Парк Горького

– Потому что не синие, – выпалил Юра первое, что пришло в голову. Соколов переглянулся с Опалиным, и оба засмеялись.

– Наш человек, – подытожил следователь. Он протянул Казачинскому заполненный бланк и ручку. – Прочитай и подпиши после слов «Показание записано верно».

Юра криво расписался. Ему не давал покоя один вопрос, и, поколебавшись, он все же решил его задать.

– Послушайте, я… ну… Я совершенно уверен, что сторож убил Зою, но вы тут так убедительно рассуждали… Что, может быть, это и не он… Что он мог просто найти ее сумочку и испугался, когда я вломился…

– И по чистой случайности у него при себе оказался маузер, из которого недавно стреляли, – хмыкнул Соколов. – Брось, Юра. Я просто пытался тебе объяснить, что то, что кажется нам очевидным, другим надо разжевывать по пунктам, с подробностями. Чтобы никакой комар носу подточить не мог…

– А! – Казачинский с облегчением выдохнул. – Просто… ну… понимаете, если он убийца и получил по заслугам, то это… ну… только справедливо… А если не он ее убил, тогда нет.

– Уверен, Ваня с тобой согласится, – усмехнулся следователь. – Он тоже считает, что убийца должен быть там же, где и его жертвы… И вообще этот Карасик свалял большого дурака. Надо было ему первым делом избавиться от оружия, а про сумочку твердить, что он ее нашел, да испугался звать милицию. И тогда, если бы он не раскололся и если бы Ваня не нашел свидетелей, которые видели, как он убивал девушку, – а таких свидетелей, судя по всему, нет, – мы могли бы ему предъявить только кражу.

– А кража – это… – начал ошеломленный Юра.

– Статья 162-я. Три месяца максимум, – подал голос Опалин. – Да и то, принимая во внимание его прошлое и отсутствие судимостей, суд бы почти наверняка проявил снисходительность…

– И часто такое бывает? – спросил Казачинский после паузы.

– Случается, – коротко ответил Опалин, и шрам на его виске дернулся.

– Всякое бывает, – со вздохом подытожил Соколов и полез в карман за новой папиросой. – Но не в этом деле. Сторож полез на рожон, стал тебе угрожать, и Петрович его застрелил. Теперь у гражданина Карасика не будет никаких проблем с жилплощадью – на кладбище хватит места для всех. – И, довольный своей собственной шуткой, следователь весело рассмеялся.

Глава 6. Дом номер 38

Барышня занятая – пишущая машинка.

«Словарь жаргона преступников», 1927

Как только группа муровцев вернулась на Петровку, выяснилось, что у новичка до сих пор нет своего места. Сам Казачинский, конечно, предпочел бы сидеть в кабинете Опалина, но там помещались всего два стола, и оба уже были заняты Иваном и Петровичем. Яша сходил на разведку и, вернувшись, доложил, что – как обычно – свободных мест нет, но в кабинете, в котором сидит он сам, временно пустует один стол – сотрудник с приступом язвы загремел в больницу. Так Юра оказался в довольно большом, но неуютном помещении с видом на внутреннюю тюрьму и портретом Сталина на стене. Помимо Яши в кабинете сидели еще двое сотрудников, и появление Казачинского, который к тому же занял чужой стол, они восприняли без всякого энтузиазма.

– Трюкач, мать твою за ноги, – проворчал один из новоявленных коллег. – Только клоунов нам тут не хватало…

Юра видел, что его окружают жесткие, битые жизнью люди, которые чего только не насмотрелись за время своей работы, и его угнетало, что он ничего не мог противопоставить их опыту. На его столе высилась черная пишущая машинка с раздолбанными клавишами, и хотя это был всего лишь неодушевленный предмет, вещь, Юре казалось, что даже она настроена по отношению к нему скептически.

– Ты печатать умеешь? – спросил Яша. – Нет? Ну тогда отодвинь машинку. Она же тебе мешать будет…

– Не трожь машинку, она не твоя, – тотчас неприязненно подал голос кто-то из сидящих в кабинете. И Юра увял. Впрочем, он отчасти отыгрался, положив на машинку свою фуражку.

