У чёрной розы белые шипы…

Стихотворения

«На каком-то безымянном островке…»

 
На каком-то безымянном островке
Я лежал, раскинув руки на песке,
А кругом такая глушь, такая тишь,
И от солнца плавился Иртыш.
 
 
То ль высоко плыли облака,
То ль неслышная текла себе река,
То ли раздушился полынок,
То ль унёс на счастье ветерок.
 
 
Но казалось: на песчаном островке
Это я плыву куда-то по реке
По-над всей на свете маятой,
Взятый вольной волею святой.
 

«Ничего такого не случилось…»

 
Ничего такого не случилось.
Сердце, не забилось ты сильней.
Может, эта жизнь мне лишь приснилась,
Может, это я приснился ей.
 
 
Потихоньку срок я отбываю,
Никуда уже не тороплюсь.
Сон дурной ли, светлый забываю,
Ничему на свете не дивлюсь.
 
 
Знаю только, есть над головами
Облако, не видимое нам, —
Помнит оно всё, что было с нами,
Что невольно показалось снами,
Как и то, что не открылось снам.
 

Облако

 
Зачем это всё, нипочём никому не известно.
Вот мысль пронеслась и пропала, не сыщешь следа…
Душа, ты сгорела бы вроде, но снова воскресла,
Меня ты когда-то покинешь, но, может быть, не навсегда.
 
 
Ничто из возникшего здесь вовсе не исчезает:
Ни чувства, ни думы, ни даже текучая плоть.
Вон облако где-то кочует и, тая, не тает,
Пронизано светом оно изнутри, где таится Господь.
 
 
Там всё, что тут прожито, понято и пережито
И мною и всеми, – от разума озарений до полутёмной
                                     мыслинки сырой, потайной.
Там целое жизни, то, что в мире давно сожжено и разбито,
И облако это куда-то летит бесконечно над бренной твоей
                                                                  головой.
 

«Что было, то пропало…»

 
Что было, то пропало,
И неча ворошить.
А помнишь – что попало,
Что лучше бы забыть.
 
 
Какие-то заборы,
Суровые дома,
Жилья глухие норы,
Сошедшие с ума.
 
 
Угрюмые стояли
Рядами там и тут,
Так, словно их призвали
Вершить неправый суд.
 
 
Лишь краска оплывала
Под снегом и дождём,
Сгущённая немало
И сажей, и свинцом.
 
 
В ней тени проступали,
Готовые полечь,
Как будто тайну знали,
Но позабыли речь.
 
 
И я, почуяв это,
В сырой тоске немел,
Хотя ещё не ведал
Всё, что сказать хотел.
 

«Дышал, чем Бог послал…»

 
Дышал,
чем Бог послал…
По осени
чуть сыроват, тревожен
воздух был.
Я что-то в нём такое уловил,
что было до рожденья, что ли,
со мной ли,
с кем ли,
не понять, —
и я затосковал
о древней воле,
ещё не зная,
как её назвать.
Степная пыль, прибитая дождём…
Так остро пахло
полынью, полем
и тополиною корой,
намокшею, зеленовато-серой,
и досками заборов тёмными
(тем убиенным деревом,
с потусторонней памятью о лесе).
И поднебесье
спустилось
и клочками сизых туч
почти над головой летело,
под рваным ветром
ворчало, бормотало, пело
и проливало
в воздух, летом поиссушенный,
тревогу
влажную,
сулило мне дорогу
туда,
где сонные текут в равнинах реки
и земляные,
лесовые
обитают человеки,
где был когда-то
хлеб, и кров, и дом,
и говор песенный
на языке родном…
Вот так
я и дышал —
тем воздухом,
что Бог
по осени
и по рожденью
мне послал.
 

«Мне жить пришлось в чужих краях…»

Где пропадала жизнь моя…

Н. Заболоцкий

 
Мне жить пришлось в чужих краях, —
Не показалось мало, —
Где пропадала жизнь моя,
Да всё же не пропала.
 
 
Но и родимая земля
Не всех ли нас достала —
Там загибалась Русь моя,
Но вовсе не пропала.
 
 
И что ни год – за два идёт,
И что ни век – железный,
Но русский наш народ живёт,
Свой путь свершая крестный.
 

«Когда я вспоминаю об отце…»

 
Когда я вспоминаю об отце
С его последней мукой на лице
Беспомощном, то как прежде обмираю,
Как будто с ним я снова умираю.
Зачем за столько лет я не ополоумел,
Не я ли с бедным с ним тогда же умер,
Как раньше с мамой умер ли не я?..
Мы только разделённая семья
На тут и там, но вместе мы одно —
Сквозь чёрное глядим теперь окно,
Во мгле пытаясь разглядеть друг друга,
Расслышать и понять, пока разлуки вьюга
Слепая не уймёт нелепой стужи
И не соединит навек родные души.
 

«От жизни, от счастья земного…»

 
От жизни, от счастья земного
Осталось всего-ничего.
Сказать ли последнее слово?
Кому – да и что мне с того!
 
 
Ведь сердце оно не утишит
И тамошний суд не проймёт.
А здесь если кто и расслышит,
То вряд ли когда-то поймёт.
 

«На ветер, на ветер, на ветер…»

 
На ветер, на ветер, на ветер,
На ветер бросал ты слова.
А ветер едва ли заметил,
Ему что слова, что листва.
 
 
Не пашет, не жнёт и не сеет —
Он звёзды, как искры, несёт.
И всё, что ни есть, он развеет,
И всё, что ни есть, не спасёт.
 

«Пустыня моря и земли пустыня…»

 
Пустыня моря и земли пустыня
Безумной тварью сплошь заселена…
Осталась лишь одна пустыня неба,
Она горит, безвылазно темна,
Далёкими безумными огнями,
Бессильными пространство растопить…
И грезят души неземными снами,
Которыми им остаётся жить
В пустыне времени, безумном самом…
А ей же всё на свете нипочём…
Где вечно мне лететь – куда не зная —
Безумной искры брошенным лучом.
 

Афганские скворцы

 
Сначала горлинки исчезли,
С дымком их сизым воркованья,
С таким флейтистым на рассвете
Домашним тёплым говорком.
А следом и дрозды пропали,
В блестящих фраках музыканты,
Певцы весенних, голых веток,
Солисты синих вечеров.
И даже воробьёв не видно…
Умолкли звонкие ватаги,
Весёлые и шебутные,
Неунывающих проныр.
Теперь за окнами лишь скрежет,
Бесцеремонный, наглый, злобный,
Царапающий слух и небо,
Невиданных пернатых тварей…
Их звать – афганские скворцы.
Поналетели… исклевали…
Похоже, всё и всех, кто прежде
Одушевлял согласным пеньем
Сады, и парки, и дворы.
Вчера воздушные мигранты,
Они хозяйничают шумно —
Завоеватели пространства,
Разбойники исконных гнёзд.
Взлетают с жадным треском стаи,
Желты нацеленные клювы,
Сверкают вострые глазёнки
Шальным и яростным огнём.
Людей они в упор не видят,
Заряжены одним стремленьем
К добыче. Глад ненасытимый
Птиц гложет. Жжёт неугасимо
Желание: клевать! клевать!
Крушить и рвать что только можно:
Плоть ягод, и плодов, и зёрен,
Гнездовья, кладки, всё живое,
Врагов крылатых и иных.
И резать ржавым криком воздух,
Покой чужой и ненавистный,
Которому прощенья нету
И быть, конечно, не должно.