Русь неопалимая

Глава 1

В распре кровавой брат губит брата;

Кровавые родичи режут друг друга;

Множится зло, полон мерзости мир.

Век секир, век мечей, век щитов рассеченных…

Корниенко Б.С

Длинные саги и короткие нити воспоминаний стариков о былом сохранились до наших дней. Скальды в своих песнях восхваляли подвиги и доблесть славянских мужей, проклинали вероломство и жестокость. Так память народная сохраняет и передаёт из поколения в поколение события тех дальних времён. И пока род людской не иссякнет на Земле, до того времени, каждый внимающий песне скальда, поэта-певца, будет помнить о предках, павших в жестоких сражениях, защищая и расширяя границы Руси. От края и до края это наша родная земля с её огромными лесами, озёрами, реками, ключами, журчащими ручейками, звенящими родниками и болотами, которую сохранили и приумножили наши предки, мы должны хранить память о них и это богатство, завоёванное и политое кровью славянского народа.

Потомки Рюрика, предводителя варяжской дружины, призванного словенами княжить, защищать и судить по Правде, и ставшего правителем Новгорода объединили восточнославянские земли и встали во главе Древнерусского государства. Последний царь из рода Рюриковичей, Федор Иванович, умер в 1598 г.

Владимир Святославич, названый народом Красно Солнышко, утвердив свою власть в Киеве, воздвиг близ теремного двора, на священном холме капище с идолами шести главных богов славянского язычества: Перуна, Хорса, Даждьбога, Стрибога, Симаргла и Мокоши. Туда стекался народ, и земля осквернялась кровию жертв. Может быть, совесть беспокоила Владимира, может быть, хотел он сею кровию примириться с богами, раздражёнными его братоубийством, ибо даже языческая вера не терпела таких злодеяний. Добрыня, пестун и наставник Владимира Святославича, посланный племянником управлять Новгородом, также поставил на берегу Волхова Перуна.

До сих пор, Владимирова вера в своих языческих богов не препятствовала ему утопать в чувственных наслаждениях с бесчисленными наложницами. Первой его водимой (законной) супругой была Рогнеда, мать четырёх сыновей и двух дочерей. Умертвив брата Ярополка, Владимир взял в наложницы беременную супругу брата, родившую Святополка. От третьей супруги, чехини Оловы, Владимир имел сына Вышеслава, от четвёртой, Мальфриды – Святослава, от пятой, Адельи – Мстислава, Станислава и Судислава, от шестой, Анны, родом из Византии, взятой после крещения и впоследствии оставшейся единственной супругой – Бориса и Глеба. В языческой Руси многожёнство дозволялось, но покрестившись, Владимиру пришлось распустить своих жён и наложниц, наделив сыновей уделами, так как православная вера запрещала

многожёнство.

Под пологом глухих туманов, в нерушимой тени огромных лесов в болотах Валдайской возвышенности таятся начала Волги, Днепра и текущей на заход солнца Двины. Днепр гордо нёс свои воды в окружении согретых солнцем холмов, среди разбросанных с прихотливой небрежностью перелесков, в море сочного разнотравья лугов, опоясанных сверкающей лентой под летней голубизной небес и чередой медлительно проплывающих облаков отражающихся в реке. Солнце, поднимавшееся из-за Днепра, согревало утренними тёплыми лучами землю, отражаясь своими бликами в капельках росы, лежащей на траве. Над Киевом занимался новый день.

Спозаранку, ещё до восхода солнца, только киевляне стали появляться во дворах, готовые заняться домашними делами, как по улицам Киева помчались княжьи отроки и стали выгонять сонный народ из домов, заставляя и старых и малых бежать к Днепру, креститься в новую веру.

На улицах началась суета: молодёжь разбегалась в разные стороны, вершие дружинники их догоняли и плётками гнали к реке, собаки выли, лошади ржали, женщины и дети ревели. К Днепру двигалась многотысячная босая толпа. Многие шли в исподнем, дружинники их согнали с постели и не дали одеться. Все смешались и не понять, где боярин, где смерд, а где холоп. Вершие дружинники мечутся по Подолу, убегающих хватают за волосья и кидают в Днепр, холодная вода сразу успокаивает мятежников.

