Курск-43. Как готовилась битва «титанов». Книга 1

В «Сборнике документов Верховного Главнокомандования за период Великой Отечественной войны» были собраны материалы двух уровней Ставки ВГК (директивы, распоряжения, записи переговоров) и фронтов (приказы, распоряжения указания), которые были выстроены в строго хронологической последовательности. Документы о событиях под Курском были опубликованы в третьем выпуске^[93]. Это был важный шаг, который мог бы заметно повысить уровень знаний ученых и положительно повлиять на качество их исследований. Однако первые книги начали печататься в тот момент, когда стрелка барометра общественно-политической жизни страны отошла от значения «оттепель» и четко указывала на «заморозки». Потребность государства в глубоких научных исторических трудах отпала. И тем не менее, например, вышедший в 1969 г. третий том этого издания, посвященный в том числе и Курской битве, сыграет свою положительную роль, так как собранные в нём материалы ровно через 30 лет войдут в тематический сборник серии издательства «ТЕРРА» – «Русский архив. Великая Отечественная война», который станет основой для разработки истории Курской битвы уже российскими исследователями.

Попытка улучшить шеститомник была предпринята ещё раз, после смены руководства страны, но уже не путем переписывания всех томов, а подготовкой нового сокращенного издания. Идея была реализована быстро. В 1965 г. вышла книга «Великая Отечественная война Советского Союза 1941–1945. Краткая история»^[94]. Хотя руководитель редакции генерал-майор М. М. Миносян и утверждал, что благодаря привлечению широкой базы новых источников исследование является самостоятельным трудом, с этим было трудно согласиться. Во-первых, оно готовилось на базе шеститомника (авторы это не скрывали)^[95] и, по существу, явилось его сокращенным вариантом. Во-вторых, авторский коллектив изначально имел основную задачу – исправить выявившиеся в ходе обсуждения недочёты и ошибки, в том числе и о Курской битве, упомянутые мною выше. По мнению руководства страны, исследование удалось. Через два года его вновь переиздали большим, даже по меркам СССР, тиражом в 150 000 экземпляров.

В действительности же книга оказалась довольно противоречивой. Хотя из неё убрали отголоски культа личности Хрущёва и исправили отдельные ошибки, она оказалась выхолощенной, исчезли даже признаки анализа острых вопросов. Вместе с тем её текст вобрал в себя ряд оценок отдельных важных моментов войны, которые в середине 1960-х гг. ещё не обрели твёрдой документальной основы и находились в стадии обсуждения. Так, например, в ней без должного анализа архивных источников утверждалось, что командование Воронежского фронта якобы допустило ошибку при прогнозировании направления главного удара ГА «Юг» и распределении сил фронта на обоянском направлении^[96]. По мнению авторского коллектива, это якобы и явилось главной причиной более глубокого вклинивания врага в нашу оборону на юге Курского выступа, чем на севере. Оно основывалось на формальной оценке плотности сил и средств в полосе 40, 6 гв. и 7 гв. армий, а также мнении К. К. Рокоссовского, не раз высказывавшего его в частных беседах и при встречах с офицерами ряда академий.

В то же время следует отметить положительную особенность этой работы. Она стала первой и единственной книгой в СССР, где было приведено хотя и краткое, но максимально приближенное к реальной действительности описание сути контрудара войск Воронежского фронта 12 июля 1943 г. В ней также была приведена и почти точная цифра бронетехники, принявшей участие в боях под Прохоровкой в этот день, которая впервые была опубликована в 8-м томе Исторической Советской энциклопедии, вышедшем в 1965 г.^[97]. Вот этот абзац из главы «Враг не прошёл»: «Оценив обстановку, представитель Ставки маршал А. М. Василевский и командование Воронежского фронта приняли решение нанести мощный контрудар. Для этого привлекались прибывавшая 5-я гв. танковая армия генерала П. А. Ротмистрова и 5-я гв. армия генерала А. С. Жадова, а также часть сил 40-й армии, 1-я танковая, 6-я гв. и часть сил 69-й и 7-й гв. армий. 12 июля наши войска перешли в наступление. Борьба разгорелась на всем фронте. С обеих сторон в ней участвовала огромная масса танков. Особенно тяжёлые бои вели войска 5-й гв. общевойсковой и 5-й гв. танковой армий в районе Прохоровки. Они натолкнулись на исключительно упорное сопротивление частей 2-го танкового корпуса СС, которые непрерывно контратаковали. Здесь произошло крупное танковое сражение. В общей сложности в нем участвовало свыше 1100 танков и самоходных орудий. Ожесточенная схватка длилась до позднего вечера… Обе стороны понесли большие потери»^[98].

