Читать книгу: «Германия: философия XIX – начала XX вв. Том 7. Материализм. Часть 2», страница 7

Материалисты считали, что они легко справятся с противоположной их точкой зрения. Они говорили, что человек сделал концепцию мира подобной своему телу и завершил свое сравнение, одарив этот мир душой, подобной той, в которой он предполагал происхождение своей жизни и мысли. Таким образом, все основания для доказательства существования Бога сводятся к аналогии, которая тем более ложна, что главный пункт сравнения сам по себе гипотетичен.

Мне совершенно не хочется защищать старый силлогизм, который звучит так: всякое устройство предполагает упорядочивающее озарение; но сейчас в мире царит восхитительный порядок, следовательно, мир – дело рук озаренного существа. Этот вывод, столь бесконечно повторяемый со времен Мозеса и Хиоба, ни в коем случае не является решением, а скорее лишь формулой загадки, с решением которой мы имеем дело.

Мы совершенно четко знаем, что такое порядок, но совсем не знаем, что подразумевается под словами: душа, дух или разум; так как же мы можем логически вывести существование одного из них из существования другого? Поэтому я должен отвергнуть предполагаемое доказательство существования Бога из порядка мира до более полного исследования и могу, самое большее, видеть в нем уравнение, отданное на откуп философии. Между идеей порядка и утверждением духа лежит еще настоящая бездна метафизики, которую необходимо заполнить, и мне, повторяю, не приходит в голову принимать эту проблему за доказательство.

Но в данный момент речь идет не об этом. Я хотел показать, что человеческий разум неизбежно и неодолимо ведет к различению бытия на эго и не-эго, дух и материю, душу и тело. Кто не понимает, что возражение материалистов доказывает именно то, что оно призвано опровергнуть? Человек различает в себе духовный и материальный принципы: что это, как не сама природа, которая попеременно демонстрирует свою двойственную природу и свидетельствует о своих собственных законах? В то же время я обращаю внимание на непоследовательность материализма: он отрицает и вынужден отрицать, что человек свободен; чем меньше у человека свободы, тем весомее становятся его высказывания, тем больше они должны рассматриваться как выражение истины. Когда я слышу, как эта машина говорит: Я – душа и тело; такое откровение удивляет и смущает меня, но в моих глазах оно имеет несравненно больший вес, чем заявление материалиста, который изменяет сознание природы и позволяет ей сказать: Я – материя, ничто иное, как материя, а разум есть не что иное, как способность этой материи к познанию.

Что было бы, если бы я перешел в наступление и доказал, что существование тела, другими словами, реальность чисто телесной природы, является несостоятельной точкой зрения? —

Материя, говорят они, непроницаема.

– Непроницаема? Для кого или чего? Я хочу спросить.

Ну, очевидно, для себя самой, ибо нельзя осмелиться сказать: для духа, ибо это означало бы признать то, что хочется устранить. Я задаю двойной вопрос по этому поводу: что вы знаете об этом и что это значит?

1. Непроницаемость, свойство, по которому пытаются определить материю, есть не что иное, как гипотеза невнимательных натуралистов, грубое заключение, выведенное из поверхностного суждения. Опыт показывает нам в материи делимость до бесконечности, растяжимость до бесконечности, пористость, пределы которой мы не можем указать, проницаемость для тепла, электричества и магнетизма и в то же время способность удерживать их, и все это в неограниченной степени, сродства, взаимодействующие отношения и превращения без числа: все то, что едва ли совместимо с предположением о непроницаемости aliquid [чего-то – wp]. Упругость, которая легче, чем любое другое свойство материи, могла бы привести к этой непроницаемости через идею пружинистости или сопротивления, изменяется в тысячу раз в зависимости от обстоятельств и полностью зависит от молекулярного притяжения: но что может быть более непримиримым с непроницаемостью, чем это самое притяжение? Наконец, есть наука, которую можно со всей строгостью определить как науку о проницаемости материи: химия. Ибо чем то, что называется химическим соединением, отличается от проникновения? Короче говоря, о материи не известно ничего, кроме ее форм; что касается субстанции, то вообще ничего. ⁷⁸