Христиане, принявшие крещение ранее, помогают дружинникам, заталкивают в воду упирающихся, кого лупят кулаками, кого секут хворостиной. Перепуганные дети плачут, матери пытаются их успокоить, отроки не спешат к Днепру, идут, оглядываясь, присматривают, куда бы сигануть, да спрятаться. Девки молодые стыдливо опустив глаза, идут, схватив рубаху на груди в горсть, старики стонут, бабы ревмя ревут, как при набеге печенегов. Ор несётся над Днепром, а он величественно несёт свои воды как будто всё происходящее на его берегах для него привычное зрелище. Сгрудился люд на берегу, белый, холстяной, и пошёл в реку. Кто сам, с радостью и блаженством на лице, кого силой в воду спихнули. Сперло дух от холода, разом стих гомон и рёв, и понеслось над рекою:

– Крещаются рабы Божии, возродившиеся от Святаго Духа и воды…

Киевляне, потрясённые свержением Перуна и остальных почитаемых ими богов, ругая князя и иже с ним, не торопились на реку принимать нового невидимого Бога, которого не только потрогать, даже, увидеть-то нельзя. Некоторые челядинцы пытались убежать в лес в надежде отсидеться там, и их обойдёт эта напасть, но все ворота города были закрыты.

Родим, вышел из дома, окинул свой двор сонным взглядом и пошёл за дом. Только пристроился в задке, чтобы получить удовольствие от полного освобождения и вздохнуть с облегчением, как услышал крик соседа:

– Роди-и-им! Подь сюды!

Он быстро натянул портки и выскочил, озираясь вокруг, ища соседа. А тот стоял за высоким тыном и махал ему

рукой.

– Ну, чё те надобно? Чё блажишь с утра поране?

– Спросить хочу! Ты побегишь к реке-то креститься?

– А на кой оно мне? Чё это за Бог, которого не токмо потрогать нельзя, так и не увидишь дажеть! Вот наш батюшко Перун другое дело! Подойдешь, погладишь, поговоришь с ним, губы помажешь жертвенной кровию, попросишь, чтоб доброе жито уродилось, чтоб жёнка парня родила, а то повадилась девок приносить, в избе от них уже не повернуться, а скоко приданого за ними надобно приготовить!

– Так чё не сходил к Перуну-то не попросил сына? – поинтересовался Михна у горемычного соседа.

– Ходил! Токмо, видать, до меня очередь не дошла, а нонче уж и не знаю, ждать сына или уж не надеяться.

– А ты Родька, когда захошь приласкать жинку, отай¹ от неё положи под подушку меч, да не ленись, постарайся, может и получится сын-то!

– Кажин раз стараюсь ажно до седьмого пота, токмо всё одно девки получаются! Не родит мне на этот раз сына – убью, заразу порченую! Михна, а, может, мы с тобой в лес утекаем, а когда всё закончится – вернёмся домой.

– Пошли! Токмо надобно взять с собой какой ни то снеди, на всяк случай!

Родион заскочил в избу, быстро схватил краюху хлеба, луковицу, шмат сала, закинул в пестерь и выскочил из дома. Михна уже стоял у ворот, приплясывая от нетерпения.

– Родька! Ты чё так долго?

– Пестерь собирал, а ты я смотрю налегке побёг? А мне сказал снеди взять.

– Так, я думаю, к ночи домой возвернёмся! А ежли нет, то твоё поснедаем.

Они, не глядя на народ, медленно тянувшийся по улице к реке, побежали к городским воротам. Ночную охрану сменили вои княжеской дружины. Все выходы из Киева были перекрыты дружинниками с вечера, и у каждого желающего выйти из города, требовали показать крест, если его не было, гнали на реку и насильно окунали в воду. Родион с Михной подошли и, не сбавляя шага, направились к воротам, но их остановили.

– Кажите кресты! – потребовал младший воин Василёк, знакомый Родиона.

– Василь! Своих не узнаёшь? Пропусти!

– Сами к реке побежите или вас плёткой погнать?

– Эх, Василёк! Скоро же ты забыл батюшку Перуна, защитника нашего!

– Я на службе! Мне не положено пропускать, кто без креста!

