Последние бои дивизии «Нордланд». Шведский панцергренадер на Восточном фронте. 1944—1945

– Напиши моей матери, – заклинал он.

Потом его объятие стало слабеть, руки опустились, но он успел прошептать: «Всего пару строк…» А потом я был один, совсем один, такой жалкий и маленький в своей лисьей норе. Мной начало овладевать что-то похожее на панику. Я попытался размышлять: «Спокойно, только спокойно, не напрягаться…», но все мое тело сотрясала дрожь.

Мартин теперь тоже остался один. Я сказал ему, чтобы он захватил свое оружие и шел ко мне. Огромными скачками он добежал до моей позиции. Справа остался еще один из наших парней. Все остальные погибли, получив по пуле в голову. Мы позвали к себе и последнего оставшегося в живых нашего товарища. Я заклинал их держать голову пониже. Но Мартин в своем старании конечно же забыл мой совет. Этого оказалось достаточно для того, чтобы и он через несколько секунд уже лежал убитый с пулей, попавшей в голову у края носа. С нашими двумя пулеметами (МГ-42 так и остался непревзойденным по темпу стрельбы за все время войны) мы, двое выживших, сумели прижать противника к земле, а затем заставить его отступить. По какой-то необъяснимой причине на нас не был обрушен минометный или артиллерийский огонь. Наверное, подразделения противника смешались, были слишком ошеломлены. Вдруг сзади мы услышали ревущее «ура!». Они все-таки прорвались!

– Хватай пулемет и бежим! – скомандовал я своему товарищу и сам, взяв свой пулемет, намотал вокруг шеи несколько лент с патронами.

С еще одной коробкой патронов в руке я вскоре оставил свою позицию. После сумасшедших перебежек зигзагами через поле мы вышли к тому, что раньше было «защищавшей нас» опушкой леса. Мой товарищ бежал в нескольких шагах позади меня. Потом, бросив быстрый взгляд назад, я успел увидеть, как, схватившись за грудь, он упал лицом вперед. Уже находясь под прикрытием деревьев, я снова быстро посмотрел назад и заметил, что он так и лежит на том месте и делает слабые попытки ползти в мою сторону. Слишком поздно, и ничего нельзя уже поделать – русские были уже там! Я снова побежал и достиг поляны среди деревьев. С одной стороны на меня ринулись, поливая меня свинцом из своих автоматов, сразу четыре большевика. Я бросил пулемет, все боеприпасы и теперь не просто бежал, а пытался спастись бегством. Вокруг свистели пули, они вспахивали землю у моих ног. Теоретически я мог уже считать себя мертвым унтершарфюрером, но ведь должно же солдату когда-то везти! Вот так повезло и мне в тот день. Я нырнул между деревьями, все дальше и дальше, и вдруг очутился в своей роте. От нее теперь осталась лишь горстка солдат. Горстка во главе с нашим командиром-шведом, который курил сигарету. Оглядев меня с головы до ног, он проговорил:

– Что ж, неплохо! Могло быть и хуже.

В тот момент, когда я, пытавшись отдышаться, стоял перед ним (моя грудь, казалось, вот-вот взорвется), дрожа и покрываясь потом после испытанного нечеловеческого напряжения, меня сбило с толку это спокойствие. (Много позже я узнал, что это была всего лишь маска, чтобы избежать паники среди немногих все еще остававшихся под его началом солдат. За несколько часов рота потеряла более половины личного состава. После того как мы побывали в этом смертельном котле, слыша крики, стоны, видя искалеченные и мертвые тела, его показная невозмутимость и абсолютное спокойствие спасло жизни тем, кто тогда остался в живых. С таким офицером любой будет готов хоть дойти до ада и вернуться обратно!)

Командир роты послал двоих солдат восстановить связь с соседним подразделением. Еще один был отправлен в тыл с донесением о возникшем угрожающем положении. Одному из обершарфюреров было приказано с тремя солдатами организовать контратаку. Этой «привилегии» удостоился и я! Какая контратака?! Четверо солдат против группы противника численностью более роты! И эти четверо полностью выбившиеся из сил физически и буквально сходившие с ума после всего того шокирующего, что произошло в течение последних четырех часов. Во всем этом не было смысла, и такой приказ сулил лишь гарантированную гибель, но дисциплина и чувство долга взяли верх и заставили нас повиноваться.

