Читать книгу: «Компромисс», страница 18

Странная жизнь

мечту и жизнь заплел он в мои волосы

на губы наложил любви нектар

на теле языком оставил полосы

в вино подлил волшебных сладких чар.

он обнимал меня руками сильными

под ним я изгибалась как лоза

я таяла и каплями обильными

умыла его губы и глаза.

Валерия Грановская (Абрикосовый рай)

В городском парке в последнее время появилось нечто вроде вернисажа. В тенистых аллеях собирались художники, скульпторы – умельцы декоративно-прикладных форм творчества и прочие мастера, которые таким образом пытались показать свои произведения и как-то прокормиться.

Я приходил сюда довольно часто. Меня манило яркое художественное разноцветье, разнообразие геометрических форм, обстановка творческого вдохновения незнакомых людей, возможность пообщаться, обсудить ту или иную тему.

Всякого рода выставки давно ушли в прошлое, превратились в развлечение для богатых, а здесь можно было совершенно бесплатно побывать в логове творческого вдохновения недооцененных, но талантливых мастеров.

Юльку, подругу детства, я узнал сразу, хотя это было совсем непросто. Я ведь помнил её как танцующую девочку: лёгкую, невесомую, пластичную, яркую и солнечную.

Мы жили в одном подъезде, вместе ходили в школу, играли в дочки-матери, тысячи раз наблюдали грозу из окон подъезда между четвёртым и пятым этажами.

Однажды даже были свидетелями изумительного, но страшного полёта шаровой молнии, которая кружила вблизи подъезда блестящим ртутным шариком, потом заглянула почти в самое окно, зашипела и исчезла.

Юлька страстно любила танцевать.

Просто так.

Мама шила ей прозрачные танцевальные платьица из остатков штор, которые готовила на продажу: струящиеся, журчащие, напоминающие струи дождя или обволакивающие серебристые туманы.

Все прочили девочке большое будущее на сцене, но сама она не загадывала – просто танцевала, очень часто прямо на улице.

Я только и слышал тогда, от родителей, друзей, знакомых – не упусти, вы созданы друг для друга.

Юлька всегда и всё решала сама, она была натурой необычайно творческой. Вдохновляющие идеи и их реализации толпились в её внутреннем мире, не давая ни минуты покоя.

Не могу сказать, что любил Юльку, тогда я не умел распознавать и понимать свои незрелые чувства. Мы просто жили вместе, превратившись со временем в единое целое.

Я относился к Юльке как к сестре. Мы были пятнадцатилетними подростками, хотя и весьма любопытными.

Тело и пластика подруги день ото дня становились всё привлекательнее, а танцы – более откровенными, замысловатыми, изящными, подчёркивающими чарующую женственность.

В то время мы часто закрывались у неё или у меня дома: учились целоваться, танцевали, обнявшись, беседовали о счастливом будущем. Точнее, Юлька рассказывала о своих девичьих иллюзиях, а я пытался в них удобно встроиться.

Она мечтала о волшебной любви, о путешествиях на больших океанских лайнерах, о необитаемых островах, романтических приключениях и многом другом, до чего мне тогда в принципе не было никакого дела.

Вот поцеловаться, потискаться, я точно был не прочь. И подурачиться – тоже.

Сейчас передо мной стояла Юлька с землистым лицом в застиранном мятом платье с папироской в углу рта и улыбалась щербатым ртом.

Выцветшие космы, собранные в подобие хвостиков, перевязанные грязным бинтом, образовывали причёску “сенокос на лыжах” или что-то вроде того. Безобразные синие прожилки на ноздреватой коже, трясущиеся руки, и хищный взгляд.

– Чё уставился, Антоха, соскучился… не нравлюсь, да… ну и вали отсюда!

Юлька смачно сплюнула себе под ноги, глубоко затянулась и картинно воткнула руки в боки.

– Или покупай, или проваливай. Некогда мне с тобой лясы точить. Похмелиться надо. Или это… за показ денег не берут, конечно, но, ты-то в доску свой. Дай пару сотен, тогда побазарим. А чё… детство вспомним золотое. А то ведь я и станцевать могу… ха-ха, да шучу я, шуткую. Согнуться толком не могу, какие уж тут танцы! Ну-у-у, так дашь на пузырь-то или как?

Мне было двадцать семь лет, значит ей столько же. Но передо мной стояла пожилая особа, прожившая как минимум вдвое больше: артритные колени, глубокие борозды морщин, отвисшие мочки ушей, расплющенные кисти рук.

