Читать книгу: «Храм любви. Книга вторая. Леди грёз», страница 2

– Вы не правы, да, я уже стареющий мужчина, хоть душа молода. Раньше, как уже сказал, времени и не было на дам, все куда-то к чему-то бежал, а сейчас дамам нужны только деньги. Бог нам отпустил 300—400 лет жизни, а мы в своей суете выживания не дотягиваем до 100. Говорят, что пока мужчине небезразлична женщина и сохраняется влечение к интимным отношениям, он молод. Проблема соответствия душевного и физического старения остается неразрешённой. Однако я могу утверждать: гордость мужчины составляет не количество оставленных женщин с поднятыми юбками, это он как раз склонен скрывать. Гордость мужчины в качестве отношений. Качество же в том, сколько женщин не призирают и не бросают его, а стараются быть рядом с ним и по-прежнему любят его, несмотря на то, что рядом с ним, возможно, другая женщина. Когда эти женщины признают и уважают его выбор, то это значит, что ни над кем из них он не посмеялся. Право на новую любовь такие дамы предоставили ему сами. От этого понимания зависит многое. Сейчас я уже на любовь не рассчитываю. В моем положении получить душевную дружбу и гордиться ею – это душевное счастье.

Помню, вспомнив тогда, что его нужно вести на специальные процедуры, я прервала эту беседу. Сказав, что надо идти на УЗИ, я его повела. Необходимо было посмотреть его левый глаз. Он вызывал у меня беспокойство. После операции там собралась вода, и я боялась, как бы мне не пришлось его снова положить под нож.

– Мы зашли в лифт, и лифтер спросил, на какой этаж. Я назвала этаж, а спутник пошутил:

– И как можно скорей. При отказе техники придется нести на руках, никто не возражает?

В кабине лифта были посторонние люди, и я, возмутившись, одернула его.

– Вам бы лучше думать о своих глазах. Ишь, какой шутник самоучка.

– Да вы не волнуйтесь, – ответил он. – Ваш тихий чарующий голос не предназначен для гнева. Что касается глаз, то моего левого глаза уже нет. Он разродился слепотой навсегда. Вы его не спасете, даже если через кесарево сечение постараетесь вытащить часть зрения из другого глаза, увы, я на такой оргазм не готов. Это мне божье наказание за то, что часто подмигивал красивым женщинам. Даже если как сувенир на память вы оставите в нём свой скальпель надежды, я не замечу вашего подарка.

– Мы вам не обещали вернуть зрение, – возразила, все еще не успокоившись, я. – Мы просто останавливаем процесс дальнейшего распада вашего зрения.

– Распад идет во всей моей натуре. Собрать бы последние силы и спеть свою последнюю песнь. Хорошо бы под занавес жизни получить ощущение любви. Тогда сказал бы, что прожил эту жизнь не зря и лет 5—10 для ощущения такого счастья даже много.

– Интересно, и в чем смысл и почему только 5—10 лет? Странные вы, мужчины, всю жизнь гонитесь за каким-то временным ощущением счастья. У большинства женщин все сложнее: их полное счастье все-таки в детях.

– Это неправда, никакие дети, ни семейное бремя забот не лечат от душевной боли, а вечной любви никто обещать не может. Острое ощущение счастья любовь дает только в начальные годы совместной жизни. Можно прожить и меньше, и больше, но все равно желательно умереть на её излете сладкой смертью любви, а не от старости и болячек. Хотите верьте, хотите – нет, но этот диагноз лечению не поддается.

– Да, лечение души – это за пределами компетенции нашего лечебного учреждения, а с такими желаниями лечение необходимо. Это крайности.

– Голову и душу врачи действительно еще не научились лечить, даже Бог с этим не справляется. Не потому ли лебедь после потери возлюбленной поднимается в небо и, пропев прощальную песнь, бросается вниз, и счастье петуха не может быть счастьем лебедя.

– Какой же вы все-таки невообразимый циничный романтик, – усмехнувшись, ответила я ему, уже идя с ним по коридору. – В вашем возрасте такого быть не должно.

– Наоборот, человек, проживший основную часть жизни в мирских заботах о хлебе насущном, в жизни которого было не до романтики, эту роскошь может все-таки себе позволить. Когда мирских забот уже нет и остается стремиться только к красоте существования, все остальное уже не имеет смысла. В моем возрасте дарить любовь, дарить то, что имеешь, уже становится смыслом жизни. На том свете мне ничего не надо, кроме души, очищенной любовью. Она – её чистилище.

Я ничего не ответила. После просмотра на УЗИ обрадовалась, что в его глазах произошли положительные изменения.

– Вы молодец. У меня появилась надежда, что я могу исправить положение без хирургического вмешательства. Уж очень мне не хочется вас резать второй раз. Думаю, еще сможете подмигивать красавицам и левым, и правым глазом.

Он взял мою руку и попытался её поцеловать. Я отдернула её. Он произнес с присущей ему благодарностью:

– Я целую вас и ваши золотые руки за ваш труд и успех.

– Я вас тоже целую, – ответила без эмоций ему я, но это вырвалось автоматически, неожиданно для меня самой.