Родион с Михной развернулись и поплелись к Днепру. Мужики и бабы в одних рубахах стояли в воде, держа на руках голых детей. Там священники в позолоченных ризах стояли на мостках с крестами в руках и крестили всех, находящихся в воде, напевая:

– Крещаются рабы Божии, возродившиеся от Святаго Духа и воды, – разносилось вразнобой с разных мостков.

А на берегу к другим священникам выстроились очереди за крестиками. Бабы, в мокрых рубахах, прилипших к голому телу, просвечивая и обрисовывая все женские красоты, стояли в очереди, смущая мужиков. Они косили глазами на чужих жёнок, стыдливо прикрывая руками восставшую плоть. Теперь уже рабам Божиим надевали крестики и показывали, как правильно осенять себя крестом. Тут уж не до молитвы, пусть сначала ради Христа хоть два слова запомнят и учили что говорить:

– Так и молви, сын мой, «Спаси и сохрани, Господи» и эдак крестом себя осеняй. Да не так, а вот эдак. Всё, отходи, не задерживайся! Следующий…

Получив крестики, мужики и бабы бежали по берегу искать свои одежды, кто успел дома одеться, чтобы скорее прикрыть срам, потом быстро расходились по домам, где уже изревелась голодная скотина и не доеные коровы. Накануне киевляне наблюдали свержение их кумира Перуна. Все плакали, когда его опрокинули с капища, привязали к лошади, притащили к Днепру и скинули в воду, а чтобы его никто не вытащил, шли по берегу и отталкивали его баграми, чтобы не выловили и не спрятали. Потом на лодийках оттащили его на середину реки, привязали камень и пустили на дно. Волхв Богомил, защищая Перуна, возопил, потрясая кулаками:

– Братия-а! Наш князь продался в веру греческую. Изменил вере пращуров, с которой великий князь Святослав Игоревич громил и попирал врагов Перуна и Волоса!

– Родька! Эта беда на нас свалилась от того, что наш князь побывал у греков. Ты зрил, какую жёнку он себе привёз оттудова? Это из-за неё все беды на нас свалились. Вон, глянь, стоит на крутояре и наблюдает за нами, изувер! – шептал Михна Родиону, стоя в очереди за крестом.

– Как бы, правда, беды какой не было! На самого Перуна руку поднял. Вот он обидится и на всех нас свой гнев обрушит! Вчерась, как велел князь опрокинуть златоусого, почитай весь Киев сбежался на капище. Бабы ревмя ревут, а дружинники княжьи обвязали верёвками Перуна-те, свалили и поволокли к реке. Крик, шум, одна старуха упала да руками-то за Перуна имается, её тащат вместе с Перуном, так дружинник едва отцепил бабку, а она кричит: «Не отда-ам!» Да куды там! Кто нас будет слушать! Загнали вон в реку, как стадо и окрестили, – с горечью в голосе сказал Родион.

– Ага! А теперь стоит, изверг, вишь, наблюдает. И как не боится? Вот обрушит наш батюшка Перун свой гнев на него, поразит окаянного своей молоньей, тогда будет знать, как батюшку, защитника нашего обижать! – Михна посмотрел с ненавистью в сторону Киевского князя.

– Эх, где теперь наш Перунюшка горемычный! – тяжело вздохнул Родион.

– Родька! Не рви душу! Наш батюшка где-то уже на порогах каменных мечется, а то и с камнем на шее лежит, где нито.

Тут Родион вдруг громко захохотал, даже не захохотал, а заржал, как жеребец.

– Ты чего, Родька, головой повредился?

– Михна! А нашего Перуна-те тоже окрестили! Видал, как окунули в Днепр?

– Мать честна! А ведь и правда! – и они, не боясь греха, заржали в две глотки, обрадованные, что батюшка Перун теперь, как и они, окрещён.

Великий князь Киевский Владимир Святославич стоял на крутояре недалеко от крепостной стены в красивом кафтане расшитом золотым узорочьем. Глядя на людей, которых плетями загоняли в воду не жалея ни старых, ни малых, праздничное настроение у Владимира быстро улетучилось. Вместо благости, обещанной священниками князю, его одолела кручина. Словно не крещение на реке происходит, а степняки налетели и угоняют в полон всех людей русских. Великий князь стоял с непокрытой головой, как положено перед греческим Богом и спокойно наблюдал за крещением народа, великим деянием для Киева и всея Руси.

