Волков. Апраксин двор

Глава 3

– «Левинзон и сыновья», – прочитал я здоровенную вывеску.

Темно-коричневые буквы на белом фоне растянулись чуть ли не на весь фасад здания. И не только бросались в глаза, но и загодя поддавливали возможных посетителей авторитетным масштабом. А вот с информативностью у вывески оказалось так себе: о точном количестве сыновей, равно как и о профиле солидной конторы, мне пока что приходилось только догадываться… Видимо, нужные люди все знали и так.

А ненужные сюда приходили нечасто.

– Милости прошу, сударь, – улыбнулся я, открывая дверь деду Федору с драгоценной сумкой.

Вопреки ожиданиям, никто не бросился встречать нас у порога. Ни сам уважаемый Соломон Рувимович, ни даже кто-то из его отпрысков. Контора явно работала с самого утра, но почему-то выглядела так, будто все внутри вдруг удрали через какой-нибудь запасной выход… Может, так оно и было. Сыновья и прочие служащие отсутствовали напрочь, а сам хозяин нашелся только в кабинете. Он скрючился у подоконника и до сих пор пытался разглядеть что-то сквозь щель в задернутых шторах, хотя на улице не происходило ровным счетом ничего интересного.

И вид при этом имел весьма и весьма испуганный.

Соломон Рувимович и в нашу первую встречу не воплощал собой отвагу и твердость духа, а теперь и вовсе напоминал замерзшего воробья: нахохлился и старательно втягивал голову в покатые плечи, а когда мы с дедом Федором зашли в кабинет – разве что не подпрыгнул, разворачиваясь.

– Хвала Господу, это вы! – прошипел он, так тихо, будто кто-то мог услышать нас с улицы. – Что там случилось?

– Просто один барон с дурными манерами. – Я пожал плечами. – Ничего особенного.

– Значит, мне не показалось… Это Грозин! – Соломон Рувимович снова полез лицом между штор. – Он здесь?!

– Подозреваю, его благородие уже уехал, – отозвался я. – Можете… Да поднимитесь уже, в конце то концов! Никто вас не тронет.

– Мне бы такую уверенность, юноша! Вот что я имею вам сказать: Михаил Грозин – весьма опасный человек! – Соломон Рувимович кое-как встал и тут же уперся руками в округлые бока. – И я бы не стал завидовать тому, кто с ним поссорится. Вы ведь не?..

– Нет, не думаю. – Я указал на сумку в руках деда Федора. – Но он явно намекнул, что мы взяли… кое-что чужое.

– И привезли это сюда, ко мне?!

Соломон Рувимович дернулся, подпрыгнул и выпучил глаза так, что я всерьез начал опасаться, как бы они не выскочили наружу окончательно. Видимо, Грозин и правда имел весьма однозначную репутацию – раз уж одно его имя заставило владыку финансовой конторы, матерого столичного дельца носиться по кабинету как перепуганный цыпленок по курятнику.

– О горе мне, горе! – Соломон Рувимович картинно схватился за седеющие черные кудри. – Нам всем конец, совсем конец, судари!

Уж не знаю, было ли это все спектаклем, разыгранным для нас специально, или бедняга страдал вполне искренне, но выглядело весьма убедительно. Всклокоченный вихрь в черном деловом костюме метался из стороны в сторону. Хватал что-то со стола или полок – и тут же швырял обратно. Ругался, стонал, хрипел, рвал и без того не слишком-то густые волосы на голове и бешено вращал глазами. То выглядывал в окно, то снова задергивал шторы, будто сквозь них мог пролезть страшный барон собственной персоной. В общем, вел себя как человек, который то ли готовится вот-вот сойти с ума…

То ли уже.

– Что с ним такое? – поинтересовался я.

– Распереживался, болезный. – Дед Федор неторопливо пристроил сумку с наличкой на ближайший стол. – Видать, не врут все-таки слухи.

– Это какие?

– Да всякое болтают, Володька. Сам знаешь – чего только люди не придумают. Сам-то я в Петербурге человек новый, Грозина в первый раз вижу, про него тебе лучше Фома расскажет. – Дед Федор задумчиво почесал косматую бороду. – Но если уж почтенный Соломон Рувимович от таких разговоров ума лишился – значит что-то и взаправду есть. В общем, воровской общак… Им не только Прошка покойный ведал, но и этот самый…

– Да кто ж об этом не знает?! – снова заверещал испуганный голос. – Кто не знает, я вас спрашиваю? Господь милосердный, за какие грехи мне это все?..

