Безмолвная ярость

5

Незадолго до полудня я оказываюсь в центральном комиссариате. Капитан принимает меня в узком кабинете с парой плакатов на выцветших стенах. Мне трудно определить его точный возраст. На нем светлая рубашка и вполне элегантный синий пиджак. Он не похож на полицейского, который проводит время «в поле», а если не обращать внимания на убогую обстановку, его можно принять за банковского менеджера или страхового служащего, которые хотят продать вам свой товар. Он устраивается в большом кресле на колесиках, мне достается неудобный жесткий стул. Я так устал, что с трудом держу глаза открытыми.

– Полагаю, вы были в больнице?

Вряд ли ему нужен мой ответ, думаю, кто-то его проинформировал. Может, мне не стоит отвечать? Правильно ли было приезжать к нему? Я боюсь совершить ошибку.

– Да, но мне не позволили увидеть мать, только коротко проинформировали о ее здоровье.

Полицейский подкатывается на кресле ближе к столу. Может, собирается записать разговор? Нет, пока просто возится с шариковой ручкой.

– Ваша мать была взята под стражу вчера в пятнадцать сорок пять. Как вы, несомненно, знаете, на данный момент она не ответила ни на один из наших вопросов. Врач заявил, что ее состояние несовместимо с содержанием в камере. Мы еще не знаем, как долго она пробудет в больнице, но мои коллеги еще раз попытаются допросить ее, и мы потребуем повторной экспертизы ее состояния. Вполне вероятно, что будет выдвинуто обвинение. Вы понимаете, что это значит?

– Да.

Этот коп читает мне нотацию, как ребенку… Надо было с самого начала вести себя позадиристей.

– У нее есть адвокат?

– Мэтр Гез из Парижской коллегии.

Он хмурит брови, я его озадачил.

– Мэтр Эрик Гез?

Я киваю и замечаю в его глазах тревогу. Он понимает, что попал на зыбкую почву, и, возможно, теперь сожалеет, что позвал меня.

– В чем именно обвиняют мою мать?

Капитан начинает чертить маленькие концентрические круги на уголке какого-то документа.

– Ваша мать подозревается в покушении на убийство Грегори Далленбаха, гражданина Швейцарии семидесяти шести лет. Вы знаете этого человека?

– Нет.

Я слишком устал, чтобы искать в глубинах памяти, но интуитивно чувствую, что никогда не слышал этого имени. Полицейский смотрит мне прямо в глаза, словно хочет убедиться в правдивости ответа. Не знаю, предпочел бы я знать жертву или нет.

– Уверены?

– На все сто.

Он кажется разочарованным.

– Женщины совершают убийства крайне редко, по статистике – менее десяти процентов от общего числа. А в девяносто пяти процентах случаев знают жертву: супруга, ребенка, друга… Поэтому мы пытаемся выяснить, какая существует связь между господином Далленбахом и вашей матерью, потому что, если это не приступ безумия в чистом виде, она наверняка есть.

Попытка убийства без видимого мотива… Я начинаю понимать, что делаю в участке. Полиция ищет конкретные детали, чтобы изобличить мою мать и связать ее с этим человеком. Я должен быть осторожен, произнося каждое слово, которое я говорю. Однако в итоге разговор снова начинаю я:

– Этот мужчина в той же больнице, что и моя мать?

– Вы же понимаете, что я не могу вам ответить.

– Он выживет?

– На данный момент неизвестно. Он получил серьезные ранения и потерял много крови. Состояние критическое, прогноз врачей сдержанный. Знаете отель «Амбассадор»?

– Нет. Это случилось там?

– Да, в комплексе, расположенном в Вильнёв-лез-Авиньон. Он шикарный. Знаете, почему мадам Кирхер остановилась именно в нем?

– Как вы думаете, она оказалась там случайно?

– Ответьте сначала на мой вопрос, прошу вас.

– Моя тетя по отцовской линии живет на Лазурном Берегу. Раз или два в год моя мама навещает ее, а по пути туда или обратно всегда пользуется возможностью провести несколько дней в отеле. В одиночестве.

– Она останавливалась там раньше?

– Мама бывала в Авиньоне много раз, но не знаю, останавливалась ли она в этом отеле или в другом.

– Понятно.

