Читать книгу: «Фарцовщик. Часть первая», страница 12

Она пошла за Димой своей лёгкой, сексуальной походкой, которая так привлекала взгляды мужчин. Доктора наук, доценты и прочие читатели спецхрана сразу отвлеклись от своих научных материалов и записей, устремив свои взгляды на неё. Дима это сразу отметил и подумал, что большая часть читателей спецхрана приходит туда не для работы над научной литературой, а для того, что бы полюбоваться на Галину Ивановну.

Они вышли в коридор. Димка сразу зашипел:

– Какого, мать, ты хрена раструбила на весь институт, что у меня денег, как грязи?! Откуда ты это взяла? Ты что дура, что ли законченная?

Галя пыталась, что-то сказать, но Дима не давал ей опомниться:

– Ты наивная дура! Совсем у тебя мозги вышибло с твоей любовью к Андрею… Но как можно быть такой глупой девкой? Дожила до седых волос (у Гали в это время не было ни одного седого волоса), а наивная, как первокурсница из города Урюпинска. Это твой дружок, Андрей, сам деньги подбросил из своего кармана мне в коробку с ботинками, сделав вид, что эти деньги мои. Ты что не знаешь, что он хочет купить новую машину и большую пачку денег каждый день таскает у себя в карманах? Не знаешь? Вот, я тебе и говорю, что ты законченная дура. И ещё на весь институт раструбила об этом… Но как же так можно? И что прикажешь мне теперь делать? Что теперь делать, Галя? Ну, что ты стоишь и хлопаешь глазами? Давай, думай, как теперь выкручиваться из этой ситуации…

Галя стояла перед Димой и чуть не плакала. На звуки разговора из спецхрана стали выходить убелённые сединами доктора наук и прочие сотрудники. Они проходили мимо Димы и Гали и очень внимательно смотрели на них. Один из них остановился. Это был профессор Френдельман. Обращаясь к Галине Ивановне, он сказал:

– Понимаю, Галочка, вас… Очень хорошо понимаю. Молодой человек женат, – и Френдельман показал рукой на Диму, – и это вас так сильно расстраивает… Понимаю, понимаю…

После чего профессор удалился. Диме вдруг стало жалко Галину Ивановну. Он глубоко вздохнул, немного помолчал для приличия и тихо сказал:

– Сейчас пойдешь в отдел, и скажешь, что тебя разыграли, и что твой друг – большой фантазер, и что Димка Глинский здесь не причём. И что ты сожалеешь, что незаслуженно обидела Глинского. Поняла?

Галя стояла рядом с Димой, как мокрая курица и, видимо, ещё не очень понимала, что произошло.

– Ну, что ты молчишь? Разве я тебе не объяснил, что надо делать?

– Объяснил… Но я не виновата, что так всё вышло… Я здесь не причем… Это Андрей, это он мне заморочил голову…

– Ладно тебе, Андрей, не Андрей… Я тебе объяснил, что делать и хватит нюни распускать. Надо исправлять ошибку, Галь. Иди в отдел и объясни всем, что тебя разыграли. Всё давай, а то время идёт, и твоя утренняя информация, как чума в средние века, распространяется среди сотрудников института.

Галя посмотрела на Диму умоляющими глазами, мол, мне страшно идти в отдел и, тем более, оправдываться в содеянном.

– Я тебя понимаю, Галочка, но надо идти и исправлять ситуацию. Ну, как я буду смотреть в глаза своим товарищам после того, что они узнали от тебя, что я Корейко?