Смерть окружала нас со всех сторон, толкала в спину и, казалось, окрыляла. С дикими криками «ура!» мы, не разбирая дороги, ринулись через заросли кустов и открыли бешеную стрельбу по скоплению коричневых фигурок, которые повсюду вскакивали и принимались удирать, спасаясь от нашей стремительной импровизированной контратаки. Неожиданно всего в трех или четырех шагах передо мной возник один из большевиков. На его лице застыла маска ужаса. Я успел дать короткую очередь, прежде чем он дотянулся до спускового крючка своего оружия, и он со стоном опрокинулся; а я уже бегом рвался дальше, мимо него.

Всего за несколько минут, показавшихся нам вечностью, или, по крайней мере, целой жизнью, мы успели вновь отвоевать целый участок леса. Мы добежали до опушки и бросились на наши прежние позиции, ведя ураганный огонь по колонне вражеской пехоты, которая теперь удирала из леса к небольшому гребню земли на поле, где вражеские солдаты искали себе укрытия. Двое беглецов, ничего не видя перед собой, перепрыгнули через нас. Они успели пробежать всего несколько шагов и свалились с изрешеченными пулями спинами. А мы все четверо были живы! Невероятно, такое невозможно было себе представить! Мы посмотрели друг на друга. В окружении окровавленных тел, там, где царила смерть, мы еще могли веселиться. Какая контратака! Но мое сердце стучало бешено, готовое взорваться. Мы полностью выдохлись, стала сказываться общая усталость.

Там и тут обратно брели остатки роты, которая возвращалась на отбитые позиции. Командир снова отправил меня в ту же «лисью нору», смертельную ловушку, где я уже успел потерять семерых товарищей. Совсем один с пулеметом в окружении мертвых солдат СС и убитых врагов! Никогда еще я не чувствовал себя таким жалким и несчастным. Я был готов бросить свой пулемет и бежать куда глаза глядят, но снова это проклятое чувство долга! Оно держало меня в стальных объятиях. Поблизости я услышал неумолкающий стон. Осторожно высунувшись, я увидел, что это стонал один из наших ребят. Пуля пробила ему оба бедра и низ живота. Я взвалил товарища на спину и с тяжелым грузом медленно пополз в сторону нашей оборонительной позиции. Можно не упоминать о том, каким огромным был риск быть обнаруженным русскими, но нам повезло! Тот же обершарфюрер, что возглавлял нашу контратаку^[15], заметил нас и ползком бросился мне на помощь. После того как мы оказались в безопасности, мы погрузили раненого на носилки и отнесли его в тыл. Здесь целый сарай был полон мертвыми, умирающими и тяжело раненными солдатами, некоторые из которых были нашими близкими друзьями. Мы поспешили поскорее покинуть эту обитель стонов, криков и смертельных хрипов – скорее обратно в одиночество, в мою «лисью нору»! В направлении на два часа я заметил какое-то слабое движение в моем направлении. Кинул туда взгляд в бинокль – русские! Быстрый доклад командиру. Когда я уже скользнул в свою яму, над моей головой послышался свист первых пролетавших там 105-мм снарядов, которые перепахивали землю. Атака красноармейцев была сорвана, не успев начаться. Над истерзанной землей нависли сумерки. Вскоре стало совсем темно. Похолодало, и мои зубы стали отбивать чечетку, пока я сидел в пугающей темноте за своим пулеметом. В голове лихорадочно пробегали картины. Я видел, как в кино, наших раненых товарищей, медленно гаснущие глаза Гебауэра. Время от времени меня пугали какие-то неясные звуки, которые вполне могли принадлежать советскому ночному патрулю. Всю ночь они подходили очень близко, проверяли и высматривали что-то, их свистящее тяжелое дыхание и шепот слышались где-то совсем рядом.

Утром подошла смена. Оборону на нашем участке заняла одна из дивизий вермахта. На нашем транспорте мы отправились в приятное путешествие – несколько дней отдыха. Это были жалкие остатки того, что всего несколько дней назад являлось полнокровной, полностью экипированной ротой мотопехоты СС.

