Читать книгу: «Не время умирать», страница 3

Глава 2

По дороге Введенская распустила всех по домам за ненадобностью. Сама осталась на Петровке, размышлять и дожидаться Симака.

Умываясь под краном, Катерина размышляла о том, что золовка Наталья скоро ее убьет. Ведь теперь ей приходилось терпеть выкрутасы не только строптивой дочки Соньки, но и племянника, Михаила Михайловича, а он, несмотря на младенчество, тоже не сахар. Не в кого ему быть кротким и покладистым.

К тому же и работу никто не отменял. Вообще непонятно, как после домашней каторги Наташка умудряется еще и какую-то красоту для текстиля создавать, и принимать, и без звука вносить бесконечные правки руководства.

А еще в их хибаре нет электричества, воду надо носить из колонки, топить печь. Тоненькой Наташке несладко приходится. Но сейчас хоть не надо переживать о пропитании, дровах, ведь у Катерины и оклад, и хороший паек.

А вот что, если золовка проявит фирменный введенсковский характер? Возьмет да и отпишет брату Мише о том, что Катерина сбежала из дома на службу? От одной мысли об этом мороз по хребту.

«Надо чаю горячего. И перекусить».

В сейфе оставалось полбуханки хлеба, сахар, кулек с заваркой на несколько кружек. Катерина как раз ставила чайник, когда в кабинет проник Симак.

– А вот и я, – сообщил он, вытирая ноги. – Нальете старику чайку, товарищ Введенская?

– Не пожадничаю. Если что, можно и на «ты».

– Благодарствуй. – Он оглядел пустой кабинет. – Ага, бравый оперсостав разбежался по постелькам, а руководство в одиночку скрипит мозгами?

Катерина улыбнулась. Симак, не дождавшись ожидаемой реакции, горько признал:

– Скучная ты особа, товарищ лейтенант.

– Увы.

– Тогда я тебе сейчас буду ужасы на ночь рассказывать.

– Я храбрая. Да и рассветет скоро.

– Правда твоя, Катерина. Ладно, готовься и чай заваривай. Сейчас ручки ополосну и порадую. Или огорчу.

– Ожидаю с нетерпением, – заверила она, расставляя на свежей салфетке стаканы, рассыпая по ним заварку. Давненько не накрывала стола для мужчины, хоть вспомнить, как это делается. Пусть и для старого, сварливого медика.

Они принялись гонять чаи, закусывая черным хлебом – Катерина его круто посолила, Симак – посыпал сахаром. Потом, вытащив бумагу, Симак принялся рисовать. Изобразив на бумаге схематичный человеческий силуэт, спросил:

– Прожевали, проглотили?

– Ничего, я небрезглива.

– Приступим, – он принялся чертить, – картина, как и в прошлом эпизоде: перелом хрящей гортани, рожков подъязычной кости. Вот тут… это ниже щитовидного хряща, горизонтально, странгуляционная борозда. Почти замкнутое кольцо.

– Иными словами, удушение, и не руками.

– Оно. Гортань разрезана чем-то тонким, скорее всего стальной проволокой.

– Удавкой, Борис Ефимович. – Катерина, открыв сейф, вынула находку Анчара. – Вот она. Собака обнаружила.

Медик обрадовался:

– Да ну? Недаром фашист свою кашу ест. Дайте-ка полюбопытствовать… а что, скорее всего, и она. Даже со стопроцентной уверенностью. Это струна? Кто-то из иностранных мерзавцев такие штуки предпочитал, так?

«Вот хитрец. Делает вид, что забыл». Катерина вслух доложила:

– Вы правы, Борис Ефимович, похоже на гарроту, оружие сицилийской мафии, неоднократно описываемое в приключенческой литературе. В классическом варианте изготавливалась из фортепианной струны, с двумя деревянными ручками на концах.

– Начитанная баба – опасно, но по-своему неплохо, – непонятно кому, в сторону заметил Борис Ефимович. – Между прочим, те, что на «Скорой» подобрали пацаненка и труп, упоминали, что он что-то бормотал про музыку и скрипку.

– В самом деле?

– Я сам пробовал с ним поговорить, и он, даже мутный с успокоительного, весьма настойчиво спрашивал, не нашли ли мы скрипку. Мол, Любушка ее очень бережет, расстроится.

