Русь неопалимая

– Звал, князь? – спросил он густым басом.

Князь удивлённо посмотрел на отрока и повёл бровью.

– Заутре двуконь беги в Новгород и передай Добрыне, чтобы он с сыном Константином явился в Киев.

Течец прибыл в Новгород и немедля, пыльный, грязный, уставший и голодный явился в терем к посаднику. Добрыня не стал с дороги его пытать, сначала накормил, напоил и дал отдохнуть. Через час пришёл в гридню, где отдыхал течец. Мужалый отрок, дремавший на лавке, услышал стук двери, открыл глаза и, увидев Добрыню, сел. Посадник посмотрел на молодого дружинника и позавидовал молодости, сколько дней вершнем отскакал, а час поспал и опять свеж и полон сил.

– Ну, давай, милостник, сказывай, с чем прибыл, что за нужда у князя объявилась, гнать тебя на другой край Руси!

– Великий князь тебя, Добрыня Малкович, к себе требует и непременно с сыном вместе.

– Во как! А нашто ему сдался мой Константин?

– Мне это неведомо!

– Ну что ж, стало быть, заутре и побежим в Киев, раз в нас нужда есть! Нонче отдыхай, сил набирайся на даль-нюю дорогу.

Владимир стоял на крыльце, когда услышал дробный перестук лошадиных копыт. Лошади остановились у ворот княжеского двора. Ворота открылись и въехали Добрыня с Константином и с ними течец, отправленный Владимиром в Новгород. Владимир встретил Добрыню радостно, обнял его и своего двоюродного брата Константина.

– Я смотрю мужалый ты, Константин, стал! Поди-ка у батюшки в дружине уже служишь?

– Нет, у меня своя дружина, пока потешная!

– Вот это благо! Учитесь, нам добрые вои нужны. Пойдёмте в трапезную, там уже стол накрыт.

Они сели за стол, и Добрыня спросил:

– Ну как в Киеве прошло крещение? Обошлось без руды ?

– Слава те Господи, обошлось без руды, но бабы выли, мужики волками смотрели, думал за топоры, да колья схватятся. Ан нет! Не решились! Да и как пойти с топора-ми, когда вокруг вои с мечами да копьями. Когда Перуна опрокинули, так старухи накинулись на воев, думал, по-рвут служивых.

– Да-а-а-а, княже! Легко тебе обошлось порушить капище. Я думал, будет бунт, и твой терем раскатают по брёвнышку.

– А гриди у меня нашто? Кто бы им позволил при-близиться к терему? Надобно и в Новгороде такое учинить. Окрестить новгородцев, а кто не схочет креститься, плетьми загнать в Волхов, а наперёд Перуна метнуть в реку с камнем на шее и капища заровнять. Завтра надобно вас с Константином окрестить, я уже со священником договорился, не откажешься?

– Я, с тех пор, как тебя опоясали мечом, самим Святославом определён к тебе в пестуны, не пристало мне противиться. Мы-то окрестимся, а Новгород – не знаю. Ты забыл норов новгородцев? Там без сечи не обойдётся!

– Стрый! Ты на своём посадничестве, я смотрю, раздобрел, из воя превратился в ленивого боярина. Тебе ли не знать, как неслухов сломить? Новгород – второй город на Руси, его и крестить след сразу после Киева. Храм у вас есть, и христиане, хоть пока в малом количестве тоже есть.

– Новгородцы за Перуна кого хошь порвут! Боюсь, храм подпалят и христиан перебьют. Да волхвы народ мутят, настраивают против христиан. Нет, князь, новгородцев силой в воду не загонишь, разве что посулить блага какие, может дань брать не с человека, а с дыма, как при твоей бабке Ольге было?

– Ну, пусть с дыма, только не делай Новгороду в убыток, а то казна опустеет, на что будешь дружину содержать! Как бы ни было, стрый, на тебя уповаю.

Рано утром в храме Святого Илии Владимир с супругой Анной почтили своим присутствием обряд крещения Доб-рыни и его сына Константина и по совету митрополита назвались крёстными родителями новообращённых. После крещения Владимир зашёл к митрополиту Илариону.

– Отче! Я прошу тебя послать своих людей в Новгород, надобно окрестить новгородцев!