– Прекратите! – Я поймал пролетавшего мимо Соломона Рувимовича за плечи и тряхнул так, что зубы клацнули. – Успокойтесь сейчас же. И присядьте уже, наконец!

Как ни странно, подействовало. То ли от неожиданности, то ли от самого обычного испуга бедняга тут же перестал вопить и дергаться – и я без особого труда протащил его через весь кабинет и буквально засунул в огромное кожаное кресло за столом.

– Вот, выпейте воды, любезный. – Я подхватил стоявший рядом графин и потянулся за стаканом. – И постарайтесь объяснить, что вас так… тревожит.

Похоже, мои способности понемногу возвращались. Конечно, на полноценную телепатию их вряд ли хватило бы и раньше – слишком уж сложным делом неизменно оказывалось вмешательство в чужой разум. Но фокус попроще удался, и как будто даже без особого труда: стоило мне сунуть в руку Соломону Рувимовичу стакан с водой и легонько коснуться кончиками пальцев мокрого от холодного пота лба, как несчастный тут же обмяк и задышал спокойно… Пожалуй, даже сонно – видимо, я все-таки перестарался, оттягивая излишки энергии.

Но уж лучше так, чем слушать эти вопли.

– Господь милосердный… благодарю. – Соломон Рувимович несколько раз стукнул зубами о край стакана и закашлялся. – Прошу, не подумайте, что я спятил. Но ваши… ваш поступок может дорого нам всем обойтись.

– Не сомневаюсь, – вздохнул я. – Если уж мы сцапали средства, которые кто-то привык считать своими. Впрочем, разве может один человек, даже Владеющий и титулованный дворянин, быть настолько… опасным?

– Может! Если его имя… Михаил Грозин. – Дрожащий голос снова перешел на шепот, так и не отважившись произнести имя барона в полную силу. – Если хотя бы половина из того, что о нем говорят, – правда, нам всем…

– Это я уже слышал. – Я бесцеремонно уселся прямо на стол, нависая над скорчившимся в кресле Соломоном Рувимовичем. – Если даже ваш Грозин и правда связан с покойным Прошкой или другими бандитами… Поверьте, кучка каторжан – точно не то, чего нам следует бояться.

– Не все вопросы можно решить оружием или кулаками, друг мой. У барона не только целая армия людей, но и весьма высокие покровители… Даже знай я точно – не отважился бы назвать их имена. Но если слухи не врут, – Соломон Рувимович еще понизил голос, – Грозин выполняет для высшего света столичной знати то… То, что принято называть грязной работой. И все сходит ему с рук!

– И это отличные новости, любезный. – Я скосился на застывшего в дверях огромной статуей деда Федора. – Если с его благородием вдруг случится несчастье – едва ли хоть кто-то поспешит на помощь. Аристократы не станут… скажем так, афишировать подобные знакомства. Более того – наверняка кое-кто из высшего света столицы предпочел бы видеть Грозина мертвым, а не живым.

– Возможно, друг мой, возможно. – Соломон Рувимович понемногу успокаивался. – Но вы даже представить не можете, что это за человек – и на что он способен.

– Не вижу никаких причин беспокоиться, – усмехнулся я. – Если уж мы заварили эту кашу – придется расхлебывать до конца. Вы приняли решение, и менять его, пожалуй, слишком поздно… Даю вам слово, любезный. – Я опустил ладонь на плечо Соломона Рувимовича. – Пока я жив и нахожусь в добром здравии – никто не посмеет тронуть вашу семью хоть пальцем. И с вашей головы не упадет ни единый волос… Конечно же, если вы снова не приметесь выдирать их сами.

Не знаю, что подействовало сильнее – то ли понемногу возвращающиеся способности, то ли нужные слова. А может, когда я упомянул о делах, в испуганном человечке в кресле снова проснулся финансист. Он явно снова почувствовал себя в своей тарелке – и тут же уселся ровно.

