Читать книгу: «Когда ошибается киллер», страница 5

А то!

– Кому дашь главную роль? – зазвучало со всех сторон. С надеждой и ревностью.

Смольков повел взглядом по лицам, будто только сейчас озаботился выбором претендента. Даже сидя в сторонке на лавочке, я улавливала напряжение, исходящее от спин артистов.

– Евгения! – гаркнул грозно. Я вздрогнула и вскочила. На меня оглянулись все, с испугом, с недоумением. – Что у тебя с рукой?

А, это… А мы то думали… Народ с облегчением захихикал.

– Трещина, гипс, дней через десять снимут, Иннокентий Романович.

– Ну-ну… На гастроли ты вряд ли сгодишься…

– Конкретно не сгожусь, инвалид по двум показателям.

– Ну ладно, без дела не останешься. А насчет главной роли – подумаю. – Это уже к другим, как обычно, без переходов. – Если больше вопросов нет, прощаемся. Завтра в шесть будем читать сценарий.

– Ты, Романыч, погоди прощаться, как же это у тебя выходит? – подала голос Анна Михайловна. Теперь, когда кольцо вокруг главного вдохновителя и выразителя чаяний масс народных поредело, я смогла ее разглядеть. Лоб нахмуренный, озабоченный. Стоящая радом со свекровью Ирочка сверкала свекольным наливом, признаком горьких слез. – Меня взяли, а занозу мою оставили? Ты прекрасно знаешь, Романыч: я здесь лишь ради нее. Для сына жену берегу, чтобы не извертелась. Или я остаюсь при театре, или ее в сериал протежируй. В массовке много дурочек толкается, одной больше, одной меньше, никто не заметит.

При последних словах, несчастная, но чрезвычайно честолюбивая «заноза» разревелась еще сильнее. Смольков подошел к поневоле сплоченной парочке, мы с Юлей прислушиваться не стали. Еще раз поздравили Настеньку, одна она, без группы поддержки. Юля с девушкой договорилась, завтра заедет за ней в общежитие на пламенном «Феррари». Так и надо, пусть держатся вместе, а я отойду в сторонку.

Глава 10. Я кожей угрозу чувствую, а вникать глубоко боюсь

И стала Юлия постепенно от меня удаляться. Сначала еще звонила, забегала поздними вечерами, о новых коллегах, о порядках на съемках рассказывала. Иной раз совета спрашивала. Зачем ей мои советы? Ты птичка полета высокого, порхай, звени. Но, видно, на новом месте Алина Ланская пришлась не ко двору, в компании ее не приглашали, над внешностью насмехались.

Но именно эта внешность – с кривым приплюснутым носом – находка для сценариста и режиссера Жиркова. Как будто для Ланской, нарочно, историю сочинял.

Подруга подписала контракт: сначала будет сниматься в обезображенном виде, обыграет сцены в колонии. Потом ляжет на ринопластику за счет заведения – неожиданно, но приятно! – и красавицей несравненной предстанет пред зрителем: неуправляемая вертихвостка до осуждения, и умудренная жизненным опытом, прославленная певица после освобождения. Оптимистическая трагедия на новый лад, этим публику и порадует. Серий пятьдесят просыплются с экранов страны горохом.

И на личном фронте у Юлии убедительная победа. Альберт Леонидович, брюнетистый интеллектуальный самец, позвонил ей вскоре, напомнил о возврате пятидесяти процентов от уплаченной суммы в связи с неудавшейся операцией. Спрашивал, на какой счет перевести. Юля головку вскинула, плечики расправила и чарующей диснеевской походкой в лечебницу заявилась, столь насущный вопрос прояснять.

Превратился с тех пор ведущий хирург частной клиники в эпицентр ее вселенной. Влюбилась девушка истово, с безоглядной самоотдачей. В том смысле, пока лето стояло, на природе ему отдавалась. А жеребчик породистый, интенсивный, свое природное предназначение оправдывал. Некстати супруга законная стеной не сдвигаемой оказалась. Но любовница не отчаивается: «Самое главное, что мы счастливы», – говорит. А как живут дети в семье, где ложь и холодная терпимость? Этот вопрос ей на ум не приходит.

Все у Юли в мечтах красиво и романтично: и браслетик с рубинами удалось сохранить, а к Новому году супруг поднимет красотку на руки, чрез высокий порог перенесет. И приедут гости знаменитые, с днем бракосочетания поздравлять…

Но до поры до времени, пока звездящие и звезданутые чужака отторгают, нуждается непрославленная актриса в поддержке дружеской, искренней.