– Хорошо, сын мой, отправлю туда отца Велизария.

– Батюшко! Одному не под силу будет. Новгород большой, народу тьма.

– Тогда я с ним отправлю ещё нескольких отцов, са-мому мне уж не под силу, стар я уже, не доеду!

– Тебе, святой отец, нет нужды трясти свои старые ко-сти в дальней дороге, я собираюсь при твоём храме от-крыть училище для отроков, мне понадобится твоя помощь, отче.

– Святое дело затеваешь, сын мой! Я с радостию помогу тебе в сем благом деле! Токмо думается мне, от родите-лев препоны будут, не схотят чад своих в ученье отдавать!

– Я отче пришлю к тебе своего сына Ярослава, он зело охочь до учёбы и с ним своего сродного брата Константи-на, тогда и бояре не воспротивятся, не пойдут они против князя своего!

– Благословляю тебя, сын мой, на доброе дело! – митрополит Иларион осенил князя Владимира Святославича крестом и дал приложиться к нему устами.

Владимир разослал во все концы города подвойских собрать на совет степенных бояр и старост. Вскоре княжеский двор заполнился вящими и старостами концов. Владимир пригласил их в гридню. Вящие прошли и степенно расселись по лавкам, крытым коврами ближе к князю, старосты сели подалее, за вящими и степенными боярами, а у двери расположились воевода и тысяцкие.

– Я собрал вас, уважаемые, по очень важному делу. При храме Святого Илии с благословения митрополита Илариона я открываю училище для малых детей и отроков. Все должны послать своих детей в обучение.

Тысяцкий, Волчий Хвост, засомневавшись, спросил:

– А нашто им это? Наши пращуры жили без ученья, мы живём без ученья, главное, чтобы сила в руках была держать меч, да отвага, чтобы от сечи с ворогом не бегать!

– Надобно, чтобы чады ваши могли не только махать мечом, да рубить головы, но и по книге читать молитвы.

– В церкви есть кому, читать молитвы, для этого иереи там служат!

– Сам можешь оставаться тёмным, тебе ученья уже не одолеть, а отрока пришлёшь в училище, – строго сказал князь.

– Княже! Почему я?! За что наказуешь?

– Я сам, первее всех посылаю туда сына, и Добрыня Малкович шлёт своего Константина.

Добрыня, услышав, что он шлёт сына в училище, только крякнул от этой новости, но смолчал, решив сейчас не мешать племяннику, а уж потом он скажет ему всё, что думает. Волчий Хвост, услышав, что князь тоже посылает в училище сына и Добрыня своего, махнул рукой.

– Ну, токмо, ежли княжич будет там, тогда пошлю одного!

– А у тебя их сколь? – поинтересовался князь.

– Трое!

Владимир захохотал.

– Ты настоящий муж, Волчий Хвост. Всё время в разъездах с дружиной, кольчугу не скидываешь по многу месяцев, когда успел троих прижить! Вот всех троих и шли. Выучатся твои отроки грамоте, великомудрые греческие книги будут перекладывать на родной язык, светом знания осветят отчину, не вечно же нам у Царьграда просить иереев, своих рóстить пора, чтобы Русь прославляли, – князь обвёл бояр строгим взором, – это касаемо всех! Всем слать отроков в ученье, кто станет укрывать, будет платить немалую виру в казну!

– А велика ли вира будет? – поинтересовался воевода Претич.

– Велика! Не пришлёшь отроков – узнаешь! Но то будет своим чередом. Я призвал из Новгорода посадника Добрыню Малковича, чтобы сообщить о крещении новгородцев. Митрополит отправляет туда почти всех своих иереев, но думаю, что новгородцы метнут их в Волхов вместе с крестильными причиндалами. Я Добрыне даю свою дружину, а ты Претич возьмёшь ратников из Ростова. Ростовчан и новгородцев всегда мир не брал, поэтому на них можно положиться, с радостию будут загонять новгородцев в Волхов, но чтобы только не дошло до сечи между ними.

– А что в Новгороде нет дружины? – воззрился удивлённо Претич на Добрыню.

– Как без дружины! Есть, конечно, но супротив своих, она не пойдёт! – сказал Добрыня, – а Перуна свергать вряд ли обойдётся без руды! С топорами и кольями пойдут на мечи, а бабы голыми руками рвать будут любого, кто задумает Перуна опрокинуть.

