Читать книгу: «Мое советское детство. Сборник рассказов»

Редактор Анастасия Тимофеева

Иллюстратор Надежда Федченко

© Вера Сафронова, 2025

© Надежда Федченко, иллюстрации, 2025

ISBN 978-5-0068-1337-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Мое СОВЕТСКОЕ ДЕТСТВО

Посвящается

Моим дорогим одноклассникам, друзьям детства, учителям, родителям, бабушке и дедушке и всем, кто был рядом в моем далеком советском детстве.

«Обязательно пишите обо всем, что проживаете вы. Уйдете вы, уйдет ваше поколение, кто расскажет потомкам правду?» – эту фразу я услышала на одной литературной встрече.

Это было будто послание мне.

Узнать о жизни целого поколения можно только по правдивым рассказам очевидцев и современников. Ту самую – обычную правду жизни: как мы жили, как работали, как отдыхали, что ели, что пили, какую одежду носили, о чем говорили.

Так появились эти рассказы: про школу, про одноклассников, про родное село, в котором я родилась, про мои детские мечты и переживания.

Я изменила почти все имена и фамилии одноклассников и учителей, любое совпадение прошу считать случайным и не имеющим отношения к реальным людям.

Однако все истории настоящие. Наливайте в любимую чашку чай, усаживайтесь поудобнее и читайте.

Добро пожаловать в мир моего детства.

Качели

Мои первые воспоминания о детстве связаны с летом: начало 1980-х годов, мне четыре или пять лет, может, меньше. Мы живем в частном двухквартирном доме в районном центре, в селе. Во дворе папа построил качели: деревянное сидение со спинкой держалось на широких лентах из толстой черной резины. Эти ленты резины крепились наверху к металлической трубе. Труба была прикреплена к двум бревнам, стоящим вертикально. Резиновые ленты терлись о трубу и скрипели, когда я раскачивалась. Резина впивалась в ладони и оставляла красные полоски на моих руках. Руки пахли резиной.

Я любила свои качели. Любила качаться стоя и раскачивалась сильно, высоко, чтобы видеть выше забора. Когда я качалась, то обязательно громко пела: «Крыла-а-атые каче-е-ели-и-и летят, летят, ле-е-етя-я-ят!» Если качаешься на качелях, то петь нужно про качели, так думала я. Старалась петь громко, а если мимо проходили соседи, то я не смущалась, не замолкла, а, наоборот, пела еще громче. Прохожие улыбались. Им, прохожим, идти нужно было по тропинке вдоль нашего забора, как раз рядом с качелями. Концерт приходилось слушать.

Дом наш располагался на углу, в переулке между улицами Строительной и Комсомольской. На Комсомольской был асфальт. На Строительной и по нашему переулку его не было. Дорога у дома была сплошь из ям, которые накатывали автомобили и мотоциклы. В сухую погоду можно было идти посреди дороги, по всем ямкам и колдобинам, поднимая пыль за собой, но так редко ходили. Проще было идти вдоль забора, где росла редкая трава и земля была плотная и ровная. А вот если прошел дождь, то все ямки на дороге заполнялись жижей и дорога становилась визуально ровной. Но мы-то были в курсе, что проехать можно только на большой машине или, зная особые изгибы дороги и прижимаясь к заборам, на мотоцикле.

У папы был ИЖ голубого цвета с коляской. А у соседа напротив – зеленый «Урал». Я помню, как крепко держалась за ручку, сидя в коляске мотоцикла, и смотрела на серую жижу, в которую наполовину погружалось колесо, а мотоцикл немного кренился вбок. Мне казалось, что мотоцикл сейчас опрокинется и я упаду в эту жижу. Но папа знал все ямки и ехал вдоль забора аккуратно. Я не помню, чтобы взрослые возмущались по поводу дороги и отсутствия асфальта. А уж мы, дети, воспринимали это как норму жизни. Главное – после дождя выбраться на улицу Комсомольскую, пройдя наш участок и соседний. А там по асфальту можно было идти до самого центра села. Я старалась идти по переулку вдоль забора медленно и аккуратно, чтобы не запачкать туфельки, потом тщательно терла их об траву и, счастливая, цокала небольшими детскими каблучками по асфальту.