Целую неделю после того боя в районе Массова у меня так дрожали руки, что я едва мог прикурить сигарету. А что же стало с той ротой, что пришла нам на замену? Через несколько дней в ней не осталось ни одного выжившего!

Несколько прекраснейших дней мы могли отдохнуть от боев, проверить снаряжение, в том числе наши полугусеничные машины и оружие, написать письма. На эту плодородную землю Померании рано пришла весна. Каждый день с ясного голубого неба ярко светило солнце. Из плодородной почвы уже буйно пробивалась свежая трава. Там и тут зацветали яркие анемоны и других весенних цветов. Из долин летели головокружительные весенние трели. Как чудесно было лежать на спине на свежей траве с закрытыми глазами под яркими лучами солнца, думая о чем угодно, только не о войне. Тепло давно уже растопило лед на прудах и небольших озерах, и сейчас, в конце февраля, мы могли ежедневно купаться в небольшом озере неподалеку от хозяйства, где нас расквартировали. Наши покрытые шрамами усталые тела снова наполнились силой и энергией.

Но волна с Востока все прибывала и прибывала, она становилась неотвратимо ближе. Ее несли вперед десятки тысяч американских грузовиков, ее кормили миллионы тонн американских поставок^[16]. Она уже сокрушила внешние бастионы западной цивилизации, выстроенные против нашествий с Востока, уничтожила памятники ее культуры. Плоды германо-нордической колонизации после тысяч лет упорного труда, результат упорнейшей борьбы, теперь были уничтожены.

Но мы все еще продолжали верить! Должна ли наша часть мира быть похоронена оттого, что немногие, временно пришедшие к власти, были слепыми? В своей ненависти они всей своей мощью помогли снести преграду, построенную на пути урагана варварства и дикого невежества, который в безудержной ярости обрушился на стену нашей обороны. Мы были свидетелями стольких примеров храбрости юных, энтузиазма и духа самопожертвования в наших рядах, среди тех, кто добровольно встал на защиту Запада, чтобы поверить в предрекаемый Освальдом Шпенглером «закат Запада».

Единственное, что нарушало наш покой во время чудесных дней отдыха и мира, были американские и русские самолеты-истребители, которые иногда вдруг пикировали с высоты и своими пушками и пулеметами превращали тех, кто двигался по дорогам, в кровавые клочья.

Вскоре можно стало различить грохот, раздававшийся с востока. Эти громоподобные звуки очень быстро приближались. Но нам не было необходимости отправляться на фронт. Он сам шел к нам! Местные жители стали укладывать свои самые важные и ценные пожитки на тачки и телеги. При этом женщины рыдали и заламывали руки, а старые степенные фермеры с упрямой решимостью намертво сжимали губы.

Ближе к вечеру мимо нас стал проезжать транспорт с ранеными. У нас стало привычкой по вечерам выходить на дорогу, чтобы выкурить последнюю сигарету перед сигналом отбоя, поболтать с местными жителями и, если повезет, познакомиться с девушкой. Но в тот вечер мы оставались в лагере. Никто не хотел видеть раненых и изувеченных, с их окровавленными повязками, изорванными в лохмотья мундирами и полными боли лицами. Зачем лишнее напоминание о том, что через несколько часов может стать судьбой любого из нас?

С каждым часом росло состояние возбуждения перед лицом неизведанного, того, что происходило там, на фронте. Когда мы занимали наши позиции, на передовой, все шло не так уж плохо. Тогда неимоверное напряжение и чувство постоянной смертельной опасности отгоняло подобные мысли. Самыми худшими были эти часы отчаянного ожидания перед боем.

Гром вдали продолжал грохотать всю ночь. Я лежал без сна до самого рассвета, прислушиваясь. Я не был единственным, кто не мог заснуть. Мы лежа курили, шепотом говорили о чем-то важном и неважном, пытались думать о чем угодно, но только не о том, что всех нас ожидало. Других, которым все-таки удалось заснуть, мучили ужасные кошмары, они кашляли и ворочались на своих соломенных постелях.