Помедлив, Галя пошла по направлению к отделу, а Дима выбрался из душного институтского здания на улицу. Тем шёл снег. Его тяжёлые хлопья медленно падали на землю, создавая атмосферу покоя и Божественного бытия. Дима пошел к Патриаршим прудам. Они ещё не замёрзли. Посередине пруда стоял домик для двух белых лебедей, которые жили в нём летом. Но сейчас их не было. Не так давно лебедей переселили на «зимние квартиры». Снег падал на чёрную воду пруда и таял. На душе Димы было тоскливо. Он медленно, очень медленно шёл вокруг пруда и думал о том, что Андрей, конечно, большой выдумщик, совершенно не отдающий себе отчета, что его хохма может мне навредить: «Он живёт в другом мире. Он мне как-то сказал, что давно не ездил в метро и совсем не понимает людей, которые каждый день мотаются по нескольку часов на свою работу в этом транспорте. Он не понимает? Да, у простых людей, живущих в нашем городе, на порядок меньше денег, чем у тебя, Андрей, поэтому ты их не понимаешь. Если бы все жители нашего города работали в епархии, то, наверняка, ездили бы на свою работу на машинах. Он не понимает… А как тебе понять? Ты не очень себя утруждаешь, работая. Встаёшь поздно, работа твоя для меня совершенно непонятная. С точки зрения простого обывателя, ты паразит, который пьёт пролетарскую кровь. От тебя нет никакой пользы. И от твоей церкви тоже».

Снег падал и падал… Все дома вокруг, деревья, пруд и прохожие представляли собой какую-то сюрреалистическую картину. Дима уже не шёл, а как бы полз по краю пруда, как жук. Он стал одним из персонажей сюжета этой сюрреалистической картины, и ему это нравилось. «Почему я не художник? – думал он про себя. – Как было бы здорово написать такую картину, где главный герой не имеет тела и растворяется в снежной массе. Таким образом, он здесь и, в то же время, его здесь нет. Он плывет вместе со снегом и обволакивает дома, деревья, пруд… Он и есть снег, он воздух, он Божественная субстанция. Наверное, правы были древние греки, доказывавшие, что наше тело – это темница, где содержится наша душа. По смерти душа освобождается от тела. Как классно действительно освободиться от тела… И чего люди так боятся смерти?» Потом Диму посетила мысль, что Михаил Булгаков именно здесь, на Патриарших прудах, закладывал основу своего гениального романа.

Дима вернулся в стены института через час. Сотрудники отдела опять безмолвствовали, и он не понимал, сказала Галина Ивановна то, что он просил, или нет? Вдруг к нему подошла Ольга Веселова, та самая сотрудница, которая без мужа воспитывала дочь и которая всегда нуждалась в деньгах, и которая была хрупкой и тихой женщиной. Она подошла к Диме и сказала:

– Я так обрадовалась, так обрадовалась за тебя! Что вот, появился в нашем отделе человек, который бросил вызов этому «развитому социалистическому обществу», который зарабатывает деньги сам, сколько хочет и когда хочет, и его заработок не зависит от прихоти начальников, от их настроения и от их дурости… Когда некоторые сотрудники нашего отдела ополчились на тебя, я так за тебя радовалась, Дима, я так искренне за тебя переживала… И вдруг приходит Галина Ивановна и говорит, что это была её шутка. Дим, представляешь, шутка! Как можно шутить такими вещами? Это не шутка, это провокация. И Галя сыграла в этом спектакле, к сожалению, худшую роль. Как можно шутить такими вещами, когда на кон поставлено так много?

И Веселова вдруг зарыдала и выбежала из комнаты.

* * *

Дима приехал на Кантемировскую совершенно расстроенным. Не хотелось ничего: ни есть, ни пить, ни спать, ни думать. «Наверное, люди теряют интерес к жизни именно таким образом, – размышлял Дима, – либо спиваются, либо накладывают на себя руки. Вот, взять сейчас и умереть… Нажраться каких-либо таблеток и все… Уснёшь непробудным сном. Расстроятся, конечно, все. Ляля расстроится, Галина Ивановна расстроится, родители расстроятся, сестра, сотрудники института Африки, даже Андрей, наверное, тоже расстроится. Но больше всех расстроится бывшая жена Таня, а мальчик, мой сын, будет спрашивать у мамы «А почему папа не приезжает?», а мама будет украдкой смахивать слёзы и прятать от сына лицо».

Дима полез в холодильник и убедился, что там ничего нет. Выпивки тоже в доме не было. Его охватила смертельная тоска. «И это моя жизнь… – подумал он, – бьёшься, как рыба об лёд, а толку нет…»

Тут внезапно раздался телефонный звонок. Дима снял трубку и услышал знакомый голос:

– Старик…

Дима положил трубку на телефонный аппарат: «А кому моя смерть будет нужна, да и зачем она…»

Здесь опять раздался телефонный звонок. «Смерть, а что это такое? – продолжал размышлять Дима, – может быть, умерев здесь, очнёшься там… Кто знает, что это такое?»