Возмутившись сказанным, я вышла из кабинета, указав в коридоре ему направление движения, пошла в другую сторону. Мне показалось, что его отношение ко мне перешло границу общения больного с его лечащим врачом. Эти отношения стали, похоже, переходить в откровенные отношения, которые могли вызвать нездоровый интерес окружающих сотрудников. Нет, я не боялась за свою репутацию, но подавать какие-то надежды этому, хоть и интересному, мужчине не было никаких оснований. Однако для себя я отметила, что отношусь к нему не с обычным безразличием, которое проявляю ко всем остальным своим пациентам.

На следующий день, осматривая его глаза, я вновь обнаружила, что состояние их ухудшилось. Я пригласила других специалистов, и мы все пришли к мнению, что больного нужно готовить к повторной операции. Однако на следующий день в больнице произошла авария с водоснабжением, и операцию пришлось отменить. Несмотря на то, что больница находилась в центре столицы, ремонтные дни длились три дня. Перед днем операции я вновь осмотрела его глаза и отметила в них улучшение.

– Я выпил с друзьями по палате, а, как известно, спирт очищает сосуды, поэтому вы сегодня и наблюдаете положительный результат, – разъяснял он случившееся.

– Вы нарушили режим. И выпили не с друзьями, а с медсестрой. Мне об этом уже доложили. Вас застукал в комнате медсестер дежурный врач, – я говорила осипшим голосом и слегка подкашливая.

– А, это тот молодой доктор, который к вам неравнодушен. Я заметил, он иногда к вам подходит сзади и пытается незаметно вас погладить. Представляю, что он мог вам наговорить. Это вы с ним потеряли голос? Говорят, где женщина теряет голос, там оставляет и честь.

– Честь у меня всегда с собой. И какое ваше дело, что и где у меня.

– У меня тоже все там же, только не знаю, в каком кармане.

– Не надо искать. Она у вас вся на вороте рубашки в губной помаде, а вы пытаетесь оправдаться. Вы действительно любвеобильный мужчина, и возраст, похоже, на вас не влияет.

– Да вы шутите, помады нет и не может быть. Я действительно выпил с ней, но только за ваше здоровье, во спасение своего, и инициатива исходила не от меня. Я не виноват, что у вас медсестры, неравнодушные к коньяку. Его ж у вас на халяву им не выдают.

– Много выпили? – с усмешкой спросила его.

– Всего три стопки, за ваши глаза, за ваши руки и за вашу душу. Теперь ваша очередь выпить за мое здоровье.

Он подал мне подарочный пакет с пачкой конфет, бутылкой шампанского и букетом больших ромашек. Я вытащила бутылку шампанского из красивой упаковки.

– О, французское. Ну ладно, я вас прощаю и благодарю.

– Это еще не всё. Вот, посмотрите.

Он подал листок бумаги. Я развернула и увидела написанное стихотворение. Оно называлось:

 
Врачу с любовью
 
 
Прошла, как роман написала,
Взглянула, и песнь зазвучала,
Улыбку загадка венчала.
Как будто любви обещала.
 
 
И радуга нежности глаз
Туманом стелилась от вас.
Коснулась рукой, и надежды покой
Тревогой забился, как нимб над душой.
 
 
А крест на халате в объятьях с луной
Светил сотворением чудес над бедой.
Большое сердце в любви глазах
И теплота забот в руках.
 
 
Их тайный смысл, как поиск вечный,
В груди любовь, наместник крестный.
Укрыли ласковостью глаз,
В наркоз очарованья в вас.
 
 
Вот под наркозом я шепчу
И Ксюшу ангелом зову.
«Ксюша, Ксюша, Ксюша,
Юбочка из плюша».
 
 
А в глазах ромашек свет,
Дар любви на вечность лет.
Душу венчает красота
И манит песнею сердца.
 
 
Под покрывало ИНЬ и ЯН,
Отдать красе святую дань.
«Отпустите, ради бога,
Освободите от наркоза».
 
 
В вине наркоза счастья мало,
И отрезвленье как отрава.
«Очнись, весна твоя прошла, —
В забвенье шепчут мне года. —
 
 
Порывы страсти прошлых дней
Остались в юности твоей».
Все лишь игра воображения,
И в нем лишь песни искушения.
 
 
Пусть вырастут от них ромашки,
И бог наречет: «Это Ксюшины глазки».
Но скальпель прозрения волей своей
Мне режет желанья безумных страстей.
 
 
Во всем беда, годов не пара,
И Леди грез лишь в снах награда,
Но хорошо, что есть на свете
Очарование в берете.
 
 
Что лебедем на душу села
И Чуткостью своей согрела.
 
 
                                            * * *
 

– Это вы написали сами? – спросила я его.

– А почему нет. Я такой же ученый, как и вы, имею свои труды. Лирика мне тоже не чужда, я её всегда любил. Хотя стихотворение написал впервые. Это от больших чувств к вам. Я вас люблю, леди грёз. Если бы мне скинуть с плеч лет десять и превратиться в дух вашего желанья, то накинул бы на вас фату и унес на своих руках в храм посвящения любви…

– Не бездарно написано, – прервала я его объяснение. – Особенно для первого раза. Что делают чувства с таким серьёзным мужчиной! И ай, и ой. Сожалею, что не могу ответить тем же. Можно его забрать? Оно мне понравилось.