К счастью, Яша немного отвлек его своей болтовней. Юный сотрудник угрозыска был чрезвычайно словоохотлив. Он перепрыгивал с предмета на предмет, но при всем при том не производил впечатления легковесности, и Юра поймал себя на мысли, что слушает его с удовольствием. О чем бы Яша ни говорил – будь то работа, международная политика, пьесы, которые он видел, или книги, которые прочитал, – чувствовалось, что все это ему по-настоящему интересно, и именно поэтому он испытывает потребность делиться своими мыслями.

– Ты часто бываешь в ТИМе? Ну, в театре имени Мейерхольда? Как тебе «Дама с камелиями»? Я четыре раза ходил. МХАТ – ну что МХАТ? Пыльный академический театр, управляют твердолобые старики. Актеры, правда, у них прекрасные. Я был в филиале на «Пиквикском клубе» – очень запомнился судья, не знаю, кто это был. В «Сатире» случаются хорошие спектакли. Правда, Шкваркин^[3] сдал – раньше у него пьесы были смешнее… Ты на парад физкультурников ходил? Я ходил. – Парад, который имел в виду Яша, состоялся 30 июня и собрал большое количество зрителей. – Видел на мавзолее Сталина, Горького и Ромена Роллана. Ты знаешь, что жена Роллана – русская? И даже вдова белого офицера, так, по крайней мере, говорят. Парад был грандиозный, но мне больше всего понравилось, когда полетели самолеты, выстроившись в слово «Сталин». Очень впечатляюще вышло, хотя некоторые в толпе ворчали, что самолеты не совсем ровно идут. Но это с земли говорить легко, а посмотрел бы я на них в небе…

– Я тоже был в тот день на Красной площади, – признался Юра. – По-моему, нормально самолеты летели…

От парада Яша свернул на тему литературы, упомянул «Петра Первого» Алексея Толстого и спросил, не собирается ли Казачинский участвовать в съемках фильма по роману.

– Я слышал, намечается что-то грандиозное, – добавил Яша. – Это правда?

– Ну я тоже слышал, – протянул Юра, – но экранизацией занимается «Ленфильм», а я к ним отношения не имею.

– А что, московские и ленинградские кинофабрики в контрах? – с любопытством спросил его собеседник.

За то сравнительно недолгое время, что Казачинский проработал в кино, он усвоил, что там все в контрах и грызутся друг с другом, но ему не хотелось развивать эту тему, тем более что он видел, что сидящие в кабинете сотрудники угрозыска прислушиваются к тому, о чем беседуют новички.

– Нет, просто там разные люди работают, – уклончиво ответил Юра.

Однако Яша надолго оседлал тему кино и, не обращая внимания на иронические взгляды коллег, выложил собеседнику все, что думал о современном кинематографе, включая Эйзенштейна, Козинцева и актрису Орлову^[4].

– А лет через 50 все фильмы будут не только звуковые, но и цветные, – добавил Яша с увлечением. – И газеты будут выходить с цветной печатью, а не как сейчас. Кстати, ты не читаешь «Литературную газету»? Ты тоже думаешь о ремаркизме, что он вреден?

От сестры Лизы, которая любила книги, Юра слышал, что есть такой писатель Ремарк и он немец, но романов его не читал и уж тем более не знал, что существует такое, по-видимому, вредное явление, как ремаркизм. Поняв, что собеседник совершенно не в курсе, Яша оживился и прочел ему целую лекцию, чем окончательно запутал Казачинского.

От углубления в дебри современной европейской литературы Юру спас Опалин, который заглянул в кабинет незадолго до обеда. Иван поинтересовался у коллег, не съели ли его новичков, отпустил еще пару шуток и немного разрядил атмосферу.

– Яша, – спросил он у Кауфмана, – книжки все еще у тебя? Вот что: дай-ка ты Юре для начала УК^[5], УПК^[6], «Криминалистику»… что еще? А, ну да, словарь тоже.

– Может, «Юрминимум» или Громова добавить? – с надеждой предложил Яша, роясь в залежах томов на своем столе.

– Не. – Опалин мотнул головой. – Пусть сначала вызубрит УК и учебник прочитает. Да, и словарь тоже учить – наизусть.