– Бедный мальчик.

– О женщины. Думаете, не его рук дело?

– Думаю, нет. А вы?

– Мало ли что я думаю. Вы разбирайтесь. Только не затягивайте, – предостерег медик, – а то в Кащенко определят и на каждый допрос писанины будет в два раза больше.

Тут он умолк, вращая в руках перочинный нож. Катерина, подождав некоторое время, напомнила о своем присутствии:

– Борис Ефимович.

– Это я размышляю, – пояснил Симак, – подбираю слова, чтобы и соображения изложить, и чтобы ты меня за параноика-фантазера не приняла.

– Не приму, – заверила она, – я скорее на себя подумаю.

– Тебе не грозит, как врач говорю. Вот в чем дело, – он снова взялся за карандаш, – выше борозды от твоей удавки во время осмотра проявились и пальцы.

– Как это – «пальцы»? Что значит – «проявились»?

– Значит то, что девчата со «Скорой» твердо заверили, что раньше следов не было.

– Где ж были следы, когда их не было?

– Там же, – терпеливо разъяснил Борис Ефимович. – Катя, синяки от пальцев нередко проступают лишь через несколько часов после смерти. И при удушении руками бывают первое время вообще незаметны.

– Но вы сказали – гортань сломана удавкой.

– Одно другого не исключает. – Симак, помявшись, все-таки решился продолжить: – Рискну предположить, что мерзавец ее не сразу задушил, а неторопливо, разными способами, растягивая удовольствие. Душил, возвращал к жизни, а потом все заново. Был спокоен, уверен и никуда не торопился.

– Изнасилована?

– Нет. Не тронута. Мерзавец явно был счастлив по-другому.

– Странно…

– «Странен, а не странен кто ж»⁶. – Медик снова взялся за карандаш. – И, наконец, вдоволь покуражившись, выколол глаза, разрезал рот и холодным оружием…

– Ножом.

– Не простым. Там особая история, напомни, позже расскажу.

– Хорошо.

– …Так вот, нанес пять ударов в область ниже пупка… иссек и срезал кожу на кончиках пальцев. Пальцы, кстати, музыкальные, так что, скорее всего, мальчонка бормотал правду, надо искать ее имя среди юных дарований из ближайших учебных заведений.

Катерина, задумчиво разглядывая его письмена и рисунки, сказала:

– Пальцы изуродовал. Зачем?

– Пытался затруднить опознание?

– Борис Ефимович, а ведь и Кашин отметил, что убийца пытался сбивать собаку со следа, блуждая по лужам и разливая керосин.

– Это, если не ошибаюсь, только в книжках помогает?

– Совершенно верно. Наивно, но…

– Пусть хоть сто раз наивно, но орудует-то хладнокровно, неторопливо, тщательно подготовился к мероприятию, изучил пути отступления.

– Вы хотите сказать, опытный, отсидевший?

Симак по-учительски постучал карандашом по столу:

– Катя, Катя. По простому пути никак не получится.

– Почему?

– Подумай сама: зачем разумный, опытный уголовник станет тратить время на ерунду, выкалывая глаза?

– В смысле?

– Катя, ты человек с верхним образованием, это предполагает определенный уровень эрудиции. Надо знать фольклор, он нередко содержит массу информации к размышлению.

Введенская недоверчиво уточнила:

– Это вы к тому, что в глазах убитого отражается убийца? Борис Ефимович, помилуйте, опыт не исключает глупости. Суеверие и у академиков имеет место.

– Ну да ладно, – медик сменил тему, – нашли что-то еще без меня? Одежду, обувь, белье?

– Нет. Приняла решение вернуться, когда будет светло…

Размышляя, Катерина намотала на палец прядь волос и щекотала себе нос на манер кисточки. Борис Ефимович удивился. Она, опомнившись, прекратила.

– Вам не кажется, что если хотел ограбить, то незачем издеваться и убивать, если поиздеваться, то к чему грабить? Нелогично.

