Читать книгу: «Держать марку!», страница 3

Забота Родины

Чтобы узнать человека,

надо с ним пуд соли съесть.

Старинная пословица

О заботе Родины и о патриотизме в наши дни не говорит только ленивый. Любопытно, что наши записные патриоты рассуждают, прежде всего, о военно-патриотическом воспитании. Как будто патриотизм нужен только во время военных действий.

Впрочем, возможно, тем самым, такое понимание патриотизма и выдает подлую душонку этих рьяных пропагандистов. В том смысле, что в трудную военную пору ты – гражданин – обязан беззаветно любить Родину, и не задумываться о том, а любит ли она тебя. И тем более, никто не должен задумываться над вопросом, а была ли взаимная любовь Родины и гражданина до войны?

Ведь недаром во время войны только у нас в армии появились заградотряды. Только у нас отцы-командиры, считая себя патриотами и знаменитыми тактиками, а то и стратегами, гнали солдатиков на минные поля, пулеметы и безымянные высотки только ради отчета перед начальством. Однако, эти командиры никогда и ни перед кем не отчитывались за гигантские и часто бессмысленные потери личного состава.

Хотя сейчас многие обыватели просто заходятся в экстазе при восхвалении Сталина и всей его братии в войне с немцами. Но справедливости ради, многие наши натужные военные успехи – это ли не типичный пример насильного востребования патриотизма у солдат, и почти полное отсутствие оного у них, у командования.

Однажды, уже на склоне лет, после какого-то очередного приступа патриотизма у наших верхов, я задумался о его сути. Тем более, после изучения явлений самоорганизации в социальных системах, у меня сложилось некоторое представление о природе патриотизма.

Суть любых явлений самоорганизации выражается в том, что в результате взаимоотношений между частями системы, то есть людей, в ней происходят количественные изменения. В результате чего возникает новое качество отношений частей системы. При этом появляются новые свойства системы – это, по сути дела, и есть проявление нового качества отношений в ней.

Например, в социальных системах так формируется менталитет. Впрочем, так же возникает любые новые свойства как результат отношений людей в социальной группе.

Многие помнят, что у каждого из параллельных школьных классов всегда появлялись непохожие свойства, отличающие один класс от другого. Возникающие свойства класса – это, считай, тот же менталитет, только в небольшой социальной группе. И складываются эти свойства, как результат самоорганизации – довольно продолжительных взаимоотношений учеников.

Почти так же в результате взаимосвязей между людьми возникают разные формы отношений от любви и до ненависти. Так как люди всегда отличаются друг от друга, то и возникающие отношения между ними всегда отличаются от отношений с другими людьми.

Кто дружил с несколькими друзьями, может подтвердить, что с каждым другом возникают свои дружеские отношения, и они отличаются от других. Даже здесь проявляется длительность взаимных отношений, чем больше общаются люди, тем лучше узнают друг друга. То есть и с другом съеденный пуд соли даст результат.

Так и патриотизм возникает, как результат отношений Родины (то есть социальной среды) и человека. Другими словами, это его ответная реакция на общение с социумом. При этом у каждого возникают свое индивидуальное отношение к Родине, свое чувство патриотизма. Как Родина любит гражданина, так и гражданин, естественно, любит Родину.

Если же нет любви, то никакое военно-патриотическое воспитание не даст хороших результатов. Обидно, что государство приватизировало Родину, и говорит от ее лица, но следует рассудить, а любит ли государство, точнее, государственные мужи свою Родину, свой народ, и проявляют ли они патриотизм, заботясь о здоровье, образовании, соблюдении прав людей и о других потребностях их.

Впервые подобные мысли о безмерной силе любви Родины ко мне появились, когда я получал из рук взмыленного старшины сапоги, гимнастерку, брюки, ремень с бляхой, шапку, бушлат и прочие богатства.

То, что мы держали в руках какое-то подобие богатства, узнали много позднее – почти через месяц. Когда в новеньком обмундировании мы прибыли в свои части, то «старики» – старослужащие просто – напросто украли наши новенькие вещи и подменили их старыми.

Но не пойман – не вор. Вечером ты оставил свое обмундирование на вешалке, а утром его нет – как нет. Имеется какая-то подержанная шапка и бушлат, вот их и надеваешь – на улице-то мороз.

Но вернемся к моменту нашего преображения – получения военного обмундирования, но точно, не обретения бравого военного вида.

Хорошо, что отец на рыбалках и на охотах научил меня накручивать портянки на ноги. Пока старшина обучал новобранцев этому умению, у меня появилось время рассмотреть свою полученную амуницию.