– Надобно обойтись без крови. Самых ретивых супротивников, под плети ставьте, – посоветовал Владимир.

До темноты бояре просидели у князя в гридне, а потом перешли в трапезную и за ужином продолжили обсуждать крещение новгородцев. Претич после ужина взяв два десятка дружинников, в ночь отправился в Ростов за ратниками.

А в Новгороде, как только узнали, что князь Владимир крестился в греческую веру, стали кричать:

– Славяне! Мы змею вскормили на собственной груди! Не дадим нашего Перуна в обиду! Раз изменил нашей вере, надо отложиться от Киева!

– Согласится ли Вышеслав! Он же его сын!

– Да он только рад будет! Не надобно будет кажин год отсылать Киеву по две тыщи гривен! Такие куны и Новгороду пригодятся!

– А Добрыню посадника на мечи под пазухи, за измену вере!

– Храм сжечь надобно, чтобы неповадно было посягать на нашего батюшку Перуна!

– Не дадим, батюшку Перуна опровергнуть! – кричали мужики и рвали на себе рубахи, а бабы с воем заливались слезами.

Храм жечь не решились, огонь не спросит, кто какой веры, пойдёт гулять по городу, не остановишь. Побежали зорить Добрынин двор, изменщика веры. Испуганные слуги разбежались, а разъярённая толпа стала крушить и грабить, жену примучили, дом разорили, двор разметали.

А тем временем Претич отобрал полторы тысячи воев, наказав ратникам быть в бронях с мечами и засапожными ножами, но кроме плетей против новгородцев ничего не применять. Посадил в лодии и отправился в Новгород. Когда прибыли к Новгороду, предупредил воев:

– Руды проливать не будем, хватайте зачинщиков и под плети.

Лодии оставили подальше от Новгорода и пешими пришли к верхним закрытым воротам, постучали.

– Кто там ломится? – раздался голос с приворотной вежи³.

– Подмога к вам пришла, отворяйте!

– Подмога, это вовремя!

Ворота открылись и тут же приворотную стражу повязали, а на воротах поставили своих ратников. Узнав, где собрались самые рьяные зачинщики, пришли в дом, огляделись, полна горница.

– Вязать всех! – приказал Претич.

Все повскакивали с лавок, но тут же были схвачены ростовчанами.

– Всех на берег к Добрыне! – скомандовал Претич.

Ростовчане поволокли всех на берег. Кто сам шёл, а кого тащили волоком. Кто сильно сопротивлялся, били по голове, он успокаивался и уже не сопротивлялся. Тут прослышали дружинники новгородские, что ростовчане разгулялись по городу, и забегали сотские и десятские, скликая своих дружинников с оружием. Добрыня высадился с княжеской дружиной ниже по течению Волхова и

велел зажечь крайние дворы. Огонь сразу отрезвил

новгородцев.

– Пожа-а-ар! – закричали со всех сторон и кинулись спасать свои дворы. Пожар тушили всем миром.

Вскоре к Добрыне пришли с повинной.

– Прости, Добрыня Малкович, нахулиганили мы тут без тебя.

Добрыня не понял о чём речь, махнул на мужиков рукой.

– Идите, не до вас мне пока!

Добрыня по пути к своему дому увидел раскатанный по брёвнышку храм и, повернувшись к мужикам, погрозил кулаком, в котором была плеть, грозно сказал:

– Собрать его сызнова.

С Перуном сотворили то же, что и в Киеве: свергли и поволокли к реке. Женщины подняли вой и бежали следом, пытаясь отбить его, но получив плетью отставали. Приволокли его на берег, сбросили в Волхов и поплыл он, провожаемый слезами новгородцев. Тут же во все концы Новгорода помчались дружинники сгонять народ к реке креститься. Загнали гуртом народ в воду.