Моя мама работала в районной библиотеке, которая располагалась в обычном кирпичном одноэтажном доме. Внутри было несколько комнат и веранда. Летом на веранде стояли полированные коричневые столы, а на них лежали кипы подшитых газет и журналов. Это был летний читальный зал. Когда я приходила к ней на работу, мама усаживала меня за такой стол, давала ручку и лист бумаги. Нужно было обязательно вести себя очень тихо, разговаривать шепотом и не мешать взрослым заниматься их важными делами, поэтому я рисовала. Когда надоедало рисовать, я представляла, что тоже работаю на этой важной работе, и выводила на листочке что-то важное. Делала это размашисто и быстро – выходили просто завитушки и крючки, ведь писать я еще толком не умела. Подражала взрослым, которых видела там. Чаще это были работницы библиотеки, которые постоянно что-то записывали или переписывали из книг, журналов или газет.

В библиотеке пахло типографской краской, так пахли свежие газеты и новые книги. Я до сих пор люблю этот запах. Мама работала в соседнем кабинете, и мне ее видно не было. Она иногда подходила, негромко перекидывалась парой фраз с коллегами, поглядывала на меня и снова исчезала в своем кабинете. Мама была красивая, самая красивая из всех, отмечала я про себя. У нее были каштановые кудри – химия, как называли эту завивку тогда. И она ей очень шла.

Первый класс

Первый класс мне запомнился такими событиями: меня несет на руках десятиклассник, я потеряла кеды, я напилась кваса. Да, я не запомнила первые оценки, первые крючочки в прописи или первый портфель.

Мои воспоминания о школе начинаются с фотографии в местной газете: школьная линейка, огромные букеты георгинов и гладиолусов в руках у первоклашек, а я сижу на плече у старшеклассника, в руке у меня огромный, как мне тогда казалось, колокольчик, украшенный белым капроновым бантом.

Линейка проходила на улице, во дворе школы. Под окнами школы разместились ведущие, представители администрации, гости, за столом с аппаратурой сидел звукооператор, а рядом стояли микрофоны на стойках и огромные звуковые колонки в мой тогдашний рост. Все ученики, учителя и родители расположились по периметру школьного двора, образуя прямоугольник. Наш класс находился напротив директора и звукооператора. Позади нас – низенький деревянный заборчик, а за ним аккуратно постриженные кусты сирени. Весь двор заасфальтирован, погода распрекрасная, сухо и тепло. Вдоль этого прямоугольника и вышагивал тот мальчик из десятого класса со мной на плече.

Я не знаю, почему выбрали меня для этого важного дела. Может, я была самая маленькая и легкая среди всех? Может, не пришла на линейку первого сентября та девочка, которая должна была давать первый звонок? Со мной никто не репетировал, не договаривался. В самом начале линейки ко мне подошли несколько взволнованных учителей, а мальчик-десятиклассник встал рядом со мной, взял меня за руку. Мне сказали: «Вот колокольчик. Тебя этот мальчик понесет на плече, а ты звони в колокольчик. Звони громко и долго. Тряси его изо всех сил. Поняла?» Я ничего не поняла. На всякий случай кивнула головой и стала рассматривать колокольчик. Громко зазвучала музыка, ведущая линейки что-то объявила, и вдруг я услышала свою фамилию в конце фразы: «…и ученица первого класса Песоцкая Вера». Я почувствовала, что ноги оторвались от земли и чьи-то сильные руки меня подняли и посадили на плечо десятиклассника. Я услышала, как учительница строго сказала парню: «Держи крепко ребенка!»

Десятиклассник нес меня перед всей школой: одной рукой он держал меня за ноги, а другой поддерживал за спину. На мне было черное школьное форменное платье, а остальная часть наряда сияла ослепляющей белизной: фартук, огромные банты, колготки, манжеты, воротничок и туфельки. Казалось, что на своем плече десятиклассник нес большое белое облако с огромными синими глазами, полными слез.

Мне было страшно, у меня бешено колотилось сердце. Я постоянно соскальзывала, и мне казалось, что я вот-вот упаду. Чтобы не свалиться, я цеплялась свободной рукой за шею мальчика. Этот парень был в белой рубашке, в школьных брюках со стрелками и черных кожаных туфлях. То ли рубашка была шелковая и мои ноги в колготках скользили по материалу, то ли изначально меня подсадили не совсем удачно. Мне казалось, что я все время съезжаю куда-то вниз. От этого я вся была напряжена, хваталась руками за рубашку мальчика и забывала трясти рукой, в которой был колокольчик. Потом вспоминала и трясла. Я будто видела все это со стороны, и мне было и страшно, и жалко себя одновременно. Мне казалось, что колокольчик едва слышно и что я все испортила.