Эта работа отличалась относительно сбалансированным подходом к изложению материала. Однако в ней по-иному, чем прежде, трактовались отдельные острые моменты, в том числе и Прохоровское сражение. Из-за этого она была негативно воспринята сторонниками устоявшихся взглядов на войну, которые по-прежнему имели большое влияние и авторитет. Уже в 1970 г. был выпущен её «отлакированный» вариант, в котором вновь красовалась и «ротмистровская» цифра: 1200 танков.

Источником, существенно расширявшим представление общества и исследователей о событиях на Огненной дуге, стала мемуарная литература, которая в это время начала быстро развиваться. В первую очередь следует упомянуть сборники воспоминаний участников битвы, публиковавшиеся с 1959 г. в областных издательствах. Наиболее интересной и познавательной в этом ряду стала книга «В огне Курской битвы. Из воспоминаний участников боёв», выпущенная к 20-летию победы в битве на Огненной дуге. Наряду с мемуарами известных военачальников в неё вошли и воспоминания офицеров тактического уровня, в которых живым, понятным для широкого круга читателей языком шёл порой очень откровенный рассказ о тяжёлом ратном труде, подвигах и утратах. Так, например, бывший начальник разведотдела 13A подполковник В. М. Дорошенко довольно подробно рассказал о фактах успешной работы советской тактической разведки перед битвой. В издании также были помещены воспоминания Героя Советского Союза Н. В. Будылина. Его рассказ, наполненный трагическими эпизодами об участии 6 гв. сд 13A в неудачном контрударе 6 июля 1943 г., не только не оставлял равнодушным обычного читателя, но и давал ценный материал для исследователей. Вместе с тем авторы – составители сборника не смогли соблюсти чувство меры. В книге по нескольку раз повторялись «панегирики» сражению под Прохоровкой. Оно называлось «небывалым по масштабу», «крупнейшим в истории Второй мировой войны» и обязательно «в нём участвовало более 1500 танков и самоходных артустановок»^[99].

Одной из характерных особенностей всей мемуарной литературы о Курской битве, вышедшей во второй период, как и прежде, оставался перекос в большем освещении событий в её южной части Курского выступа, чем на севере. Тон задавал высший и старший командный состав Воронежского фронта. За эти четырнадцать лет о своём участии в боях написали: его начальник штаба (С. П. Иванов), почти все командующие общевойсковыми, танковыми и воздушной армиями (И. М. Чистяков. М. С. Шумилов, В. Д. Крючёнкин, А. С. Жадов, К. С. Москаленко^[100], М. Е. Катуков, П. А. Ротмистров и С. А. Красовский)^[101], кроме генерала Н. Е. Чибисова (38A), командиры трёх крупных подвижных соединений (А. Л. Гетман, А. В. Егоров, С. М. Кривошеин), ряд командиров дивизий, офицеров армейских управлений и дивизионных штабов (И. К. Морозов, Д. Г. Макаренко, И. А. Докукин, Н. Д. Себешко) и даже ряд командиров полков и дивизионов (Г. А. Середа, А. Р. Губаревич, Н. Е. Плысюк, М. И. Кирдянов, С. И. Чернышов)^[102]. Кроме того, значительный пласт воспоминаний оставили офицеры, занимавшиеся в войсках партийно-политической работой. Хотя их книги, как правило, были на порядок менее информативны и достоверны, чем строевых и штабных командиров.