А Высшие уверяют: за мной кармический долг. Не за ней, за мной, почему-то. Я обязана у подруги вычистить биополе, в новой кармической фазе заблудшую поддержать, на путь безгрешный направить. Связаны наши пути, оказывается, и зависит Юлия от меня, словно дочь больная от матери.

Пренебрегу полученным откровением, откажусь от душевного участия в совсем не чужой судьбе – беда случится. Обеих беда ударит, двумя коваными крылами тяжелого коромысла. В подробности Небесные Учителя не вдаются, берегут мои скудные нервы. Да и прав таких не имеют, экстрасенсикам-недоучкам будущее открывать.

Я и сама понимаю: надвигается что-то черное, неуправляемое, неотвратное… Всей кожей угрозу чувствую, а вникать глубоко боюсь. Юля будет там, осенью, рядом… Юля зверю откроет клетку, она его и натравит… Ждать некогда, надо действовать! Переиначу характер своенравной подруги до осени – удержу кровожадного монстра…

Потому я долгими вечерами Юлию принимала, поила какао с чаем, разговоры душеспасительные вела. Но с задачей так и не справилась. Не оставила Юля Альберта, как Высшие требовали, не сумела я вправить Карменсите мозги. А кто бы сумел? Меня принялась обвинять в завистливости, в несовременности, в комплексе курицы-наседки.

Самовлюбленная жадность Сланцевой вызывала во мне отторжение, через которое становилось все труднее переступать. К концу лета искренность наших отношений растаяла, лишь видимость и осталась. Однажды Юля пропала, без ссоры, без выяснения отношений, и больше мы не созванивались.

Да и ревность (точнее, разумную предосторожность) не сбросишь со счета. Вдруг внезапно Саша вернется? Зачем мне подруга, хватающая каждый причинный выступ, как последнюю точку опоры? Ушла – и Бог с нею, биополе можно почистить на расстоянии, если Учитель требует.

Это я забежала вперед, объяснила происходящее. А в понедельник Смольков собирал нас вечером в шесть, на вычитку новой пьесы.

Зрительный зал был занят – крутили «Матрицу-2». Нас пустили в кабинет администратора с двумя большими столами, установленными буквой Т. Артисты расселись группами, поближе кто с кем сдружился. Стул рядом со мной оказался пустым. Неловко вдруг сделалось, одиноко. И Юля отчалила в прекрасное многосерийное будущее, и Анна Михайловна с Ирочкой. А я привязалась к каждой. Опустела наша гримерка. Займут ее новые люди, придется к ним привыкать. А я человек неконтактный, запросто привыкать не умею.

– Сегодня у нас особенный день, – торжественно произнес режиссер. Окинул труппу вдохновенным взором, раскрыл лохматую распечатку. – Начинаем работать над новой…

Вдруг резко дернулась дверь, ворвалась раскрасневшаяся Иринка. Глянула вправо-влево, заметила рядом со мной свободное место, втиснулась и замерла, ни ссылок, ни комментариев. Вслед за снохой степенно вплыла свекровь.

– Принимай нас назад, Романыч. Где роились, там и сгодились.

И тоже губки поджала, пристроилась в уголке.

– Что случилось, Анна Михайловна? – встревожился Иннокентий. – Я четко насчет Ирины акценты расставил. Договора подписаны, под Анну Оскомину афиши печатают, сценарии пишут…

– Гастроли отработаю, Романыч, ты меня знаешь, не подведу. А бумажки с договорами пускай Жирков куда хочет себе засунет. Ноги моей больше не будет в его борделе! И Ирку не отпущу! Вернется сын, сам пускай разбирается.

– Зато Юлиан меня запомнил, – пробормотала Ирочка. В любознательной тишине, откровение прозвучало громче, чем недотепа рассчитывала.

– Красотуля-то наша пользуется спросом, связи раздвигает, – съехидничали сзади. И недобренько, в несколько голосов похихикали.

Иннокентий с Василием Петровичем обменялись красноречивыми взглядами. Подводят самодеятельные артисты, игнорируют деловую этику, не выполняют принятых обязательств. А впрочем, в конкретном случае Жирков и сам виноват. Вряд ли ему взбрендит в голову конфликт раздувать, требовать с женщин неустойку. Должно быть, сам рад-радехонек избавиться от противоречивой пары – одной нравится, другой не нравится…

– Валетова, Глухарь, Перевалова – завтра в девять на пробы, – решительно выбрал Смольков самых крупных женщин из труппы. – Представим подходящих кандидатов, инцидент будем сглаживать. Есть возражения?