На самом деле все прошло замечательно: и колокольчик в моей руке звенел звонко, громко, весело, и никто не заметил, что я почти падала. Это от волнения и неожиданности мне все так казалось. Учительница меня похвалила, когда все закончилось и я твердо стояла ногами на асфальте, сказала, что я молодец.

Когда вышла статья в газете с моим фото, мама аккуратно вырезала заметку и прибрала в семейный альбом. Каждый раз, рассматривая это фото, я вспоминаю свой первый школьный день. Как звали того десятиклассника? До сих пор не знаю.

Начались школьные будни. Наш класс учился в первую смену. В сентябре нас, первоклашек, еще провожали и встречали родители, но постепенно стали отпускать одних. Ведь школа в селе была одна и заблудиться было трудно: нужно было выйти из школы, пройти до улицы Комсомольской и идти по ней все время прямо и прямо до моего переулка. Потом свернуть, пройти дом и огород соседей, и все. Я в родных стенах.

Зимой было немного сложнее. Утром на улице еще было темно, мне хотелось спать, мороз щипал щеки, и мы шли с ранцами за спиной по натоптанным снежным тропинкам. Иногда занятия отменяли из-за сильных морозов или метелей. Утром на кухне вдруг начинало шипеть и трещать молчаливое обычно радио – белый пластмассовый прямоугольник на стене над умывальником. Трещало так, будто проверяли микрофон. Иногда даже слышалось «раз-раз». Мама сразу говорила: «Тихо. Местное радио включилось». Мы затихали. И нам приглушенным женским голосом, будто со дна огромной железной бочки, сообщали, что в связи с усилением морозов сегодня отменяются занятия в начальных классах. Я оставалась дома и не понимала, чем же заполнить вдруг образовавшиеся свободные полдня. Спать уже не хотелось, за окном было еще темно, на кухне в печке трещали дрова. Дома было тихо. Только радио после объявления об отмене занятий транслировало концерт фортепианной музыки. Скучный концерт.

В один не сильно морозный день мы, первоклашки, шли домой. Обсуждали школьные дела и вышли уже на любимую улицу Комсомольскую, как вдруг увидели горку. Самодельную ледяную горку, сделанную из снега и залитую водой. Горка стояла возле одного из домов, и мы все побежали кататься. Портфели побросали у снежных ступенек горки, и началось веселье!

Горка была великолепная! Высокая! И ледяной склон у нее был длинным, вдоль всей дороги. Мы наперегонки взбирались на горку и с визгом скатывались вниз. Катались мы, сидя на попе, без всяких ледянок, ватрушек и даже без картонок. Наша верхняя одежда, зимние пальто и шубы, были все в липком снегу: он набирался в валенки, в варежки и даже за шиворот. Было жарко, уши и щеки горели зимним румянцем.

Накатавшись, мы подняли свои портфели и побрели нехотя домой. По дороге завели разговор о том, что нам влетит от родителей. За мокрую одежду всю в снегу и за то, что не пришли домой вовремя, а час или полтора где-то пропадали.

И тут я поняла, что иду мимо дома моей прабабушки. Это была бабушка моего папы и его братьев. Ее звали Прасковья. Все звали ее баба Паша. Это была маленькая сухонькая старушка с добрыми голубыми глазами и тихим голосом. Ей тогда уже было лет восемьдесят. Она жила одна в небольшом домике-землянке. Хотя для меня снаружи выглядел он не таким уж и маленьким. Домик был с палисадником, огородом и сараем. Внутри было всего две комнаты. Я решила, что надо зайти к бабушке, посушить одежду и валенки, привести себя в порядок, а уж потом идти домой. Чтоб не влетело от мамы. И зашла.

Бабушка обрадовалась внезапному приходу правнучки. Забрала мою одежду, разложила ее на русской печке. Накормила меня оладушками и напоила квасом. Она предложила мне чай, а я сказала, что мне и так жарко. Тогда бабушка подошла к фляге, которая стояла прямо у входа в дом, зачерпнула железной эмалированной кружкой жидкость, подала мне со словами: «А у меня как раз тут и квас холодненький готов». Я выпила этот квас, и мне стало так тепло, так хорошо. Бабушка сказала, чтобы я лезла на печку отдыхать. Я залезла и уснула.