Попутно отмечу, что ещё несколько крупных военачальников, участвовавших в сражениях Воронежского фронта, хотя и прожили долгую жизнь, но из-за опалы, в которую попали именно в 1960-е гг., не смогли опубликовать свои мемуары. Хотя они, бесспорно, могли внести важный вклад в историографию битвы. В этом ряду в первую очередь следует назвать генералов С. С. Варенцова^[103] и М. К. Шапошникова^[104].

Из тех, кто сражался на Центральном фронте, свои воспоминания оставили значительно меньше генералов и маршалов. Это К. К. Рокоссовский^[105], начальник тыла фронта (Н. А. Антипенко^[106]), два командующих армией (Н. П. Пухов и П. И. Батов^[107]), два начальника штаба армий (А. В. Петрушевский, В. М. Шарапов), один командир корпуса (И. И. Людников)^[108], три командира дивизии и бригады (М. А. Еншин, Г. В. Годин, М. Ф. Иоффе), а также ряд командиров дивизионного и бригадного уровня (Л. В. Грюнвальд-Мухо, Н. М. Лапотышкин, П. Н. Перелыгин). Главная причина этого – война. Значительная часть командиров армейского и корпусного звеньев, сражавшихся на Центральном фронте, не дожили до Победы, погибли на фронте или, получив тяжёлые заболевания, ушли из жизни в первые 10–15 послевоенных лет. Так, погибли заместитель командующего фронтом И. Г. Захаркин (1944) и командующий 60A И. Д. Черняховский (1945), умерли от тяжёлых заболеваний, не оставив воспоминаний, командармы П. Л. Романенко (1949), А. Г. Родин (1955), Н. П. Пухов (1958, начал писать книгу перед смертью), И. В. Галанин (1958), начальник штаба фронта М. С. Малинин (1960).

Тем не менее уже в 1970–1980 гг. мемуарная литература получит мощную поддержку государства и станет ведущим жанром в военно-исторической литературе, тиражи воспоминаний будут исчисляться сотнями тысяч экземпляров и на излете советского времени практически вытеснят научные исследования. Однако именно в конце 1950 – начале 1960-х гг. формировались основные тенденции в её развитии, в том числе и отрицательные. Одна из ключевых – нигилистическое отношение к большой роли и влиянию центральных органов управления Красной армии (Ставки, Генштаба и т. д.) на результаты боевой работы войск действующей армии и подготовку крупных операций. Процитирую отрывок из воспоминаний бывшего начальника Главного артиллерийского управления РККА маршала артиллерии Н. Д. Яковлева, которые были удалены цензурой из его книги «Об артиллерии и немного о себе»^[109]: «…В мемуарах многих военачальников ясно видна модернизация истории, вошедшая в обиход с легкой руки Н. С. Хрущева, – противопоставление фронта тылу и, что особенно прискорбно, якобы имевшее место снисходительно-высокомерное отношение к центральным органам руководства войной, в чем мемуаристы задним числом видят свою особую доблесть…Что ж, позиция удобная – собственные, зачастую непростительные, погрешности и промахи, оборачивавшиеся большой кровью, списываются за счёт тыла. В результате непосредственная вооруженная борьба вырывается из контекста всей войны, которую вела вся страна»^[110]. Примером подобного отношения может служить утверждение К. К. Рокоссовского о том, что в ходе Курской битвы Генштаб и лично его начальник якобы в силу своей чрезмерной подозрительности и недоверия порой мешали командованию фронта управлять войсками в тяжёлые минуты боя^[111].