– Преступления не всегда логичны. Это только в учебниках да у Льва Шейнина все имеет причину и следствие. Нравственные идиоты, которых, как известно, наш строй не порождает…

Введенская в шутку подняла палец, Симак ухмыльнулся:

– Если бы вы читали Ломброзо⁷ и Познышева…⁸

Катя укоризненно покачала головой, медик ухмыльнулся еще шире:

– Ах да, вам ведь нельзя. Но вот цветочки. Как бишь их…

– Цикорий.

– Точно, васильки. Тоже какая-то книжность, выпендреж. Он ведь мог их не оставлять, затоптать, выкинуть, а он предпочитает оставлять свою сигнатуру⁹. О чем это говорит?

– Считаете, что преступник уверен в своей исключительности, ловкости, в собственной безнаказанности.

– Считаю. Более того, предположу, что почитает себя самым умным и неуловимым. Вспомните «Черную кошку», их глупые рисунки, котят.

– Считаете, что убийц было больше двух?

Борис Ефимович потребовал:

– Немедленно прекрати меня расстраивать. Нельзя мыслить так прямолинейно! «Черная кошка» – дураки незамысловатые, и было их много. Мы столкнулись с другим!

– С чем же?

– Во-первых, с одиночкой, во-вторых, с явлением, которого в Стране Советов быть не может. Но оно есть.

Введенская, потирая лоб, спросила:

– Хорошо, что же вы предлагаете? Оставить все как есть, пока сам не попадется? Эти теоретические выкладки, они порядком надоели.

Желчный медик, наконец получив желаемую реакцию, откинулся на спинку стула, сплел пальцы.

– Надоели – а придется слушать и мыслить. Или просто патрулировать, пока сам не попадется. Только пусть рядовой состав и общественность патрулирует, а вы думайте. Диктум сапиенти сат¹⁰, так, кажется? Только одновременно!

– Почему?

– Потому что он может совершить еще одну глупейшую оплошность наподобие утраты удавки. Чем умнее, предусмотрительнее мерзавец, тем больше вероятность того, что он погорит на глупости и случайностях. Так часто бывает, учит нас криминология.

Симак продолжал, все более увлекаясь, взывая к теням ученых светил, а Катя обмякла.

Она ужасно устала, в глаза точно песка насыпали, спина болела, и единственное, чего хотелось, – упасть и поспать хотя бы пару часов. Симак сжалился:

– …Ну а теперь на боковую. – И принялся составлять стулья в ряд.

Но Введенская на этот раз приказала с твердостью:

– Валите на диван.

– Чего это?

– Стулья мои.

– Совсем за старика меня держишь?

– Нет. Мне для спины полезно.

– Как знаешь. – Медик, оставив благородство, аккуратно разулся, разоблачился, насколько позволяла компания, то есть пристроив на вешалку пиджак и жилетку. Улегся на диван, закинув ноги на валик.

Катерина, понятно, раздеваться не стала, а просто пристроилась на составленные стулья.

Ей казалось, что она отключится тотчас, как примет горизонтальное положение, но сна не было ни в одном глазу. И не потому, что стулья были разные – один был очень даже приличный, мягкий, c пружинной спинкой и сиденьем, с благородной, хотя и выцветшей обивкой. Для всех, кто оставался в кабинете до утра, он назначался ее величеством подушкой. Почетных гостей из других волостей укладывали тоже на него. Но мягкая «подушка» не умиротворяла.

Голову распирало от мыслей.

Еще одна жертва, обобранная, растрепанная девочка без глаз, с разрезанным ртом, покалеченными пальцами. В той же позе. И цикорий – он же, для неграмотных, василек – он наверняка где-то был, или на месте преступления, или на теле. Просто не увидели, возможно, затоптали, выкинули, не придали значения.

Симак сказал: вторая.

В этом всезнайка ошибся, пусть не по своей вине. Ему неоткуда было знать, что не вторая, а уже третья жертва, в том же квадрате, в окрестностях Чертова пруда. И почерк тот же: без посягательств полового характера, никаких следов биологических жидкостей, но с раздеванием. Уродование. Распущенные волосы. Синие цветы. Удушение различными способами. Удары однотипным оружием, в одну и ту же область.

А в чем прав Симак – так это в том, что столкнулись с новым и непонятным.

Как необходимо действовать именно в этой ситуации – ни в одном учебнике, ни в одной монографии нет. Наука бубнит, что нет неслыханных преступлений, с наукой не спорят. Но есть обычные, а есть… ну вот такие. И придется думать самим, ученые мужи тут не помогут.