Я вспоминаю слова доктора: мою мать доставили в отделение неотложной помощи в крови, с ножевыми ранениями рук.

– Свидетели были? Почему маму подозревают? Что, если она тоже жертва?

– Боюсь, такую возможность мы пока исключаем. Супружеская пара из бунгало по соседству с господином Далленбахом услышала отчаянные крики мужчины. Они испугались. Супруг не осмелился выйти и позвонил менеджеру отеля. Сотрудник прибыл очень быстро и нашел тяжелораненую жертву в малой гостиной.

– А моя мать?

– Сидела на корточках, привалившись к стене в углу комнаты. Она не двигалась, но все еще держала в руках нож. На ее теле и одежде было много крови, и медики сначала подумали, что она тоже ранена.

– Возможно, это была самооборона. Не исключено, что на нее напали…

Полицейский вздыхает. Я вижу, что он в затруднении и предпочел бы разбираться с банальным делом, которое уж точно не испортило бы его хваленую статистику.

– Все произошло в номере господина Далленбаха. Нет оснований предполагать, что вашу мать заставили прийти туда силой. Жертва находилась у бассейна со своей женой меньше чем за десять минут до происшествия – кстати, как и ваша мать. Показания свидетелей, которыми мы располагаем, позволяют предположить, что это она последовала за жертвой в его бунгало.

Я пытаюсь привести в порядок мысли, но мой мозг пребывает в хаотичном состоянии.

– Вы думаете, что моя мать остановилась в этом отеле только потому, что там находился этот человек?

– Мы пока не знаем.

– Вы не думаете, что если б она действительно хотела кого-то убить, то поступила бы иначе?

– Я ничему не верю, господин Кирхер. Некоторые люди совершают преступления, не пытаясь их скрыть. Они ничего не способны рассчитать и не способны предвидеть последствия своих действий. Простой спор, ссора могут спровоцировать переход к действию…

– «Спор»? «Ссора»? Могла ли моя мать за несколько минут поссориться с человеком, которого не знает, и захотеть его убить? Это бред! Обязательно есть что-то, о чем вы не подозреваете…

– Конечно. Именно поэтому мы хотим точно восстановить ход событий, и нам нужна ваша помощь.

Я обхватываю голову руками.

– Мама никогда не имела дел с полицией – даже правил дорожного движения не… Она не преступница.

– Очень трудно допустить, что близкий человек мог совершить такой немыслимый поступок. – Капитан умолкает, откладывает ручку и начинает терзать скрепку. – Ваша мать живет одна?

– Да.

– У нее нет друга?

Я качаю головой. Мне следовало догадаться, что он в конце концов коснется ее личной жизни.

– Вы рано потеряли отца: вам, должно быть, пришлось так же тяжело, как и мадам Кирхер…

– Как и всякому, кто теряет отца или мужа. Ни больше ни меньше.

Мой ответ его не интересует. Он чувствует, что я ушел в глухую оборону.

– Какие отношения у вас сложились с матерью?

– О чем вы?

– Вы с ней близки?

– Характер у нее скорее… независимый. Мы видимся не так часто, как хотелось бы, но отношения у нас хорошие.

Кажется, это прозвучало фальшиво – не то я хотел сказать.

– Значит, вы можете не все знать о ее жизни? Об отношениях с людьми без вашего ведома?

– К чему вы клоните? Вы считаете, что моя мать была любовницей того человека, господина…

– Далленбаха. Его фамилия Далленбах.

– Вы верите, что у нее был роман с женатым мужчиной и это преступление на почве страсти?

– Такую возможность нельзя исключать. Это многое объяснило бы. И да, я не думаю, что ваша мать оказалась в том отеле случайно.

– Вы сказали, что он был не один. Скажите, вы стали бы назначать встречу любовнице, отправляясь в отпуск с женой?

– Я не женат.

– Извините, это фигура речи.

– Я не говорил, что он назначил ей свидание. Мадам Кирхер могла последовать за ним без его ведома…

Я откидываюсь на спинку стула.

– Что теперь будет?

– Мы проанализируем все образцы с места происшествия: кровь, ДНК, отпечатки пальцев… Нам предстоит перепроверить множество показаний. Что касается вашей матери, вполне вероятно, что она скоро предстанет перед судьей, если ее состояние позволит… Я вам не враг, господин Кирхер. Я просто делаю свою работу. Нужно попытаться понять, что могло произойти, и сделать это в интересах вашей матери.