– Да, конечно… Конечно же – дела в первую очередь. Как говорится, война войной, а доход… – Соломон Рувимович бесцеремонно выдернул из-под моей пятой точки целую кипу каких-то бумаг с печатями. – Я так понимаю, вас интересуют вклады в наше общее дело…

Я кое-что смыслил в колдовстве. И неплохо умел обращаться с любым видом холодного или огнестрельного оружия, когда-либо изобретенного человечеством. За сотни лет даже без малейшей искры таланта обучишься чему угодно…

Почти – чему угодно. Возня с векселями, облигациями и прочей ценной макулатурой так и осталась для меня темным лесом. Не то чтобы я совсем уж не понимал пространных речей уважаемого Соломона Рувимовича, но немалая часть пуль его коммерческой премудрости отскакивали от брони моего разума, не оставив даже царапины. В конце концов, я не одну сотню лет обходился без всех этих заморочек в том мире – да и в этом становиться финансистом уж точно не собирался. Вполне достаточно и того, что мои наличные средства пойдут в дело, но кое-какой суммой я смогу распоряжаться самостоятельно.

Не самой большой, конечно же, – по меркам того же Кудеярова. Немыслимо огромной для Фурсова, Петропавловского и кого-то вроде дядьки Степана. Лично я же находил ее… скажем так, достаточной – для достойной жизни, обновления гардероба и, что самое главное, решения кое-каких насущных задач, о которых распространяться уж точно не следовало. Остальное меня волновало мало, но Соломон Рувимович зачем-то принялся объяснять все подряд, чуть ли не до малейших деталей.

Поэтому из-под вывески «Левинзон и сыновья» мы с дедом Федором выходили уже под вечер и вымотанные так, будто не сидели в просторном кабинете, а таскали кирпичи.

– Уф-ф-ф… Я уж думал, помру, Володька. Не дай бог Фома еще раз сюда отправит – в лоб дам, честное слово.

– Добро пожаловать в столицу, сударь, – усмехнулся я. – То ли еще будет.

– Да уж, блистательный Санкт-Петербург, растак его. – Дед Федор заскрипел пружинами сиденья, усаживаясь поудобнее. – Только, это самое… Володька, ты мне знаешь чего пообещай?

– Не знаю. – Я пожал плечами. – Но вы скажите.

– Тьфу! Тебе лишь бы зубы скалить… Дурь молодецкую показываешь – это дело хорошее, правильное. – Дед Федор улыбнулся… и вдруг сурово сдвинул брови. – Но вот что я тебе скажу: с Грозиным не связывайся, даже если сам полезет. Не по зубам он тебе, Володька.

– Это почему? – поинтересовался я.

– Потому. – Дед Федор насупился и шумно выдохнул через нос. – Крути баранку давай – и лишнего не спрашивай.

Глава 4

Вернувшись домой, я тут же плюхнулся спать, но даже утро не принесло облегчения: перед глазами до сих пор мелькали циферки и графы таблиц, и даже поездка в трамвае не смогла вытряхнуть их из головы. В конце концов я вышел сразу после Николаевского моста и дальше двинулся пешком, чтобы хоть немного проветриться.

Получилось – если не выдохнуть окончательно, то хотя бы отключиться, и теперь ноги несли меня сами. За Мойку, потом налево, мимо дворца Юсуповых. Прямо по улице, которую в этом мире вряд ли назвали в честь декабристов. Поворот, еще поворот – и снова прямо, до самого Гривцова… то есть Демидова переулка – и потом по мосту через Екатерининский канал.

И только на этой стороне я понял, куда пришел.

Кондитерская на набережной выглядела совершенно обыденно – и вряд ли хоть чем-то отличалась от десятков подобных себе, раскиданных по всему центру города. Да и была самой обычной… если не считать того, что я определенно сюда ходил. Часто, чуть ли не каждый день: кофе здесь всякий раз варили отменный.

В моем старом мире.

И здесь же в меня стреляли. Год назад, в марте девятьсот восьмого… того девятьсот восьмого. То ли обычные бандиты, то ли чей-то ревнивый муж. А может, и политические, приняв за кого-то другого. В те времена в Петербурге уже было неспокойно. Я так и не узнал, кто желал мне смерти: били с той стороны канала, издалека и в спину… и тут же удрали.

Удивительная штука память. Иногда забываешь чуть ли не целые годы – и не из прошлого века, а совсем недавние. А иногда – вспоминаешь то, что было сто лет назад. Без усилий и в мельчайших подробностях, будто в замедленном режиме снова и снова смотришь кино у себя в голове.

Вот я выхожу наружу из той двери. Чашки в руках уже нет – осталась на столике. Есть газета, которую почему-то очень нужно дочитать. Я замедляю шаг, пробегаюсь глазами до конца разворота, качаю головой – видимо, статья мне не очень-то понравилась. Сворачиваю листы в трубку и убираю под пиджак… нет, под бушлат – апрель в том году выдался холодный.