«И главное – зачем он это делает? Каковы мотивы? Убийцы убивают, чтобы убрать свидетеля, из мести, со злости, чтобы ограбить. Воры обирают, насильники – тут понятно. Почему все вместе – и грабеж, и истязание, и убийство?»

И почему никто его не видел? Ведь в парке и в окрестностях полно народу: прохожие, водители, железнодорожники, медики санаториев, родственники больных, прочие. Агентура надежная – и ни одного сигнала. И ведь негодяй орудует не под покровом темноты – засветло. И обирает жертв… Он же просто обязан с вещами попасться кому-то на глаза – а он не попадается.

От злости, бессилия Катерина дернулась, повернулась – венский стул пронзительно заскрипел. Она обмерла, притаилась – и, лишь убедившись, что не разбудила соседа на диване, снова принялась размышлять. И чем больше думала, тем больше впадала в отчаяние.

«Надо начать хотя бы с чего-то. Делать то, что положено при грабежах, – прорабатывать портних, перекупщиков и толкучки… Нет, глупости. Не станет торговка скупать такую одежду. У них острый глаз, даже застиранную кровь разглядят, в особенности если принесет мужчина. К тому же – что искать? Никто не знает, во что именно были одеты убитые».

Предыдущие жертвы не опознаны. Но это как раз поправимо, установление личности – дело техники, и не таких опознавали. Да и до гестапо в деле обезображивания жертв новому фашисту далеко.

Известно, что последнюю жертву звали Любой. Это имя, глотая слезы, повторял в забытьи мальчишка, тащивший тело по дороге, ныне запертый в палате, обколотый для надежности транквилизатором. За что-то извиняется перед ней, уже мертвой, бормочет, плача, про скрипку и цветы. Конечно, не он убийца, но будут проверены и его личность, и обстоятельства знакомства, и детали общения с погибшей.

Катерина достаточно опытна, чтобы с уверенностью утверждать, что именно его назначат виновным и в двух других эпизодах – пока не найдутся более подходящие кандидатуры.

Цинизм – можно и так сказать. Но это необходимость. Все ради того, чтобы Люба стала последней жертвой.

«Хорошо бы, чтобы последняя…» Введенская почувствовала, что проваливается в долгожданный сон, но тут вспомнила, что кое-что забыла. Приподнявшись на локте, позвала:

– Борис Ефимович, спите?

– И давно.

– Вы про нож просили напомнить.

Было слышно, как Симак потягивается, хрустя суставами.

– Ах да. Нож был очень острый.

– И только?

– Тебе мало? – тотчас с радостью прицепился медик.

Введенская, спохватившись, призналась, что нет-нет, вполне хватит.

– С коротким, широким, толстым лезвием.

– Чтобы при ударе не сломалось.

– Пожалуй.

– Сапожницкий или переплетный?

– Варианты разные. В любом случае с коротким лезвием носить и скрывать удобно.

– Предусмотрительно, но все-таки таскаться с ножом по улицам…

– Почему бы и нет, если он, например, сапожник? Или другое: может, и не таскается, а имеет где-то в парке тайник. Логично?

– И весьма.

– Вот и прочесывайте парк, прилегающие лесополосы. Вообще же, Катерина, молись, чтобы Волин как можно скорее выздоровел.

– Почему?

– Потому что дело это тухлое, нездоровое, точно не для тебя.

– Я следователь.

Симак, ворочаясь, чтобы устроиться поудобнее, ответил лишь:

– Засим спокойной ночи. – И почти тотчас засопел носом.

«Старый мизогин…¹¹ Нож, значит. Сапожный или переплетный, в любом случае с коротким лезвием. Уточнить по предыдущим жертвам, проверить характеры раневых каналов, следы надрезов…»

Усталость навалилась плотной периной, даже дышать стало лень. Она отключилась.

Глава 3

Еще один осмотр, проведенный уже в светлое время суток, к картине мало что прибавил. Обнаружили нечто похожее на ложе, где было изнасилование, но в отсутствие факта такового не было и оснований так называть. Другой эксперт, не Симак – тот сослался на то, что его дежурство завершилось, а сам он стар и болен, – признал:

– Ничего. Чуть примятая трава, даже следов борьбы почти никаких.