– Что за словарь? – робко поинтересовался Юра, когда Опалин скрылся за дверью, а Яша плюхнул ему на стол стопку зачитанных до дыр книжек.

– Уголовный жаргон, – коротко ответил Яша.

Смирившись, Казачинский открыл словарь и увидел на титульном листе надпись: «Народный комиссариат внутренних дел. Не подлежит оглашению». Полистав несколько страниц, Юра выяснил, что балалайкой у преступников зовется револьвер, бакланом – неопытный человек (как аккуратно выразился составитель словаря), граммофоном – собака, а гостиницей – тюрьма, после чего ему как-то расхотелось читать дальше. Закрыв словарь жаргона, он взялся за Уголовный кодекс и, наугад раскрыв его, уперся взглядом в 101-ю статью, которая гласила, что «приготовление с целью сбыта вин, водок и вообще спиртных напитков и спиртосодержащих веществ без надлежащего разрешения или свыше установленной законом крепости, а равно самый сбыт или незаконное хранение с целью сбыта таких напитков или веществ» влечет за собой последствия в виде лишения свободы на срок до одного года с конфискацией части имущества или без таковой.

Тут, как назло, Юра вспомнил некоторых своих знакомых, которые прямо-таки напрашивались на лишение свободы с конфискацией части имущества (или без таковой), и стал нервно чесать шею. Швы слишком узко пошитой рубахи жали под мышками, пот градом катился по груди. Потом в кабинете появилась дама в светлой шляпке и кремовом платье – не гражданка, прошу заметить, а именно дама и вдобавок ко всему – натуральная блондинка. С горя Казачинский чуть не влюбился в нее, но увидел маленькие злобные хориные глазки и тотчас передумал. Одной рукой придерживая дорогую сумочку, а в наманикюренных пальцах другой сжимая листок пропуска для посетителей, дама осведомилась, кто из присутствующих Буковшин.

– Это я вас вызывал, – ответил мрачный человек с обритой наголо головой, смерив вновь прибывшую быстрым взглядом. – Садитесь, Клара Ивановна.

Дама села возле его стола, достала платочек и попыталась сделать плаксивое лицо, отчего ее глаза стали еще более злыми. Из последовавших вслед за этим вопросов бритоголового Буковшина Казачинский уяснил, что дама устроила в своей квартире нечто вроде дома свиданий. Однако Клара Ивановна яростно протестовала против обвинений: да, она разрешала некоторым знакомым пользоваться квартирой, когда сама куда-то уходила, но не сводила их с девушками и денег не брала, а если кто-то утверждает обратное, то он лжет, лжет, лжет…

– А не сходить ли нам пообедать? – спросил Яша у Казачинского. – Тут в здании есть столовая для сотрудников…

Юра, который один на один сражался с учебником криминалистики и только что узнал, что при расследовании убийства труп является «центральным вещественным объектом», возражать не стал. Обед, хоть и вполне ординарный, показался ему необычайно вкусным и отчасти примирил его с новой профессией, вхождение в которую никак ему не давалось. Возвращаясь из столовой, новоиспеченные сыщики возле дверей кабинета столкнулись с Петровичем.

– Где шляемся? – спросил тот без всяких околичностей.

– Карп Петрович, мы на обеде были, – ответил Яша с достоинством, поправляя очки.

– Дуй в архив и подними там все данные о семье гражданина Тагильцева Александра Ильича, – распорядился Петрович, – год рождения 1881-й, убит неизвестным или неизвестными в мае на Ухтомской улице. А ты, Юра, иди-ка в НТО и попроси у Виноградова заключение по Грацианскому.

– Куда я должен идти? – нервно переспросил Казачинский.

– В НТО! – Петрович сверкнул глазами. – Научно-технический отдел! Там эксперты сидят… В цокольном этаже!

– Хорошо. Тут это… словом… Карп Петрович, я до сих пор не выразил вам мою благодарность за то, что вы меня спасли… Понимаете, я…

– Еще раз назовешь меня Карпом – башку оторву, – свирепо оборвал его Петрович и удалился стремительным шагом, оставив Казачинского стоять с открытым ртом.