В конце 1950-х гг. возрождается идея, реализовать которую пытались ещё в годы войны, – издание истории боевого пути соединений и объединений, участвовавших в борьбе с фашизмом^[112]. В 1944 г. была опубликована небольшая по объёму книга о 89-й гв. Белгородско-Харьковской стрелковой дивизии^[113], которая активно участвовала в том числе и в битве под Курском. Но затем выпуск подобных изданий прекратился. С начала 1960-х гг. число таких книг быстро росло, и к концу десятилетия фактически сформировалось целое направление военно-исторической литературы. Уже к середине 1968 г. было напечатано более 120 отдельных томов, немалая часть из них посвящена соединениям и объединениям, участвовавшим в боях на Огненной дуге. Одним из первых и довольно удачных стал труд авторского коллектива в составе Ф. И. Высоцкого, М. Е. Макухина, Ф. М. Сарычева и М. К. Шапошникова «Гвардейская танковая»^[114], посвящённый 2 гв. ТА, который был опубликован в 1963 г. Издание хотя и было небольшим по объему, но сразу привлекло к себе пристальное внимание историков, прежде всего архивной базой источников, на которую опирались авторы. В работе впервые на документальной основе был изложен замысел командования Центрального фронта по использованию этого танкового объединения в ходе Курской оборонительной операции, рассказано об участии её войск в сражениях на ольховатском и поныровском направлениях и приведены схемы.

Тем не менее нельзя не согласиться с генерал-майором А. Н. Грылёвым, который ещё в 1960-е гг. откровенно писал об этой серии: «Отмечая весьма положительное значение изданных книг, нельзя не указать и на имеющиеся в них недостатки: относительную узость документальной базы, стремление несколько преувеличенно показать роль «своих» соединений в ущерб правильному изображению взаимодействия с соседями, поддерживающими и приданными частями, некоторое однообразие литературного стиля и «сухость изложения, недостаточно ясные оценки и выводы»^[115].

Отмеченная проблема наряду с перегруженностью героикой и идеологическими штампами была характерной для всей советской военно-исторической и мемуарной литературы, в том числе и посвященной летним боям 1943 г. Как правило, авторы большинства изданий уделяли внимание лишь отдельным сторонам подготовки и проведения Курской битвы, допускали ошибочную интерпретацию событий, умалчивали о недочётах и ошибках советского командования на всех уровнях, преувеличивали значение некоторых событий или деталей, приукрашивали действия советских войск, а нередко отдельные факты и эпизоды просто выдумывали. Вот лишь один небольшой пример из уже упоминавшейся книги «Гвардейская танковая»: «Предусматривалось, – отмечают её авторы, – что войска 13-й армии смогут сдерживать подготавливаемый противником удар в течение первых суток»^[116]. В действительности же советская сторона рассчитывала, что эта армия, обладавшая колоссальными силами, сможет удерживать противника на главной оборонительной полосе 2–3 суток. И то, что ударная группировка 9A прорвала главную армейскую полосу уже в первый день наступления, а 6 июля 1943 г. разгорелся бой на второй полосе, за ст. Поныри, и даже на отдельных участках наши войска начали отходить постепенно на юг, стало большой неожиданностью для руководства Центрального фронта. По воспоминаниям члена его Военного совета генерала К. Ф. Телегина, когда 7 июля 1943 г. командующий 13A доложил об отходе, К. К. Рокоссовский был настолько взвинчен, что он его никогда прежде таким не видел, хотя прошёл с генералом армии Сталинград. В разговоре с командармом возмущение и раздражение перехлестывали через край^[117].