Как же можно утверждать реальность существа, которое невидимо, неосязаемо, несотворимо, всегда становится другим, всегда ускользает и непроницаемо только для мысли, из которой оно не позволяет увидеть ничего, кроме своей маскировки? Материалист, позволь мне уверить тебя в реальности твоих чувственных впечатлений: относительно того, что их вызывает, ты не можешь сказать ничего, что е содержало бы следующего двойного отношения: нечто (которое ты называешь материей) является причиной впечатлений, которые приходят к другому нечто (которое я называю духом).

2. Но откуда взялось это предположение о непроницаемости материи, которое не оправдывается ничем во внешнем восприятии, которое не является истинным, и какой смысл оно имеет?

Здесь мы видим триумф дуализма. Не свидетельство органов чувств, как воображают материалисты и великое множество людей, а сознание объявило материю непроницаемой. Эго, непостижимая природа, которая ощущает себя свободной, отчетливой и постоянной и которая сталкивается вне себя с другой природой, тоже непостижимой, но тоже отчетливой и постоянной, несмотря на свои трансформации, провозглашает, что не-эго протяженно и непроницаемо в силу впечатлений и идей, которые оно получает от этой сущности. Непроницаемость – это образное слово, образ, под которым мысль, как отщепление от Абсолюта, представляет материальную реальность, другое отщепление от Абсолюта; но эта непроницаемость, без которой материя испаряется, в конечном счете является не более чем автономным суждением внутреннего чувства, метафизическим априори, необоснованной гипотезой – духа.

Таким образом, философия, свергнув теологический догматизм, может одухотворить материю или материализовать мысль, возвысить бытие до идеи или поместить идею в реальность; или она может также отождествить субстанцию и причину и вменить повсюду силу – все эти фразы ничего не объясняют и ничего не значат: она всегда возвращает нас к вечному дуализму и, заставляя верить в себя, вынуждает нас верить в Бога, если не в духов. Однако, поместив дух обратно в природу, философия, в отличие от древних, отделивших его от природы, пришла к тому знаменитому выводу, который подытоживает практически весь плод ее исследований: «В человеке дух знает себя, а во всем остальном, как нам кажется, он себя не знает». – «То, что бодрствует в человеке, снится животному и спит в камне…», – сказал один философ.

Таким образом, в свой последний час философия знает не больше, чем в час своего рождения: как если бы она пришла в мир только для того, чтобы подтвердить слова Сократа, она говорит, торжественно кутаясь в свою предсмертную мантию: я знаю, что я ничего не знаю. Да, более того, философия теперь знает, что все ее суждения основаны на двух одинаково ложных, одинаково невозможных и все же одинаково необходимых и требуемых гипотезах – гипотезах духа и материи. Таким образом, если раньше религиозная нетерпимость и философские препирательства, распространяя повсюду тьму, запрещали сомнения и приглашали к развратному и удобному бездумью, то теперь торжество отрицания по всем пунктам делает это сомнение даже невозможным; мысль, освобожденная от всех оков, но побежденная своим собственным достижением, вынуждена признать то, что кажется ей явным противоречием и абсурдом. Дикари считают мир великим фетишем, находящимся под опекой великого Маниту. За три тысячелетия поэты, законодатели и носители цивилизации, передавая светильник философии из поколения в поколение, не написали ничего более возвышенного, чем это кредо. И вот, в тот момент, когда долгий заговор против Бога, называвший себя философией, подходит к концу, освобожденный разум полностью закрывается, как разум дикарей: Мир – это не-Я, превращенное в объект Я.

Таким образом, человечество неизбежно вынуждено признать существование Бога. Если, однако, в течение долгого периода, завершающегося нашим временем, оно верило в реальность своей гипотезы; если оно поклонялось непостижимому объекту ее; если теперь, когда оно постигло себя в этом акте веры, оно сознательно, но не более свободно настаивает на этом предположении о высшем существе, о котором оно знает, что оно не более чем персонификация его собственной мысли; более того, если оно собирается начать свои магические призывы заново: то поневоле веришь, что этот удивительный ослепительный образ таит в себе какую-то тайну, заслуживающую постижения.