Глава 4
Фосберг

Утром командиры отделений докладывали командиру роты о готовности к маршу. После краткого ознакомления с обстановкой мы выступили. На большой дороге мы встретили первых гражданских беженцев, которые проходили со своими пожитками, груженными на ручные тележки и запряженные лошадьми повозки. Похоже, им пришлось провести в дороге всю ночь. Одежда беженцев была покрыта слоем желто-серой пыли; они смотрели на нас печальными глазами, красными от усталости. Они все шли и шли мимо нас, пока мы ехали мимо на своих полугусеничных машинах. Марш был медленным, потому что число беженцев на дороге все увеличивалось.

Через несколько километров мы въехали прямо в санитарную колонну вермахта, служащие которой сопровождали примерно сотню несчастных стариков, женщин и маленьких детей. Виновниками в их несчастье были несколько американских самолетов-истребителей, которые недавно устроили настоящее побоище. В канаве возле машины скорой помощи сидела молодая женщина с окровавленным свертком в руках. По левой стороне ее лица, из рваной раны на лбу прямо над глазами, тоже текла кровь. Она покачивала безжизненный сверток на руках и, не умолкая, стенала в плаче:

– Мой малыш, мой малыш!

Колонна остановилась. Пришлось убрать с дороги три трупа лошадей и перевернутые повозки, прежде чем нам удалось продолжить путь. В ушах стояли стоны раненых и изувеченных беженцев. Нас душила ярость, когда мы видели результаты жестокой бойни среди тех, кто не может защищаться.

Но нужно было продолжать двигаться вперед. Все ехали молча. Эти ужасные картины заставили нас потерять желание разговаривать и шутить, отпуская образцы черного юмора, как мы привыкли это делать перед боем. Наша колонна повернула на северо-восток. Очевидно, мы двигались вдоль фронта, так как звуки боя больше не приближались. Здесь собрали весь наш разведывательный батальон. Мы катились вперед параллельно дорогам длинными колоннами, сохраняя большие дистанции и интервалы между подразделениями. Но ни бомбардировщики, ни истребители не побеспокоили нас. Последовала короткая остановка, после чего движение продолжилось. Постепенно приближался вечер. Очевидно, сегодня мы не будем участвовать в боях.

Колонна двигалась по широкой сельской равнине в Померании. Мы миновали несколько зажиточных ферм и чудесных сельских домиков, где многие сотни лет придерживались старых традиций. Мы продолжали ехать среди деревьев, которые росли прямыми как стрелы, мимо небольших каменных зданий церквей. Неужели через несколько дней все это будет лежать в руинах в тяжелых клубах дыма боев? Темнело. Наступала ночь, но мы продолжали движение. Справа горизонт был освещен сполохами красного света. Там громыхала линия фронта. На фоне черного неба горели дома, солдаты с ревом бросались в атаки и контратаки, моменты затишья соседствовали с болью и смертью. Грохот артиллерии медленно замолкал, но мы были уже так близко к передовой, что слышали вдалеке даже стрельбу из автоматического оружия.

Ближе к раннему утру 3 марта наша рота прибыла в большой поселок Фосберг. Поступил приказ сделать длинный привал на время, пока командиры рот отправились к командиру батальона на короткое совещание и для получения указаний. В самом поселке и по соседству все казалось спокойным и мирным. Конечно, время от времени в нескольких километрах отсюда слышалась ружейная и пулеметная стрельба, но не настолько интенсивная, чтобы обеспокоить нас.

Было приятно получить возможность вылезти из вездехода и размяться. Жители уже покинули поселок. Вместе с обершарфюрером Кюнце я вошел в один из больших домов. Сразу за большой кухней обнаружилась спальня. На кроватях оставались только матрасы, но, с другой стороны, зачем нам были нужны белые простыни и пуховые одеяла? Было так здорово вздремнуть. Мы решили, что лучше останемся спать обутыми. Никогда не знаешь наперед, что может случиться… Сон пришел сразу же. Я едва успел услышать громогласное храпение Кюнце, как тоже заснул.