– Он не любит свое имя, – объяснил Яша, пряча улыбку. – Потому, собственно, его и зовут Петровичем…

– А-а, – протянул Юра, начиная понимать. – Слушай, но если ему не нравится имя, чего ж он его не сменит?

– Ну, наверное, потому что тогда ему не на что будет жаловаться, – загадочно ответил Яша. – Ладно, я в архив, а ты вот по этой лесенке спустись до самого низу и там спроси, где Виноградов сидит. На дверях все равно ни черта не написано.

Юра последовал указаниям своего товарища и оказался в темноватом коридоре, где преобладали иные запахи, чем наверху. Там пахло дымом крепких папирос, человеческим потом, возле столовой – свежеиспеченным хлебом и жареным мясом; здесь же в спертом воздухе ощущались какие-то больничные нотки, которые смутно беспокоили Казачинского. У попавшегося навстречу коротышки с перевязанной рукой Юра спросил, где можно найти Виноградова, и, выслушав ответ, толкнул ближайшую дверь. За нею обнаружилось помещение с крошечным оконцем, почти не пропускающим свет, зато электричество здесь горело так ярко, что Казачинский от неожиданности даже зажмурился. За солидным столом буржуйского вида, которым до революции явно пользовался какой-то крупный чин, стоял узкоплечий блондин в докторском халате и изучал что-то под микроскопом, меняя резкость и рассеянно насвистывая себе под нос. Сбоку у него не хватало части зуба.

– Вы Виноградов? – спросил Юра, подходя ближе. – Меня к вам Карп… то есть Петрович послал. Ему, то есть Ивану Георг… тьфу, Григорьевичу, нужно заключение…

Тут память позорным образом забуксовала и вместо фамилии гражданина, о котором требовалось заключение, показала живописную фигу. Казачинский позеленел. Блондин в докторском халате поднял голову, и Юра увидел острое умное лицо, изборожденное преждевременными морщинами. Если бы не они, обладателю лица можно было дать лет 30, а так он тянул на все 45. В серых глазах мелькнули иронические огоньки.

– По Грацианскому, как пить дать, – сказал блондин приятным баритоном.

– Да-да, по Грацианскому! – обрадованно вскричал Юра. Наученный горьким опытом, он быстро прибавил: – Не обращайте внимания на петлицы, меня на складе надули.

– Сволочи они там, – вздохнул Виноградов и достал папиросы. – Будешь?

Казачинский хотел было отказаться, но тут ему бросилось в глаза, что в одной из банок, которые стояли на столе, частично прикрытые чем-то вроде салфетки, бултыхаются чьи-то мозги. Он отвел глаза и поспешно объявил, что не курит.

– А ты, значит, Юра? – спросил Виноградов, щурясь на собеседника сквозь дым. – Который раньше в кино работал? Меня Аркадием зовут.

– Да я не то чтобы много там работал… – промямлил Казачинский, удивленный той стремительностью, с которой о нем стало известно работающим на Петровке людям. – Слушай, а что обо мне говорят? – выпалил он.

– Кто говорит?

– Ну вообще. Все.

– Да ничего особенного, – пожал плечами Виноградов. – Опалину в группу было нужно пополнение, он его и получил. Ты первый день сегодня?

– Ага.

– Ничего, все наладится.

– Думаешь?

– Конечно. Все когда-то начинали. А насчет Грацианского, – эксперт усмехнулся, – можешь передать Ване, что он оказался прав. Сулема.

– Это что? – на всякий случай спросил Казачинский.

– Ну, яд такой. Отравили его, короче.

– Кто?

– Да жена с любовником. Обычное дело. Знаешь, смешно: они же его кремировали, а дело возбудили уже после кремации, когда мать Грацианского подала заявление.

– И как же ты узнал, что его отравили? – спросил Казачинский с внезапно пробудившимся любопытством.

– Ну, я-то узнал, – хмыкнул Виноградов, и по блеску его глаз Юра понял, что его собеседник гордится собой и, вероятно, имеет на это право. – Понимаешь, при отравлении сулемой человека обычно выворачивает наизнанку. Грацианского вырвало на матрас, потом они матрас почистили, но кое-какие следы рвоты все же остались. По ним я и установил, что его отравили.