Своё многочисленное семейство князь, по возвращении в Киев, собрал вместе и митрополит Иларион окрестил их в источнике, навсегда получившем название Крещатик. Сейчас они стояли рядом с князем, только княгиня Олова уехала с сыном Вышеславом в Новгород. Княгиня знала, что её сыну этот город назначен в удел и ей захотелось посмотреть, где им придётся жить.

– Позри! – сказала Мальфрида, обращаясь к Рогнеде, и подняла руку, вытянув указательный палец в сторону берега, заполненного полуголыми людьми, – как в Купальскую ночь, все в одних исподних рубахах, без портков.

– Ночью-то не видно, а тут же днём…, срамно смотреть, – сказала Рогнеда.

– Нашему муженьку не срамно, ему, что ночь, что

день – нет никаких запретов.

Князь слушал и чуть заметно одним уголком губ усмехался. Княгиня-гречанка, бывшая супруга убитого по приказу Владимира брата Ярополка, с сыном Святополком стояла от него в отдалении. В отличие от остальных жён Владимир у неё никогда не появлялся в опочивальне, а взял в жёны, только потому, чтобы сохранить за собой киевский стол, иначе он бы отошёл сыну Ярополка, как законному наследнику.

Гордая Рогнеда с сыном Изяславом стояла тут же, чуть поодаль от Владимира, рядом с ними стоял Ярослав, держа мать за руку. Он скучал по ней. Ярослав был охочь до учения и Владимир забрал его к себе. Рогнеда жила с сыном в Изяславле недалеко от Полоцка. Вчера Рогнеда не смогла отказаться от поездки в княжеский терем. Приказу князя не перечат. Княгиня до сих пор любила Владимира, да и он иногда заезжал к ней, хотя на людях не выказывал особого расположения. Владимир повернул голову и, посмотрев на Рогнеду, улыбнулся, его взгляд остановился на всё ещё пухлых губах княгини, которые всегда так привлекали его, вызывая горячую волну желания. Он вспомнил, с каким нетерпением ждал вечера, чтобы зайти к ней в опочивальню, обнять и почувствовать, как трепещет её тело в его крепких объятиях, невольно отвечая на горячие ласки. Они вместе горели в огне страсти, она сразу запала ему в душу, её сопротивление по ночам только разжигало его страсть и усиливало привязанность к ней. Он в то время не мыслил себе и одной ночи без непокорной красавицы с её строптивым норовом. Владимир терял голову: «Хороша княгинюшка, ох, хороша! Что лицом, что статью, что норовом! С такой не соскучишься! Змеюка полоцкая! Все космы повыдергала моим наложницам!» Сейчас она далековато живёт, в Изяславле, но Владимир, наскучавшись по ней, бросал все дела и ехал к своей «змеюке полоцкой».

Около Рогнеды стояла Мальфрида с сыном Святославом. Она, увидев взгляд князя на Рогнеду, посмотрела на неё и, пожав плечиком, перевела взгляд на реку.

– Княгиня! Всё, что творится у тебя в сердце, можно прочитать по твоим глазам! – безжалостно заявила Мальфрида мгновение спустя, – вполне понятно, что князь тебя возжелал. Ты мила и соблазнительна, а он – полное сил животное. Только не принимай всё всерьёз и пора тебе его забыть. У него наложниц без счёта, хотя он их всех тоже быстро забывает. Он очень влюбчивый у нас.

– Ты ошибаешься, княгиня, ежли бы князь меня возжелал, он бы давно приехал, но я уже давно не видела его у себя в тереме, а теперь и вовсе не жду. У него молодая жена и ему не до нас, – сказала Рогнеда, не поворачивая головы.