На пластиковом ящичке перед ней стоял набор танцующих хрустальных кукол, тех самых, с которых всё и началось.

Его звали Геннадий Романович, видный мужчина из соседнего дома. У него была какая-то редкая слесарная профессия, предполагающая навыки во всех областях техники, технологии и творчества.

Тогда ему было чуть больше тридцати. Счастливый родитель двух маленьких ангелочков, муж миниатюрной красавицы, о которой он рассказывал с придыханием.

Геннадий приходил со своим стулом в тот тенистый уголок, где обычно на публику танцевала счастливая, оттого, что столько зрителей, Юлька, и внимательно наблюдал.

Однажды он принёс разноцветную хрустальную фигурку танцующей девочки и подарил Юльке. Видели бы вы, как она визжала от радости.

Потом была ещё фигурка, ещё и ещё. Все разные, но изумительно похожие лицом и фигурой на неё.

Позже Юлька замкнулась на время, избегала общения.

Я был её единственным другом, поэтому мне она открылась. Это была любовь: самая первая, самая романтичная, до жути драматическая и сказочная одновременно.

Юлька сбегала с уроков, чтобы встретиться с ним, с Геннадием Романовичем, который, похоже, увлёкся девчонкой не на шутку.

Для Юльки эта любовь, именно так она воспринимала предельно откровенные свидания с взрослым мужчиной, была невероятным, интригующим приключением, пропуском в мир неуправляемых, удивительно вкусных интимных эмоций, преждевременным, но таким сладким знакомством с запретной тайной взрослых чувств.

Она горела сполохами наивно бесхитростных, предельно искренних переживаний, глубинный смысл которых в столь юном возрасте невозможно постичь. Девочка готова была ради встреч с ним, ради жарких объятий и трепетных поцелуев, на любой подвиг.

А он… для взрослого мужчины девочка с её безграничной любовью со временем превратилась в серьёзную проблему.

Геннадий Романович не прочь был и дальше черпать сладкий нектар из щедрых на восхитительные ощущения недр непорочной девственности. Да, он боялся переступить черту, слишком Юлька была юна, к тому же несмотря на полную самоотдачу целомудренна душой. И всё же соблазнился, откупорил сосуд непорочной невинности, но топлива для страсти в его развратном теле, и желания что-то в жизни менять, оставалось всё меньше.

Надо было что-то делать, тем более жена несколько раз ловила его на горячем. Не напрямую. Она тонко подмечала ложь в его примитивных отговорках, принюхивалась к посторонним интимным запахам, находила приметы близких отношений с другой женщиной.

В один из дней любовник испарился вместе с семьёй, не оставив Юльке координат, но передав через случайного юношу очередную статуэтку и страстное любовное послание, в котором не только ставил крест на их отношениях, но и давал призрачную надежду.

Слабый оказался человечишко – ничтожный, жалкий.

Ранимая творческая натура девочки не выдержала эмоциональной перегрузки и треснула.

Юлька перестала общаться со мной, со сверстниками, с родителями, замкнулась в себе, а позже и вовсе исчезла из поля зрения.

Мне в ту пору было чуть больше шестнадцати лет.

Жизнь шла своим чередом. События наслаивались одно на другое. Я взрослел, время от времени влюблялся, приобрёл приличную специальность, совершенствовал профессиональное мастерство.

Конечно, я довольно часто вспоминал Юльку, с которой меня связывало очень многое.

Её сумасшедшие танцы и интригующую интимную близость забыть было попросту невозможно. Да и не только в танцах дело. Любил я её, точно любил. Но она не оставила даже шанса на взаимность.

И вот Юлька, та самая, передо мной. Представить эту опустившуюся женщину танцующей и желанной попросту невозможно.

– Чё, жаба задавила, денег жалко! А у меня душа горит. Душа, понимаешь. Геночку вчера схоронили. Сорок три года прожил… с нелюбимой женой. А я… я искала его все эти годы, искала, ждала. И любила. Вот ты, ты знаешь, что такое любовь! Откуда тебе знать. Купи этих… танцулек… Антоха. Только ты знаешь, что они для меня значат. Только ты. Может,  вспомнишь когда. Хотя, чё обо мне, дуре непутёвой, помнить. Тыщща деревянных и всё это богатство твоё. Не жмись, дружище. Вот эту, самую первую, помнишь? Какая я была… боже мой, какая! Геночка, миленький, ну почему, почему так-то! Ведь он меня всю жизнь любил, только меня. А я его. Странная жизнь, странная, непонятная, жестокая.

.