Самоотводов не последовало, тройная сцена нечаянной радости, ахи-охи-восторги. Сухопарая Лара Ковряжкина заела в досаде губы – ее не блеснувший талант оказался опять невостребованным.

– С вас хороший коньячок, девочки, – пошутил режиссер и направился в коридор, конфликт по телефону утрясать.

– Три коньяка, Романыч, – крикнули вслед «девчонки», каждой за сорок. – Тебе, Анне и Ирке-простодырке! По три бутылки каждому! Проставляемся за попытку!

Голоса не сразу умолкли, и страсти не желали утихать, но сценарий мы все-таки выслушали. В отсутствии яркой Алины, которую, как я и думала, заменить оказалось не кем, Василий Петрович применил популярный в последнее время прием: вместо одной главной героини, выпускал на сцену компанию из четырех подруг. Пусть каждая блеснёт, чем Бог послал.

Идея пьесы такая: четыре молоденькие мошенницы, ловко обводившие вокруг пальца простоватых наших сограждан, в колонии подружились, образовали семью. Жить семьей, на сленге женской тюрьмы означает держаться вместе, делить друг с другом посылки. Интимные отношения вовсе не обязательны, но могут иметь место, понимаете сами.

Подруги у Василия Петровича получились веселые. В противовес «Убивицам», первый акт «Далеко ли, близко ли» задуман почти в комедийном жанре. Посмеются зрители от души. И над собой, простотой неотесанной, МММ-мами ученой-недоученной, и над девчонками, чьи бесшабашные выходки на свободе часто заканчивались прыжком в последний вагон далеко идущего поезда. Без копейки в кармане, без видов на будущее.

Предполагалось, подруги-сорвиголова покуролесят в колонии, разгонят тоску-печаль. Не знаю, насколько это правдоподобно. Скорее – немыслимо. Но искусство, как объяснил нам Штуцер, вовсе и не обязано тупо отображать действительность. Искусство – это преломление действительности через призму замыслов автора.

Второй и третий акты поразили и расстроили нас всех. Комедия сменилась трагедий. Одна из подруг повесилась, узнав, что любовник на воле украл все ее накопления и с молодой женой укатил на Канары. Вторая изувечилась на лесоповале. Третья, на том же лесоповале, убила надзирательницу и сумела бежать. Четвертая приняла вину на себя, ее расстреляли.

Как раз в этом месте, в ответ на выкрики труппы, что смертная казнь в России отменена с девяносто седьмого года, Штуцер выдал нам тезисы об авторской точке зрения, преломляющей действительность до неузнаваемости. Или до более выпуклой узнаваемости, так с его слов получилось. Нагнал жути и сидит, посмеивается:

– Кого расстреливать будем?

«Только не меня», – мелькнуло в голове.

– Евгения, я думаю ты справишься. Никто, кроме тебя, так трогательно не сыграет ожидание материнства, – решительно заявил Смольков и толкнул распечатку с ролью в мою сторону.

Ухватила, куда деваться. Мошенница на доверии Татьяна попадает в колонию на пятом месяце, других залетных в труппе не оказалось.

Постепенно все разобрали листочки, где побольше текста, где поменьше, даже Лариса Ковряжкина получила возможность пару раз высказаться со сцены. Анну Михайловну вновь выдвинули в старшие. Ирина, в наказание за инициативу, будет молча изображать серый фон.

А в качестве палача никто выступать не хотел. Уперлись парни – и точка. «Не будем, – говорят, – целиться в женщину, да еще и в беременную, даже деревянным пистолетом. Ты, Петрович, подумай, может завтра к утру что-то дельное выдашь».

Но Штуцеру проще не хотелось. Мечтал он публику в очередной раз встряхнуть, слезу из нашего циничного современника выбить. Обычно, самодельный сценарист критику вдумчиво воспринимал, легко шел на исправления. А сегодня уперся.

– Что особенного в этой роли? – аргументировал. – Выйти из правой кулисы на пять секунд, поднять руку, нажать на курок. Артист должен все уметь: и умирать на сцене, и убивать. И Авеля играть, и Каина. Классика.