– Ну, сыны мои, с Богом! – сказал епископ и, подняв руку с крестом запел, – Крещаются рабы Божии, возродившиеся от Святаго Духа и воды…

Лишь к вечеру Добрыня попал на свой порушенный двор, хотя челядинцы прибегали к нему сообщить о постигшем его горе. Он зашёл в горенку, где лежала его убитая подруга, прибранная и накрытая поволокой⁴. Он стоял возле своей любезной, и вспоминал, как взял её в полон и привёз к себе. Она родила ему сына Константина. Славянскому языку она так и не выучилась, а Добрыня её языка не знал, но они и так понимали друг друга. Она была с ним ласкова и послушна, а больше ему ничего и не надо было. Теперь он смотрел на неё и слёзы душили его, горе давило грудь. Добрыня подумал: «Господи, не ты ли надоумил Владимира звать нас с сыном в Киев, что спасло от неминучей смерти моего Константина?».

Посадник устремил взор на окно. Там, за стенами, шумел город – непокорный, буйный, принёсший горе в его дом. На следующий день Добрыня хотел казнить зачинщиков посаженных в поруб, но епископ Иоаким решительно восстал:

– Нет, не хочу начинать служение сему граду с руды!

– Но, святой отец, они же убивали наших близких!

– За то Бог им судья, сын мой, а ты, как христианин, учись прощать и врагов своих.

– Врагов не должно прощать! Они не лошадь у меня украли, а жёнку убили, сына без матушки оставили! Они дыбу заслужили! – прошипел посадский, сузив глаза от бешенства.

– Добрыня Малкович! Прости неразумных, они ж не из хулиганства али разбоя для наживы, а за своего Перуна бились. Ты у них Бога опрокинул. Молись, Добрыня Малкович! Молитвой изгонишь из сердца своего злобу. А заточников надобно отпустить.

– Надобно их в железа заковать, чтобы впредь неповадно было разбойничать!

– Это данники князя и твои вои, зачем их держать в порубе, какая там от них польза! Ты лучше их выпусти и наложи на них большую виру, чтоб неповадно было бунт учинять, – митрополит вздохнул с облегчением, понимая, что Добрыня поддаётся уговорам.

Через несколько дней, когда в Новгороде всё затихло, а храм Преображения Господня был восстановлен, Претич отпустил ростовчан домой, а сам с княжеской дружиной отправился в Киев. Вернувшись, он рассказал Владимиру, как прошло крещение в Новгороде и о постигшем Добрыню горе.

– Добрыню жалко, осиротел старик, – с горечью в голосе сказал Претич, – всё его подворье разорено, всё порушено, а мать Константина примучена.

– Придется Константина отправлять, к отцу. Тяжело стрыю⁵ будет одному в доме, пусть хоть сын веселит его. До князя Константину рода не хватает, но посадником я его сделаю, коль доживу, как-никак он брат мой сродный.

– А где сейчас Константин?

– В училище.

– Ты, помнится, и своего сына Ярослава туда определил. В иереи хочешь его?

– Я не только Ярослава туда послал, но и Мстислава. Они рода княжьего, их стол ждёт. А в училище послал, чтоб грамоте выучились. Читать, писать, да и молиться, как истые христиане. Кормильцы чему выучат? Из лука стрелять да на коне скакать.

– А как же остальные твои сыновья, Владимир Святославич? Ярослава с Мстиславом в ученье отдал, а тех?

– И тех велю учить. В каждом городе велю строить храмы, и первыми учениками при них станут княжичи с кормильцами. Тогда ни одна мать не кивнёт на меня: «Наших детей отбирашь от нас, а своих лелеешь». Княжич должен всё пройти, и коня, и меч, и книгу с молитвой. Вон Рогнеда к Изяславу уже трёх иноземцев приставила, языкам чужим учит. Умница.

Вечером Владимир зашёл в храм, попросил Анастаса позвать Константина.

– Надобно тебе, Константин, домой бежать к отцу.

– Домой? В Новгород! – радостно воскликнул мальчик и чуть не подпрыгнул от радости. – А когда?

– Завтра же и отъедете с кормильцем. А теперь пойдём домой, тебе собраться надобно.

– Спасибо, князь. Великое спасибо, – лепетал отрок, решивший, что князь по своей милости отпускает его. А он так соскучился по дому, по матери, по отцу.

Когда они вышли из училища, князь вздохнул горько и подумал: «Язык не поворачивается молвить ему о постигшем его горе».