– Да, конечно, это для вас и в память о моих чувствах. Я до вас не встречал женщины, красота которой заставила бы начать писать, чтобы посвятить ей стихи. Хорошо было бы, если б и у вас появились такие чувства. Я даже не о себе пекусь. Уверен, коснись очарование вас, вы бы написали не хуже. В жизни мало очарований, толкающих душу к песне или любви. Тут уж неважно, отчего вспыхнувшей: от поражения красотой, отношения или просто под инстинктом страсти. Что делается от этого чувства, не требует ни прощения, ни сожаления.

– Красиво написали и красиво говорите. Знаете, что женщины любят ушами.

– Вам бы его ещё красиво оформить и в рамку, пусть на стенке висит. Все будут вам завидовать, и даже дети, если вы его вложите в альбом с фотографиями. Я думаю, у вас немного было больных и возлюбленных, которые могли бы вам посвятить хоть несколько строк.

– В этом вы правы. Этим подарком вы вошли в мою память. Я вас, наверно, долго не забуду.

– Хотите, я его опубликую в газете?

– Делайте что хотите, мне достаточно этого.

– Мне этот стих частично во сне явился. В эти дни как-то виделось, будто вы на каком-то приборе делаете мне полное обследование. Показали на экране компьютера моё сердце, такое же голубое, как ваши глаза. И говорите, что ему по картинке можно только сорок лет дать. Потом показываете на нём мои мозги, и я вас спрашиваю:

– Там через прибор нимба над ними не видать?

– Нет, прибор такого видеть не может, – отвечаете, а я опять:

– Мне вот даже невооружённым глазом виден нимб над вашей головой. Вы святая. Я с первого взгляда на вас его увидел.

– Нет, я далеко не святая, вы ошибаетесь, – прервала я его рассказ. – Хотя любую женщину после зачатия можно считать святой. В данном случае вы частично ослеплены в прямом и переносном смысле. Это с мужчинами бывает чаще, чем с женщинами. Глаукома – это тоже больше мужская болезнь.

– Не будем спорить, так не так, перетакивать не будем. Во сне вы просмотрели на мне все, и даже через сердце, можно сказать, в душу заглянули. Вот тогда я и спросил:

– Так, сколько лет мне еще жить осталось? Ваш прибор не говорит? Скажете? Вы отмолчались, а я вам молвлю: «Если покаюсь в грехах, очищу душу, к безответному минимуму молчания годов пять добавите?»

– Можете покаяться, – ответили вы. – У нас тут кабинет святого батюшки есть. Он за определенную плату вам и напророчит и больше лет, чем хотите вы.

Между прочим, келью святого батюшки вам в больнице иметь бы тоже не помешало.

Я перебила его:

– Выкиньте эти мысли из головы, забудьте и больше не никогда думайте об этих глупостях. В больнице нет лишних денег. Хотя церкви на территории и не одной больницы уже существуют долгие годы. А сейчас пойдемте со мной опять на УЗИ. Надо еще раз посмотреть ваши глаза изнутри. Мозги и сердце ваши меня не интересуют.

– Я готов. Хоть так, хоть эдак, хоть через прямую кишку. Нам, крестьянам, все равно, хоть к барина жене ходить, хоть к барину жену водить. И так деньги, и обратно деньги. Можете меня резать и кушать, я полностью в вашей власти. Я махнула на него рукой, чтоб он замолчал.

Кабинет УЗИ находился на последнем этаже больницы. Убедившись, что с его глазами произошли изменения в лучшую сторону, я сообщила, что буду готовить к выписке, а не к операции. Обратно спускались по лестнице поликлиники, где всегда было мало народу. Он неожиданно взял меня под руку. Я ласково погладила его руку и, освободив её от своей, произнесла:

– Спасибо за проявленное внимание, но ни вам, ни мне этого не нужно.

– У меня просто закружилась голова, и если бы не взял вас за руку, то упал бы.

– Всё у вас в порядке, сказки не рассказывайте.

Когда он выписался и уже выходил из больницы, то зашел в мой кабинет. В это время в кабинет вошли практикантки. Я ему сказала «до свиданья», но он долго не мог встать со стула, как будто его приковали к нему. Потом спросил:

– Я могу идти?

– Да, да.

Он вышел и, не оборачиваясь, ушел. Через некоторое время мне на факс пришло большое сочинение в стихах без подписи и неизвестно от кого:

 
Ну вот, вы снова мне приснились,
Но тихо, тихо удалились.
Я вас не смог опять догнать,
А так хотелось вас обнять.
 
 
Биенье сердца и туман,
Поймать немыслимый обман.
Не мучьте, наконец, меня,
Уйдите раз и навсегда.
 
 
Какая сила к вам зовет,
Пургою сны о вас метет?
Разгуляй сны, разгуляй сны,
Дурман мне гонит в седины.
 
 
Он воображение ласкает
И дымкой горечь навивает.
Пленяет негой – это вы
Стучитесь из моей мечты.
 
 
Ксюша, Ксюша, Ксюша,
Как во сне явленье чуда.
Птичка-невеличка,
Ласточка, синичка.
 