– Ты, Петрович, нам классикой мозги не затуманивай, до Шекспира не дотянуться, ни нам, ни тебе, – высказался Степан, тридцатилетний парень с соломенной шапкой волос и голубым ясным взглядом, самый авторитетный из мужского состава. – Не исправишь сценарий – сам будешь стрелять.

– И выстрелю! – заартачился Штуцер. И указательный палец выбросил в мою сторону: – Бах! Бах!

Я вздрогнула и побледнела. Всем сделалось неприятно, женщины зашумели. А сценарист откинул назад обросшую челку, усмехнулся глумливо, довольный. И сразу стало заметно, что сегодня опять подшофе.

Режиссер не принимал участия в споре, задумчиво переводил взгляд с одного лица на другое. Искал иной вариант концовки спектакля, не менее трагичный и эффектный.

– Оставим вопрос до завтра, – сказал примирительным тоном.

– Утро вечера мудренее, – подтвердила баба Люба, и многие закивали.

И никто не задал вопрос: а хочется мне быть расстрелянной?

А я над этим ответом промучилась целую ночь. И так, и эдак перечитывала сценарий, над линией Тани думала. Чернота проливалась в окна, и чем больше кругов наматывала востроносая стрелка будильника, тем хуже мне становилось. Нервы съехали с тормозов, беспричинный, панический страх поднимался из темных глубин. Выпила валерьянки, наполнила горячей водой пластмассовые бутылки, уложила с собой в постель. И долго читала «Богородицу», умоляла защитницу материнства пожалеть моего ребенка.

Тяжелый провал, нервозный… Я выхожу на сцену, навстречу пьяному Штуцеру… Палач поднимает медленно сверкающий пистолет, наслаждается непритворным испугом в затихшем зале… Вороной, настоящий, заряженный!.. Деревянный потерян! Он был, на столе лежал, за кулисой!.. Я оглядываюсь… Во тьме дрожит в конце коридора худой силуэт Убийцы… Дуло целится мне в лицо!.. Два выстрела грохнули разом!

Я дернулась и проснулась. Надрывно стучало сердце, тоскливо заныл живот. Спокойно, малыш, спокойно. Твоя мама тебя защитит, она приняла решение. Я знаю, кто мне дороже и чем можно легко пожертвовать.

Глава 11. Цинично, практично и современно

Со вторника, творческий тандем приступил к репетициям новой постановки. На осмысление творческой задачи, на глубокое проникновение в каждый образ, на умение согласованно, искренне донести до зрителя задумки автора и тонкости человеческих характеров, труппе давалось три месяца будней. Это очень и очень мало.

По выходным предстояли поездки. Забегая вперед, скажу: с гастролями самодеятельные артисты справились – и денег подзаработали, и впечатлений поднабрались. В понедельники хохот в гримерках не утихал, вспоминали и то, и это. И дружно ругали администратора – грубую и зазнаистую Агнессу Строцкую. Я кататься по Подмосковью не рискнула, роль Зинаиды в «Убивицах» досталась другой.

Как обычно, в меру пьяный Штуцер в который раз удивил нас высоким профессионализмом и знанием коллектива. Повесил на стену расписание репетиций на июль месяц, и труппа с графиком согласилась. Учел всевозможные факторы: график работы каждого, время поездки до ДК, наличие не работающих членов семьи, способных сидеть с детьми, покуда мама и папа в свое удовольствие лицедействуют. Разбил команду на группы, меняющие состав по мере отработки отдельных сцен. Каждый обязан репетировать в определенные часы, от и до. Каждому на смену приходят другие, не менее занятые товарищи. Артисты работают два-четыре часа в день, в зависимости от объема и сложности роли. Романыч с Петровичем руководят с полудня до девяти вечера. Жестко, конкретно. Ни заболеть нельзя, ни ваньку на сцене свалять – нарушение почасового графика отразится на всем коллективе.

Во вторник, подружки-мошенницы обязаны были предстать пред ясные очи тандема как раз в двенадцать часов. С просмотра нашей компании начинался трехмесячный марафон. С утра я твердо решила отказаться от роли Татьяны, но не знала, как подойти с самоотводом к Смолькову. Раскричится суровый, обидится. Едва отношения стали налаживаться – такая неблагодарность с моей стороны.