В конце 1950-х гг. появилось и начало бурно развиваться новое самостоятельное направление в исторической литературе – военная мемуаристика^[118]. Отрывки из воспоминаний участников Великой Отечественной войны публиковались в периодической печати, печатались брошюры, издавались книги воспоминаний полководцев и военачальников, крупных фигур из руководства Красной армии, которые вызывали большой интерес и у специалистов, и у широкой читательской аудитории. Однако в этих работах масштаб вранья и умолчания оказался столь велик, что за его терриконами трудно понять суть событий даже сегодня, имея доступ к документальным источникам. Абсолютное большинство авторов события 1941–1945 гг. излагали схематично, анализ операций проводили поверхностно, об ошибках и просчётах умалчивали, в лучшем случае упоминали вскользь. Это было очевидно многим уже и тогда, в письме К. К. Рокоссовскому от 29 апреля 1965 г. Г. К. Жуков отмечал: «Я очень внимательно прочитал Ваше интервью, данное корреспонденту «Литературной газеты» Н. Мару. Вводная часть интервью производит весьма отрадное впечатление. Действительно, многие военные писатели, генералы и маршалы так искажают историю Отечественной войны, что от действительной истории иногда остается лишь общий фон, схема, скелет, а содержание так «состряпано», что зачастую и не поймешь, когда и где это было»^[119].

Хотя в тот момент строгой цензуры и откровенного переписывания их рукописей под спущенный стандарт, как это будет после создания Института военной истории, ещё не было. Тем не менее над генералами и маршалами довлели атмосфера всеобщей секретности и лицемерие власти в отношении прошлого страны. Было в этом и нечто другое. «Хотя некоторым из этих авторов были не чужды угрызения совести, – пишет отечественный военный исследователь, доктор исторических наук полковник О. Ф. Сувениров. – Генерал армии С. П. Иванов вспоминает о таком разговоре с И. X. Баграмяном: «Зная, что я задумал готовить к печати воспоминания, он говорил: «Ты, Семен Павлович, на целых десять лет моложе меня и, наверное, доживешь до того времени, когда, наконец, позволено будет писать о войне более правдиво. Так постарайся же тогда поправить невольные искажения и умолчания тех, кто ушел из жизни слишком рано». Очень удобная эта позиция: нам не позволяли писать правду, мы совершали невольные искажения и умолчания. Было, конечно, и это. Но была и привычка к холопскому послушанию «капралу с палкой», боязнь рисковать обретенным благополучием и просто жалкая и презренная трусость. Маршалы Советского Союза, дважды (а то и четырежды!) Герои Советского Союза, и герои по фронтовым заслугам, настолько затурканы и запуганы, что в жажде напечататься готовы закрыть глаза на правду. А ведь как ещё Вольтер говорил, умолчание о преступлении – это соучастие в нём»^[120].

Применительно к событиям Курской битвы эту проблему можно проиллюстрировать письмом бывшего командира 507-го стрелкового полка 148 сд 13A подполковника Е. И. Шапиро бывшему командиру 15 ск генерал-лейтенанту И. И. Людникову: «Прочитал Вашу книгу «Дорога длиною в жизнь»… Считаю необходимым остановиться на одном моменте. На стр. 84–85 Вы пишете: «3 августа 1943 г. корпус вышел на подступы к Кромам… К счастью, в это время в полосу нашего корпуса… вошла 3-я танковая армия… На командном пункте Рыбалко я застал и командующего артиллерией 3-й танковой армии. Вместе с ним мы наблюдали за стрельбой наших самоходных орудий… Результаты оказались отличные»…

Я не знаю, о чем Вы говорили с генерал-лейтенантом Рыбалко и командующим артиллерией 3-й танковой армии. Знаю только, что танковый корпус этой армии шел без прикрытия и личный состав 507 сп 148 сд, который в это время вел бой за Кромы, видел, как авиация противника без всяких помех расправлялась с беззащитными танками, уничтожая прекрасную технику и людей, которые ею управляли.

Не знаю также, о каких отличных результатах стрельбы самоходных орудий в районе Кром Вы говорите. Вы прекрасно знаете, что бой за Кромы мы вели на протяжении почти 2 суток именно потому, что пехота, ворвавшись в Кромы, вынуждена была вести борьбу с танками противника и его артиллерией, которые отстаивали каждый дом, каждую улицу.