Юра не знал, что на это можно сказать, и только почтительно таращился на доктора. Криминалистика, которая только недавно представлялась Казачинскому непроходимыми дебрями рассуждений о трупах – вещественных объектах, внезапно обрела смысл и назначение. Убийца оставляет следы; убийца совершает ошибки, и потому его возможно вычислить – и покарать. Что бы ни твердили голоса дикторов из репродукторов, газетные передовицы и излучающие дубовый оптимизм партийные выдвиженцы, Юра всегда остро ощущал, что жизнь несправедлива, беспощадна и бессмысленна. И вдруг оказалось, что справедливость существует и что смысл именно в этом – возвращать все на свои места. Жертва не должна остаться неотомщенной, убийца не должен уйти безнаказанным. И внезапно он осознал, что больше всего поразило его в этой истории.

– Слушай, – начал Казачинский нерешительно, – ты говоришь, сулема, следы, то, се… Но ты так выразился, словно Опалин все знал еще до того, как ты… ну… установил, что это именно она…

– Конечно, он все знал, – подтвердил Виноградов спокойно, – в смысле, догадался, потому что один из убийц имел доступ к сулеме. Жена Грацианского работала в лаборатории, а сулему используют, чтобы консервировать ткани…

– Ух ты, – пробормотал Юра. – То есть Опалин… он… ну, в своем деле мастер? Извини, если я глупо выразился, я тут только первый день…

– Он один из лучших в этом здании, – усмехнулся Виноградов. – Может, и лучший. Так что можешь считать, что тебе повезло.

Он залез в ящик стола и достал оттуда лист, исписанный типично врачебным иероглифическим почерком.

– Вот заключение по Грацианскому, так что Опалин может закрывать дело. – Висящий на стене телефон, который Казачинский ранее не заметил, заверещал как резаный. От неожиданности Юра дернулся и едва не снес со стола одну из банок. – А вот этого не надо. Мне еще с этим желудком работать и работать…

– Ты еще скажи – жить и жить, – проворчал Юра, поправляя злосчастную банку. Виноградов усмехнулся, подошел к аппарату и снял трубку.

– Аркадий Виноградов слушает… Да, он здесь. Хорошо. Понял…

Повесив трубку, он повернулся к Казачинскому.

– Опалин тебя требует, срочно… Поспеши, он не любит ждать.

И прежде, чем за Юрой закрылась дверь, Виноградов вернулся к столу и углубился в изучение таинственного среза под микроскопом. Лицо его поражало сосредоточенностью, брови хмурились, но тем не менее он мурлыкал себе под нос какую-то мелодию. Прислушавшись, Казачинский сообразил, что это популярная песенка «Моя лилипуточка» из недавнего фильма «Новый Гулливер».

Глава 7. Маки

Аттракционы (работают с 15 до 23 часов): «парашютная вышка» – Автоаллея, полет 1 руб., «воздушная дорога» – Аллея пионеров, Малый пруд, плата 40 коп., «параболоид чудес» – Автоаллея, плата 50 коп.

«Вся Москва», 1936

– У нас новый вызов, – сказал Опалин. Заключение по Грацианскому он даже не стал читать, а сразу же бросил его в верхний ящик стола, который запер на ключ. – Парк Горького.

От Казачинского не укрылось, что Логинов озадаченно нахмурился.

– За парк отвечает 4-е отделение милиции, – напомнил Петрович. – Что там стряслось – очередной пьяница залез на вышку и сиганул оттуда без парашюта?

35-метровая парашютная вышка, выстроенная в виде сужающейся спирали, считалась одним из главных украшений парка. В архитектурном смысле она выглядела чрезвычайно эффектно и привлекала множество посетителей, но время от времени становилась причиной происшествий вроде того, которое только что описал Логинов.

– Вышка тут ни при чем, зверски убита женщина, – буркнул Опалин. – Яша где?

– Я его в архив отослал.

– Очень хорошо, пусть там и остается. Едем! – скомандовал Опалин, поворачиваясь к двери, но она распахнулась прежде, чем он до нее дошел. На пороге стоял Яша, держа в руке блокнот.

– Я переписал всех членов семьи Тагильцева, как вы просили… Куда это вы?

– В парк Горького, – ответил Петрович. – Ты остаешься на телефоне.