***

Отправив Константина в Новгород к Добрыне, Владимир задумался о том, что у него Мстислав, наделённый Тмутараканским уделом, ещё не отправлен туда. Сын напоминал своего деда Святослава Игоревича, боевого вождя. Такой же боевой и энергичный, без устали сражающийся на мечах с наставником, стреляет из лука пеши, или с лошади на всём скаку, но и читать любит, зачитается – не оторвёшь. Князь призвал к себе сына.

– Ну что, сынок, Анастас хвалит тебя, говорит, что ты выучился грамоте! Читать и писать можешь! Это правда?

– Да, батюшко, читать и писать могу!

– Ну, прочитай мне что-нибудь вот из Библии.

Мстислав взял в руки книгу и стал быстро читать. Владимир послушал, улыбнулся довольной улыбкой, протянул руку и погладил сына. Мстислав нахмурился, но не отстранился. Ему не нравилось, когда к нему относились как к малышу, он был уже давно опоясан мечом и был отроком.

– А из лука стрелять умеешь? – поинтересовался Владимир, – и научил ли тебя твой наставник Сфен владеть мечом?

– Из лука с двадцати шагов попадаю в цель, а вот с мечом…

– А что с мечом? Неужто не научил тебя наставник?

– Да Сфен всё время заставляет меня мечом рубить лозу.

– Ну, так что же? Я тоже рубил лозу, когда учился владеть мечом.

– Но он же не для того, чтобы рубить лозу! – хмыкнул Мстислав.

– А ты что, хотел сразу головы рубить?

– Да кто ж мне позволит! – отрок улыбнулся одним уголком губ.

– Всё в руках божьих, сынок. Ты же читал заповедь, там сказано «Не убий!»

– Сам то, батюшко, сколь голов срубил? Не считал?

– Так я, сынок, ворогов рубил, защищаясь.

– Я думаю, наших ворогов и на мой век хватит.

– Это верно! – тяжело вздохнул Владимир.

Раз ты уже оружием владеешь и грамоте учён, пора тебе садится на стол и княжить. Как ты думаешь?

– Ты мне стол даёшь? – глаза отрока вспыхнули радостью.

– Да! Поедешь князем в Тмутаракань, это за морем. Твой дед Святослав в своё время предпринял дерзкий дальний поход, который оказался весьма успешным, и Хазарский Каганат, существовавший более трех веков, был сокрушён. Попутно Святослав, завоевав восточную часть Крыма, учредил там русское Тмутараканское княжество.

Так что, сынок, не посрами его меч. Я с тобой на первое время отправлю дружину, но ты как осмотришься там, набери себе воев из местных. Это будет надёжнее, а то эти оттуда быстро разбегутся. Понял?

– Понял, батюшко!

– И смотри, чтобы дружина не сидела без дела. Как твой дед Святослав гоняй своих воев и пешими, и на конях, устраивай между ними бои потешные с мечами, копьями. Твой дед был удачлив в ратях, потому что ни он сам, ни его дружина праздно не проводили время. Ловы на зверя, рыбалка, ну и пиры, конечно, устраивай, тогда крепче привяжешь к себе воев.

Отпустив Мстислава, Владимир вызвал к себе наставника сына.

– Сфен! Я сына отправляю в Тмутаракань на княжение, присматривай за ним. Не давай лениться, поднимай чуть свет, корми и сразу за труд.

– Твой сын, князь, не ленив, охочь до ученья, его подгонять не надобно. Из него вырастет настоящий князь и защитник границ Руси.

Владимир понимал, что стол Тмутараканский самый опасный и нелегкий, но такому драчуну, как его сын только там и сидеть. У Мстислава характер, да и внешность деда, ему там в аккурат будет. И поратоборствовать есть с кем, и от братьев далеко, беспокоить их не будет. Пусть княжит с Богом.

Мстислав стал князем-наместником Тмутараканского княжества на Таманском полуострове между Азовским и Черным морями и соединяющего их Керченского пролива.

Крестившись, Владимир обратился к государственным делам. От шести жён у него было двенадцать сыновей. Владимир подумал: «Нехорошо, что мало городов около Киева». И стал ставить города по Десне, по Остру, по Трубежу, по Суле, и по Стугне. Набрав лучших мужей от славян, кривичей, чуди, вятичей, Владимир населил ими города, так как была война с печенегами. В Киеве, призвав греческих мастеров, Владимир поставил церковь Пресвятой Богородицы и поручил её Анастасу Корсунянину. После освящения церкви, Владимир даровал ей от всех своих богатств десятую часть, и назвали ту церковь Десятинною.

