Цитаты из книги «Даниил Хармс. Жизнь человека на ветру», страница 2

Фантазия Хармса направляется на устройство бытовых хеппенингов (говоря современным языком). Он старательно разрабатывал их сценарии: “Заказывать в ресторане манную кашу, кофе с огурцами резать огурцы ножницами, кормить друг друга и заикаться”. Совместно с Левиным и при участии Владимирова 22 мая 1929 года он пишет проект, названный “Сустав дозорных на крыше Лениздата”. Дозорный, “мужчина обэриутского вероисповедания”, должен “сидеть на самой верхней точке крыши и, не жалея сил, усердно смотреть по сторонам, для чего предписывается не переставая вращать голову слева направо и наоборот, доводя ее в обе стороны до отказа позвонков”, и следить, “чтобы люди ходили не как попало, а так, как им предписано самим Господом Богом…”

...О второй категории никто не скажет ни слова, хотя именно она делает хорошей всю эту архитектуру и мысль о человеческой жизни. Она непонятна, непостижима и в то же время прекрасна, вторая категория! Но её нельзя достигнуть, к ней даже нелепо стремиться, к ней нет дорог. Именно эта вторая категория заставляет человека вдруг бросить всё и заняться математикой, а потом, бросив математику, вдруг увлечься арабской музыкой, а потом жениться, а потом, зарезав жену и сына, лежать на животе и рассматривать цветок.

Это та самая неблагополучная категория, которая делает гения.

из письма Хармса Пугачевой

С.223: "...Хармс выбрал свою знаменитую, вошедшую в легенду манеру одеваться: крошечная кепочка, ...Кепочку иногда заменяла "пилотка с ослиными ушами"... или пекарский колпак, или даже чехольчик для самовара, но это уж был праздничный наряд".

смерть теософки” (1928). Подробности же дуэли почти

С.151: "На этом общение с Клюевым приостановилось, но все же не совсем прервалось. По крайней мере, Введенский бывал у него в начале тридцатых со своей второй женой Анной Ивантер. Юную и наивную Анну Семеновну шокировал не “маскарад”, а то, что гостеприимный хозяин во время беседы, не обращая внимания на ее прелести, норовил погладить ее мужа по коленке".

С.459: "Любарская вспоминает:Однажды, когда меня вели на допрос, свободного кабинета не было. Меня привели к какому-то начальнику и посадили в дальнем углу его кабинета. Начальник был чем-то озабочен и даже не обратил на меня внимания. Он был крайне недоволен работой следователей, стоявших возле него. “Запомните, – строго произнес он, – к концу недели у меня на столе должны лежать: 8 показаний финских, 12 – немецких, 7 – латышских, 9 – японских. От кого – не важно".

С.414: "Если отбросить древних, о которых я не могу судить, то истинных гениев наберется только пять, и двое из них русские. Вот эти пять гениев-поэтов: Данте, Шекспир, Гёте, Пушкин и Гоголь". Странно воспринимаются эти слова от автора озорных баек про парочку анекдотических тупиц - Пушкина и Гоголя".

С. 414: "Все явления мировой культуры Хармс делил для себя на "огненные" и "водяные". Поясняем примерами: 1) Если пройти по Эрмитажу, то от галереи, где висит Кранах и Гольбейн и где выставлено золоченое серебро и деревянная церковная резьба, остается ощущение водяное.

2) От зала испанского - огненное, хотя там есть образцы чисто водяного явления (монахи с лентами изо рта).

3) Пушкин - водяной

4) Гоголь в "Вечерах на хуторе" - огненный. Потом Гоголь делается все более и более водяным.

5) Гамсун -явление водяное.

6) Моцарт - водяной.

7) Бах и огненный, и водяной.К "водяным" художникам Хармс относил и Леонардо да Винчи, к "чисто огненным" - Ван-Дейка, Рембрандта, Веласкеса, а из писателей - Шиллера".

С.125: "Друскин преподавал в школах русский язык и литературу, потом - математику (он закончил и математический факультет университета), для себя продолжая заниматься философией. В 1929 году он сдал экзамены за курс консерватории по фортепьянному отделению (зачем был нужен Друскину третий диплом, не понимал даже брат-музыковед)..."

С.478: «Анна Андреевна Ахматова, чьи вкусы были гораздо шире ее творческой практики, …не без симпатии относилась к обэриутам; она ценила Олейникова, воспринимая, впрочем, его упрощенно, как юмориста («Она думает, что это шутка, что так шутят», - замечала Лидия Гинзбург [Гинзбург Л.Я. Записные книжки, воспоминания, эссе. СПб, 2002. С.315], и многое у Заболоцкого («Ночной сад», измененную строчку из которого она сделала эпиграфом к одному из стихотворений 1940 года…)».