– Для связи есть дежурный! – оскорбился Яша, поправляя очки. – Иван Григорьевич, я как полноправный сотрудник уголовного розыска…

– Нет, – отрубил Опалин. – Ты – остаешься.

После таких слов у Казачинского пропала бы всякая охота спорить, но Яша рассердился не на шутку. Он стал сыпать словами, возмущаться, что его не уважают, и в конце концов прозрачно намекнул на то, что пожалуется куда-то наверх, какому-то Твердовскому, что его зажимают и не дают ему возможности проявить себя.

– Ну хорошо, – сказал Опалин, которому, видно, прискучил этот бесцельный спор, – можешь ехать с нами, но предупреждаю: свалишься в обморок – Володя с тобой возиться не станет, и никто из нас не станет. Ясно?

– Ясно, – с готовностью подтвердил Яша. – Может быть, вас это уже не интересует, но я навел справки о Тагильцеве. У него две дочери, одна живет в Ленинграде, другая – здесь. Замужем за гражданином Шарковым, работает в акционерном обществе «Тепло и сила» в Милютинском переулке. Дочь, которая в Ленинграде…

– А Шарков где работает? – прервал его Опалин.

– Шарков… – Яша достал блокнот, заглянул в него, – в конторе по перевозке мебели.

– Только не говори мне, что у Махлина, – неожиданно вырвалось у Ивана. Яша поглядел на него с удивлением.

– Точно, у Махлина. А…

– Сразу надо было Шаркова колоть, – заворчал Опалин, оборачиваясь к Петровичу, – умники! От кого к нам дело Тагильцева попало, помнишь?

– От Румянцева. Ваня, он же алиби Шаркова проверил первым делом. Я материалы читал…

– Алиби, алиби, – передразнил Петровича Опалин, который, очевидно, находился не в духе, – да у Махлина отборная сволочь работает, половина с уголовным прошлым. Договорился Шарков с кем надо и избавился от тестя…

– А дочь? Думаешь, она в курсе?

– Откуда мне знать? Сначала я на нее посмотреть должен, понять, что она за человек… Тагильцева убили в мае, два месяца прошло. Возиться теперь…

Во дворе они сели в ту же машину, что и утром, и опять за рулем оказался уже знакомый Казачинскому Харулин, но теперь на сиденьях разместилось шесть человек – Опалин, Петрович, оба новичка, судмедэксперт и фотограф – и было еще теснее, чем в прошлый раз.

У главного входа в парк, который в то время располагался со стороны Крымского Вала, их ждал нервничающий молодой милиционер.

– Куда ехать-то? – спросил Харулин.

– Я покажу, – ответил милиционер и, став на подножку, принялся давать объяснения. Провожаемая удивленными взглядами посетителей машина с гулом катила по парку, мимо пролетали аттракционы, деревья, цветочные клумбы, статуи, скамейки, киоски и кафетерии. «Как же хорошо жить», – внезапно мелькнуло в голове у Казачинского. Солнце ласкало его лицо, белый купол парашюта парил рядом с вышкой – кто-то только что прыгнул оттуда. На спортивной площадке увлеченно играли в волейбол, стайка пионеров в красных галстуках шла по дорожке следом за вожатым. Все это жизнь, а между тем где-то рядом притаилась смерть – ведь вовсе не ради статуй, новых фонтанов и прогулок по Ландышевой аллее они прибыли сюда…

– Дальше пешком, – сказал милиционер через несколько минут, когда они миновали Зеленый театр и углубились в Нескучный сад. Машина остановилась, сопровождающий соскочил с подножки. Казачинский огляделся. Они находились в уголке парка, которому больше всего подошел бы полузабытый эпитет «идиллический». Впрочем, идиллия, похоже, сломалась – впереди, у кустов, маячили две фигуры милиционеров.

– Сюда, – сказал молодой милиционер, который сопровождал группу муровцев от входа. – Она здесь.

– Кто нашел тело? – спросил Опалин.

– Я. – Собеседник тяжело вздохнул. Вид у него был виноватый, и мысленно Казачинский приготовился к худшему.