Великая княгиня Анна сидела у себя в светлице, открылась дверь, и вошёл Владимир.

– Люба моя! Я зашёл проститься, полки уже в пути, мне придётся их догонять.

– Ты остался один? Неужели твоя дружина ушла без тебя, князь?

– Тридесять дружинников ждут меня во дворе. Придётся идти намётом, пока догоним остальных.

– Князь! Возвращайся скорее, я буду ждать тебя.

– Девочка моя! Я очень хочу, чтобы ты подарила мне наследника. Береги себя, а я постараюсь поскорее вернуться, – он поцеловал её и отстранил от себя, – прости, мне надобно идти.

Он радовался, что жена с ним ласкова и всегда ждёт его и с радостью принимает и ему очень хотелось, чтобы у него был наследник, в котором будет течь кровь византийских царей.

***

Владимир с киевскими воями, княжескими и белгородскими дружинами прибыл в Новгород. Он собрался идти войной на чудь. Они опять перестали платить дань. Давно назрел момент для обуздания этих племён, а то вовсе страх потеряли. Все порубежные земли разорены, а жители, – кто не успел убежать вглубь страны, частью порублены, а частью уведены в полон. От таких набегов Русь терпела большой убыток. Пока враг схлынул с Руси, но чувствовалось, что ненадолго. Владимиру надоело отгонять от своих рубежей набеги разных племён. Он по прибытии в Новгород, послал дружины собирать воев из Ладоги, Белоозера, Пскова и Ростова. Было решено дойти до Северной Двины, а на обратном пути пройти мимо Онежского озера, но карел пока не трогать. В гриднице было полно народу. Князь с самого утра принимал словенских бояр, собравшихся идти на чудь вместе с его киевской ратью. Новгородцы, наполняя чаши хмельным мёдом, кричали:

– Князь! Мы не посрамим тебя в походе, как не посрамили своих мечей наши предки в сече с ворогом!

Вышеслав послушал и, решив, что ничего нового уже

не услышит, пошёл на крыльцо подышать свежим воздухом. Таких пиров он за свои восемнадцать лет уже насмотрелся, его занимал предстоящий поход на чудь. Во дворе расположились словенские и киевские гриди, ладожская дружина и ростовская. Вся коновязь была тесно занята, застоявшиеся лошади топтались на месте, чужие жеребцы злобно ржали друг на друга. Вышеслав был старший из сыновей Владимира и раньше других должен был принять на свои плечи долю трудов. Он уже не раз сопровождал отца в походах.

Сад, окружающий терем цвел яркими красками. Высокие деревья с изумрудно-зелёной листвой радовали глаз. Высокий кустарник с белоснежными цветами рос вдоль дорожек, время от времени роняя белые лепестки цветов на густой зеленый ковёр внизу.

Во дворе Вышеслав увидел девушку. Она шла, смотрела себе под ноги. Стройна, как берёзка и свежа, как полевая ромашка. Вышеслав заступил ей дорогу, она посмотрела на него, и у Вышеслава тревожно забилось сердце при виде глаз цвета чистейшего сапфира. Длинные светлые волосы, заплетённые в толстую косу, отливали серебром. Впервые за этот утомительный день, он увидел что-то приятное, и ему захотелось поговорить с девушкой. Она увидела внимательный, изучающий, заинтересованный прищур мужалого отрока, стоящего в паре метров от неё. Охнув, она крепче прижала к груди корчагу и отпрянула. Густые русые волосы парубка рассыпались по богатырским плечам. Смуглое от загара лицо с голубыми, как летнее небо, глазами, обрамляла небольшая русая бородка с мягкими, как шёлк, волосами. Ей показалось, что они одни посреди бескрайнего пространства, а вокруг тишина, даже птиц не слышно.

Он был очень молод, но физическая мощь так и сказывалась во всей его крупной богатырской фигуре. Молодые сердца и тысячу лет тому назад бились так же, как и теперь… Точно так же затлевшая в них искорка любви быстро разгоралась ярким пламенем, и это пламя охватывало разом всё существо, направляло в одну сторону все мысли, заставляло жестоко мучиться, страдать и затем испытывать редкое наслаждение.