Яковлев вставил:

– Неравные весовые категории.

– Не острите, товарищ лейтенант, – брезгливо оборвала Введенская.

Кашин, откашлявшись, предположил:

– Может, просто вызывает доверие. Знаете, есть такие люди, которых подпускают без опаски – и вот.

– Весьма вероятно. – Введенская обратилась к Яковлеву: – Вы – осматривать окрестности.

– Еще раз?

– Именно. Товарищ Кашин, пускайте Анчара, я с вами.

Анчар вел уверенно, но, как и сказал давеча Кашин, в одном месте замешкался, точно сомневаясь, кружил, чуть не втыкаясь носом землю. Старшина проговорил:

– Опять тут же. – И вдруг легко, как молодой, кинулся на колени. – Товарищ лейтенант. След.

То ли поскользнувшись, то ли потеряв бдительность, идущий наляпал на клочке влажной земли отчетливые отпечатки. Проводник, растянув ладонь, прикинул размер:

– Тридцать сантиметров. Сорок пятый.

Катерина подсчитала:

– Под два метра ростом. Приметный человек.

Кашин добавил:

– И вот, глубина разная. Хромой.

– Тоже должно бросаться в глаза. – Катерина, не совладав с нервами, хрустнула пальцами. – Высокий, хромой, с вещами. Кто-то же должен был его видеть?

Они проследовали к железнодорожным путям, проводник то и дело сдерживал собаку, и оба, останавливаясь, принюхивались, присматривались. Так добрались до насыпи.

– Здесь нашли удавку, – недовольно пояснил Кашин.

– Павел Иванович, что не так?

Тот как будто ждал вопроса:

– Да вот, товарищ лейтенант…

– Катерина, – раздраженно позволила она.

– Катерина, вчера я заметил следы, точно человек шел на цыпочках, то есть он бежал. Теперь же мы с вами видим следы, показывающие, что он шел. Что же он, шел-шел да вдруг помчался сломя голову?

– Понимаю, Павел Иванович. Спасибо, будем думать.

Анчар, такой же недовольный, как и его боевой товарищ, с раздражением нюхал и нюхал землю – пока Кашин наконец не отозвал его, опасаясь за драгоценные собачьи рецепторы. Пес сделал вид, что подчинился, но сам все равно то и дело утыкался в землю и все забирал, забирал в сторону от пути, по которому они пришли, тянул в лес.

– Пойдемте, – решила Катерина.

Пройдя некоторое расстояние, пес повернул голову, гавкнул и повел дальше, в густые заросли. Анчар шел все увереннее, хотя человеческому глазу не было видно ни следа тропы – сплошные заросли и кусты. Но именно такие места надежно хранят запахи. Пес следовал по ним, все ускоряясь, и наконец пустился бегом. Потом – так же внезапно, без видимой причины, вдруг встал столбом, точно закопавшись в землю, воткнулся мордой в траву, гавкнул и взлетел на крутую заросшую горку.

Оказалось, что это насыпь оплывшего окопа. Анчар спрыгнул в него, Кашин тоже и тотчас предостерегающе поднял руку:

– Стойте. Тут землянка.

Анчар же тянул внутрь, оглядываясь на людей. Наконец раздраженно рявкнул, призывая не стоять столбом. Катерина достала «ТТ», спрыгнула в окоп, старшина снова остановил:

– Погодите, мало ли. – И пустил Анчара на коротком поводке внутрь.

Тот снова разлаялся, но радостно, с повизгиванием – овчарка сообщала, что опасности нет. Прошли внутрь – Кашин, потом Введенская, – согнувшись, миновали небольшой коридор, очутились в довольно просторной камере с амбразурой. По стенам на двух плечиках были развешаны вещи: платья, косынки, чулки и прочее, под ними стояла обувь. Третье платье, с беленьким кружевным воротником, валялось у входа, тут же лежали белье и чулки. Кашин, обернув платком крохотный ботинок, поднял его.

К горлу подкатило, Катерина, сглотнув, сделала вид, что закашлялась, отвернулась, зло куснула руку – не хватало еще прилюдно опозориться. Старшина, деликатно отвернувшись, достал из кармана кулек, из него – кусок сахару и премировал собаку.