…Она лежала за кустами, среди раскидистых лопухов, которые вымахали выше колена, и первое, что разглядел Юра, было светлое платье с рисунком в виде красных цветов, отдаленно напоминающих маки. Ткань заляпана бурыми пятнами крови, вместо лица – какое-то месиво, а руки…

Яша как-то сдавленно охнул, покачнулся и осел в лопухи. Судмедэксперт оглянулся на него и укоризненно покачал головой.

– Ваня!

– Нашатырь, – бросил Опалин, даже не поворачивая головы. – Потом. Сейчас мне надо знать точное время смерти. – Он повернулся к милиционеру, который их привел. – Как вы ее обнаружили? С дорожки за кустами и листьями лопухов ее совсем не видно.

– Вороны галдели, – ответил милиционер, поежившись. – Я хочу сказать, я услышал, как они тут орут, и мне это показалось странным. Я забрался сюда, ну и…

– Тело трогали?

Милиционер мотнул головой.

– Я в курсе, что на месте преступления ничего трогать нельзя. И так было понятно, что девушка мертва. – Он вздохнул и горестно прибавил: – У нас никогда не было ничего подобного…

– Никаких вещей поблизости не было? Ну там, дамской сумки, например…

– Нет.

– Карманы проверяли?

– Я… я не стал до нее дотрагиваться. Я же вам говорил…

– Володя! – крикнул Опалин. – Посмотри, нет ли в карманах документов…

– Ничего нет, – доложил судмедэксперт через минуту. – И это странно.

– Почему?

– Потому что карманы довольно большие, а не маленькие, как иногда шьют сейчас… И еще: один из карманов частично вывернут.

– Кто-то ее обыскал и все забрал?

– Скорее всего.

Пока Шаповалов осматривал труп, Опалин вместе с Петровичем изучали территорию вокруг него, а фотограф расчехлил свой аппарат и принялся устанавливать штатив.

– Да она мертва со вчерашнего дня, – недовольно сказал судмедэксперт, обращаясь главным образом к Опалину.

– А точнее?

– Не меньше двенадцати часов, но не больше суток.

– Володя, дай мне нашатырь, – попросил Петрович, поглядывая на лежащего без сознания Яшу. Шаповалов достал пузырек, протянул его Логинову и вернулся к осмотру тела.

– Задушена, – уверенно объявил судмедэксперт через некоторое время.

– Точно? – протянул Опалин.

– Ну да.

– А потом ей искромсали лицо и отрубили кисти рук?

– Угу.

– Вот тут ветки поломаны, – объявил Опалин, указывая на них. – Получается, он удавил ее на дорожке, потом затащил тело сюда и изувечил.

– Топором, скорее всего, – подал голос Шаповалов.

– Интересный человек, – буркнул Опалин, потирая подбородок. – И удавка у него при себе, и топор…

Позади послышался тихий стон. Яша пришел в себя, и Петрович помог ему сесть и прислониться спиной к стволу березы.

– Она… она…

– Сделай одолжение, не смотри в ту сторону, – сухо попросил Петрович. Он вернул пузырек с нашатырем Шаповалову и отошел к Опалину. Казачинский стоял, не зная, куда деть руки и как вообще себя вести. Ничего похожего на потрясение он не ощущал – только что-то вроде удивления, что, оказывается, человеческое тело можно так изуродовать. И еще – он почему-то ни мгновения не сомневался, что сейчас Опалин сделает или скажет что-нибудь такое, что поможет установить преступника.

– Интересный – не то слово, – рассеянно промолвил судмедэксперт в ответ на слова Опалина, разглядывая следы на шее жертвы. – Удавил ее он очень профессионально. Чувствуется большой опыт, чтоб его…

– Чем именно удавил, можешь сказать?

– Ну… это не веревка, а что-то потоньше. Он находился сзади, она его не видела. Если я прав и этот человек раньше убивал, она даже не успела закричать.

– А потом достал топор, изуродовал лицо и отрубил руки? – сердито спросил Опалин. – Кровь должна была хлестать ручьем и наверняка попала на его одежду. И что? Никто ничего не видел? Никто не обратил внимания на человека в пятнах крови? Черт знает что такое!

– Зачем вообще нужно отрубать руки? – не удержался Казачинский.