Помолчав, телефон опять начал звонить. «Жизнь… А что это такое? – не унимался Дмитрий, – зачем она нужна нам? Зачем нам Бог даёт жизнь? Чтобы потом нас без конца испытывать, без конца проверять… Тоже, видать, чекист… А как иначе? На тебе жизнь, человек, – говорит Бог, – живи, радуйся, размножайся. И человек живёт, радуется, размножается, и получает целый букет венерических заболеваний. Тут возникает вопрос: в чём радость жизни? В болезнях? Получается, Бог нам везде расставил ловушки, даже в любви. Вот и выходит, что смысл жизни – сплошные испытания. И кто их преодолеет, кто справится с ними, тот получит что-то. Но это «что-то» будет уже за гробом, и что это такое, в этой жизни вряд ли узнаешь…»

Дима подошел к окну и посмотрел во двор. Снег валил, не переставая. «Скоро Новый год, скоро мне исполниться тридцать один год. В сущности, я ещё молодой человек. Что такое тридцать один год в эпохе человечества? Миг, разряд молнии, – в Диминой голове начали крутиться стихи, какого-то поэта про тридцать лет. – Тридцать лет – это скалы и море, тридцать лет – это смех со слезами, тридцать лет – это возраст вершины… А потом начинаешь спускаться, каждый шаг потихонечку взвесив, пятьдесят это вроде, как двадцать, но а семьдесят – вроде, как десять… Я ещё ничего не видел, ничего не сделал, даже диссертацию не могу дописать, а уже начал думать о смерти. Когда человеку плохо, надо перетерпеть, переждать. Наверняка завтра настроение будет лучше. Я где-то слышал или где-то читал, что перед своим днём рождения человек впадает в депрессию. Это верно… Перед днём рождения наша энергия ослабевает, а после начинает прибавляться. Как луна – то убывает, то прибывает. Я просто устал, надо лечь спать и выспаться, завтра же неприсутственный день, можно поспать до обеда».

Дима разделся, принял душ и лёг в постель. Он уснул быстро и ему приснился сон, что он разговаривает с человеком в белой одежде, который ему сказал: «Сын мой, я вижу, что ты хочешь познать тайну человеческой жизни. И ты её познаешь. Но тебе надо пройти весь путь, а ты прошёл только треть этого пути, поэтому совершенствуй свой разум и свою душу… Учись видеть то, что не видят другие, учись слышать то, что не слышат другие… Учись читать небесные знаки, которые пишет…», и здесь Дима проснулся, досадуя, что не расслышал всю фразу до конца. На часах было половина третьего ночи. Дима попытался снова заснуть и досмотреть удивительный сон. Он долго ворочался в постели и, наконец, уснул, но ему больше ничего не снилось. Утром он проснулся посвежевшим и помолодевшим, в отличном расположении духа.

Придя на работу, он попил чаю без сахара и сел писать свою диссертацию о том, как белые угнетают африканцев на юге Африки. Свежих идей у него не было, но было желание дописать эту чёртову диссертацию. «И я её допишу, чего бы мне этого ни стоило», – уговаривал себя Дима. Со страшным трудом, с полной отдачей сил, он написал один абзац, в котором рассказывалось об истории возникновения бантустанов (определенных мест на юге Африки, выделенных белыми для коренного африканского населения). После этого Дима написал второй абзац и уже начал писать третий, когда зазвонил телефон. Дима взял трубку.

– Привет старик! Что трубку не берешь? Что, обиделся, что ли, на меня?

– Да нет, просто занят был.

– Чем это ты занят? С Лялей, что ли, развлекаешься?

«Только он у нас занят, а Димке Глинскому занятому никак нельзя быть», – начал закипать Дима.

– Старик, тут пора платить за квартиру. С тебя, как ты помнишь, двадцать пять рублей. Желательно, чтобы ты завтра эти деньги мне передал. Ну вот, пока всё.