Я не отвечаю. Мне трудно в это поверить, даже если я очень постараюсь.

6

Я снимаю номер на одну ночь в отеле в центре Авиньона, на площади Амиранд, в двух шагах от Папского дворца. Убранство жутко перегружено: панели, дверные косяки, все обшито тканями… Я падаю на кровать и чувствую, что мозг вот-вот взорвется. Мне нужно немного отдохнуть, всего несколько минут, чтобы попытаться понять все яснее.

…Я открываю глаза. У меня до сих пор дико болит голова. Делаю усилие, чтобы встать. В комнате сумерки. Мне кажется, что прошло не больше четверти часа, но телефон показывает мне, что я проспал почти два часа. Я умираю от жажды. Выхватываю из мини-бара банку «Кока-колы» и пью большими глотками, глядя на башни дворца на другой стороне улицы. Прошло двадцать пять лет с моего первого приезда в Авиньон: подростком я иногда останавливался там, когда проводил лето у своей тети Мод.

В комнате слишком холодно. Несколько минут я борюсь с кондиционером. Очень хочется курить, но у меня есть более срочные дела. Пока я спал, звонил Эрик Гез и оставил сообщение. Он написал, что садится в поезд на Авиньон.

Я немедленно перезваниваю, узнаю его хриплый, гнусавый и слегка сварливый голос. Начинаю с сути дела. Я предпочитаю играть в открытую: рассказываю о посещении больницы и визите в полицейский участок.

– Вы не должны были являться в комиссариат по вызову, не предупредив меня, – говорит он укоризненно.

– Это был не допрос – скорее неформальный диалог.

– Неформальных диалогов с полицией не бывает, имейте это в виду на будущее.

Я излагаю содержание разговора под шум поезда на заднем плане.

– Значит, полиция не установила никакой связи между вашей матерью и жертвой?

– Нет, но они полагают, что у них могли быть отношения.

– Понятно.

Гез подробно объясняет мне процедуру рассмотрения подобных дел: передача дела прокурору или следственному судье, вероятное предъявление обвинения, заключение под стражу. Я ни на минуту не могу представить, что мою мать посадят в тюрьму, особенно в нынешнем ее состоянии. Я все еще надеюсь, что какое-то неожиданное событие положит конец всей этой истории.

– Не пытайтесь снова контактировать с матерью: это может навредить ей. И я прошу вас больше не обращаться в полицию. Отныне всё только через меня. Всё поняли?

– Да.

– Дело очень быстро станет достоянием общественности. Известность вашего отца… сами понимаете. Журналисты захотят взять у вас интервью. Главное, ничего им не говорите. Ни слова! И не ходите на телевидение и радио, об остальном позабочусь я.

Несмотря на последний совет, я отказываюсь вести себя как сторонний наблюдатель. Кладу трубку и сразу подключаюсь к гостиничному вай-фаю. Не знаю, с чего начать, просто набираю в поисковике имя матери. Она, конечно же, присутствует на многих страницах, посвященных Йозефу Кирхеру, но в новостях ничем не выделяется. Следом ввожу название отеля «Амбассадор», где останавливалась мама. На экране появляются две последние статьи, которым всего несколько часов. Одна из «Ля Прованс», другая из «Лё дофин». Открываю первую.

ВИЛЬНЁВ-ЛЕЗ-АВИНЬОН: ЖЕНЩИНА АРЕСТОВАНА ПОСЛЕ ЖЕСТОКОГО НАПАДЕНИЯ В ОТЕЛЕ.

Трагедия произошла вчера, в пятницу, 9 июня, в отеле «Амбассадор», роскошном гостиничном комплексе, расположенном на берегу Роны. Женщина шестидесяти лет, личность которой до сих пор неизвестна, была взята под стражу за жестокое нападение на мужчину, которому она нанесла несколько ударов ножом в горло и грудь. Пострадавший в критическом состоянии был немедленно доставлен в больницу. Диагноз и прогноз не разглашаются. По первым показаниям свидетелей, непосредственно перед нападением в номере отеля вспыхнула ожесточенная перепалка, короткая и жестокая. На данный момент полиция не уточнила, была ли это семейная драма и знали ли друг друга нападавшая и жертва.