Продышавшись, Введенская с деланым и потому глупо выглядевшим спокойствием попросила:

– Павел Иванович, прошу вас доставить сюда группу и, главное, понятых.

– Давайте лучше вы. Вдруг вернется.

– Выполняйте.

– Есть.

Катерина, оставшись одна, немедленно вышла на воздух, как следует продышалась и вернулась внутрь. Глупо харчи метать, когда настигает большая, колоссальная удача!

Наверняка это его тайник. А раз так, то есть надежда обнаружить конкретные следы. Как удачно, что на этот раз она прихватила нормальный фонарь и можно задействовать обе руки – пусть делать этого не хотелось.

Катерина повозилась в том, что валялось у порога. «Почему эти вещи тут, не развешаны? Наверняка это вещи последней жертвы. Почему их он бросил? Торопился? Кто-то спугнул? Вот кое-что, следы – эксперты проявят, проверят… ага! Вот и оплошность, глупость! Только… где же футляр?»

Футляра-то скрипичного и не было.

…Когда, завершив дела, добрались до Петровки, замначальника МУРа, грозный Китаин, немедленно потребовал Введенскую к себе.

– Что у тебя с этим Чертовым прудом? – И, едва дослушав доклад, недовольно предписал: – Думай, Катерина. Думай.

Она смиренно призналась:

– Думаю, товарищ полковник.

– Усерднее думай. Дело на контроле, заменить тебя некем.

– Понимаю.

– Не уверен, что понимаешь. Даже если и понимаешь, этого мало. Еще одна жертва, ребенок, в том же квадрате, а результатов нет.

– Так точно.

– Жертва должна стать последней.

– Согласна.

– Тебя никакой черт не спрашивает, согласна ты или нет… Соображения?

– Немедленно распространить уведомление по городу, предписать на местах повысить бдительность и соблюдать осторожность.

– Кому предписать?

– Прежде всего участковым. Наряду с этим родителям, педагогам, девочкам тринадцати-пятнадцати лет, как наиболее возможным объектам посягательства.

– Логично. Дальше.

– Организовать общественное патрулирование. Участковым – обойти кварталы, школы, провести беседы с родителями, педсоставом, проработать, напомнить о бдительности.

Помолчав, полковник признался:

– Огорчаешь, Катерина. Я от тебя умных вещей ждал, а ты такое городишь, что уши вянут.

– То, что я предлагаю, – первоочередные мероприятия…

Китаин поднял ладонь. Введенская замолчала, и начальник ласково объяснил:

– Никому ничего сообщать не надо. Вся Москва и так гудит: по Сокольникам бегает душегуб, юных гражданок грабит, убивает, насилует. Или в другом порядке, в зависимости от испорченности рассказчика. Так что работу по просвещению населения смело можем оставить. Согласна?

Введенская, набрав побольше воздуха, выдала:

– Не согласна.

Полковник удивился. Сначала даже решил, что послышалось, поэтому переспросил. Но Катерина твердо повторила, что не согласна.

Китаин попытался уточнить причины бунта:

– В связи с чем не согласна?

– Патрулирование и содействие общественности необходимо, пока не будет твердой уверенности в том, кого именно мы ищем. И содействие должно быть повсеместным, поскольку не можем предсказать место следующего нападения.

– Если он знает, что его тайник в Сокольниках обнаружен, то, скорее всего, ляжет на дно, чтобы переждать.

– Так точно. Но, как только станет известно о задержании подозреваемого в убийстве Любы… полагаю, что в больнице уже сменились дежурные и слух уже идет.

– То что?

– Настоящий убийца может, успокоившись, проявить себя.

– Дальше.

Катерина, плюнув на риторику, повторила:

– Если наша задача предотвратить следующие жертвы, то надо работать с населением и патрулировать.

– В Москве почти четыре с половиной миллиона населения, кого-то, возможно, удастся мобилизовать. В городе одиннадцать центральных районов и дюжина окраинных. На все распыляться – ресурсов не хватит.