Помню этот яркий августовский день. На холме, на берегу р. Кромы, откуда я направлял действия подразделений 507-го полка, ведших тяжелую борьбу с танками и артиллерией противника в городе, виден был город. Помню наш разговор с Вами. Привожу его дословно.

Вы: «Шапиро! Почему не берешь Кромы?»

Я: «Товарищ генерал, ведем борьбу с танками и артиллерией, которые не дают возможности продвигаться. Просил бы прислать дополнительное подразделение, так как полк понес значительные потери в ходе боев за период борьбы на Орловско-Курской дуге и в ходе наступления до Кром.

Вы: «Приказываю взять Кромы! Иначе будут неприятности!»

Я: «Что Вы меня пугаете? Я здесь каждую минуту рискую жизнью, и если Вы считаете, что я плохо командую, придите сюда и командуйте сами». Вы этот разговор не забыли, Вы его долго помнили…

Теперь несколько слов о том, кто взял Кромы. Вы пишете: «В боях за Кромы снова отличился полк П. И. Жданова. 3-й бaтальон этого полка, увлекаемый примером своего командира капитана Сахно, первым переправился на рассвете через Кромы».

Здесь все неправда. Вы прекрасно знаете, что первыми ворвались в Кромы подразделения 507-го полка и приданная ему рота штрафников. Вы еще в прошлом (1968) году в разговоре с одним товарищем, с которым Вы объезжали^[121] места боев, сказали ему, что «Кромы взял Шапиро, он вел бой за Кромы на протяжении почти двух суток, но это было нормально, так как Кромы – крепкий орешек».

Как же следует расценивать то, о чем Вы пишете при взятии Кром? На обычном человеческом языке это называется ложью, а на языке историческом – фальсификацией…

Меня интересует: во имя чего Вы это сделали? Я допускаю, что у меня были ошибки в ходе командования полком; я не ползал на брюхе и не боготворил вышестоящее командование. Более того, я даже осмеливался вступать с ними в пререкания, когда считал, что оно поступает неправильно. Возможно, есть и другие причины, по которым фамилия Шапиро не должна быть упомянута в таких книгах. И не это меня возмутило. Дело в том, что Кромы брал не Шапиро, а 507-й полк 148 сд. В боях за Кромы отдали свою жизнь бойцы и командиры подразделений этого полка. Во имя их подвига, во имя страданий их семей и близких, во имя правды Вы не должны были извратить то, что было в действительности. Для чего же Вы это сделали? Да, для чего?»^[122]

Учитывая, что этот яркий по эмоциональному накалу документ ранее никогда не публиковался и, несомненно, представляет интерес для специалистов по данной тематике, я счёл необходимым процитировать его практически полностью. К сказанному бывшим командиром полка трудно что-то добавить. Замечу лишь, в письме изложена информация, правдивость которой полностью подтвердили документы, обнаруженные мной в ЦАМО РФ. Опираясь на собственный опыт работы с мемуарной литературой и документальными источниками по Курской битве, замечу: наряду с требованиями цензуры непомерные амбиции и конфликты между командирами (чаще всего в ходе боёв) были главной причиной искажения и фальсификации событий войны во многих послевоенных публикациях и воспоминаниях. Интересный диалог на тему самоцензуры в своей книге приводит участник войны генерал армии Г. И. Обатуров: «В 1986 г. мне пришлось на эту тему (о неудачных боевых действиях под Никополем в 1944 г. – З.В.) беседовать с Д. Д. Лелюшенко^[123].

– Почему Вы, Дмитрий Данилович, в своей книге ничтожно мало написали об ожесточенных боях 3-й гвардейской армии на Никопольском направлении? – спросил я.

– А кому интересно писать о неудачных боях? Описывая неудачи, я должен сказать, как расплачивался за грехи соседей и начальников повыше.

– Неудачи часто учат больше, чем удачи, что и нужно нашей офицерской молодежи, – упорствовал я.

– Если тебе, Обатуров, нравится копаться в дерьме, то ты и пиши, а я этим заниматься, не намерен.