Тут и открылись размеры и время проявления горячей любви Родины к моей скромной персоне.

Так, сапоги сделали мне в славном городе Кимры, аж, в тысяча девятьсот пятидесятом году, когда я оканчивал начальную школу. Моя гимнастерка была готова, когда я перешел в седьмой класс, шаровары, типа, галифе – в восьмом классе. В десятом классе я был обеспечен бушлатом, а через год – шапкой. Так что любовь Родины ко мне проснулась очень рано, а я, неблагодарный, не вскармливал в себе ответного чувства.

Ты уж прости меня, моя Родина, виноват. Впредь буду осмотрительней.

Курс молодого бойца

Курс молодого бойца – это обязательная программа подготовки полностью

боеспособного воина…

Отрывок из Боевого устава Советской Армии

Нам объяснили, что начинается очень важный этап нашей воинской службы. Называется он курс молодого бойца. Мы приготовились к учебным боевым действиям.

Когда нас доставили в часть, то оказалось, что это большущий учебный полк, где из бывших гражданских в меру расхлябанных разгильдяев готовят солдат, более-менее пригодных к службе, в смысле, к боевым действиям. За месяц из нас хотели сделать воина, который многое должен уметь и мочь.

Перво-наперво, нас научили ходить строем. Вся эта шагистика называлась строевая подготовка. Какое отношение она имеет к подготовке к боевым действиям, и помогает ли выжить в окопе и в бою, не знаю, так и не успел понять. Но чувствовалась любовь командиров к прусскому гусиному шагу. Видно, въелась эта пруссятина в нашу армию надолго.

За это же время научили нас петь разные строевые песни. Возможно, услышав наше пение, враг дрогнет, но маловероятно, что в панике побежит. Мы сразу узнали анекдот о таком этапе обучения.

Идет колонна солдат.

Старшина: Запевай!

– Не хочу!

– Как фамилия?

– По долинам и по взгорьям…

Долго учились мы зачем-то быстро раздеваться при отбое и очень быстро одеваться при подъеме. Какую роль во время военных действий будет играть это умение, и до сих пор не знаю. Особенно странно выглядело стремление научить нас быстро раздеваться при отбое.

Чтобы не сделать промашки и не подвести друзей по отделению некоторым приходилось петли на гимнастерке и шароварах прорезать бритвой. Это понадобилось для того, чтобы обмундирование расстегивалось при первом же прикосновении. У каждого это получалось по разному. Так чересчур старательные солдаты очень основательно прорезали петли на прорехе брюк, простите, шаровар.

Результаты по скоростному одеванию-раздеванию заметно улучшились, только вот пуговки у некоторых стали выскакивать из своих петель в самое неподходящее время и в местах, для раздевания не предназначенных.

Мы научились собирать и разбирать автомат и карабин и тоже за какое-то недолгое время.

Поэтому, если не будет патронов, как это часто случалось во время войны, мы сможем деморализовать противника тем, что свое оружие мы ему не отдадим, а разберем на множество частей и побросаем ему навстречу. Пусть потом мучается и попробует собрать. Ничего у него не получиться, а мы уже не поможем, так как ничего не скажем, а будем молчать.

Однажды мы занимались в спортзале. Но не в спортивной форме, а в нашем обмундировании, зато без ремней. Нам следовало сдать нормативы по подтягиванию на турнике. Можно было и сразу получить зачет, если подняться на турнике переворотом. Но, если не удавалось сделать такой подъем, то три подтягивания – это тоже хорошо.

Самое удивительное заключалось в том, что зачет можно было получить, если правильно, по уставу, выполнить подход к турнику, затем фиксацию, то есть остановку под турником, и потом даже без самого подтягивания, выполнить отход от снаряда с последующим рапортом: «Рядовой Х, упражнение закончил».

Большая часть моих сослуживцев так и получила зачет за упражнения на турнике, но без самого подтягивания! Оказывается, даже в армии уже начинался формализм.

Кроме того, мы научились быстро чистить картошку. Скорость при этом была нужна, так как чистили ее ночами, после отбоя, то есть за счет нашего сна. Хотя понятно, что даже без этих вахт, все мы постоянно хотели спать. Нам казалось, что мы не высыпаемся, но восьми часов сна вообще-то достаточно, мы же не понимали этого – не привыкли пока к такому режиму.

Итак, о вахте. После отбоя мы шли на кухню чистить картошку, нам показывали фронт работ – гору ящиков с картошкой в человеческий рост и две пустые ванны.

Чем быстрее мы наполним эти две емкости чищеной картошкой, тем быстрее пойдем спать. Хорошо, что работала стационарная картофелечистка, она крутилась непрерывно. А мы помогали ей ножами и другими ручными устройствами, выковыривая глазки из клубней.