Введенская подняла руку:

– Разрешите? – И, дождавшись позволения говорить, раздвинула занавески на карте города. – Не надо охватывать сразу весь город. Предлагаю исходить из того, что известно. Все убийства совершены в этом квадрате, – она очертила границы, в центре оставив Чертов пруд, – тайник тоже тут же. Велика вероятность того, что досюда он добирается пешком по лесу и таким же образом эвакуируется. Вот по этой лесополосе, далее – по железной дороге, чтобы не следить.

Введенская очертила путь на окраину.

– Собака неоднократно брала след, он вел именно в эту сторону.

– Предлагаешь принять за рабочую версию то, что убийца с какой-то из окраин в этом секторе?

– Так точно, – отозвалась Катерина и поправилась: – За одну из рабочих версий. Хотя, конечно, нельзя исключать…

– Отставить эмпиреи. С одной стороны – да, с другой – нельзя исключать, что нет. Конкретные предложения есть?

Все-таки за время, проведенное в декрете, Катерина утратила привычку общения с командованием. Нервирует это вот хождение по кругу и медленная скорость соображения. И все-таки Введенская с полным спокойствием еще раз повторила предложение:

– Необходимо провести в прилегающих районах профилактические беседы и организовать патрули. Начать предлагаю вот хотя бы с этого. – Она обвела на карте место своего обитания.

Китаин вздохнул:

– С сорокинской окраины. Чтобы поближе к дому.

Катерина, чуть покраснев, ничего не ответила. Полковник продолжил:

– Не куксись. Вижу проведенную тобой траекторию, соглашусь: весьма вероятно, что пути этого мерзавца проходят именно здесь. Что ж, отправляйся к Сорокину и проповедуй о патрулях. Притом что, – он достал какую-то папку, заглянул в нее, – тут решен вопрос о переводе в его район приемника-распределителя.

Введенская чуть слышно крякнула, покраснела еще больше, но продолжила:

– Привлечение общественности необходимо. Владимир Ильич Ленин отмечал, что главным образом успех борьбы с преступностью зависит от добровольного участия масс трудящихся в этой борьбе.

– Я это без тебя помню. Ты, Введенская, основной тезис позабыла: советский строй не порождает… что?

– Преступности, которая есть вредная отрыжка буржуазной науки.

– Молодец.

– …Однако, даже когда строй не порождает преступности, в обществе остаются вечно во всем правые индивидуумы, протестующие, склонные переоценивать собственную персону…

Полковник приказал:

– Остановись. Я тебе официальную версию напомнил, чтобы ты… что? Не забывалась. Но согласен с тем, что при отсутствии мыслей о том, кого искать, нам остается патрулирование и профилактика. Считай, получила добро.

– Благодарю.

– Я тебе ничего не приказывал.

– Так точно.

– Работай, пока Волина не выпустят с больничного.

– Есть. Только почему я? Даже не старшая по званию.

– Мало ли что не старшая. Прямо сейчас отправляйся к Сорокину – и на сегодня свободна. Выспись, что ли, а то синяя, как покойник.

– Есть.

– И в соседние районы, смежные с парком, лесополосой, отряди бойцов, пусть поговорят с тамошними. Но особо подчеркиваю: без паники, сиречь шума. Усекла?

– Так точно.

– Должно быть тихо. Понимаешь?

– Так точно, – поддакнула Катерина, совершенно ничего не поняв.

Как это все можно проделать негласно? Ночами привозить народ, незаметно вываливать под кусты всех доступных оперов, курсантов школ милиции, агентов? Лесные массивы незаметно прочесывать, чтобы никто не почуял?

Бред. Иными словами – совершенно невыполнимо.

Вернувшись в кабинет, она сняла трубку с телефонного аппарата:

– Город. – И, дождавшись ответа, заговорила медовым голосом: – Николай Николаевич, дорогой, это я, Сергеевна. Да погодите. Понимаю, но… Скажите Наталье – сегодня точно буду дома!.. Я уже еду… я ведь… Товарищ капитан, я по делу! Все нужны, обязательно. Через час буду.

…И вот среди бела дня лейтенант Введенская возвращается из центра, но не к семейству. Поэтому и в поезде, и сойдя на платформу, и на дороге от станции она трусила и озиралась. Упаси бог встретить саму золовку или даже кого-то из знакомых – обязательно донесут Наталье, что Катька вернулась, но домой не идет.