У Димы опять испортилось настроение: «Как завтра передать двадцать пять рублей Андрею, если дома шаром покати? Да вдобавок сегодня пятница, неприсутственный день. Значит, занять деньги не у кого». Дима отложил ручку: «Всё, сегодня больше я уже не смогу ничего написать. Надо опять доставать деньги… – посидел, подумал. – А съезжу ка я к своей матери… Давно её не навещал. Может, денег смогу у неё занять».

Дима позвонил матери. Его мама, как все мамы, очень обрадовалась звонку сына:

– Что? Приехать хочешь, сынок? Конечно, приезжай, буду рада.

«Наши родители – эта та сила, которая поддерживает нас, бережёт нас, беспокоится о нас, и, самое главное, любит нас. А мы, особенно в молодости, бываем глупыми и амбициозными. Отталкиваем их, обижаем их, грубим им, не понимая, что в трудную минуту не Федя, не Вася и, тем более, не Андрей, а они первые придут к нам на помощь…», – так размышлял Дима по дороге к своей матери. Отец недавно умер от сердечного приступа, и мать Димы проживала вместе со своей дочкой и с зятем, которого недолюбливала.

Дима приехал к матери через час после телефонного звонка с пустыми руками. Денег не было даже на то, чтобы купить небольшой тортик. Мать Димы была раду сыну. Она накрыла шикарный стол. Накормила Диму первым (отменный борщ с мясом), вторым (жареное мясо с картошкой), третьим (огромная чашка с компотом), притом к каждому блюду наливалась рюмка водки, даже к компоту. Дима с удовольствием поел и попил. Потом они поговорили о погоде, о политике и о том, что надо бы весной на могиле отца поставить памятник. Потом мать мягко спросила Диму о его бывшей семье: «Как они там без тебя?» Дима в душе поморщился, но бодро ответил, что хорошо (а что хорошего, он не знал). Потом мать перевела разговор на Лялю, не собирается ли Дима на ней жениться, больна девка хорошая. Дима ещё раз поморщился и ответил, что девка она хорошая, но жениться на ней он пока не собирается, чем немного расстроил мать. Потом они попили чаю с вишнёвым вареньем. Мама сказала: «Вишню тётя Соня прислала из Бердянска. Ты, конечно, помнишь её?» Тётю Соню из Бердянска Дима не помнил, но варенье было очень вкусное. Потом Дима спросил у матери, может ли она дать ему тридцать рублей взаймы до получки, которая будет через десять дней. Мать без лишних вопросов ушла в комнату и через две минуты вернулась на кухню, где они беседовали и пили чай, протянув Диме тридцать рублей. Она сказала: «Возьми, сынок. Отдашь, когда сможешь. Главное, чтобы деньги тебе пошли на пользу». Обратно на Кантемировскую Дима ехал с приятным чувством: у него есть родная мама, которая его любит и никогда не подведет.

Потом пошли обычные дни: работа в институте Африки, попытки дописать диссертацию, составление каких-то справок, которые никому не нужны, составление каких-то отчетов, которые тоже никому не нужны, нудная работа по библиографии для какой-то полоумной, очень старой «африканистки», которая была знакома с товарищем Троцким Львом Давидовичем, и «спала с ним под одной шинелью». Одним словом, какой-то маразм советской африканистики.

Где-то ближе к Новому году позвонил Андрей:

– Старик, тут такая тема наклёвывается… – Надо поехать в Троицко-Сергиевскую лавру и забрать там кое-какие вещи. Работа несложная, но по времени достаточно долгая. От Москвы до Загорска семьдесят километров и обратно столько же. Если ты готов, то скажи, когда сможешь поехать. Твоя помощь необходима мне.

Дима, не вешая телефонную трубку, сразу отреагировал: завтра он не может, так как в институте присутственный день – среда. А вот в четверг сгонять в Загорск можно.

– Отлично, старик. Тогда послезавтра с утра, в девять часов я за тобой заеду. Всё, пока.

Наступил четверг. Вопреки обещанию, Андрей не приехал. Дима несколько раз звонил ему домой, но трубку никто не снимал. «В чём дело? – размышлял Дима. – Какая-то ерунда с этим Андреем… Сам приглашает, сам молчит. Ведёт себя, как шпион английской разведки». В этот день от Андрея не было никаких известий. В пятницу, во второй половине дня Дима пошёл поплавать в бассейн и попариться в элитной парилке, которую институт Африки снимал для своих сотрудников в бассейне «Москва».