Жаль, что во многих воспоминаниях описание проигранных боёв и операций не делается»^[124].

Вероятно, не ошибусь, если скажу, что по числу искажений и преувеличений при описании событий лета 1943 г. труды Главного маршала бронетанковых войск П. А. Ротмистрова находятся в списке «лидеров». С ними могут сравниться лишь мемуары бывшего командующего артиллерией Центрального фронта маршала артиллерии В. И. Казакова, да и то лишь в части преувеличения сил противника, которые он бросал против войск Рокоссовского в ходе «Цитадели». Его воспоминания по праву вызывали большой интерес, так как он был участником всех ключевых событий войны. Однако, описывая свое участие в Прохоровском сражении, бывший командующий 5 гв. ТА не смог справиться с чрезмерной амбициозностью. Именно с его публикациями этого периода связано дальнейшее развитие легенды о беспримерном танковом сражении у этой станции. В 1960 г. вышла брошюра «Танковое сражение под Прохоровкой», в которой он не только как непосредственный участник боев, но и командующий ключевым объединением подтверждал, что в течение одного дня на небольшом поле противоборствующими сторонами было задействовано 1500 танков. Поэтому не случайно, когда встал вопрос об освещении событий 12 июля 1943 г. в очередном томе «Истории Великой Отечественной войны», его редакция использовала именно мемуары П. А. Ротмистрова как один из важных источников. Причём, как рассказывал мне Г. А. Колтунов (член авторского коллектива), для редколлегии шеститомника было важно, что оценка масштаба сражения в брошюре маршала, как и в материалах Генштаба, публикациях второй половины 1940-х и 1950-х гг. совпадала и в них фигурировала одна и та же цифра – 1500 танков. Это расценивалось как главное подтверждение её правдивости. Хотя источник данных был один – отчёт штаба 5-й гв. ТА о её боевых действиях с 7 по 24 июля 1943 г. Таким образом, пройдя за 20 лет через основные каналы массовой информации СССР, миф, рожденный штабом армии Ротмистрова и несколько подправленный, был включен в третий том «Истории Великой Отечественной войны». Тем самым получил статус официальных данных. Поправки оказались незначительными. Бои 12 июля 1943 г. вместо «величайшего в истории Отечественной войны» сражения, как было написано в отчете армии, в книге назвали скромнее – «одно из самых напряжённых танковых сражений Великой Отечественной войны». Но цифра 1500 осталась неизменной^[125].

Проблема освещения событий минувшей войны в мемуарах породила в 1960-е гг. большое количество конфликтов в среде военачальников и полководцев. Уже в первых книгах воспоминаний генералов и маршалов нередко начали встречаться диаметрально противоположные описания одних и тех же событий, оценки вклада фронтов, армий и корпусов (и, естественно, их командиров), да и конкретных исторических персонажей как в общую победу над Германией, так и в успех отдельных сражений и битв^[126]. Участник боёв под Курском Маршал Советского Союза К. С. Москаленко справедливо возмущался: «Вся беда в том, что у нас исторические документы и мемуары пишут под углом зрения сегодняшнего дня. А надо писать так, как было на самом дела, причём не принижая других, не выпячивая себя»^[127]. Несколько опережая события, отмечу, что в своих книгах маршал далеко не всегда следовал этому благому пожеланию.

К моменту выхода мемуаров командующего 5 гв. ТА сложилась группа высокопоставленных военных участников войны, которым не нравилась активность П. А. Ротмистрова по собственному прославлению, да к тому же таким сомнительным способом, как навязывание обществу дутых исторических оценок и цифр. Это были уважаемые в армии и народе люди, мнения которых игнорировать оказалось трудно. Например, Г. К. Жуков открыто заявлял, что тяжелые, но не ключевые по значению для Курской битвы боевые действия у станции Прохоровка получили широкую известность лишь стараниями П. А. Ротмистрова, и призывал его быть скромнее^[128].