Я говорю «ослепительный образ» и «тайна», но я не хочу отрицать сверхчеловеческое содержание идеи Бога или утверждать необходимость нового символизма, я имею в виду новую религию. Ибо хотя нельзя сомневаться в том, что человечество, утверждая Бога или что-либо еще под именем эго или духа, утверждает только себя, нельзя отрицать, что тем самым оно утверждает себя как нечто иное, чем то, чем оно себя считает. Это вытекает из всех мифологий, как и из всех теодицеи. Более того, поскольку это утверждение непреодолимо, оно, несомненно, основано на тайных связях, которые, возможно, будет крайне важно установить научным путем.

Иными словами, атеизм, называемый также гуманизмом, если бы он остался на стороне человека, каким он является по своей природе, если бы он опроверг как заблуждение первое утверждение человечества: быть сыном, эманацией, образом, отражением или словом Бога, – гуманизм, говорю я, если бы он таким образом отрицал свое собственное прошлое, был бы лишь еще одним противоречием.

Поэтому мы вынуждены заняться критикой гуманизма, то есть исследовать, в достаточной ли степени человечество, рассматриваемое во всей своей полноте и во все периоды своего развития, соответствует божественной идее, даже если мы не будем принимать во внимание гиперболические [преувеличенные – wp] и фантастические атрибуты Бога. Короче говоря, мы должны проанализировать, стремится ли человечество к Богу, как гласит старая догма, или же оно само становится Богом, как выражаются современники. Возможно, в конце концов мы обнаружим, что обе системы, несмотря на их кажущееся противоречие, истинны и в основе своей идентичны: тогда непогрешимость человеческого разума будет громко подтверждена как в его общих изложениях, так и в его обоснованных догадках. – Короче говоря, пока мы не проверили гипотезу о Боге, применив ее к человеку, атеистическое отрицание не имеет под собой ничего решающего.

Поэтому нам остается научно, то есть эмпирически, доказать идею Бога, что еще не было сделано, ибо теология потеряла себя в догматическом споре о весомости своих мифов, философия – в спекуляциях с помощью своих категорий, и поэтому Бог остался трансцендентным понятием, то есть недоступным для разума, и гипотеза всегда сохраняется.

Эта гипотеза сохраняется, говорю я, и сохраняется ярче и неумолимее, чем когда-либо прежде.

Мы вступили в одну из тех пророческих эпох, когда общество, порицая прошлое и мучительно тревожась о будущем, вскоре сжимает в безумном исступлении настоящее и оставляет нескольким одиноким мыслителям заботу о подготовке новой веры, вскоре вновь взывает к Богу из бездны своих наслаждений и желает знака спасения или стремится разгадать тайну своей судьбы в зрелище собственных революций, как в внутренностях жертвенного животного.

Что еще нужно для проникновения? Гипотеза о Боге оправдана, ибо она невольно навязывается каждому человеку; поэтому никто не может быть против меня. Верующий не может сделать ничего иного, как допустить, что Бог существует; отрицающий должен допустить это, потому что он сам до меня допускал то же самое, при условии, что всякое отрицание предполагает предшествующее утверждение; наконец, сомневающемуся достаточно задуматься, чтобы понять, что его сомнение обязательно предполагает «я-знаю-ничего», которое рано или поздно он назовет Богом.

Но если я обладаю правом предполагать Бога в силу факта своего мышления, я должен сначала завоевать право утверждать его определенно. Другими словами: если моя гипотеза навязывает себя неотразимо, то это пока все, на что я могу претендовать. Ибо утверждать определенно – значит определять, а всякое определение, если оно должно быть истинным, должно быть дано эмпирически. Ибо тот, кто говорит об определении, должен иметь в виду отношения, обусловленность свойствами, опыт. Итак, поскольку определение понятия Бога должно быть выведено для нас из эмпирического изложения, мы должны воздерживаться от всего, что выходит за пределы опыта, в исследовании этой высокой неизвестной величины как не данной опытом, чтобы не стать жертвой противоречий богословов и не бросить тем самым новый вызов протесту атеизма.