Рядом с Владимиром стояла Анна Багрянородная, молодая, стройная, красивая, гордая. Она на его жён не обращала внимания, потому что они вскоре должны разъехаться по выделенным их сыновьям уделам. Князю, теперь крещёному, нельзя иметь более одной жены, и он распустил их, наделив сыновей уделами. Владимир услышал ответ Рогнеды княгине Мальфриде, и у него чаще забилось сердце. «Змеюка строптивая!» – Он думал только о ней, о её красоте и страстности и злился на неё, да и на себя тоже. Владимир думал, что отселит её в Изяславль, построенный для неё с сыном, по совету бояр, после её попытки убить его, и забудет. Сначала он злился на Рогнеду, но потом понял, что скучает по ней. Не смог забыть. Всё простил и время от времени, когда не хватало сил противиться своему неукротимому желанию, он ехал к ней, отводил душу и думал, что всё, это последний раз, больше он к ней ни ногой. Проходило время, и он опять отправлялся к своей строптивой княгине, которая до сих пор ему не покорилась, и каждый раз ему приходилось добиваться её благосклонности. Владимир улыбнулся во весь рот, услышав ответ Рогнеды и понял, что она скучает по нему и ждёт его. «Мне бы давно следовало об этом подумать. Скучает строптивица!» – довольно подумал он. В нём заговорила княжеская гордость. Эта женщина принадлежала только ему. Он пробудил в ней страсть, он по-настоящему сделал её женщиной. «Она моя, и никто не посмеет посягать на мою собственность!» – думал он.

– Я не потерплю твоих многочисленных жён и наложниц, князь, предупреждаю! – голос Анны вернул Владимира на землю, он изломал бровь, посмотрел на неё и отвернулся, устремив взгляд на берег реки, где священники закончили крещение и теперь только надевали крестики и показывали, как надо креститься.

Анна происходила из Македонской династии, представители которой правили страной более двух столетий. Её отец император Роман II умер молодым, оставив двух несовершеннолетних сыновей Василия и Константина и

дочь Анну. Говорили, что он умер от «изнурения плоти

позорнейшими и сластолюбивыми поступками». Мать

Анны – Феофано была незнатного рода. По отзыву летописца Льва Диакона, эта «наиболее прекрасная, обольстительная и утонченная женщина своего времени, одинаково выделявшаяся своей красотой, способностями, честолюбием и порочностью», была дочерью константинопольского шинкаря, в заведении которого работала проституткой. Обольстив молодого наследника престола Романа, она в итоге стала царицей. Мать Анны царица Феофано была провозглашена регентшей своих малолетних сыновей. Вскоре императорским престолом овладел командующий войсками Востока Никифор II Фока, сразу женившийся на Феофано.

Спустя всего шесть лет против сурового Никифора образовался заговор, во главе которого стала Феофано и её любовник, сподвижник Никифора, Иоанн Цимисхий. Никифор был зверски убит, а Цимисхий овладел престолом.

Однако вопреки ожиданиям Феофано, Цимисхий не женился на ней, а отправил в изгнание, куда вместе с матерью, последовала и шестилетняя Анна. Только после смерти Цимисхия повзрослевшие братья Анны стали править сами, сделавшись императорами-соправителями. После восшествия старших братьев на престол Анна стала завидной невестой, чьей руки добивались правители соседних стран. После захвата руссами греческого города Корсунь (Херсонес) в Крыму, русский князь Владимир Святославич потребовал у византийских императоров руки их сестры, грозя в случае отказа взять приступом Царьград. Испуганные этим требованием, Василий и Константин согласились на брак, но при условии принятия князем христианства, чтобы сестра вышла за единоверца. Получив согласие Владимира, византийцы прислали в Корсунь сестру со священниками. Царевна Анна с большою неохотой отправилась морем в Корсунь, где находился великий князь. Анна говорила своим братьям:

– Иду, как в полон, лучше бы мне здесь умереть.

Владимир вместе со своей дружиной прошёл обряд крещения. В крещении Владимир принял имя Василий, в честь правящего византийского императора Василия II, согласно практике политических крещений того времени, после чего совершил церемонию бракосочетания и вернулся в Киев, где сразу же повелел опрокинуть языческих идолов.

Жёны князя друг друга не любили и только что не таскали одна другую за космы. Владимир смотрел на них с улыбкой, когда они собирались в трапезной за обеденным столом вместе, его забавляла их ревность. Но сегодня, в такое историческое событие для Киева, они собрались все вместе около него со своими детьми и, даже, разговаривают между собой, потому что муженёк-то их общий, Владимир Святославич, себе новую жену привёз, так обсудить надобно её, перемыть косточки напоследок. Видимо их примирило то, что они разъезжаются по разным уделам и уж больше не увидят друг друга и все дружно исполчились против Анны. Когда Владимир вернулся из Византии и привёз её с собой, сразу предупредил своих жён, чтобы забыли его, он с ними не венчан, значит, они ему незаконные жёны.