Вдруг меня вырвал из сна ужасный грохот. Подобно молнии, я метнулся с кровати на кухню. По пятам за мной бежал Кюнце. Брааа-аммм! Наши барабанные перепонки дрожали от этого буханья, которое теперь раздалось в комнате, которую мы только что занимали. Мы не смогли удержаться от того, чтобы заглянуть туда еще раз, прежде чем бегом ринулись из дома. Там, где еще несколько секунд назад лежал Кюнце, блаженно растянувшись во весь рост, теперь огромной массой на полу, среди осколков снаряда и минометной мины, валялись обломки матраса и самой кровати. Кюнце оскалился в широкой улыбке:

– Эй, нам снова повезло!

Да, это было тем везением, которое должно быть у солдата-фронтовика. Без этого у солдата просто не будет времени на то, чтобы стать закаленным в боях ветераном, его боевой путь закончится гораздо раньше. Согнувшись, мы побежали вокруг дома в попытке найти наши бронетранспортеры. Навстречу мне появился Эрих Линденау из моего взвода. Он несся вприпрыжку и, что нехарактерно для этого ветерана, который всегда оставался спокойным и сохранял холодный рассудок, взволнованно кричал:

– Мы в ловушке! С западного въезда подходят Т-34!

Снова послышался глухой «лай» танковых орудий. Мы припали к земле, ожидая взрывов снарядов, после чего готовы были броситься дальше по ровной улице. Стрельба становилась все более интенсивной. При всем этом хаосе с востока к нам подошли пехотинцы вермахта. Задыхаясь на бегу, они рассказали, что с этого направления атакует русская пехота. Что за чертов бардак! Русские танки преграждали нам путь к отступлению с одной стороны, в то время как русская пехота блокировала нас с другой!

Второе отделение бросилось бегом среди горящих домов туда, где оно намеревалось остановить пехоту. В тот же момент по главной улице поселка покатился огромный колосс. Танк «Королевский тигр» заполнил всю ширину улицы. Его командир, молодой унтершар-фюрер, медленно бежал перед машиной и направлял водителя, подавая тому сигналы руками. Танк врезался в один из домов и наполовину снес фронтон, затем загромыхал дальше и остановился прямо посреди площади. Какое упоение в бою испытываешь, сознавая, что тебе на помощь пришел такой гигант!

В промежутке между двумя домами я видел, как по шоссе двигались русские танки. Это была длинная изогнутая дорога, и танки были едва видны среди деревьев. Там было восемь танков Т-34. Без остановки они неслись на ясно различимый «Королевский тигр». Их снаряды рикошетили от его мощной брони, как горох. Совершенно не испытывая беспокойства, экипаж наводил орудие. Восхищение наших солдат этой полной неуязвимостью было безграничным. Вот из пушки через равные промежутки времени после выстрелов вырвались всполохи пламени. Языки огня уже лизали ближайший Т-34, а через короткое время четыре такие машины были выведены из строя. Четыре Т-34 за четыре минуты! Остальные танки попытались быстро отступить, но и они были уничтожены. Мы приветствовали «Королевский тигр», из люка башни которого показалось довольное, ухмыляющееся закопченное лицо наводчика.

– Из поселка! – донеслась команда.

После этого нас начала долбить, будто молотом, русская артиллерия, и мы бросились к своим машинам. Первым сорвался с места бронетранспортер из другой роты, а за ним на дистанции пятьдесят метров двигался тот, в котором ехал я. Полный ход! На всей скорости колонна вырвалась из опасного «гнезда», оставляя позади дымящиеся разбитые русские танки, вокруг которых лежали трупы членов их экипажей.

Мы двигались параллельно строившемуся шоссе, которое через несколько сот метров переходило через путепровод в дорогу, по которой ехали мы. Я видел, как солдаты 2-го отделения рванули через поле, чтобы встретить нас за путепроводом. Как только мы достигли участка, где дорога делала вираж, шедшая впереди нас машина как-то боком съехала по гравию: сломался двигатель, и как раз под путепроводом. Мой водитель сумел остановить нашу машину буквально за дюйм позади вышедшего из строя бронетранспортера, потом, плотно сгрудившись, остановились все машины колонны. Что за проклятое невезение!