Для тогдашних властных структур это было опасно, т. к. в какой-то момент эти споры начали выходить за довольно узкий круг высшего генералитета. Руководство страны и армии стремилось не допустить широкого обсуждения «неоднозначных» событий военной истории и устоявшегося представления о них. Упоминания даже о незначительных разногласиях вымарывались из всех печатных изданий. Но, как говорится, «шила в мешке не утаишь». С начала 1960-х гг. критика в адрес командарма начала доходить и до широкой общественности. Например, отзвуки споров о Прохоровке мы находим в формулировке вопросов в интервью П. А. Ротмистрова, напечатанном в июльском номере «Военно-исторического журнала» за 1963 г.^[129].

Почувствовав серьёзное недовольство среди соратников и понимая, что их упрёки справедливы, маршал попытался сгладить остроту ситуации и скорректировал общую цифру бронетехники, введенной в сражении 12 июля 1943 г. В своём интервью «Военно-историческому журналу», данном в канун 20-й годовщины тех событий, он снижает численность танков 5 гв. ТА, участвовавших в бою юго-западнее Прохоровки, с 800 до 500. В отношении противника его мнение не изменилось. Как и раньше, командарм утверждал, что здесь враг ввел в бой до 700 боевых машин, а вот «войска первого эшелона 5-й гв. ТА, сражавшиеся непосредственно с этой группировкой, имели в своём составе немногим более 500»^[130]. Следовательно, на знаменитом «танковом поле» должно было быть уже не 1500, а 1200 боевых машин. Но в «Отчёте о боевых действиях 5-й гв. ТА за период с 7 по 24 июля 1943 г.» («Отчёт…»)^[131], подготовленном его штабом, написано, что обе стороны всего имели под Прохоровкой более 1600 бронеединиц, из них 100 утром 12 июля были направлены южнее Прохоровки (левый фланг армии), а где же ещё 300?

Чтобы не опровергать уже растиражированную за 20 лет цифру, П. А. Ротмистров выдвинул новую версию о том, «что второй эшелон и резерв армии (5-й гв. ТА. – З.В.) был задействован для ликвидации угрозы обхода противником обоих флангов». Действительно, в течение 12 июля 1943 г. на оба фланга его армии были направлены 234 танка. Но о выдвижении этих сил было известно из того же отчёта 5-й гв. ТА и ранее, в то же время в отчете ясно указано, что юго-западнее станции непосредственно в бою участвовали 1500 танков. Учитывая, что этот документ в ту пору находился на секретном хранении, а бывшему командарму было необходимо выйти из щекотливой ситуации, сохранив лицо, он не гнушался никакими уловками и не опасался, что кто-то сможет его дутые цифры опровергнуть фактами.

А о том, что маршал^[132] к этому времени был прекрасно осведомлен о действительном положении дел 12 июля 1943 г. и после него, свидетельствовали многие старшие офицеры и генералы, которым доводилось близко общаться с ним после войны. В конце 1990 – начале 2000-х гг. в п. Прохоровка, где я работал не раз, приезжали коллеги маршала по бронетанковой академии, её выпускники и в беседах со мной вспоминали, что в кругу профессионалов бывший командарм был более откровенным и точным в оценках происшедшего в те июльские дни. Так, например, в 2008 г. в беседе со мной генерал-лейтенант Н. Г. Орлов привёл разговор, который завязался в ходе научного семинара по проблеме применения танковых войск в обороне, проводившегося в 1963 г. под руководством П. А. Ротмистрова. Тогда офицеры задали маршалу несколько неудобных вопросов, например: «Какие причины повлияли на то, что 5-я гв. ТА, имея превосходство в бронетехнике, не смогла разбить противника 12 июля 1943 г.» и «Вы в своих мемуарах пишете, что противник под Прохоровкой в один день потерял 400 танков и самоходок. Эту цифру можно считать точной, или она выверялась на глазок, ведь поле сражения осталось за немцами?».