Вторая статья столь же уклончива, хотя и представляет версию о семейной драме как «вероятную». Я набираю имя Грегори Далленбаха, но об этом человеке нет никакой информации. Я надеялся обнаружить связь, пусть даже крошечную, между ним и моей семьей, поэтому ужасно разочарован.

Нужно систематизировать то немногое, что я уже знаю, и раздобыть новую информацию. Вспоминаю слова врача и скопом ввожу в поисковик: травма, когнитивное оцепенение, потеря двигательной инициативы…

Провожу около часа, просматривая медицинские сайты с научными статьями о психотравмирующих синдромах. Как сказал врач, то, через что проходит моя мать, не является чем-то исключительным. После трагедии многие жертвы – годится ли это слово для Нины в данных обстоятельствах? – могут просто «утонуть в ужасе». Я узнаю́, что этот тип реакции, как правило, имеет благодатную почву – ему способствует наличие в анамнезе депрессии, тревожных или навязчивых расстройств.

Застыв перед экраном, перебираю мысли, которые посещали меня в последние часы: моя мать так и не вышла снова замуж, она отстраненна, холодна и всегда болезненно желала одиночества. Как я мог быть так слеп все эти годы, принимая хроническое депрессивное состояние за простые проявления дикого и нелюдимого темперамента? Вспоминаю подробности: ее аномально частые визиты к врачам, ежедневный прием таблеток – по ее словам, от гипертонии, – внезапный уход в себя во время наших разговоров, который я приписывал рассеянности, отстраненный взгляд, только скользивший по вещам, никогда ни на чем не задерживаясь… Сумела ли мама пережить смерть мужа? Думая о родителях, я воспринимаю их как единое целое, синкретичную пару. Возможно, из-за разницы в возрасте моя мать всегда казалась мне скорее сиротой, чем вдовой.

Я продолжаю просматривать веб-страницы. В одной диссертации по психологии читаю: когда субъект несет ответственность за драму – в данном случае это мягко сказано! – риск, что у него разовьется психотравмирующий синдром, намного выше. При этом, помимо ступора и отрыва от реальности, нередко появляются признаки амнезии. Молчание Нины – результат только что пережитого шока, или она совсем забыла о том, что сделала?

Внимание привлекает последняя статья о рецидивах потрясений, вызванных давним событием. Повседневная ситуация, прямо или символически напоминающая инцидент, произошедший даже несколько лет назад, может спровоцировать кризис и вновь высвободить травмирующий заряд. Триггерное событие бывает незначительным, но выталкивает жертву за пределы допустимого порога терпения.

Читая статью, я понимаю, что слишком много внимания было уделено последствиям и слишком мало – причинам. Что произошло в отеле? Какое происшествие, какое слово, пусть даже ерундовое, могло спровоцировать взрыв насилия? Нет, моя мать не могла оказаться в этом месте случайно. Но я сомневаюсь, однако, что она пришла туда с ясным намерением убить. Был спусковой крючок, искра, воспламенившая порох. Вот что нужно выяснить, отыскать корни зла, которые привели к такой развязке.

Закрываю компьютер. Пока я убежден только в одном: моя мать не безумна, она знала этого человека. Знала – и имела веские причины желать его смерти.

7

Гез перезванивает ранним вечером. Он приехал в Авиньон и предлагает выпить в городе. Мы встречаемся в тихом бистро. Меня все еще мучает адская головная боль, но я заказываю выпивку.

Адвокат верен своему телеимиджу: он брутален, угрюм, внушителен, спокоен, но взгляд его голубых глаз иногда становится жестким и как будто выворачивает вас наизнанку. Гез побывал в комиссариате. Ему еще предстоит получить доступ ко всем материалам дела, но у полиции есть убойные, по его мнению, улики. Орудие убийства, окровавленная одежда, показания постояльцев и сотрудников отеля, отсутствие третьего лица, которое могло быть причастно к ссоре: если ситуация не изменится, будет трудно отрицать реальность фактов.