Проснулась я от громких голосов. За окнами было темно: поздний зимний вечер. Оказывается, меня уже потеряли и искали по всему селу. Мои родители узнали, что все дети давно дома, а меня нет. Тогда папа и его родной брат, дядя Сережа, сели на зеленый дядин жигуль и стали ездить по всем моим одноклассникам. У одного из них они выяснили, что меня видели на той самой горке. Разыскали других ребят и узнали, что я зашла в дом к своей прабабушке.

Заглянув туда и обнаружив «пропажу», папа стал собирать меня домой, но я будто плохо соображала и все никак не могла проснуться. Папа и дядя Сережа ругали бабушку за то, что не отправила меня домой, а уложила спать и заставила всех волноваться. Бабушка стала оправдываться, что, как только я напилась квасу, так сразу и уснула. Папа мой подозрительно посмотрел на бабушку, на меня, а потом спросил: «А где квас-то?» Дядя Сережа сразу все понял. Фляга стояла там же, у двери, и кружка все еще находилась на крышке фляги. Он зачерпнул квас. Выпил, заулыбался и сказал: «Баба, так это ж не квас, это ж бражка! Ты дрожжи туда положила?» Бабушка под пристальными взорами своих взрослых внуков стала еще меньше, чем была. Вся скукожилась и села на табуретку, всплеснула руками, охнула и тихо произнесла: «Я что, фляги перепутала?» И жалостливо посмотрела на меня. Вторая точно такая фляга стояла за печкой, спрятанная за шторкой. Там и был квас. Хороший такой русский квас на сухих хлебных корках. Мой папа и дядя и смеялись, и ругали бабушку, и странно поглядывали в мою сторону. Меня немного пошатывало, хотелось спать, и горели щеки. «Вот это я накаталась на горке, до сих пор в себя прийти не могу», – думала я.

Дома мама меня почему-то не ругала. Только объяснила строго, что со школы нужно идти сразу домой и ни к каким бабушкам не заходить!

Эта история меня ничему не научила. Идти домой сразу после уроков мне не хотелось. Мы с одноклассниками шли обычно долго, выбирали самые длинные дороги, заходили в магазины по пути к дому просто поглазеть. В кулинарии глядели на пирожные и торты, в книжном – на открытки и книги, в продуктовом – на витрины с шоколадками. Иногда кто-нибудь из ребят звал к себе. Мы заходили. Играли в игры, а домой шли уже ближе к вечеру. Тогда я уже понимала, что родители с работы придут к шести часам вечера. И к этому времени важно быть дома, чтобы не попасться.

И обычно я не попадалась. Но вот однажды поздно вечером я стала собирать свой портфель на завтра и никак не могла найти свои кеды. Обыскала весь дом. Мама стала вести расследование. Спросила, брала ли я кеды в тот день с собой в школу. Я ответила, что да, брала. Они были связаны шнурками между собой и висели на портфеле. «Значит, ты забыла их в школе. Ничего страшного. Завтра заберешь», – сделала вывод мама.

На следующий день кеды в школе не нашлись. Мы с учительницей искали их в классе, в спортзале, в раздевалке, спрашивали у техничек, заглядывали в каждый угол коридора. Не нашли. Я пришла домой снова без кед. Тогда мама стала тщательно меня расспрашивать, с кем я шла домой и куда заходила. Разговор был трудным. Мне было стыдно рассказывать, что я не просто сразу шла домой, а заходила по пути в разные магазины и к друзьям. Мама становилась все строже, а ее голос – все громче и суше. В конце разговора выяснилось, что я прошла мимо дома и пошла провожать подружку в Лесхоз. А этот самый Лесхоз находился далеко за деревней, за огородом моей бабы Маруси. К бабушке я не заходила. Ведь я помнила, что мне запретили после школы заходить к бабушкам. Мы прошли мимо ее дома и огородами шли к дому подружки Наташи. Мама разозлилась окончательно и поручила папе взять меня за руку и идти там, где я ходила в тот день. Мы пошли. И нашли кеды на поле за огородом бабушки: они висели на кабине ржавой машины. Я вспомнила, что мы играли тут в водителя и пассажира и я повесила кеды на какой-то выступ. Там они и висели. Мы забрали кеды и побрели домой.

Папа никогда меня особо не ругал. Он только грустно говорил: «Ну, Верочка, ну нельзя же так». Я вздыхала. И знала, что дома от мамы мне влетит точно. Мама меня отчитала и сказала, что все нормальные дети идут домой, а я шатаюсь за деревней как колобкова корова. Я долго думала, что это за корова и почему она колобкова. Фамилия у нее, что ли, такая?