Потом выстрел. Пуля бьет в стену, в лицо летит каменная крошка, кто-то верещит…

– Вот так дела, – пробормотал я, касаясь неровных краев кончиками пальцев.

Отметина осталась и год спустя. Может, немного другая, не той формы, чуть глубже и треугольная, с разошедшимися в стороны по видавшей виды краске трещинами – но точно в том же самом месте, чуть правее угла окна.

Пуля попала сюда – и в том мире, и в этом.

Я шагнул влево и заглянул сквозь стекло в утренний полумрак зала. Посетителей в кондитерской еще не было – слишком рано, но она уже открылась. За стойкой в углу скучала невысокая полная женщина в белой косынке. Может, та же самая – лица я, конечно же, не запомнил, хоть и бывал здесь не раз и не два.

На мгновение даже мелькнула мысль зайти и спросить… только что? Не бывал ли здесь год назад мужик? Какой? Лет тридцати-сорока, среднего роста, крепкий, мрачный, с темной щетиной и сединой на висках. Одетый… одетый как все.

Таких тысячи – в любом мире.

И в любом столетии.

– Владимир Петрович! Ваше благородие, Владимир Петрович!

Засмотревшись на дырку в стене, я не заметил, как рядом со мной остановился знакомый автомобиль. Дверца со стороны водителя распахнулась, и оттуда высунулся и призывно махал мне… Захар, кажется. Денщик Дельвига выглядел куда бодрее, чем в нашу первую встречу, да еще и улыбался так, будто почему-то до неприличия обрадовался, увидев меня.

Впрочем, так оно, похоже, и было.

– Владимир Петрович, вот не поверите – я как знал, что вас тут встречу. Меня ж в гимназию отправили, со срочным поручением, – продолжал тараторить Захар, обегая капот автомобиля. – Антон Сергеевич срочно к себе требует!

– Требует? – усмехнулся я.

– Сердечно просит… ваше благородие. – Захар понизил голос и виновато втянул голову в плечи. – Просил передать – помочь надобно, и никак без вас не справиться, Владимир Петрович.

Вот так выбор: провести еще один день в гимназии – или прямо сейчас мчаться навстречу очередной тайне этого мира, на помощь могучему древнему Ордену и лично его преподобию капеллану.

Видимо, получить классическое образование мне все-таки не судьба.

– Ну, если сердечно просит… – Я неторопливо шагнул к автомобилю. – Ладно уж, так и быть – поехали.

Машина сорвалась с места даже раньше, чем я успел захлопнуть дверцу и как следует устроиться на сиденье. Захар явно спешил, поэтому крутил баранку с солдатской лихостью. Ему, пожалуй, не хватало врожденного Таланта и изящной небрежности Дельвига, но их отсутствие он с избытком компенсировал старанием.

И темпераментом: чуть ли не каждый маневр сопровождался недовольным пыхтением, а то и руганью. Захар выжимал из мотора все, что мог, и то и дело подрезал машины и распугивал лошадей могучим ревом из-под капота – но виноватыми неизменно оказывались другие, вплоть до пешеходов и городовых в будках.

Я уже всерьез начал сомневаться, что мы доедем до места в целости и сохранности, но Захар вдруг свернул направо, перемахнул через Неву и полетел на север по Большому Сампсониевскому проспекту уже без лишней суеты. Здесь дорога оказалась почти свободной, так что у меня, наконец, появилось возможность спокойно оглядеться.

И сообразить, что едем мы явно не на Галерную.

– Уж извините, ваше благородие, – снова заговорил Захар. – Я же вас даже поблагодарить не успел. Сами понимаете – суета такая…

– За что благодарить? – поинтересовался я.

– Так вы же мне жизнь спасли, Владимир Петрович. И даже руку сохранили. Их преподобия не сдюжили – хоть и целителей просили, и самого архиерея звали… Те не смогли, а вы пришли, пошептали – и вот она, как новенькая! – Захар принялся демонстративно трясти затянутой в тонкую перчатку конечностью, и так увлекся, что едва не упустил руль. – Выходит, Талант особый есть в вашем благородии. Или, может, слово какое известно – раз уж такие чудеса творите?

– Много будешь знать – скоро состаришься, – усмехнулся я. – Лучше скажи – мы куда едем? Я гляжу – не к Синоду.

– Так в Парголовскую мызу, ваше благородие. – Захар, в отличие от меня, отозвался с явной охотой. – Антон Сергеевич нынче там остановился, считайте, у самих графов Шуваловых в гостях.