 
Красота большая,
Доброта степная,
А в глазах ромашкин свет
Льётся в бесконечность лет.
 
 
Душа незримой красоты,
Подарок бога для любви.
А голос словно пенье птиц,
Он убивает злобу лиц.
 
 
Улыбка прелестью своей,
Смиреньем лечит боль людей.
Ну чем невеста не Христа,
Хотя верней его вдова.
 
 
И дай мне бог и дай мне бог
Хоть раз коснуться ваших ног.
Хоть раз обнять, поцеловать,
Тому поэму написать.
 
 
Чтоб песню сердца на заре
Расцеловал восход в душе.
Смешною кажется мечта,
Но богом послана она.
 
 
В ночах ломает страсти руки,
Зовет душу мою на муки.
Глаза преследуют меня.
Какая сила им дана?
 
 
Их свет, небесный, роковой,
В грезах тешится надо мной.
Я сплю всегда в оковах сна,
Что мне являют чудеса.
 
 
Сорвите эти цепи грез
Иль разорвите меж берез.
Освободите душу мне,
На сонном ложе в душной мгле.
 
 
Зачем вы, как распятья знать,
Мне душу начали терзать?
Своим величьем красоты,
Как звон, зовущий с высоты.
 
 
И приговор судьбы во мне
Отдан лишь вашей красоте.
Мадонна ж храма для любви
Ждет принца, но другой души.
 
 
Её чудесная краса
Будет испита им до дна.
Его желанием и волей
И богом сотворенной долей.
 
 
Когда в губах замрет покой,
Виски затянет сединой,
И от былой красы лихой
Останется лишь голос свой.
 
 
Вы мне останетесь мадонной,
Души свободной, непокорной.
Недостижимая звезда
Будет всегда манить меня,
 
 
Как не испитое вино
На аромат зовет и всё
А если выпить, то оно
Уже не даст забыть его.
 
 
И что же делать, как забыть?
Другой судьбой как заменить?
«Смотрите на ножки», – я слышу слова,
И взгляд их ласкает, уже не шутя.
 
 
Как кошка тихая ползет,
Ложась на юбку, что-то ждет.
Он оценил их наконец
И что задумал, ах, подлец.
 
 
Ты раздеваешь, мнешь, ласкаешь,
Ты о приличье забываешь.
Ты безответствен, ты во сне,
И беспредел в твоей душе.
 
 
Во сне тебе подвластно все,
Но наяву ты с ней никто.
Ты робок, слаб, смущен и зол,
Негодованьем этим полн.
 
 
Нет страсти, смелости, ума,
Чтоб сотворить реальность дня.
Не осуждай меня ты, сон,
В объятьях яви только стон.
 
 
О, где ты, где ты, храм любви?
Мне б Бога страсти в нем найти,
Свободы дать ему надел,
В любви согласья беспредел.
 
 
Свободу ложками черпать,
Чтоб всю её зацеловать.
Как жить, с кем жить и как любить?
Прошу сны в храме научить.
 
 
И пусть святители любви,
Мене отпустят все грехи.
Ну, вот уже несут кресты,
И в этой свите есть жрицы.
 
 
Как ангелы-хранители,
Несут они цветы,
Ссыпая счастья лепестки
Под ноги, где ступаешь ты.
 
 
Во имя вечной красоты,
Чтоб люди шли тропой любви.
Жизнетворящий солнца лик,
Чтоб ты светилась каждый миг,
 
 
Над головою вознесли
И к свече счастья подвели.
Вот месяцем с небесной тьмы
Уж осветили путь к любви.
 
 
Страсть обвенчали святым духом,
Постель любви накрыли пухом.
Тут в храме галстук бы любви
На плечи повязать твои,
 
 
А если уж повязан он,
То получите мой поклон.
Возьму смирения венец
Для покоренных вам сердец.
 
 
Обет бесправия возьму
И любовь в келье задушу.
Иль молотом любви из спальни
Сомну в бесправье наковальни.
 
 
Своих желаний, грех любви,
Как сожженной души угли,
Согреют мне другие сны.
Мышьяк – спасенье от любви,
 
 
В сознанье боль от седины.
Взаимность седине сложна,
Она в деньгах и славе дня.
Она – метель её годов,
 
 
И разность лет зовет богов.
Благословить или сказать:
«Таких во сне вам лишь ласкать».
Ну, дайте ж исповедь любви.
 
 
Благословите меня, сны!
Я весь уже давно в крови,
Душевной боли и тоски.
Великой нежности удел,
 
 
Приличья требует предел.
«Мораль приличия над тобой
Вскормлена грудью зла людской.
Во сне не может быть такой.
 
 
Зря ты сдаешься, будь со мной,
Мы ей поставим крест большой.
И несогласью в упокой».
Сказал мне сон, и вот уж взгляд
 
 
Поймал безумия парад.
Казнят порок уединенья
Без всякой боли и стесненья.
Зовет: «Осмелься, сделай шаг,
 
 
Ведь ты мужчина действий, маг.
Ну, преклонись же перед ней,
Дай ей шанс величья дней
И в поцелуях страсть убей.
 