В райотдел лейтенант Введенская также пробиралась задами-огородами. Там ждало следующее испытание: вежливый и холодный, как лед, Сорокин.

Лишь потому, что было сказано, что дело важное, Николай Николаевич собрал свой нищенский оперсостав: лейтенанта Акимова, сержанта Остапчука, себя самого, сбросил трубку с телефона, приказал запереть двери.

Катерина, ощущая себя ведьмой перед коллегией инквизиторов, попила водички, изложила дело. Показала Любины фотографии. Спросила, есть ли у кого вопросы. Сержант Остапчук первым делом проворчал:

– Прямо так сразу… – И замолчал.

Лейтенант Акимов, откашлявшись, уточнил:

– Собачка не могла ошибиться?

– Раньше не ошибалась. К тому же на верность направления указывают схрон, удавка, следы.

Сорокин, лицом чернее тучи, повторил:

– Удавка, вещи, обувь. Что же, там, в дзоте, именно те вещи по предыдущим… кхм, эпизодам?

– По совокупности фактов можно предположить…

– А надо не предполагать, а проверить.

– Да, спасибо.

– Не за что, – машинально отозвался Сорокин, но опомнился: – Ты дура? При чем тут «спасибо»?!

– Николай Николаевич, понимаю, ситуация у нас критическая.

– Это у вас критическая! А у нас полная… – Капитан сдержался, не выругался, чуть более спокойно продолжил: – Людей нет. Население растет, приемник для дефективных в «Родину» заселяют, уже решено. А людей нет!

– Понимаю.

Капитан со свистом втянул воздух, зло прищурил глаз:

– Ни черта ты не понимаешь. Не играй в дипломатию, лиса облезлая, говори толком: что, след ведет к нашему лесу от центрального парка?

– Да.

– Полагаете, тут у него логово?

– И это возможно.

Акимов, откашлявшись, поднял по-ученически руку:

– Сергеевна, я понимаю, что собачка не ошибается. Но все-таки это не исключено: она же теряла след, и проводник высказал сомнение, и изменение характера следов. Преступник по рельсам мог вообще не дойти до нашего района или, напротив, уйти дальше, в область.

– След мог кто-то перекрыть, в похожей обуви, – добавил Остапчук.

– Вы правы. Была и такая версия. Потому я не утверждаю, что убийцу надо искать где-то на вашей… на нашей с вами земле. Наш район – ближайший густонаселенный к очерченному квадрату, на котором имели место быть предыдущие случаи.

– А другие районы – пусть себе потрошат? – съязвил Остапчук.

– В другие районы сигнал подан, – сухо сообщила Катерина. – И я тут не для того, чтобы переругиваться, выполняю приказ непосредственного командования…

– Ладно, ладно, завелась, – проворчал сержант, – толком говори, что делать.

– Вести разъяснительную работу среди родителей, педагогов, девочек указанного возраста, по возможности организовать общественное патрулирование.

Сорокин постучал карандашом по столу:

– Шутить изволишь? Так, ладно, чтобы не переругиваться… превенция – это чрезвычайно умно и мило, а искать кого?

Катерина, вздохнув, ответила:

– Кого угодно. Уголовника, имеющего судимость по аналогичным делам…

Остапчук резонно заметил:

– Такие изверги редко с зоны выходят. Там остаются, в отхожих местах. У нас в районе подобного навоза точно нет.

Акимов вмешался в разговор:

– Судимого, так? Соображающего, как и что мы обычно ищем. Может, бывшего, из органов?

Остапчук возмутился:

– Говори, да не заговаривайся. Где и когда ты такое у нас видел?

– Возможно, хромого, – добавила Катерина, не отреагировав. – По наблюдениям след одной ноги глубже другого следа. Размер ступни большой, не исключено, что высокий.

– Может, инвалида тщедушного? – предположил Сергей.

Капитан снова постучал карандашом по столу:

– Ты к тому, что физически слабый человек нападает на тех, кто не может дать ему отпор?

– Нечто вроде…

Сорокин заметил:

– Экивоки – это заразно. Глупая главковская привычка. Не нечто вроде, а именно так. Но удавка, примененная умело и неожиданно, уравнивает любые силы. К тому же, насколько я понял из ее блеянья, похоже, что жертвы по каким-то причинам подпускали его.