К часу ночи обычно вторая ванна, наконец, наполнялась, а мы спешили спать. Нам в этот момент казалось не таким уж важным, умеем ли мы работать ножами по картошке. Да и сейчас это умение осталось непонятым и невостребованным.

Да, еще нас учили ползать по-пластунски, но выпало уже довольно много снега, и мороз перевалил за – 25 градусов, поэтому ползали мы около крыльца нашей роты, где снега лежало поменьше – его расчищали. За всю службу это уменье не пригодилось, может быть, и хорошо, что так.

В самом конце курсов молодого бойца мы приняли присягу. А до того нас отвезли на полигон, где каждый тремя выстрелами поразил мишень, как смог. Был опять сильный мороз, и долго целиться было не с руки. От холода пальцы примерзали к спусковому крючку.

После этих ощущений на полигоне, трудно было представить, как в войну примерно в таких же условиях солдаты сидели в окопах. А ведь сидели, да еще и воевали!

Ивдель

Где мы только ни бывали. Можно даже сказать, что мы почти нигде не бывали. Но зато, если нас судьба куда-то заносила, то мы везде находили что-нибудь хорошее и запоминающееся. У кого-нибудь бывало и другое

Через день после присяги нас развозили во все концы СССР. Меня судьба забросила на Северный Урал. Везли нас в «телятниках» – товарных вагонах с печкой посередине. Ехали недолго – утром выехали, а поздним вечером уже прибыли в город Ивдель.

Как везде, там тоже был сильный мороз, поэтому нас быстро высадили из вагона, построили и повели, бог весть куда.

Мы шли по широким дощатым мосткам. Снег громко скрипел от мороза и топота сотен кирзовых сапог. А доски усиливали этот звук. Шли мы какими-то коридорами из заборов. Это были лагеря, или зоны. Высокие тоже дощатые стены с колючей проволокой наверху окружали нас. Яркий свет прожекторов иногда освещал дорогу, но чаще он освещал что-то внутри лагерей.

Через полчаса мы вышли на плац батальона. Опять мороз не дал разгуляться командирам. Они выкрикивали названия профессий, а те, кто к ним относился, выходили из строя, их тут же строили и разводили по казармам, где находились четыре роты железнодорожного батальона.

Я попал в роту тяги, то есть в паровозно-тепловозную. Нас быстро уложили спать, так как время перевалило уже за час ночи. Правда, поспать нам довелось только до семи часов утра.

Первым, кого мы увидели, был старшина Бондаренко. Меня удивило то, что он был поразительно похож на моего отца. Все дальнейшее сосуществование с ним проходило для меня немного по-другому, чем у сослуживцев. Не мог я относиться к старшине иначе, чем с некоторым уважением.

Правда, старшина оказался довольно строгим и придирчивым, но в меру. Так, являясь к подъему, он слушал доклад дневального, подавал команду: «Вольно» и проходил в роту. Первым словом, которое он издавал при этом, звучало, как многозначительное: «Та-а-а-к». После этого вступления, следовало некоторое внушение дежурному по роте за допущенные промахи, а после него начиналась обычная служба.

В первые дни пребывания в своей части мы – новобранцы еще ничего не знали об особенностях здешних мест и традициях. Оказалось, что наша часть только год назад перебазировалась в Ивдель, и поэтому мы застали время обустройства.

Казарма построена только полгода назад, а старослужащие рассказали нам, как они еще год назад жили в палатках. Так что мы попали почти в курортные условия. Но еще очень многое требовалось для полного комфорта. Это нам еще предстояло построить.

Первый же подъем уже порадовал тем, что не было никаких сержантов с секундомерами в руках, которым хотелось бы поймать не слишком расторопных и наказать их.

Мы, правда, спешили уложиться в нормативы, выдуманные ретивыми служаками, но старослужащие посмеивались, и казалось, неторопливо натягивали свою форму. Однако эти ребята от нас не отставали, и в строй мы вставали одновременно.

Потом началась зарядка – пробежка по морозу без бушлатов, в гимнастерках. Кстати, старшина также бежал с нами. Затем умывание и бритье той незначительной щетины, что начинала произрастать на щеках и на подбородке.

Тут и проявилась неустроенность и суровые условия нашего места службы. Вода в умывальниках оказалась так холодна, что для умывания и чистки зубов она еще подходила, то для бритья – не очень.

Через неделю я увидел «народное изобретение» для подогрева воды из двух бритвенных лезвий и стакана. Его, подключали к электросети и через несколько секунд получали стакан горячей воды, годной для бритья. Очень быстро, но и опасно тоже.