– Ах, Господи! – воскликнула она, – и что не сидится тебе в хоромах?

Вышеслав молча смотрел на неё. Казалось, ничего особенного в ней не было. Длинная толстая коса опускалась ниже пояса, лёгкие светлые прядки прихотливо выбивались из-под очелья⁶ с красивой вышивкой и падали на лицо. Во всех славянских племенах живут такие девушки. Но в её лице с немного вздернутым носиком было что-то родное, приветливое, и даже сердясь, она была хороша.

– Совсем хмельной? С дороги уйти не можешь? – с упрёком спросила девушка, – так и будешь молча стоять?

– Экая ты сердитая! Как тебя кличут?

– Пропусти, меня ждут!

Но Вышеслав не пропускал её. Чем дольше он смотрел на неё, тем больше она нравилась ему. Он разглядел как белы и нежны её руки, на запястьях дорогие браслеты, на груди ожерелье с подвесками. «Убор дороговат, явно не холопка» – подумал он.

– Мы с отцом тут уже три дня, почему я тебя не видел?

– Скоро и не увидишь боле! Вы уйдёте в поход, а я уеду домой, в Ладогу, за мной уже батюшка приехал.

– Скажи, как тебя кличут?

– Ты зачем в Новгород-то пришёл? С чудью собираешься идти биться аль девиц смущать?

– Да скажи ты мне, как тебя кличут! – воскликнул Вышеслав и хотел взять её за плечи, чтобы она не убежала от него прочь.

Девушка вскинула глаза и с негодованием взглянула ему в лицо. Видно, она не привыкла к такому вольному обращению. Испуганно и чересчур резко развернулась, чтобы убежать, но тут же уткнулась в бархатную ткань чужого кафтана, и вдруг смутившись, опустила глаза в землю. Уголки красивых губ княжича приподнялись в лёгкой улыбке.

– Пропусти…, меня ждут в тереме…, – прошептала она.

– Подождут, успеешь! – убеждал её Вышеслав, пытаясь заглянуть в её глаза, они вдруг стали цвета грозового неба, – не сердись на меня, мне же скоро в поход идти, только Бог знает, ворочусь ли. Ты бы лучше ласковым словом меня проводила.

– Неуж, тебя проводить некому? – с сочувствием спросила девушка и посмотрела на него уже не так сурово.

Лицо её смягчилось и Вышеславу показалось, что словно само солнце осветило его и обогрело. Ему вдруг жарко стало. Незнакомая горячая волна метнулась по телу и напрягла его. «Что это? – подумал Вышеслав, – ужель она ведьма и своим взглядом заколдовала меня?» Он был поражён этим неведомым ещё, непонятным ему взрывом, казалось, кровь в нём закипает. Такое чувство было для него ново. Слишком девственно ещё было сердце молодого княжича. Картины, одна другой отраднее, проносились в его воображении. Ему страстно захотелось прикоснуться к её губам, он протянул руку и указательным пальцем быстро провёл по чётко очерченной нижней губе. Девушка отпрянула и испуганно посмотрела на него.

– Прошу тебя, скажи мне твоё имя, чтобы я мог называть тебя и хранить воспоминания о тебе в походе. Нет у меня невесты, а мать…, – глаза его погрустнели, и он отвёл их от девушки.

– Ласковых речей я не знаю, а хочешь, я тебе молитву защитную скажу? Ты крещёный?

– Крещёный! Скажи свою молитву!

– Господь Всемогущий, да будет благословенно Царствие твое и на Земле и на Небе. Преклоняюсь пред твоим Величием и взываю к твоей милости. Прошу тебя, спаси, сохрани и оберегай раба твоего, как тебя звать?

– Вышеслав, – назвался он, не подумав.

Княжеское имя обрушилось на неё, как удар, она отшатнулась, на её лице появилась растерянность и даже испуг. Она была не готова к тому, что случайно встреченный на дворе парень из киевской рати окажется сыном самого князя, старшим княжичем! Как она сразу не заметила его серебряный пояс и на шее гривну⁷ и сапоги в будний день из красного сафьяна. Растерянным взглядом она скользила по правильным чертам его лица, по светло-серебристым волосам с красивыми кудряшками на концах, голубым глазам и удивлялась, что не догадалась сразу, ведь ей рассказывали про него! Но деваться некуда и она продолжила читать молитву.