– Чтобы нельзя было снять отпечатки пальцев, – ответил Петрович. – А лицо изувечили, чтобы жертву нельзя было опознать. И документы из кармана вытащили… Все сходится.

– А еще она лежит тут со вчерашнего дня, – в сердцах добавил Опалин. – Убийца, само собой, давно скрылся, свидетелей днем с огнем не сыщешь…

– Почему со вчерашнего дня? – слабо подал голос Яша. – Это странно…

– Что в этом странного? – вскинулся Шаповалов, учуяв покушение на свой авторитет. – Ее убили не сегодня, я могу легко это доказать, все подробности напишу в отчете…

– Нет, нет, вы не понимаете, – забормотал Яша, – Ромен Роллан… он же сейчас находится в Советском Союзе! Как раз вчера он был в парке Горького! Приходил сюда… в газетах сообщали… осматривал тут все…

Ответом ему было напряженное молчание. Было только слышно, как ветер раскачивает ветви деревьев да где-то на реке гудит, проходя, баржа или теплоход.

– Дополнительную охрану вчера выставляли? – наконец спросил Опалин больным голосом у милиционера.

Не сводя с говорящего глаз, тот кивнул.

– А посетители? Что с ними?

– Ну нельзя же совсем без посетителей… – пробормотал милиционер и угас. – Пускали, конечно… Сначала хотели закрыть парк, но подумали, что гостю покажется странным… Как же так – такой объект, и никого нет…

И вот, не угодно ли, аккурат в день визита известного французского писателя в парк Горького там убивают женщину. Казачинский видел, что Опалин очень хочет сказать что-то резкое, но сдерживается – из последних сил.

– Когда нашли тело, видели возле него какие-нибудь следы? – спросил Иван.

– Нет.

– Нет – вы уверены, что их не было, или нет – вы не приглядывались?

– Я забыл, – признался милиционер, краснея.

– Ну а теперь, конечно, тут все уже затоптали ваши коллеги, которые подходили посмотреть на труп, – усмехнулся Петрович.

– Ночью был дождь, – не удержался Казачинский. – Думаете, если бы они тут не ходили, следы убийцы бы сохранились?

Милиционер, нашедший тело, посмотрел на него с благодарностью.

– Ладно, – буркнул Опалин, морщась. – Что у нас в сухом остатке? Женщина убита в парке Горького, тело обнаружено минимум через 12 часов, рук нет, лицо изуродовано. Возможно, преступница, убийца – профессионал с крепкими нервами: не побоялся напасть в таком месте да еще сумел уйти. – Он недовольно покачал головой. – Володя, ты не в курсе, доктор Бергман сейчас в отпуске или как?

– Ты мне не доверяешь? – мрачно спросил Шаповалов. Он дернул шеей, затем поправил очки. Все веселье судмедэксперта куда-то улетучилось, и Казачинский невольно подумал, что тот, должно быть, очень самолюбивый человек.

– Я тебе доверяю, – спокойно ответил Опалин, – но мне надо, чтобы он осмотрел труп – то, что от него осталось, – и сказал, чем покойная занималась при жизни. Это нам здорово облегчит ее поиски… Сам понимаешь, тут вряд ли можно рассчитывать на то, что родственники обратятся в милицию с заявлением о пропаже. Хотя этого тоже нельзя исключать…

– Ваня, нам понадобятся еще люди, – вмешался Петрович. – Придется опрашивать персонал парка и тех, кто дежурил вчера. У нее довольно заметное платье, может быть, кто-то его запомнил…

– Да, этим тоже придется заняться, – хмуро ответил Опалин. – О, а вот и Саша…

Казачинскому стало интересно, кого он назвал Сашей, но им оказался уже знакомый Юре следователь Соколов. Сейчас он выглядел куда приличнее, чем утром, и, приблизившись, обменялся с Опалиным крепким рукопожатием.

– Я тут пообщался с комендантом парка, – сообщил Соколов, причмокнув так, словно его беспокоил больной зуб. – Он рвет и мечет. Уже звонил наверх и требовал бросить на дело следователя по важнейшим делам. Их и так было двое, а теперь один остался и работой завален по уши… Что это вообще такое, по-твоему? – Он кивком головы указал на труп.