Через год мы уже построили хорошую умывальную комнату и даже сушилку для рабочей одежды. И вообще, как всякие мастеровые люди, а такие встречались среди сослуживцев нередко, мы создали почти комфортные условия быта.

Все необходимое для жизни наша часть железнодорожных войск перевозила в вагонах. В них размещался небольшой клуб с киноустановкой, дизельная электростанция, мастерская со станками, баня, почта и много чего еще. Но уже достраивалось здание библиотеки, и начиналась постройка большого клуба.

При относительном комфорте нашего быта, одно неудобство преследовало первогодков непрерывно и доставляло почти страдания, но совершенно неведомые для старослужащих – это голод.

Точнее, не голод нас донимал, а привычка питаться, как попало, то есть без всякого режима. Кормили нас довольно сносно, хотя и однообразно, но первогодков такой военный распорядок ввергал в муки и страдания, точнее, нас донимал голод, возникающий через два – три часа после приема пищи.

Так время ужина в семь часов вечера казалось нелепым и издевательским. К утру молодые и голодные новобранцы готовы были бегом бежать в столовую на завтрак, тогда как старослужащие совершенно спокойно и даже степенно входили в нее.

Мы тогда не знали, что такой режим питания, оказывается, и есть самый правильный. Недаром солдаты третьего года службы выглядели даже более здоровыми и упитанными, чем мы – молодые, только что прибывшие с «гражданки». Чтобы утолить голод, возникающий из-за нашего беспорядочного питания до армии, мы иногда тайком прятали в карманы куски хлеба.

Потом на третьем году службы мы даже не думали о каких-то кусочках хлеба в кармане. А точнее, уже через год и мы привыкли к установленному порядку. Привыкал, скорее, организм, но мы считали это достижение своей заслугой, то есть нашей волей, выдержкой и упорством.

Впрочем, какая разница в том, что нам помогло победить дурные привычки, если даже Фрейд не всегда упомянутые человеческие чувства ставил во главу угла.

Через неделю почти все молодые уже были распределены по экипажам паровозов и тепловозов, и только я – электровозник, пока оставался в резерве. Так начиналась служба, а между тем, приближался Новый Год.

Как рождаются привычки

Не случайно говорят, что привычка – вторая натура. Но бывает, что привычки нам навязывают, а натура при этом почти не меняется. Видимо, для такой ситуации пока еще не появилось пословицы.

Почти неожиданно для нас наступило 31 декабря. Это был первый Новый год, который нам предстояло встречать в армии. Глагол «встречать», наверное, следовало бы заменить на какой-то другой, так как никакой праздничной встречи не намечалось.

В казарме было непривычно тихо, мы – первогодки слонялись в ограниченном пространстве по маршруту – «спальное помещение с двухэтажными койками – Ленинская комната с газетами и шахматами-шашками».

Наше слоняние объяснялось тем, что солдатам нельзя нарушать «установленный уставом порядок», то есть нельзя присесть на свою койку. Нерушимость рядов подушек и плоских поверхностей одеял на койках – это фетиш, это вещественный образ смысла воинской дисциплины, и может быть, даже главный результат боевой и политической подготовки.

Выглядели эти ровные ряды довольно пристойно и кому-то казались красивыми, но, скорее всего, они чем-то напоминали могильные плиты на каком-нибудь воинском захоронении.

В Ленинской комнате можно было бы почитать газету, но свежую прессу, полученную вчера вечером, писарь роты еще не подшил. Шахматные и шашечные доски заняты более авторитетными старослужащими. Читальный зал библиотеки открывался только после обеда.

Времени до обеда оставалось так много, что этот отрезок в три-четыре часа представлялся вечностью. Нам все еще казался пыткой армейский режим питания. Просто-напросто никому из нас не хватало еды. Голодный червячок начинал бушевать в животе и требовать своей порции. А припрятанный кусочек хлеба съедался быстро и почти безрезультатно.

Короче, за окном мороз, но в казарме довольно тепло. В наряд вечером идут человек восемь и не в караул, а на кухню. Так что жизнь пока не повернулась к нам суровой стороной, считай, еще один день можно вычеркнуть из тех тысячу ста, которые нам предстояло отслужить.

И вдруг в роту вошел старшина и скомандовал: «Рота, становись!».

Нам объявили боевую задачу. На подъездных путях выставлен вагон с углем для котельной нашего батальона. Сегодня его надо разгрузить, так как грядет конец года, а иначе на нас наложат большой штраф за простой вагона.