– … и оберегай раба твоего, Вышеслава. Ограждай от бед и защищай от врагов видимых и незримых. Ибо ты есть Господь Всемогущий и на Земле и на Небе, – она постояла, посмотрела на него, тонкими пальчиками нежно коснулась небритых ланит его и быстро побежала в терем.

– Да куда ты? Ну и что, что я княжич! Да, не бойся ты меня!

Слова защитной молитвы теплом согрели сердце Вышеслава. Она звучала как любовная ворожба. Вышеслав шагнул было за ней, но остановился. «Что толку гнаться, ежли она только услышала, что я княжич сразу утекла! Это всё батюшкина слава!» – с досадой подумал он. Впервые в жизни он пожалел, что доводится родным сыном князю Владимиру и наследует как его добрую, так и дурную славу и ему показалось, то, что он совсем недавно почувствовал, глядя на девушку, это всё проклятая отцовская наследственность. Вышеслав вдруг услышал дробный конный топот по бревенчатой мостовой и вскоре во двор въехали три всадника. Кони были утомлены, на всадниках корзно и сапоги были покрыты пылью. Один быстро слетел с седла и бегом ринулся в гридню. Вышеслав пошёл следом за ним. Гонца княжич узнал, он служил гридем у киевского воеводы Претича. Видно случилось что-то серьёзное, раз он оказался здесь на другом конце Руси, в Новгороде. Вышеслав вошёл в гридню и остановился у двери. Течец сразу прошёл к княжескому столу и подал Владимиру свёрнутый трубочкой пергамент с посланием.

– К тебе я, великий княже, с вестью от Претича! – кланяясь, сказал течец.

– Подайте течцу пиво! – крикнул Владимир, – выпей, сокол, путь не ближний вершнем отмахал, передохни чуток!

Брови Владимира сошлись, как две грозовые тучи, он почувствовал, что в Киеве что-то неладно, но гонцу надо было дать перевести дух, запалился в дороге. Пока киевлянин допивал вторую кружку пива, князь открыл свиток и стал читать. Претич сообщал, что печенеги обложили Белгород, хотят город взять измором, белгородцы бьют челом князю, просят помощи.

Владимир Святославич опустил руку с зажатым в кулаке пергаментом и задумался. Он увёл с собой две трети белгородского войска, практически оставил город без защиты. Лучшие полки Киева, Переяславля, Чернигова, Овруча и Белгорода он увёл сюда для похода на чудь. Как печенеги узнали об его уходе, ему было неведомо, но они воспользовались беззащитностью Киевщины. Но Владимиру нужна была чудская дань, чтобы ставить сторожевые города на границах Руси и содержать многочисленные дружины. Надо срочно решать, что делать, он не мог оставить Белгород без защиты.

Гриди затихли, увидев как Владимир хмурится, задумавшись. Вдруг князь встал, окинул взглядом гридню

заполненную боярами и воями, взмахнул рукой с пергаментом в кулаке и голос его загремел в гриднице.

– Братья! Печенеги обложили Белгород осадой. Претич пишет, белгородский и киевский люд просят помощи! Что скажете, вои мои и воеводы? Дозволим ли поганым разорять наши города? – спросил князь.

Кмети и воеводы закричали, размахивая руками, никто никого не слушал, только сотник княжеской дружины Ратибор молчал.

– Князь! Там же наши семьи! Мы не можем оставить их без защиты на поругание ворогу! – кричали кмети.

– А ты что молчишь, сотник? – Владимир повернулся к своему советчику Ратибору.

– Князь! Мы на чудь не первый год собираемся, а коли уж пришли, то не след нам воев гонять туда-сюда!

Кмети возмущенно загудели, но Владимир молчал, не обращая внимания на общее недовольство и ждал, что ещё скажет его сотник.

– Стены у Белгорода высокие и крепкие и у Киева стены не хуже. Пущай печенеги стоят под стенами, покуда сами же от голода не околеют. За тобой, княже, воев тьма. Разобьём чудь, вернёмся и на орду ударим, да так, чтобы они навсегда к нам на Русь дорогу забыли! – сказал Ратибор.