– Это что ж получается – у вас там еще… учреждение?

Я не без труда подобрал слово: «база» тут явно не годилась, а от термина «площадка» веяло чем-то уже более поздним, из советской эпохи. Но, так или иначе, Орден явно располагал ресурсами посолиднее, чем пара этажей в здании на Галерной под боком у Святейшего Синода. Впрочем, неудивительно – должны же были капелланы разместить где-то личный состав и оружие. И где-то еще – возможно, на севере города, в Парголово – расположились казармы, арсенал… гаражи, в конце концов.

– Никак нет, ваше благородие. Там только усадьба, парк… дачи господские еще, – отозвался Захар. – Но их сиятельства дозволили. Андрей Павлович лично велел наших разместить. И оказывать всяческое содействие.

Когда Орден просит – ему редко отказывают. И, видимо, не только юные гимназисты, но и целые аристократы графского рода Шуваловых.

Ни светофоров, ни уж тем более пробок по пути, ясное дело, не имелось – так что мы долетели до выезда из города за каких-то минут десять. Но и их хватило, чтобы погода испортилась окончательно. Утро и без того выдалось не самым приятным, а теперь вокруг понемногу становилось… нет, не то чтобы темно – но как-то серо и мокро. Небо так и не разродилось дождем, зато будто сползло вниз к земле под собственной тяжестью. В воздухе повисло водяное крошево, на стеклах машины снаружи выступили капли, а еще через половину километра мы заехали в такой туман, что Захару пришлось замедлить ход машины и разве что не лечь грудью на руль, выглядывая впереди поворот.

– Вот они, голубчики наши, – проговорил он. – Почти приехали, ваше благородие.

Фигуры в военной форме явно охраняли дорогу – но все равно вынырнули из серой пелены неожиданно, словно вдруг появились прямо перед капотом. Один из них отсалютовал нам, чуть приподняв винтовку со штыком, и отошел в сторону, освобождая проезд. Захар махнул рукой, снова придавил газ, и мы неторопливо покатились вперед.

Вскоре асфальт под колесами сменился грунтовкой, а деревья с каждым метром подступали к дороге все ближе и ближе, и теперь нависали над нами свежей темно-зеленой листвой. Шуваловский парк, который я помнил из двадцать первого столетия родного мира, тоже порой казался диковатым местом, но этот и вовсе выглядел… чуть ли не зловеще. Даже самая обычная ограда, появившаяся из тумана справа от нас, будто сбежала из кадра какого-нибудь древнего черно-белого ужастика.

А готический шпиль с крестом, проплывший над дорогой где-то слева, лишь усиливал впечатление. Но, вопреки ожиданиям, Захар не свернул к церкви, а проехал чуть дальше и где-то через две сотни метров остановился у забора перед двухэтажным деревянным зданием.

Его я почему-то вспомнил сразу: в моем мире оно стояло на этом же месте и сто с лишним лет спустя. Разве что выглядело иначе – древним, усталым, с заколоченными на первом этаже окнами. С облупившейся и потускневшей от времени краской и ржавой металлической крышей, да еще и просело посередине так, будто всерьез собиралось рухнуть.

Зато здесь его построили совсем недавно. Может, не вчера, но вряд ли больше нескольких лет назад. Стены стояли ровно, все, что могло блестеть, – блестело. И даже желтая краска на досках смотрелась свежо, а среди окружающей дом мокрой серой дымки тумана, пожалуй, даже задорно и как-то жизнерадостно.

Если бы не солдаты у калитки, я бы подумал, что это дача какого-нибудь художника, архитектора или поэта. Но сейчас здесь безраздельно властвовал Орден Святого Георгия.

– Сюда, ваше благородие.

Захар заглушил мотор и выскочил наружу, явно намереваясь открыть мне дверцу, но я, конечно же, справился быстрее. Через несколько мгновений мы уже обогнули дом и, поднявшись на крыльцо, прошли мимо караульных внутрь. Никакого электричества внутри, похоже, не имелось, и после темноты коридора огонь в камине показался настолько ярким, что я не сразу смог разглядеть людей в гостиной – только силуэты, один из которых показался знакомым.

– Это ты, гимназист?.. Ну, как говорится, добро пожаловать и милости прошу. – Дельвиг, не поднимаясь из кресла, указал рукой на стол. – Погляди, что тут у нас нашлось.