Мы люди подневольные, построились и «шагом марш» – пошли с лопатами и ломами наперевес. Через полчаса мы уже «пахали» – открывали нижние люки вагона, а высыпающийся уголь откидывали из-под колес в две больших кучи по сторонам пути.

Хорошо, что в армии везде проявлялся уставной распорядок, и как бы мы не орудовали лопатами и ломами, но через пятьдесят минут работы объявлялся перекур-перерыв для десятиминутного отдыха.

Мы рассаживались вокруг вагона, курильщики вытаскивали свои сигареты и приступали к курению, как к священнодействию. А некурящие сидели просто так и тоже старательно отдыхали.

Если бы старшина был курильщиком, то, возможно, тоже бы сидел и пускал дым к небесам. Но он не курил, и его понемногу начинал донимать мороз, а впереди-то уже маячил новогодний праздник.

Поэтому наш военачальник начал обходить вагон и проверять выполненную работу – хорошо ли зачистили уголь с полотна между рельсами, далеко ли отбросили топливо от вагона, и нет ли нарушения габарита.

Обнаружив некоторые незначительные нарушения, а как без них, ведь мы остановились для перекура, а не для окончания работы. Старшина показал нам некурящим на эти упущения и настойчиво попросил исправить. Аргумент у старшины был один: «Вы же все равно не курите, а просто так сидите, так сделайте же полезное дело».

Но нас эта непрерывная предпраздничная вахта – работа лопатой – также утомляла, и очень хотелось посидеть и расслабиться. Что называется, хотелось перевести дух.

Первый перекур прошел для нас – некурящих, как теперь говорят, в режиме работы «нон стоп». А после перерыва продолжилась разгрузка угля. Вот уже и очередной перерыв был бы кстати —начинали ныть руки, пот заливал глаза, и дыхание стало частым, как у бегуна на длинные дистанции. Десятиминутный перерыв стал желанной паузой среди монотонного труда.

Наконец, он наступил, и все с удовольствием расположились вокруг объекта нашего боевого задания. Курильщики опять с полным правом достали свои сигареты, а некоторые и папиросы, вроде, «Севера». Опять старшина пошел искать недочеты, и его суетливые ноги появились в просвете под вагоном. И он явно шел к нам.

Тут я понял, что иногда курить необходимо, и даже полезно. Поэтому попросил у ближайшего соседа сигаретку, чтобы иметь право посидеть в блаженном покое на полном основании.

Меня угостил сигаретой «старик» – солдат почти третьего года службы. Почти, потому что только завтра уже начнется тот долгожданный отсчет дней последнего года, а сегодня у него заканчивался последний день второго года службы. Но радость от приближающейся смены лет солдатского «летосчисления» уже его распирала. Он поделился со мной сигаретой «Шипка» и промолвил: «Конечно, перекури, а то старшина совсем оборзел. Так торопиться домой, что готов нас загнать, как лошадей».

Я прежде, как почти все мои сверстники, уже пробовал курить, но особого удовольствия не получал. А тут удовольствие вот оно! Сидишь в покое, на полном основании отдыхаешь, а старшина ходит и только ворчит: «Курите быстрее, можно не в затяжку, здоровее будете».

С тех пор у меня в кармане всегда лежала «дежурная» пачка сигарет «Шипка» или «Солнышко», чтобы иметь свой заслуженный отдых вместе со всеми.

В тот раз мы закончили разгружать уголь уже после обеда, но нас покормили и даже дали порции чуть больше обычных – так как все роты уже поели, и нам досталось то, что считается приварком. А после обеда мы еще помылись в бане, так как измазались, как черти.

В остальном все шло обычным распорядком – ужин, а перед отбоем вечерняя поверка. Надвигался Новый год. После отбоя мы лежали на своих койках усталые и расслабленные после мытья в бане. Оставили небольшой свет, и приближение Нового года прошло под хохот от хороших анекдотов и бывальщин «стариков».

Все немного утомились, но ждали наступления Нового года, После полуночи «старики» поздравили друг друга с новым «званием», да и всех остальных тоже «произвели» в более высокое «звание». И тут раздался громкий храп. В ответ грохнул взрыв хохота.

Храп говорил о том, что уснул наш сослуживец Купрюшин. Он отличался своим богатырским храпом, хотя рост и вес у него были заметно ниже среднего. Все знали, что пока «Купрюха» не набрал полную силу в храпе, надо срочно засыпать.

И мы почти мгновенно уснули. Так во сне и встретили настоящий Новый год. По московскому времени он наступил только в два часа ночи, но мы уже видели третьи сны – уголь, лопаты и старшину, сетовавшего на то, что мы много курим и медленно работаем.