– В гостиничном номере вашей матери был произведен обыск. Полиция не обнаружила никаких примечательных предметов, но смогла с уверенностью установить, что нож, которым было совершено нападение, действительно взят из кухонного набора этого номера. Поскольку она держала нож в руке, когда ее обнаружили, нет никаких сомнений в том, что на нем имеются ее отпечатки пальцев. Единственный положительный момент – использованное оружие поможет нам оспорить обвинение в преднамеренности, если ее задержат. У вашей матери не было при себе никаких опасных предметов, когда она заселялась, – значит, мы можем защищать гипотезу о том, что она не планировала преступление, последствия которого с точки зрения уголовного законодательства будут не из легких, это очевидно.

Я чувствую себя обязанным выступить в роли адвоката дьявола:

– Полицейский сказал, что с момента, когда моя мать вышла из бассейна, до момента нападения прошло не больше десяти минут. Однако она вернулась в свою комнату за ножом, что исключает самооборону или состояние аффекта.

– Я не собираюсь лгать вам: дело началось очень плохо. Когда вещественных доказательств слишком много и они слишком очевидные, приходится делать ставку на психологию и смягчающие обстоятельства. Даже если ваша мать в данный момент отказывается говорить, нам придется опираться на принцип смягчения последствий…

– «Принцип смягчения последствий»?

– Другими словами, искать нарушения, влияющие на способность принятия решения в момент совершения деяния. Мы должны доказать, что ваша мать была не способна оценить масштабы совершаемого и, следовательно, нести за них ответственность. Правосудие назначит несколько психиатрических экспертиз, и мы сможем запросить перекрестную экспертизу. Это не исключает проведения судебного разбирательства, но в случаях даже частичного психического расстройства приговоры могут быть значительно смягчены.

– Понятно.

– Но чтобы добиться этого, мне нужно знать все.

– Я уже говорил, что не знаю этого человека. Я ничего от вас не скрываю, зачем мне это делать?

Гез качает головой и тяжело вздыхает. Синяя рубашка натягивается на массивной груди.

– Я не об этом: мы собираемся провести тщательное расследование в отношении этого Далленбаха. С другой стороны, мне нужно знать все о вашей матери, о ее психологическом состоянии, ее прошлом, о вашей семье… Я убежден, что это станет важнейшим элементом стратегии защиты.

Я делаю глоток вина. У меня нет ни малейшего желания выставлять нашу жизнь напоказ перед человеком, которого я едва знаю, но выбора нет. Я трачу час на исповедь Гезу и стараюсь вести себя как можно честнее, не скрывая ни отвратительных отношений, которые у меня сложились с Камилем, ни дистанции, которую моя мать установила между нами. Гез часто кивает, наверняка надеясь, что я в конце концов выдам ему семейную тайну, которая поможет распутать клубок. Я веду себя как в кабинете психиатра, не понимая, чем ему пригодятся мои откровения.

Когда я заканчиваю, адвокат не выказывает разочарования. Около полуночи мы расстаемся, и у меня возникает неприятное чувство, что я «скользил по поверхности» и не сумел найти нужные слова. Похоже, чаще всего мы – худшие наблюдатели и худшие судьи над собственной жизнью.

По дороге в отель, на безлюдных улицах Авиньона, я осознаю, что в одиночку ничего не добьюсь. Мне нужна помощь, чтобы раскопать прошлое матери, и я знаю только одного человека, который способен подставить мне плечо.

8

Я еду по бульвару Гаруп в Антибе, мимо роскошных вилл, возвышающихся над побережьем. Я выключил кондиционер и опустил окна. Время близится к полудню, погода прекрасная. Море из-за разразившегося накануне шторма скорее зеленое, чем голубое. Асфальт все еще мокрый. В бухте пришвартованы несколько яхт и парусников.

Я вышел из отеля рано, даже не позавтракав, зная, что в Авиньоне мне делать нечего. Я ехал три часа и, несмотря на предостережения Геза, слушал по радио новости. Дело моей матери сейчас во всех новостях, ее уже называют по фамилии. Везде говорят о «покушении на убийство», даже если обстоятельства трагедии преподносятся как неясные. Из-за отсутствия конкретных деталей журналисты чаще всего упоминают моего отца. Нине в очередной раз суждено быть всего лишь вдовой «легендарного фотографа». Жертва описывается как «семидесятилетний гражданин Швейцарии», без дополнительных подробностей.

