов связи зонда.

Через час небольшой, похожий на металлического жука зонд «Скарабей», утыканный датчиками и манипуляторами, отвалил от «Одиссея» и начал свой медленный путь к черной громаде артефакта. Управляемый с корабля, он полз по тщательно просчитанной траектории, постоянно сливая телеметрию.

Первые десять тысяч километров прошли штатно. Потом, по мере приближения к «Колыбели», данные начали меняться.

– Капитан, «Скарабей» входит в зону сильных гравитационных возмущений, – доложил оператор зонда. – Фиксируем рост пространственных флуктуаций. Компенсаторы траектории пашут на семьдесят процентов.

На экране Арианы графики, показывающие местные искривления пространства-времени, поползли вверх. Это были не плавные кривые, а резкие, хаотичные пики и провалы, будто сама ткань реальности тут была нестабильна, кипела и пузырилась.

– Засекли кучу энергетических всплесков непонятной природы совсем рядом с зондом, – добавил другой оператор. – Источники не ловятся.

Картинка с главной камеры «Скарабея», нацеленной на «Колыбель», начала дрожать. Черная, угловатая поверхность артефакта надвигалась, светящиеся голубые линии на ней становились ярче, их пульсация – ощутимее даже через видеосигнал. Геометрия артефакта выглядела все более нереальной, нарушая привычные законы перспективы.

– Помехи на видеоканале растут, – сообщил оператор. – Картинку корежит. Похоже на сильное электромагнитное или гравитационное линзирование.

Изображение на экране замерцало, по нему пошли цветные полосы, контуры «Колыбели» расплывались и двоились. Зонд продолжал ползти вперед, передавая последние крохи данных о нарастающем хаосе полей вокруг него. До поверхности оставалось меньше тысячи километров…

Картинка с камер «Скарабея» на главном экране мостика «Одиссея» превратилась в мешанину рваных цветов и кривых линий. Черная поверхность «Колыбели» с ее пульсирующими голубыми венами заполнила почти весь кадр, но разобрать что-то было уже нереально. Голос оператора зонда звучал напряженно, он сыпал докладами об отказах систем «Скарабея» один за другим:

– Потеря ориентации… Куча сбоев датчиков… Критические ошибки в передаче данных… Помехи зашкаливают… Теряю…

И потом – тишина. Гробовая. Видеосигнал пропал, сменившись белым шумом. Поток телеметрии оборвался на полуслове. Индикаторы состояния зонда на консоли оператора потухли, став тревожно-серыми – «Нет сигнала».

– «Скарабей»? – оператор лихорадочно долбил по кнопкам. – «Скарабей», отвечай! Повторный вызов по всем частотам! Активация аварийного маяка!

Тишина была единственным ответом.

– Доложить обстановку! – голос капитана Ростовой прорезал напряжение на мостике.

– Связь со «Скарабеем» полностью потеряна, капитан, – доложил оператор, не отрываясь от консоли. – Ноль ответа на всех каналах. Аварийный маяк молчит.

– Радары? Визуально? – Ростова повернулась к оператору тактических систем.

– Цель «Скарабей» пропала с радаров, капитан, – ответил тот, лицо сосредоточенное. – Полностью. Ни обломков, ни вспышки взрыва. Просто… исчез. Визуальное наблюдение через телескопы тоже ничего не дает – там, где должен быть зонд, пусто.

На мостике повисла тяжелая тишина, только тихо гудели системы жизнеобеспечения «Одиссея». Зонд не просто разнесло – он испарился, исчез без следа, словно его и не было. Ни на что известное это не походило. У Райана Кендрика опять холодок по спине пробежал. Он быстро переглянулся с капитаном Ростовой. В ее глазах он увидел то же самое: недоумение и нарастающую тревогу. Эта «Колыбель», чем бы она ни была, умела вытворять такое, о чем они и подумать не могли.

– Внимание! – внезапно крикнул оператор научных датчиков. – Есть всплеск! Короткий, но мощный, со стороны артефакта! Как раз когда «Скарабей» пропал!

На главном экране тут же выскочила диаграмма всплеска. Узкий пик какой-то экзотической энергии, не похожей ни на электромагнитную волну, ни на гравитационную. Длился всего долю секунды, и шел точно оттуда, куда летел зонд.

– Анализ! – приказала Ростова. – Полный спектральный и временной анализ этого всплеска! Сравнить со всем, что знаем!

Научная группа тут же вцепилась в работу, пальцы забегали по консолям. Ариана Шарп, однако, в этой общей суете не участвовала. Все ее внимание было приковано к ее собственному анализатору сигнала «Колыбели». Исчезновение зонда, энергетический всплеск – все это были важные данные, спору нет, но она нутром чуяла, что главный ответ – именно в сигнале. Она была уверена: артефакт как-то отреагировал, его «язык» должен был измениться.

Она запустила дифференциальный анализ сигнала – сравнение его структуры до и после того, как «Скарабей» канул в Лету. Квантовый комп «Одиссея» загудел чуть громче, перемалывая гигантские массивы данных. И через несколько секунд результат выскочил на ее голографическом дисплее.

Ариана замерла, не веря своим глазам. В общем, хаотичном и дико сложном сигнале «Колыбели», среди всех этих фрактальных глубин и зацикленных гармоник, появился новый, четко различимый под-сигнал. Слабый, замаскированный под фоновый шум, но он был там. И его структура… она была ей знакома. Это были позывные пропавшего «Скарабея». Его идентификационный код. Его протоколы передачи данных. Структура его телеметрии. Всё было скопировано с абсолютной точностью, вплетено в ткань основного сигнала артефакта, как мушка, навеки застывшая в янтаре.

– Быть не может… – прошептала она, наклоняясь ближе к дисплею.

Это подтверждало ее самую смелую и самую жуткую гипотезу. «Колыбель» не уничтожила зонд. Она… скопировала его. Сожрала. Переварила всю его цифровую начинку и сделала частью своего собственного сигнала. И теперь транслировала это обратно, словно говоря: «Вот что я сделала с вашим посланником. Вот так я общаюсь».