Но это было еще не все! Примерно в ста пятидесяти метрах перед нами, за путепроводом, занимали позицию три русских противотанковых орудия. Они открыли огонь по нас прямо через туннель. Мы пытались по возможности замаскироваться, используя дымовые гранаты. Я приказал всему экипажу выбираться из машины. Водитель, выпрыгивая наружу, вынул из станка и прихватил с собой установленный на бронетранспортере пулемет. Я бросился в придорожный ров, чтобы прижать русских огнем. Их снаряды ложились в опасной близости, то на несколько метров впереди, то на несколько метров позади. С каждой новой вспышкой из ствола их орудия я ждал, что вот-вот будет прямое попадание.

Кто-то из тех, кому досталось попадание осколками снаряда, вскрикнул. К нему подбежали товарищи, которые затащили его в машину. Все это время другие упорно старались завести бронетранспортер впереди нас. Наконец-то! Все, кроме меня, были уже в машине. Пришлось запрыгивать с пулеметом в боевую машину, которая уже мчалась на большой скорости. Я прыгнул вперед. В нормальных условиях я не смог бы повторить этот прыжок. Чьи-то дружеские руки втащили меня в безопасное место. Под ураганным огнем наших трех пулеметов русские под этим яростным дождем свинца уже не думали стрелять, и наша колонна прорвалась через туннель и понеслась прочь от опасного участка.

После того как мы продолжили движение по делающей дугу дороге, через несколько километров пути мы проезжали через небольшой поселок. Примерно в сотне метров перед нами находилась группа большевиков, которые отцепляли небольшую повозку на конной тяге, которая тащила за собой противотанковое орудие. Увидев, что к ним приближаются немецкие машины, они в панике бросились разбегаться в разные стороны. Маленький броневик нашего командира объехал повозку, я же направил свой полугусеничный бронетранспортер прямо на нее. Несколько не успевших убежать русских стояли рядом, застыв от страха. Бронетранспортер с треском смял телегу. От брони нашей машины отлетело чье-то мягкое тело, и колонна резво покатила дальше. Пулеметчики ловили в прицел убегавших вражеских солдат и короткими очередями срезали их.

Казалось, что большевики были повсюду. По-видимому, им удалось по-настоящему прорвать нашу оборону. Прямо за поселком стоял унтерштурмфюрер Шварц из 4-й роты. Было загадкой, как он туда попал. Он скомандовал остановиться. Я начал докладывать, но он только нетерпеливо махнул рукой:

– Вам – загнать вашу машину в укрытие там, в низине, и занять позицию в поле, в ста метрах отсюда, в поле.

– Унтерштурмфюрер! У меня приказ не покидать машину, – стал протестовать я, – даже в том случае, если обстановка станет безнадежной. – Я видел, что офицер не в себе.

– Я подам на вас рапорт за невыполнение приказа! – закричал он.

Два следующих за нами бронетранспортера резко повернули в нашу сторону. Экипажи выскочили из машин и встали рядом с ними, несколько поодаль. Вдруг посреди группы с оглушительным грохотом взорвался снаряд. Прямо на наших глазах всех разнесло на куски. Дорога находилась под огнем артиллерии русских! Унтерштурмфюрер Шварц передумал: он запрыгнул в один из оставшихся без экипажа полугусеничных бронетранспортеров и во всю глотку прорычал:

– Гони, как из ада!

Через два километра небольшая группа солдат СС застыла перед окровавленным телом на дороге. Мы снизили скорость, и я посмотрел вниз и заметил, что истекающий кровью пытается махать рукой. Наша машина остановилась, и я услышал, как слабо различимый голос позвал меня по имени. О боже! Это был мой товарищ и соотечественник унтерштурмфюрер Мейер, которого все в нашей роте любили!

Его было почти невозможно узнать. Осколок разрезал его подбородок надвое и почти перерубил шейный позвонок. Он был всего в нескольких миллиметрах от смерти! Кроме того, Мейер был ранен в плечо и в грудь; он был весь залит кровью. Ноги были иссечены многочисленными попаданиями шрапнели. Но он был жив и даже попытался рассказать мне о том, как ему не повезло. Но голос моего товарища был слишком слаб. Из-за поврежденного подбородка речь была невнятной, и я мог понять едва половину из того, что он пытался сказать.