LITERATUR Pierre-Joseph Proudhon, Die Widersprüche der Nationalökonomie oder die Philosophie der Not, Leipzig 1847.

Пьер-Жозеф Прудон (1809 – 1865)

Право на полный трудовой доход

Предисловие к первому изданию

Цель данной работы – проанализировать основные идеи социализма с юридической точки зрения. Это фрагмент из более крупной работы, в которой я пытаюсь представить социализм как правовую систему. Только когда социалистические идеи будут очищены от бесконечных экономических и филантропических рассуждений, составляющих основное содержание социалистической литературы, и преобразованы в трезвые юридические концепции, практические государственные деятели смогут осознать, насколько существующая правовая система плохо сформирована в интересах страдающих классов народа. В этой юридической трактовке социализма я вижу важнейшую задачу философии права нашего времени; правильное ее решение будет в значительной мере способствовать осуществлению необходимых изменений в нашей правовой системе путем мирной реформы.

Мне было очень трудно проследить постепенное развитие права на полный трудовой заработок в социалистической литературе со времен Французской революции до наших дней. Не будет преувеличением сказать, что историческая трактовка социализма находится в состоянии, которое является не чем иным, как честью для немецкой науки. Старые исторические работы Штейна и МАРЛО все еще основаны на, по общему признанию, поверхностном и неполном изучении источников. Более поздние историки социализма, напротив, довольствуются выдержками из Рейбо, Штейна и Марло или просто выписывают их, не обращаясь к истокам английского и французского социализма, хотя отправную точку для социального движения современности следует искать именно в них. Естественно, что такой порядок, противоречащий всем правилам историографии, привел к тому, что наши исторические очерки о социализме тащат за собой постоянно растущий балласт ошибок и недоразумений, а некоторые из них, хотя и носят имена очень выдающихся ученых, производят впечатление пародии на обсуждаемый предмет. – Эта история развития одной из самых фундаментальных социалистических идей взята непосредственно из источников везде, где прямо не указано обратное. Почти абсолютное незнание английского и французского социализма, особенно более раннего периода, в немалой степени способствовало тому чрезмерному почитанию, в котором в настоящее время находятся труды Маркса и Родбертуса в Германии. Если бы через тридцать лет после публикации работы Гельмгольца о национальном богатстве кто-то «заново открыл» доктрину разделения труда или если бы сегодня какой-нибудь писатель захотел представить теорию развития Дарвина как свою интеллектуальную собственность, его сочли бы невеждой или шарлатаном. Только в области социальной науки, которая до сих пор почти полностью лишена исторической традиции, возможны успешные попытки такого рода. В этой статье я докажу, что Маркс и Родбертус заимствовали свои важнейшие социалистические теории у более старых английских и французских теоретиков, не называя источников их взглядов. Действительно, я без колебаний заявляю, что Маркс и Родбертус, которых так хотелось бы представить создателями научного социализма, намного превосходят свои образцы по глубине и основательности.

Никто лучше меня не знает, насколько неполноценны историческая и догматическая части этой работы. Юридическая обработка социализма, театром которого является весь мир и органами которого являются бесчисленные писатели, партии и секты, – это именно та задача, которая далеко превосходит силы одного человека, и я с радостью покорюсь тому, что дал только начатки и предложения для этого великого труда. Ибо настоящее решение проблемы может быть достигнуто только при сотрудничестве многочисленных ученых всех культурных наций.

§1 Введение

Цель социальных усилий нашего времени направлена, по существу, к новому порядку экономической жизни человечества. В основе социалистических начинаний лежит резкая критика существующего экономического строя; в своих выводах эти нападки сводятся к определенным юридико-философским постулатам, предполагающим глубокое изменение существующего имущественного права (права собственности, обязательств и наследования). Некоторые социалистические системы, конечно, переступают эту границу и ставят своей целью новый порядок сексуальной жизни, упразднение государства, религии и т. д.; но только требование коренного преобразования нашего традиционного имущественного права может рассматриваться как общая программа всех социалистических школ.