– Ха! Незаконные! До сих пор были законные, Рогнеда всегда была водимой женой, куча детей вокруг него бегает, а теперь оказывается, мы незаконные! – возмущалась Мальфрида, когда узнала, что Владимир назвал своих жён незаконными. – Да вы только посмотрите на эту законную! – продолжала возмущаться Мальфрида, – тоже мне красавица нашлась! Что он в ней нашёл?

– Грудь! – коротко ответила Рогнеда.

– Грудь? А ну да…, наверное…, так у нас у всех… грудь, – Мальфрида наклонила голову, осмотрела свою грудь и даже потрогала, как будто хотела убедиться, что она на месте.

– А ты видела её лицо, когда она пришла сюда с князем, особенно глаза? – злилась Рогнеда, – по ней же было видно, что она только что из-под мужика и как ей было хорошо и сладко! На лице же все написано – когда, с кем, и сколько! А я уже и забыла, когда он был на моём ложе!

– Стоило из такой дали везти сюда эту гордячку! – изрекла Мальфрида.

Бывшая боярыня, а потом жена Владимира, княгиня Мальфрида в своё время обманом увлекла его в опочивальню, где их и застал её отец, после чего князь на девице женился.

– Ты совсем, Мальфридка, тёмная? – Рогнеда перевела взгляд с Анны на Мальфриду, – это же государственное дело! Мы замирились с Византией и теперь, пока Анна будет здесь жить, не будет войны между нами. Она же царевна, сестра императоров Константинополя.

Рогнеда объясняла своей бывшей сопернице, почему их муж Владимир Святославич женился на Византийской царевне, забыв, что совсем недавно космы рвали друг другу за счастье завлечь Владимира в свою опочивальню, пока князь не отселил Рогнеду, хотя она не много потеряла от этого. Князь очень часто её навещал. Анну трогать они не решались. А Мальфрида боялась, что князь исторгнет её вместе с сыном из своего терема, как Рогнеду.

– Мы ему уже не подходим, царскую кровь подавай! – гневливо сказала Мальфрида.

Княгиня-гречанка слушала их молча и не поддерживала разговора, потому что, во-первых, Владимир не был её супругом в общеизвестном смысле, а во-вторых, до того как Святослав, отец её убитого супруга Ярополка, взял её в полон, она была монашкой. Он привёз её в Киев и подарил своему сыну Ярополку, который долгое время не обращал на неё внимания, а потом разглядел, да и женился.

– Батюшка! Смотри! Там двое уходят от крещения через реку! – потеребил Владимира за рукав Святополк.

– Ничего, догонят и окунут!

– А я слышал, во дворе сказывали, что ночью многие ушли в лес, – сказал Святополк, пытаясь заглянуть отцу в глаза и обратить его внимание на себя.

– Не могли они уйти, на всех воротах всю ночь стража стоит, не выпустили бы их. А и ушли бы, так долго не просидят в дебрях, достанем и окунём, а ещё и накажем, плетьми высечем до руды, чтобы неповадно было не слушаться указа князя, – ответил Владимир, по-прежнему, не глядя на сыновца.

А на воде дружинники догнали беглецов, схватили за чубы, затащили в лодийку и повезли к священникам на крещение.

– А тебе, Рогнедка, не обидно, что мы оказались ему не нужны? – не унималась Мальфрида.

– Ну, я то остаюсь рядом, есть надежда, когда ему надоест царевна, он ко мне приедет!

– Ну, тебя-то он раньше всех отправил в Изяславль и назначил твоего сына князем Полоцким, а остальных что ж так раскидал по сторонам? Куда он их отправил-то,

не знаешь?

– Как куда? Ярослава с пестуном-кормильцем в Ростов шлёт. Всеволода на Волынь во Владимир.

– А моему Святославу Овруч назначил. К древлянам едем, я их страсть как боюсь?

– Почему?

– Так ты же слышала, как князь Древлянский великого князя Киевского Игоря казнил? А куда остальных посылают? – не унималась Мальфрида.