В театр приехала пораньше. Хотела со Штуцером встретиться, он мужчина душевный, поймет и простит. Но Толстый и Тонкий (еще одно милое прозвище наших руководителей, произносимое шепотом) удалились в кабинет администратора, выяснять, когда и в каких помещениях позволят нам репетировать. Не сможем мы зрительный зал безвылазно занимать, там фильмы идут, концерты

В гримерке грустная Ира зашивала по шву футболку.

– Привет! А что ты так рано? Тебе вроде бы к четырем?

– Репетировать к четырем, а за ходом репетиций следить может каждый. Романыч с Петровичем только за.

– И зачем тебе это надо?

– Как зачем? – Девушка удивленно подняла фиалковые глаза, сегодня в них не было легкомыслия. – Простая ты очень, Евгения. Бороться тебе не приходится, все легко тебе достается. – Из голоса исчезла теплота, на смену пришло обвинение и отчужденность.

Н-да… Похоже, за глупым упреком скрывается что-то конкретное. Новый «факт моей биографии», придуманный кем-то завистливым. Купировать новую сплетню необходимо в зародыше, почему я должна миндальничать?

Бросила сумку, уселась на стул, и в фиалковые гляделки с напором жестким уставилась:

– Ирина, ты обо мне ничего не знаешь. Какое право имеешь придумывать ерунду?

– Вывод сделать не трудно, – пошла в наступление девушка, – не успела прийти – и сразу на главную роль! А я здесь полгода маюсь… – Хорошенький ротик дрожал, по щекам заструились слезы. И опять ее стало жалко. А с другой стороны, сама опустила счастливый случай. От мужа гулять негоже, какая свекровь потерпит?

– Да знаю я, что ты думаешь. – Ирина скривилась в досаде, перекусила зубами нитку. – Ты как мама моя деревенская, о семейных ценностях кудахчешь.

– Не помню такого случая.

– А о нем вспоминать не надо, этот случай у тебя на лбу написан. «Я – жена мужу верная!» – плакат в три аршина.

– Предположим, есть такой плакат. Он что, тебя задевает?

– Бьет по лицу! Олег перед отъездом четко объяснил: хочу, чтобы ты пробилась в актрисы, и не важно, какую цену придется нам заплатить. Если хочешь стать звездой – поработай-ка …! Мой муж – человек практичный, постельный вариант не исключает. И вдогонку добавил: не прорвусь на ТВ – полечу назад в свою Осиновку, впереди самолета руками буду махать. Длинноногих девчонок в столице немерено, другую себе найдет, сразу из театрального. Бзик у него такой – хочет своей бабой с экрана любоваться, бахвалиться перед друзьями.

Вот так история. Цинично, практично и современно. Интересно, тактика Олега типична в актерской среде?

– А что же он с Анной Михайловной планами не поделился? Она тебя выставит из квартиры, придется по частным побираться.

– Меня? Из квартиры? – Ирина аж засмеялась. Перепады ее настроений сегодня сбивали с толку. – Это она-то? Меня!

– А что удивительного? У Олега мама серьезная, баловства не потерпит.

– Очень много ты знаешь, Евгения! На что угодно глаза закроет! Здесь пальцы веером гнет, а дома травушкой стелется, – доверительно зашептала девушка: в соседней гримерке скрипнула дверь, послышались голоса.

История принимала неожиданный оборот.

– Да ну? – возразила я недоверчиво, подстегивая болтушку к новым откровениям. Уж очень хотелось услышать, чем Ирочка объясняет столь странную метаморфозу?

– Пятикомнатная в центре принадлежит Олегу, ему одному, понимаешь? Он меня прописал, как жену. И я, как прописанная жена, имею право в квартире оставаться, пока благоверный не выставит в случае развода. Только я не спущу мерзавцу, в тот же день подам на обмен. Часть жилплощади отсужу или получу свою долю в денежном эквиваленте.

– С Жилищным кодексом я знакома, там теперь новые правила. Право собственника превыше интересов второго супруга и даже детей. Ничего ты не получишь, если Олег добровольно не вздумает поделиться. Рога мужчину щедрее не делают.

– Фи, как я напугалась! Умные бабы в Москве с мужика на мужика скачут, только брюлики бренчат, не один закон обошли. У тебя та же ситуация. – И хитренько подмигнула.

У меня?? Чтоб я с Сашей судиться? Разрушать единственное жилье, которое он от погибших отца с матерью получил? Уеду тем же днем, как стану не нужна. Тьфу-тьфу-тьфу, никогда не уеду! Наша любовь не лопнет как радужный мыльный пузырь!