Если мы теперь рассмотрим экономическую жизнь, как она окружает нас со всех сторон, то ее существенное содержание состоит в том, что люди работают для удовлетворения своих потребностей, что каждый труд направлен на получение дохода, каждая потребность – на удовлетворение. Труд и доход, потребность и удовлетворение – вот два причинных ряда, в которых протекает экономическая жизнь человечества. Поэтому идеал права собственности с экономической точки зрения был бы достигнут, если бы правовая система могла обеспечить каждому работнику полную отдачу труда, каждой потребности полное удовлетворение в соответствии с имеющимися средствами.

Наше нынешнее право собственности, основанное почти исключительно на традиционных отношениях власти, с самого начала не учитывает эти экономические цели. Колонизация большинства стран первоначально происходила путем оккупации и завоевания, и даже позднее меч достаточно часто изменял существующее распределение собственности. Когда государство стало законодательно регулировать отношения собственности, оно довольствовалось санкционированием традиционных властных отношений с небольшими изменениями. Поэтому вполне понятно, что наше имущественное право, развивавшееся в совершенно иной сфере идей, чем экономическая, не преследует цели гарантировать работнику ни полный трудовой доход, ни возможно более полное удовлетворение существующих потребностей.

Наше современное имущественное право, в центре которого стоит частная собственность, не гарантирует, прежде всего, работнику полной прибыли от его труда. Ибо, закрепляя существующие объекты собственности, а именно средства производства, за отдельными лицами для их произвольного использования посредством частной собственности, наше частное право предоставляет им властное положение, в силу которого они могут получать доход без своего труда и использовать его для удовлетворения своих потребностей. Этот доход, получаемый лицами, которым благоприятствует правовая система, без личного участия общества, есть то, что сен-симонисты, последователи Буше и Родбертуса называют аннуитетом, Томпсон и Маркс – прибавочной стоимостью; я же буду называть его безработным доходом. Само существование безработного дохода, признанного законом, доказывает, что наше право собственности не ставит себе целью обеспечить работнику полный заработок за труд.

Характер незаработанного дохода наиболее очевиден в случае ренты, аренды и ссудного процента. Здесь деятельность бенефициара сводится, по существу, к получению незаработанного дохода от должника. Но даже если владелец земли и капитала, даже если он занимается сельским хозяйством, торговлей или коммерцией, он должен регулярно получать незаработанный доход в виде земельной ренты или прироста капитала (прибыли). Для того чтобы определить это в каждом отдельном случае, необходимо лишь вычесть из общей суммы дохода то, что владелец земли или капитала должен был бы потратить, чтобы заменить свое собственное сотрудничество в производстве деятельностью представителя.

Но наше современное имущественное право – и это второй момент – не ставит перед собой цели обеспечить полное удовлетворение всех потребностей в соответствии с имеющимися средствами. Напротив, наши кодексы частного права не содержат ни одного правового принципа, который выделял бы человеку даже те материальные блага и услуги, которые необходимы для поддержания его существования. Если речь идет только о нашем частном праве, то эти отношения несколько грубо, но очень корректно выражены Мальтусом в следующем отрывке, который приобрел определенную известность именно благодаря своей искренности.

«Тот, кто рождается в мире, которым уже овладел, не имеет, если он не может ни получить средства существования от своих обязанных родственников, ни добыть их трудом, абсолютно никакого права на пропитание; по сути, он лишний в этом мире. На великом пиру природы для него не приготовлен конверт. Природа приказывает ему уйти, и она не медлит с исполнением своего приказа». ⁷⁹

То, что Мальтус говорит здесь о питании, относится и к удовлетворению всех других потребностей.

Однако этот недостаток частного права в определенной степени восполняется институтом публичного права – программой помощи бедным, но многолетний опыт доказал неадекватность этого средства. Только в последнее время Германия и Австрия начали хотя бы частично реализовывать идею о том, что каждый член общества имеет законное право на удовлетворение своих жизненных потребностей, посредством всеобъемлющего законодательства о страховании здоровья, от несчастных случаев, инвалидности и старости. Об этом речь пойдет ниже (§14).