 
Пусть близость спального общенья
Казнит плохое настроенье.
Избыточная кровь в висках
Пусть не лишает дремы в снах.
 
 
Свершившее убьет любовь,
И страсть не будет литься вновь.
И дальше быть, забыть, уйти
Решит забвенье красоты.
 
 
Ведь близость выткана законом,
Без песни в ней быть приговором.
Бог не восславит близость там,
Где не цвести любви цветам,
 
 
Хотя любовь уже есть Бог
И убивать её порок.
Пусть не взаимна, но она
И доступ к телу даст права.
 
 
Поэтому дерзай, герой,
Перед отказами не ной,
И в лице слабости её
Испить поторопись вино.
 
 
– Хоть раз до визга насладись
И в наслаждении утопись.
Чтоб помнить сладость ощущенья,
Плюя на горечь обвиненья.
 
 
Но смерть готовься получить.
За без согласья страсть испить.
– Но это ж бред, с Безумством бед
Не лучше ль подписать обет?
 
 
С простою дружбою сторон.
И этому отдать поклон?
Или пошли во тьме ночной
Мне сны с любовью гостевой.
 
 
Пусть бог подарит мне мгновенья,
Любви на радость в сновиденья.
Но без венчания у Бога,
И, конечно, без развода.
Пусть грезы снов станут наградой,
В контракте с ночью, как отрадой.
 
 
И не реальность сновидений,
Легли в постель твоих явлений.
Как засыпаю, слышу зов:
«Контракт моральный на любовь
Для сотворенья с ней готов.
 
 
Вас повенчает Бог во сне
Гостевым браком при луне.
Контракт на год или на два,
Срок пробных уз решит душа,
 
 
И сможете его продлить
И в патронатный превратить.
И этот брак во снах любви
Будет прекрасней, чем в яви.
 
 
Он узаконит сновиденья,
Заочных встреч для наслажденья.
И в грезах снов она – жена,
Будет тебе подчинена.
 
 
И свадьба будет, и венец,
Медовый месяц, наконец.
И эта жизнь во снах и с ней
Будет всего тебе милей.
 
 
За ревность на такие сны
В морали нет у нас вины.
Она лишь в Боге всем дана.
Но нет морального суда,
 
 
А на ответную любовь
Не нужен в снах согласья зов.
Но лишь проснешься, эти сны
Распнут в мученьях виски.
 
 
Твоим сознанием того,
Что все в реальности не то.
Она другому отдана
И будет век ему верна.
 
 
В ней от ногтей и до ушей
Ласкает он, но не жалей.
Она во снах будет с тобой,
Всегда святой и молодой.
 
 
И эта жизнь твоя, вторая,
Пройдет во снах, но как живая.
И будет с завистью она
Смотреть на эту жизнь сама.
 
 
Мы узаконим жизнь двойную
Контрактом страсти как родную.
Ты этой доле подчинись
И не страдай, а улыбнись.
 
 
Но вот и в сон она идет,
Накидку расстелила, ждет,
И уж с распятой красоты
Лакаю кровь своей любви.
 
 
У изголовья чувств своих,
Венчаю прелесть чувств святых,
Но разродился вдруг в «люблю»
Как боль насилую свою
И это делаю зачем?
Я в памяти останусь с чем?
 
 
Ведь чтоб страданий не испить,
Согласье должен получить.
«О, разрешите вас обнять
И сердце чувствами ласкать?
 
 
Мой взгляд оближет вас любя,
Как пес в награду для себя.
И зацелую, хоть нельзя»,
Вы ж в яви не моя жена,
Но поднимаю вас на руки
И не испытываю муки.
Вот крест молитвенный снимаю
И в неприличье всё кидаю.
 
 
Лобзаньем обвенчал красу
И что-то Богу всё шепчу.
Черною страстью караю мораль.
Ласки по чреву, и меркнет печаль.
 
 
Огонь обжигает, и в страсти она
Сама раскрывает для ласок себя.
Глазная богиня, желанья жена,
Ну, вот и зачала от страсти слепца.
 
 
После всего у ее ног
Ласкаю прелести живот.
Целую волосы любви
Меж ног былой уже мечты.
 
 
И слышу нежные слова:
– Ну, покарай еще меня.
Туманом нереальных грез
В постели радости до слез.
 
 
Пусть ломит грудь от страсти губ,
И плетью грез ворвется зуд.
В объятьях ног, в объятьях рук,
Закончим неприличье мук.
 
 
Явленье красоты зачатья,
Как вопль её – любви распятье.
Как будто в этом страшном сне
Ромашки зацвели в душе.
 
 
Глазами самых нежных грез
И с губ – осыпавшихся роз:
– Такой любви я не ждала,
И не мечтала, и не знала, —
 
 
Губами молча мне шептала,
И голову к ногам прижала.
Ну, вот и поднята победа,
Но песнь любви еще не спета.
 
 
Сон, сотвори обет молчанья,
Из своих грез очарованья.
Но рвет рассвет ночи полет.
И нереальность грез, как лед,
Ломает жизни моей ход.
 
 
И песнь любви в очарованье
Рождает боль души в сознанье.
«О, где же доктор, господа?»
И шепчет гостья: «Это я.
 