– Наша гречанка-монахиня со Святополком едут в Туров. Аделька со Станиславом в Смоленск, Владимир там ему выделил удел. Олову с Вышеславом и Добрыней отправил в Новгород, – сказала Рогнеда, – это всё, что я знаю.

– А знаешь, какой подарок Владимир своей Аделичке преподнёс? – ехидно прищурившись, спросила Мальфрида.

– Не знаю. И какой же? – Рогнеда вопросительно посмотрела на княгиню.

– Её сыночка-то, Мстислава, в Тмутаракань собрался заслать.

– Да ты что?! Это же за печенежским полем, где-то за морем! А что Аделя? – ужаснулась Рогнеда.

– А что Аделя! Ревёт как корова. Ей же нонче хоть разорвись, сердце-то у матери не камень! Станислава в Смоленск, Судислава в Псков, а Мстислава вон за тридевять земель. Там же касоги. Они примучат мальчонку за деда Святослава. Правда пестуном с ним едет Сфенг, этот не даст парнишку в обиду, вырастит зубастого, научит обороняться.

– Ну, коли не наскочат на печенегов, доберутся. Аделю жалко, теперь уж вряд ли увидится с сыновьями, – посочувствовала Рогнеда.

– Да-а-а, а ты посчитай, сколь у нашего муженька сыновей! Вырастут, и начнётся между ними сеча за великокняжеский стол.

– Не говори так, Мальфрида, даже слушать страшно!

– Ага! Самой страшно, а ты забыла, кто мужа нашей гречанки-монашки извёл? Вот то-то. Родной братец, наш новоженец, чтоб у него там всё отсохло.

К вечеру, когда солнце клонилось к окоёму, все покрестились и почти разошлись с берега, а святые отцы еле передвигая от усталости ноги стали собирать свои церковные принадлежности. Владимир Святославич оставил своё многочисленное семейство и с тремя крепкими дружинниками пошёл на берег. Он широкими шагами спустился в Подол, подошёл к священникам.

– Спасибо вам, святые отцы, за великий почин. Пойдёмте ко мне в терем, в трапезной стол накрыт, поснедаем, медов отведаете моих, да брашно².

Он направился в гору к воротам. Священники потянулись за ним. Владимир Святославич взглянул вверх на курган, увидел там головёнки сыновей своих и жён, приветно помахал им рукой.

– Наконец-то своих заметил новоженец наш, – ехидно молвила Мальфрида.

Княжичи в ответ дружно замахали отцу руками, закричали вразнобой каждый своё. Но ни одна княгиня и головой не кивнула.

Отужинав, священники поблагодарили князя и ушли. Жёны тоже разошлись по своим опочивальням, детей ещё раньше няньки-мамки увели и уложили спать. Проводив гостей, Анна пошла к себе в опочивальню, даже не оглянувшись на Владимира. Он посмотрел ей вслед и ухмыльнулся, налил себе хмельного мёду, выпил, встал из-за стола и, покинув трапезную, направился в опочивальню к Анне.

Анна, когда князь привёз её в свой терем, вначале была к нему холодна, но на своём ложе благосклонно принимала, да и могла ли она отказать князю, когда он выполнил ради неё требования её братьев и крестился, да ещё и дружину свою окунул. Князь понимая, что ей надо к нему привыкнуть многого от неё и не требовал, всё, что ему надо было, он получал от Рогнеды. Но время шло, и княгиня менялась. Теперь уже она с трепетом и волнением ждала его у себя в опочивальне, и когда он занятый неотложными делами не приходил, её сжигала ревность к его многочисленным жёнам. Владимир вошёл в опочивальню, горничная уже помогала Анне раздеться. Он, прикрыв за собой дверь, сказал:

– Выйди, я сам помогу княгине!

– Князь! Ты когда своих бывших жён отправишь по их уделам? А то дождёшься, что из-за них без Страшного суда прямым маршем за грехи в ад отправишься! Куда только Господь смотрит!

– Но Господь же сказал: «Люби ближних своих!»

– Не богохульствуй, князь! Господь сказал: «Возлюби ближних своих!»

– Так ты за моих бывших жён, лада моя, мне ад пророчишь? Ты у меня одна, к бывшим жёнам я ни-ни, уже давно ни ногой!