Социалистическая правовая система во всех описанных отношениях резко отличается от современного частного права. Все социалистические права собственности, как бы ни различались взгляды различных школ, всегда преследуют цель либо гарантировать трудящимся классам все доходы от их труда, либо привести потребности индивида в надлежащее соотношение с имеющимися средствами их удовлетворения. Наше распределение собственности, основанное на властных отношениях, должно быть заменено законом о собственности, руководствующимся экономическими целями.

Конечно, ясно, что никакой социалистический закон о собственности, какими бы утопическими ни были его предпосылки, не может полностью достичь этих двух фундаментальных целей одновременно, потому что труд и потребности никогда не будут полностью совпадать в любой социальной конституции. Если последовательно проводить в жизнь идею о том, что трудящийся имеет право на полный доход от труда, то против такого намерения будут выступать многочисленные нетрудоспособные люди (дети, старики, больные и т. д.), которые вынуждены получать доход без труда, чтобы удовлетворить свои потребности. И наоборот, весьма сомнительно брать в качестве меры распределения только потребности индивида и делать это совершенно независимо от труда, посредством которого создаются средства удовлетворения. Поэтому большинство социалистических систем стараются сочетать эти две основные идеи, которые в своих следствиях приводят к очень разным результатам, таким образом, чтобы это было как можно менее противоречиво.

Социалистическое движение, которое с конца прошлого века все больше и больше овладевает цивилизованными народами, направлено сегодня на достижение этих двух целей. Как цели, преследуемые великими политическими движениями XVII и XVIII веков, были обобщены в определенных постулатах юридической философии, которые принято называть основными политическими правами, так и конечные цели социализма можно кратко описать установлением основных экономических прав. Я прекрасно понимаю, что признанию фундаментальных политических прав часто придается чрезмерное значение, которое поразительно несоразмерно их низкой практической эффективности: тем не менее, установление таких фундаментальных прав не лишено пользы в научной сфере, поскольку они характеризуют наиболее важные цели политических и социальных движений одним крылатым словом.

Если теперь признать обоснованным положение о том, что каждый работник имеет право на полную отдачу от своего труда, то это приведет к первому основному экономическому праву: праву на полную отдачу от труда. Если мы далее постулируем, что каждая потребность должна быть удовлетворена в соответствии с имеющимися средствами, то, как будет показано ниже, признается второе основное экономическое право: право на существование. Эти два основных экономических права определяют границы, в которых должна действовать любая последовательная, социалистическая или коммунистическая система. Кроме того, существует третье основное экономическое право, так называемое право на труд, которое представляет собой не что иное, как своеобразную модификацию права на существование, получившую большее историческое значение в качестве переходной формы к социалистическому правовому порядку. Я хотел бы представить эти три основных экономических права социализма в их существенных моментах.

а) Право на полную прибыль от труда

Многие социалистические системы придерживаются мнения, что каждый член общества имеет право на то, чтобы правовая система выделяла ему всю прибыль от его труда. Таким образом, если материальное благо было произведено трудом одного человека, оно должно принадлежать только ему. Но если материальное благо было произведено одновременным или последовательным сотрудничеством нескольких лиц – что, безусловно, является преобладающим правилом в соответствии с правилом разделения труда, – то каждому работнику должно быть присвоено столько меновой стоимости вещи, сколько он добавил к ней своим трудом. Поскольку при таком принципе распределения доходы от труда полностью распределяются между рабочими, доход без труда (земельная рента и прибыль с капитала) и его юридическая предпосылка – частная собственность – невозможны. ⁸⁰

Но как должна распределяться между участниками меновая стоимость вещи, в производстве которой участвовало несколько человек?