 
Сюда любовь нас позвала.
Убитая мечом сознанья,
Но вот пришла из состраданья.
Надежды вы должны испить,
Любовь без права искупить».
 
 
– За то, что в снах я вас любил?
Мне боже это посулил.
– Он сам в страданьях преуспел,
Но вам такого не хотел.
 
 
– Где выход, радость и покой,
Без одиночества с собой.
И через зов моей мечты
Мне тянут руки красоты
Коварство грез из моей тьмы.
 
 
Желают вновь всё повторить,
Чтоб губ твоих мне дать испить.
Очарованье грез таких
Прошу в молитвах я святых.
Но, кажется, описал странно.
Простите, если всё бездарно?
                                             * * *
 

Я сразу подумала, что автором этого стиха мог быть мой бывший больной, который проявлял большое неравнодушие ко мне. Я не знала, как реагировать. Стихи в какой-то мере своей интимностью меня оскорбляли, но если учесть то, что в них не было указано конкретного лица, кроме имени, к которому оно относится, то и оснований для предъявления претензий у меня не было. С другой стороны, они лирически воспевали образ женщины, к которой относились. Однако я понимала, что они относятся ко мне, и к ним возникало двоякое чувство. Как на него реагировать, я не знала.

Я решила взять паузу молчания и поначалу хотела их выкинуть, но рука не поднялась, и подумала, отложу, чтоб со временем еще раз прочитать и проверить ощущения своего восприятия. Кто знает, может быть, по прошествии некого времени я отнесусь к ним совсем по-другому.

Однако через некоторое время мне на факс опять пришло стихотворное послание, которое называлось:

 
Сон второй
 
 
Во глубине ночного бреда
Ищу спасительного пледа.
Меня преследуют глаза,
Они как будто б изо льда.
 
 
И вся фигура такова,
Прозрачна и обнажена.
Я бы ушел, но вот беда,
Она похожа на тебя.
 
 
Ты ледяная, но журчишь,
Как будто что-то говоришь.
И благодать звучанья слов
Зовет меня под твой покров.
Вроде родная, но пустая.
Журчит вода внутри святая.
И так холодна, как мертва,
Что леденею рядом я.
 
 
Коснулся, – колокольный звон,
Из сердца вроде льется он,
Души замершей, но живой,
Не допускающий покой.
 
 
– Ну, что тебе моя ледышка?
Ты как живая, но пустышка,
И только звон внутри, как стон,
Зовет меня к вам на поклон.
 
 
– Освободи меня от льда
Иль стань таким же, как и я.
Тебя с собою я возьму,
Своей любовью награжу.
 
 
– Нет, поклонись ей и пройди, —
Мне говорит Бог от души.
Ты же замерзнешь, как она,
Ведь ото льда не жди добра.
 
 
И слышу: «Стой, не уходи,
Со мной немного посиди.
Я безобразно холодна.
Хоть это, правда, не беда,
 
 
Твоей мечтою я была.
Постель стелила для тебя.
Меня покинула любовь,
Замерзла в жилах моя кровь.
 
 
Уж долго я ждала её,
И превратилась вся в стекло.
В слезах постели роковой
Ждала и стала вот такой.
 
 
Без страсти в женщине любовь
Как ледяная в венах кровь.
Ты страсть свою мне подари
И теплоту вниманья жди.
 
 
Ну, поцелуй и обогрей,
Я стану спутницей твоей.
– О сколько нужно вам тепла,
Чтоб отогреть вас ото льда?
 
 
– За то получишь все сполна,
И буду век я лишь твоя.
Ты присмотрись ко мне, седой,
Я ж была песнею твоей.
 
 
– Прости меня, о, Боже мой,
Тепла не хватит, я седой.
– Но без тебя я пропаду,
Другого я уж не найду.
 
 
– Я отогрею, ты растаешь
И что в подарок мне оставишь?
С собой меня ты не возьмешь.
– А ты попробуй, и поймешь,
 
 
И счастье вдруг в воде найдешь.
– Не морочь голову, ледышка,
Ему с тобою будет крышка, —
Промолвил Бог и был готов
 
 
Прервать наш диалог без слов.
– Не верь, – промолвила она, —
Послушай чувства, я твоя.
Как идеал твоей души.
 
 
Пожертвуй жизнью в дар любви.
Чтоб поцелуй мой получить,
Попрошу в прорубь вас нырнуть.
Достать кольцо и подарить,
 
 
За то готова вас любить.
Я оживу, хоть не оттаю,
Прижмусь и тихо помечтаю.
В одной постели ты со мной,
 
 
Мечту подымешь над собой.
– Ну что ж, ныряю за кольцом,
Быть не хочу тебе концом.
Достал со дна её кольцо,
 
 
Надел на палец, лед в лицо.
 
 
Осыпался, но всё равно
Она как звонкое стекло.
Идет как солнышко само.
Мне руку, сердце предлагает,
От нетерпения страдает.
 
 
Принял и начал целовать,
И подарило тело страсть.
Целую все глаза и уши.
Целую ноги, губы, груди,
 
 
И лед на теле сладким стал,
И на устах не замерзал.
Лавина страсти, как вода,
Залила тело и глаза.
 