– Хочешь сказать, князь, что вот это всё только моё? – она обмахнула рукой по кругу его внушительную статную фигуру.

Он подошёл к Анне и сел рядом на её ложе. Осторожно обнял обнажённые плечи. Она показалась ему грустной. Её обаяние было сильнее, чем ему представлялось. Он тянулся к ней, как ребёнок тянется к новой яркой игрушке и, даже, не мог подумать, что это гордая, казалось бы, неприступная княгиня, уже вкусившая сладостных ощущений, которые давал ей супруг, ждёт его с нетерпением, сжигаемая страстным огнём.

– Аннушка! Ты чем-то встревожена? Скажи, может, я смогу тебе помочь.

– Я скучаю без тебя, а ещё ревную к твоим бывшим, – сказала она тихо, опустив глаза.

– Быль молодцу не укор, а тебя я не отдам никому, не продам за все сокровища земные. Мне за тебя заплатить мало станет жизни человеческой. Лебедь белая! Краса не-наглядная, солнышко моё! Мне нужна только ты, девочка моя, ради тебя я готов на что угодно! – улыбнулся он. – Давай, я помогу тебе раздеться.

– Нет уж… лучше не надо…, я сама…

Анна опустила голову. Она была молода и не знала, что тот огонь, который она вдруг с некоторых пор стала ощущать при виде князя, огонь любви и страсти, той страсти, которой предаваться с мужем не грех не только ради того, чтобы одарить его наследником, но и ради счастья быть с любимым. Она взяла его руку и положила себе на грудь, скрытую лишь тончайшим бархатом и прикрыла глаза. Владимир, почувствовав под своей ладонью упругую девичью грудь, почувствовал, как сильно бьётся её сердечко, обнял свободной рукой, нежную и стройную, тянущуюся к нему, как полевой цветок к солнцу и стал целовать, слегка прикасаясь к приоткрытым губам. Она, вцепившись в кафтан, притянула его к себе, и тогда Владимир стал целовать её так, словно завтра должен наступить конец света и надо всё успеть, потом отодвинулся, сдёрнул с неё рубашку, она быстро прикрыла руками груди. Он убрал её руки.

– Аннушка, не надо прятать от меня свою красоту, я же твой муж.

Она схватила покрывало, и прикрылась им.

– Я пока так, я потом…, потом, когда привыкну.

Князь смотрел на свою молодую супругу и будто кто-то перекрыл кислород. Это был тот случай, когда от женской красоты перехватывает дыхание и земля уходит из-под ног. Он быстро скинул с себя одежду, подхватил Анну на руки, положил на ложе, лёг рядом и крепко прижал её к себе. Они слились так неожиданно и естественно, что в первый миг даже этого не поняли, дыхание смешивалось, превращаясь в сладострастный стон…

Потом Владимир лежал, положив её голову себе на пле-чо и подумал: «Если бы я её не увидел, она стала бы женой другого мужчины. По утрам рядом с ней просыпался бы не я. Её сонную целовали бы не мои губы. Она такая красивая по утрам. И по ночам дарила бы наслаждение не мне. И не только по ночам. Ох ты! Чудны дела твои, Господи! – Он, вздохнув, положил свою большую ладонь на её голову и прижал к себе. – Моя…».

Владимир встал чуть свет, умылся, оделся и пошёл в свою молельню. Пламя свечей дрожало, расплавленный воск прозрачными капельками скатывался на серебряные подставы. В молельной было жарко и душно, пахло лада-ном. Князь молился истово, самозабвенно. Слова молитвы сами срывались с губ и падали в тишину клети. Закончив молитву, он последний раз взглянул на Спасителя, трое-кратно перекрестился, повернулся, толкнул небольшую, украшенную орнаментом дверь и вышел из клети. Во время молитвы никто не смел его беспокоить. В большие православные праздники они вместе с Анной ходили в церковь и стояли заутреню, а в простые дни он возносил молитвы к Богу в своей молельне, где стояли иконы и го-рели свечи. После завтрака он потребовал к себе течца. Переступив порог, мужалый отрок остановился, оглядел пустую людскую палату, увидев князя, вмиг сорвал шапку с чубатой головы.