Само по себе вполне мыслимо, что даже при социалистическом общественном строе исторически традиционные цены на труд сохранятся и лишь увеличатся на соответствующую величину в результате ликвидации безработных доходов. В самом деле, совершенно новое определение цены труда, игнорирующее все исторически традиционные отношения и основанное лишь на общем принципе, потрясло бы общество едва ли не больше, чем введение социалистического общественного строя. Тем не менее Родбертус, один из главных защитников права на полную отдачу труда, предлагает, чтобы час труда занял место наших металлических денег и чтобы каждому рабочему, внесшему свой вклад в производство вещи, было отведено столько часов труда из ее меновой стоимости, сколько требуется среднему рабочему для выполнения труда, приложенного к этой вещи. Таким образом, этот принцип распределения предполагает уравнивание часов труда или, по крайней мере, дней труда всех работников в той мере, в какой средний труд был в них фактически выполнен. ⁸¹

b) Право на существование

Многие социалистические системы признают в качестве основного стандарта распределения не труд, а потребность. Прямым следствием этого взгляда является принцип распределения, согласно которому каждая вещь должна принадлежать тому, кто в ней больше всего нуждается. Тем не менее, лишь немногие социалисты действительно пришли к такому выводу, среди них Годвин, чьи взгляды будут представлены в контексте ниже (§3). Нельзя также отрицать, что потребности индивида слишком неопределенны, субъективны и изменчивы, чтобы можно было привязать к ним самое важное из всех правовых последствий: распределение благ. Только в небольших сообществах, связанных самыми тесными узами привязанности (например, в семье), может быть действительно реализован этот принцип распределения. ⁸²

Это распределение в соответствии с потребностями и имеющимися средствами всегда следует понимать, когда многие коммунисты говорят о равном распределении благ в коммунистическом государстве. Ибо никто не может всерьез претендовать на действительно равное распределение средств производства или наслаждения ввиду огромного разнообразия, которое порождается потребностями человека в зависимости от возраста, пола и индивидуальной конституции.

Среди этих потребностей по своей практической значимости выделяются те, от удовлетворения которых зависит сохранение существования человека и которые можно назвать экзистенциальными потребностями. Они имеют общий, более объективный характер и поэтому могут служить мерилом распределения, хотя нельзя отрицать, что их объем будет меняться в зависимости от времени и места. Потребности существования являются сегодня основой права на существование, которое играет столь важную роль в социалистических системах всех времен. Это право можно определить таким образом, что каждый член общества имеет право на получение товаров и услуг, необходимых для поддержания его существования, до того, как будут удовлетворены менее насущные потребности других. ⁸³

В социалистических системах и в практических попытках, которые предпринимались до сих пор при коммунистическом общественном строе, право на существование имеет различное содержание в зависимости от возраста лица, имеющего на него право. В случае несовершеннолетних речь идет о содержании и воспитании; в случае взрослых – о простом содержании, при этом правомочное лицо обязано выполнять соответствующую работу; в случае лиц, неспособных к труду по старости, болезни или другим недугам, речь идет об обеспечении. При последовательно осуществляемом социалистическом строе право на существование было бы направлено непосредственно против экономического сообщества и заменило бы для правомочного лица имущественные права нашего нынешнего частного права. ⁸⁴

Если последовательное осуществление права на полный трудовой доход делает невозможным любой доход без труда, а значит, и частную собственность, то продолжение частноправового порядка наряду с правом на существование вполне мыслимо. Требования всех граждан на удовлетворение их потребностей в средствах существования в этом случае должны рассматриваться как закладная, так сказать, лежащая на национальном доходе, которая должна быть скорректирована, прежде чем безработный доход может быть предоставлен отдельным бенефициарам. Действительно, в дальнейшем изложении (§14) будет видно, что социальные устремления нашего времени направлены, с одной стороны, на реализацию права на существование в определенной степени, а с другой – на поддержание здания нашей частноправовой системы. Полное осуществление права на существование отняло бы, однако, столь значительную часть безработных доходов, которые сегодня достаются владельцам земли и капитала в силу их собственности, и настолько лишило бы частную собственность ее экономической полезности, что ее вскоре пришлось бы преобразовать в коллективную собственность.