– А у Анны Михайловны, – изливала душу болтушка, не замечая моей нарастающей антипатии, – однокомнатная в Немчиновке. Почувствуй разницу. Она в ободранной хрущевке четверть века домочадцам кровь сосала. Муж не выдержал, убежал, дочь выросла и смылась заграницу. Сын стал хорошо зарабатывать – отдельные хоромы себе построил, свободно зажил, как хочется. А когда в Канаду собрался, решил помириться с мамой. Попросил помочь молодой жене в Москве освоиться, в театральный институт поступить. И конвертик тугой оставил, чтобы ректору подарила.

– Даже взятка не помогла? – мой голос выдал невольное разочарование.

– Да не было никакой взятки! – с жаром пожаловалась Ирина. – Посмотри на ее шмотки, на бриллианты! Пришла к нам нищая, уедет королевой. Олег шлет большие доллары из-за бугра, чтоб оплачивали репетиторов. Она все себе загребает, пристроила меня в занюханную самодеятельность. Надеется, шанс подвернется, бесплатно протолкнет сноху на телевидение. И сыну угодит, и карманы набьет.

– Но шанс уже опущен… По твоей вине.

– По моей?! И ей все поверили! – возмущенно взвилась девчонка, фиалковые глаза блеснули злым огоньком. – Ты слышала, что сказала: «Сын приедет, сам разбирается». А Олегу не пишет, не звонит. Знает: сама сплоховала, не вовремя сунулась. Юлиану свидетели не нужны, у него Агнесса ревнивая, попросил нас отчалить с миром. Я на себя вину приняла, в давалках теперь хожу, а она оскорбленное достоинство корчит. Олегу ее достоинство до фени. Приедет весной – все ему расскажу.

И Ирина с усиленным рвением принялась за дыру в колготках.

– Сегодня опять перевод за меня получила, по бутикам отправилась, – процедила с нескрываемой ненавистью.

Я сидела в растрепанных чувствах. Конкретные, уверенные представления о поневоле сплоченной парочке рассыпались как карточный домик. И собрать его было уже невозможно.

Девушка подтолкнула в мою сторону кулек с трюфелями. Я машинально развернула обертку, положила конфетку в рот. Воевать с невезучим созданием уже не хотелось.

– А зачем ты пришла до двенадцати? Я так и не поняла. О моей простоте не начинай, ладно?

Ирина вздохнула:

– Штуцер предложил четырех актрис на главные роли. Но никто не утвержден окончательно и дублирующий состав не набран.

– Запасной состав? Как в хоккее?

– Конечно. Запасные артисты, которые знают назубок чужие роли и все требования режиссера, крайне необходимы. Сама посуди. У Анжелы, – начала перечислять Ирина основной квартет, – женихи за границей. Дождется вызова, вмиг все бросит и свалит.

– Жених?

– Женихи. Ой простая же ты, Евгения… Чтобы добиться вызова одного богатенького Буратино, немца, француза или американца, надо писать сразу многим, на их языках. Анжела на переводчиков работает. Между делом, ломится на телеэкран.

Смотри как интересно!

– А у Даны ребенок до года. Бабушка нянчится, но и она человек, в любой момент может заболеть. Замена Данке будет необходима. Славка Рудюк вечно мотается по командировкам, на нее серьезно рассчитывать не приходится. Но танцует классно, поэтому Штуцер ее выдвигает. Ну и ты… Сама понимаешь.

– Ты хочешь выучить все роли, чтоб в нужный момент дублировать любую из нас?

– Да нет, так не делается. – Ира опять откусила нитку. Надо бы ей сказать, что от дурной привычки на резцах образуются противные желтые выемки.

– К двенадцати приду не я одна. Всегда есть несколько человек, мало задействованных в эпизодах, зритель их в упор не замечает. Таким людям можно поручить вторую роль. Быстренько переоденутся, перегримируются – и снова на сцену. Мы сядем тихонько в зале, будем думать, вникать, прикидывать, кому какой образ по плечу. И Штуцер со Смольковым подумают и что-то непременно нам предложат. Не вечно будет Жирков бояться своей кобылицы. Однажды придет на спектакль и опять увидит меня…

Последние слова прозвучали с такой убедительной, с такой наивной надеждой, что сердце мое заныло. Когда Иннокентий кидал через стол роль Татьяны совсем посторонней дамочке, он как будто бы позабыл, скольким пылким, самоотверженным мечтательницам эта дамочка переходит дорогу.