Когда сеанс уже подходил к концу, среди пара и голых тел показался человек в дублёнке, который ходил по парилке и кричал: «Глинский, Глинский! Твою мать, ты где? Давай собирайся! Нам срочно надо ехать в Загорск, как договаривались. Да и к тому же Галина Ивановна уже ждёт в машине». Дима сначала не понял, что это был Андрей, но через несколько минут сообразив, что это он, вышел за ним в раздевалку.

– Андрей, это ты? – крикнул в спину человеку в дубленке Дима.

– Да, я. Твою мать, давай одевайся скорее! Галя ждёт, ехать надо.

Дима быстро начал одеваться, но на влажные ноги носки не надевались, а рубашка прилипала к телу. Поэтому он вышел на улицу только через десять минут. Андрей нервно ходил около машины, а в салоне на первом сиденье сидела Галина Ивановна, причём было заметно, что она слегка пьяна:

– О, Димычь! Ты появился… А то мы думали, что ты не появишься никогда. Давай, садись, и поехали в Загорск, к Андрюхе на работу. Он сегодня нас приглашает.

Дима сел на заднее сиденье. Двигатель машины взревел, и она помчалась по заснеженным улицам Москвы.

В Загорск они приехали, когда на улице уже зажглись фонари. В Троицко-Сергиевской лавре народу было немного. Немногочисленные прихожане шли в Успенский собор на вечернюю литургию. Андрей деловито прошёл мимо собора и направился к жилым палатам монахов монастыря. Галя с Димой шли от Андрея на довольно значительном расстоянии, понимая, что он приехал к себе на работу и что лучше его не отвлекать. Андрей подошёл ко входу к палатам, что-то сказал привратнику и исчез внутри жилого помещения. От нечего делать Галина Ивановна и Дима начали рассматривать святыню русской православной церкви. Они стояли перед главным собором. Шёл легкий снежок, от жилых палат монастыря пахло дымком. По дороге к собору бежал молодой семинарист в черной рясе. Пробегая мимо Димы и Гали, он на десять секунд остановился и широким движением руки перекрестил их, как бы продолжая внутренний монолог Димы, который не закончился вчера, сказав: «Везде вы видите присутствие Бога. В храмах, в крестах на храмах, в этом зимним дне, в снеге, в луне, которую едва видно на небе… Всё есмь Бог», и побежав дальше. Дима и Галя ещё не успели обсудить действия молодого семинариста, как из ворот жилого корпуса быстро вышел Андрей:

– Ребята, мне надо ещё побыть на работе около часа, поэтому сходите в Успенский собор на богослужение. Через час я за вами зайду, затем забросим кое-какие вещи в машину и поедем обратно в Москву.

Андрей вернулся в жилой корпус, Дмитрий с Галиной Ивановной пошли в Успенский собор, где шла служба. Тощий, старый священник вяло вёл литургию. Галя встала недалеко от него, а Дима пошёл покупать свечи. Когда он вернулся, то увидел, что Галина Ивановна заливается слезами. Она стояла и тихо плакала. Дима сначала не понял, с чего это заплакала его подруга. Но услышав слова священника о великом грехе прелюбодейства, и о том, что нет сильнее этого греха, и что наш Господь непременно накажет грешников, ибо нет греха на земле подобно этому, Дима сразу понял, в чём дело. Когда священник упомянул о наказании за этот грех, Галина Ивановна, не стесняясь присутствующих, начала рыдать на весь храм. На неё стали оглядываться прихожане. Дима зашипел на нее, что, мол, нашла место и время, где рыдать… Но Галина Ивановна начала всхлипывать и причитать ещё сильнее.

В это время в храме появился Андрей. Он быстро подошел к Гале, жёстко схватил её за руку и потащил к выходу. Она начала от него отбиваться и кричать, что это он заставил её прелюбодействовать, что теперь её накажет Господь, и что Андрей, будучи работником церкви, не только не уберег её, но сам толкнул её в руки греха. Всю эту тираду Галина Ивановна выпалила, обращаясь почему-то к Диме.