 
– Ну что, ты счастлив? – Бог спросил. —
Всё что хотел ты получил.
И в этом счастье твоих грёз? —
А я ласкал, ласкал до слёз.
 
 
Уста сомкнулись в страсти грёз.
И вот тогда я к ней примерз.
И хоть замерзла в жилах кровь,
Звучала музыкой любовь.
 
 
Я счастлив был, а в глыбе льда
Сей страсти жертвой жизнь была.
Но образ счастья в этом льде
Я подарил себе во сне.
 
 
                                             * * *
 

Это послание я прочитала, и оно мне показалось даже забавным. Подумав, я решила с ним встретиться. Телефона его не знала. Он, однако, не звонил. Перед Новым годом он все-таки позвонил и поздравил меня с Новым годом. Я спросила, не присылал ли он в мой адрес каких-нибудь факсовых сообщений. Естественно, он отказался, но пригласил меня на чашку кофе. Мне захотелось прервать отношения такого характера. Нет, я не собиралась с ним где-то сидеть с целью продолжения отношений, хоть и не каждой женщине пишут и посвящают стихи, но встретиться нужно было, чтоб заставить признаться, пристыдить и прекратить любое дальнейшее развитие его чувств.

Он встретил меня, как и договаривались, на Тверской улице, недалеко от нашей клиники. Предложил пройти в ресторан Дома ученых.

– Вы, видно, там завсегдатай?

– Можно сказать, да. Я там иногда делаю доклады.

Я отблагодарила его за предложение и отказалась идти, перейдя сразу к сути моей встречи с ним.

– Скажите мне честно, если вы мужчина и можете отвечать за свои поступки, почему вы не признаетесь в том, что послания мне это ваших рук дело?

Он выжидающе молчал. И я продолжила:

– Мне не нужно никаких сюрпризов, ни по факсу, никаким другим образом. Я поздравляю вас с наступающим Новым годом, и давайте останемся друзьями. Забудьте меня как женщину. Я была просто ваш лечащий врач. Все моё отношение к вам было продиктовано моими профессиональными обязанностями. Я не артистка, чтоб иметь вокруг себя фанатов, которые от любви иногда делают безумства. Конечно, мне правильнее философски отнестись к такой жизненной ситуации, но ваши стихи могут принести неприятности не только мне, но и вам, а если жена узнает? Вы нарушаете кодекс семьи и предаете обет верности.

В это время мы подошли к тому месту, где меня ждала машина. За рулем сидел мой ухажер, который постоянно заезжал за мной. Он так же, как и я, был врачом и заканчивал аспирантуру. Увидав меня, он выглянул и подал сигнал.

– Вам пора, – отреагировал он на сигнал, – но помните, у меня к вам чистые чувства с преклонением перед образом мечты, и вы его олицетворение. Вы леди грез. Беда моя в том, что живу я по законам веления сердца. Что касается верности в любых изживших себя отношениях, то в этом случае её лучше называть предательством совести, но я уже давно разведен и одинок. Разве я вам об этом не говорил? Единственная дочь уже давно взрослая и самостоятельная личность.

Он опять перекрестил меня, как перед операцией, добавив, что любовь – это Божья благодать и только в его силах её остановить.

Я, усмехнувшись, махнула рукой и села в машину. Казалось, я разрешила проблему, и никаких сообщений, никаких звонков вроде бы как больше не было. Однако это, как выяснилось позже, не было правдой. Все-таки мне на факс однажды вновь пришло некое послание в стихах, о котором мне не доложили сразу. Это произошло тогда, когда меня в кабинете не было. Его на этот раз принял уже молодой аспирант, тот самый, который был закреплен за моей кафедрой и долгое время упорно ухаживал за мной. Часто находясь у меня в кабинете по профессиональной необходимости, он принимал звонки, и этот стих, пришедший на факс, его шокировал, а назывался:

 
Сон третий
 
 
Сквозь тьму ночей колокола
Зовут в туманы снов меня.
Ой, туманы, мои туманы,
Туман ночей, во снах романы.
 
 
Колокола, колокола,
Звон их в туманах снов всегда.
Леса, поля и небеса
Напоминают мне тебя.
 
 
В озерах глаз твоих давно
Русалки горя моего.
Поют мне песни и зовут,
Как будто счастье продают.
 
 
– Купи, купи за право быть,
С любой и счастье получить,
От щедрого царя глубин,
Где царствует порок один.
 
 
Разгул не сватанной любви,
Её любили моряки.
Отдай нам страсть, ты по одной,
Мы пустим в храм тебя морской.
 
 
Расстелем простыни любви,
Ты нам себя всем подари.
Ну, разве хуже мы ее,
Кого ты ищешь так давно.
 
 
У ней всё то же, что у нас,
Ну, хоть попробуй один раз.
Нашу любовь и наше тело,
Чтоб мука страсти не кипела.
 
 
Ну, посмотри на наши груди,
На наши глазки, губы, руки.
И сок любви в грудях кипит.
И на сосках росой лежит.
 
 
Испей, любимым быть велит.
И страсть любви боготворит.
Ну чем не ангелы любви,
И даже есть в паху усы.
 
 
– Свинцом залейте уши мне
Иль утопите страсть на дне.
Молю богов, клялся красе,
Что буду жить с одной везде.
 
 
Зачем, русалки, вам пред мной,
Скрывать богиню под водой?
– Мы отдадим её тебе,
Положим в ложе при луне,
Свечу подержим, и споем,
И даже ноги разведем.
 
 
А если страсти будет мало,
Мы ей потрем любви начало.
Ты от рожденья своего
Такой не знал ни у кого.
 
 
Будет прыгать, и смеяться,
И твоим телом наслаждаться.
Ну что, подписывай контракт,
И мы с тобой идем в кабак,
 
 
Потом завалимся в постель,
Раскрутим страсти карусель.
А коль не так, то нам наскучишь.
И право с нею быть получишь,
 
 
Легко отрубим тебе то,
Что для дам не все равно.
– Нет, я согласье не даю.
Любви такой я не хочу.
 
 
Тогда помучайся немного,
Мы с тебя сделаем святого.
Вот тебе бокальчик с дыркой,
С дамой в страсти очень пылкой.
 
 
Из бокала не напьёшься,
С дамою не развлечешься.
В ней нет того, что есть в бокале
И все прелести в обмане.
– О не пугайте, мне смешно,
Я покажу сейчас кино.
И верность докажу свою,
И соблазн кары вам собью.
 
 
Вмиг спустил с себя штаны
И порубил на пятаки,
Что в них скрывают мужики.
 
 
– И сам не гам, и нам не дам. —
Русалки бросились к ногам.
– Кому ж ты нужен вот такой?
Будут смеяться над тобой.
 
 
Какой же глупый, хоть седой,
Ну что поделать, черт с тобой.
Мы отдаем твою любовь,
И ты не кашляй, будь здоров.
 
 
Люби её, хоть так, хоть эдак,
Дурак, наверно, был твой предок.
Без этого с тобой она
Другого будет ждать всегда.
 
 
Ну, вот она сама идет,
В постель ложится, счастья ждёт.
А я шепчу ей: «Не могу».
Она: «Не бойся, помогу».
 
 
Коль даже женщины друг другу
Приносят радости по кругу,
То вам, мужчинам, горевать
Нельзя, надо уметь ласкать.
 
 
Она ко мне прижала грудь,
Нагнула голову и чуть
Коснулась воспаленных губ,
И рухнул весь русалкин суд.
 
 
Вином с бокала грудь залила,
Его меж ними пить просила.
Потом его испил с пупка
И меж ногами у лобка.
 
 
Святое грешное вино,
Лакал уже меж ног её.
Увидев то, как муж ласкает
И дама в счастье замирает,
 
 
Они от зависти своей
Решились к каре посильней.
– О, ты, проклятие над нами,
Ты даешь счастья чудесами.
 
 
Тебе, однако, есть глазами,
Достаточно для наслажденья с нами.
Но мы лишим тебя и глаз
За то, что ты отвергнул нас.
 
 
И оскорбленная душа,
С карой низвергли небеса.
– Мы так мечтали и желали,
Чтоб ты испил и страсти наши,
 
 
Но отказался от русалок,
Вот и проклятье лишь в подарок.
– Я не делю страсть на других,
Кого не суждено любить.
 
 
И остаюсь во снах своих
С любовью для сердечных лиц.
Месть, мной не избранных душой.
Не изменит судьбы моей.
 
 
– Ты ошибаешься, глупец,
Получишь кару как венец.
И яркая краса девиц
Померкнет в слепоте десниц.
 
 
Ведь красота глазам слепца
Будет совсем уж не нужна.
Уродство тела на обзор
Кары исполнит приговор.
 
 
Пусть лишь уродина, старуха
Тебе составит радость духа.
Ты не увидишь прелесть тела,
И до него не будет дела.
 
 
Ни пальцев, губ, ни языка
Мы не оставим для тебя.
Чтоб нечем было тело знать,
Его забудешь ты искать.
 
 
Нужна ли будет страсть слепая?
Пусть будет даже золотая.
Души порой благотворенье
Тебя утешит на мгновенье.
 
 
Как евнух зренья и урод,
Ты не продолжишь уже род.
На ощупь ждать будешь любви
И не получишь ласк, не жди.
 
 
Так кара женского суда
Ни зги надела на глаза.
Обрезав губы ласк, язык
И пальцы, в сон ворвался крик.
 
 
Проснулся весь в поту, ругаюсь,
Каре русалок усмехаюсь.
Сон муками, за что карает?
Чью воль мести выполняет?
 
 
Судьба сначала в спину бьет,
Потом как обухом и в лоб.
И в чем спасенье, Бог не знает,
Душа страданья проклинает.
                                             * * *
 

Он принял это послание как недоразумение, наподобие спама или некой телефонной ошибки. Все бы так и забылось, но через некоторое время служба доставки принесла мне в клинику огромный букет роз с тремя огромными ромашками посередине и маленький аквариум с золотой рыбкой. Ромашки всегда присутствовали в его букетах, отличая их от других. Они ещё раз напоминали о нем и его преклонению ромашкам, как Ксюшиным глазкам. В этом букете роз лежало письмо со стихотворением.