Я поднимаюсь вглубь мыса, потом сворачиваю на длинную извилистую дорогу, в конце которой живет моя тетя. Я мог бы – вернее, должен был бы – позвонить Мод, сообщить о приезде, но… не хватило духу. Я наивно полагал, что лицом к лицу будет проще, но теперь, когда подключились СМИ, сожалею о своем решении.

Ворота открыты, но я паркуюсь на улице. Дом Мод – буржуазная вилла начала двадцатого века, белая, высокая и узкая – окружен соснами. Мой дед по отцовской линии, сын промышленника, видел, как его состояние улетучивается из-за дорогостоящего и легкомысленного образа жизни, и построил дом перед Первой мировой; зимний туризм тогда привлекал состоятельных людей на Лазурный Берег. Пройдя через портал, я вижу, что грязный фасад покрылся трещинами, а крыша в плачевном состоянии. В детстве этот дом казался мне раем. Сегодня я нахожу его грустным и старомодным. Возможно, то же впечатление произведет и мельница в Сент-Арну, если я попаду туда.

Прицеп, полный пальмовых ветвей и скошенной травы, перегораживает подъездную аллею. Возле старой цистерны, в которую когда-то собиралась дождевая вода, я вижу Мод: на голове у нее соломенная шляпа, спина чуть согнута, она чистит уличный столик из экзотического дерева.

– Тео! – восклицает она, бросив щетку на тряпку, лежащую на земле.

С колотящимся сердцем подхожу к ней, обнимаю, сбив шляпу, и вдыхаю пьянящую смесь лаванды и жасмина, которую узнаю где угодно – тетя всегда использует одну и ту же туалетную воду.

– Мод… Как поживаешь?

Она отстраняется от меня и кладет мне руки на плечи. В ясных глазах я угадываю тень тревоги. Ничего странного: я впервые нагрянул к ней без предупреждения.

– Что ты здесь делаешь? Откуда приехал? Что-то случилось?

Она не слышала новости. Жаль… Я бы хотел, чтобы она уже все знала.

– Я выехал из Парижа прошлой ночью. До сегодняшнего утра был в Авиньоне. Мы можем пойти в дом? Мне нужно с тобой поговорить…

* * *

Мы сидим в гостиной и молчим. Мод плачет. Всхлипывая, незаметно вытирает глаза и нос платочком. Ошеломленная моим рассказом, она слушала, почти не перебивая. Я смотрю ей в лицо – наверняка слишком пристально. Как и дом, тетя выглядит изношенной и усталой. Я всегда отказывался признавать, что люди вокруг меня меняются, а теперь вижу вещи по-новому, более ясно, более жестоко.

На столике, на всегдашнем месте, стоит большая инкрустированная шкатулка. В ней лежат трубки моего отца, хранящиеся в войлочных мешочках. Я кладу пальцы на крышку, но не открываю ее, хотя очень хочется. Нужно держать ностальгию в узде.

Мод, снова всхлипывая, говорит:

– Не могу поверить… Нину посадят?

– Сейчас она в больнице, с ней хорошо обращаются.

Я не должен щадить ее. Дальше будет только хуже. Я выжидаю несколько секунд, прежде чем продолжить:

– Ты уверена, что имя этого человека ничего тебе не говорит? Далленбах… Грегори Далленбах. Постарайся вспомнить.

Я виню себя за тон, за то, что ставлю ее в унизительное положение, намекая на слабеющую память.

– Я уверена, что никогда не слышала этого имени.

– Когда мама должна была приехать к тебе?

– На следующей неделе. Во вторник, если быть точной… Три дня назад мы говорили по телефону.

– Она показалась тебе не такой, как всегда? Сказала что-нибудь странное?

– Нет. Она радовалась, что мы увидимся. Призналась, что скучает в Париже и хочет сменить обстановку.

Я почти убежден, что в поступке матери не было ничего преднамеренного, но знаю, что ей редко случалось проводить целую неделю в одиночестве в отеле.

– Мод, никто не знает Нину лучше тебя. Случившееся заставило меня осознать многие вещи. Об отце мне известно все – его происхождение, прошлое, ваша семья… Даже если б ничего не рассказывали, мне достаточно было бы зайти на его страницу в «Википедии», чтобы все узнать. А вот мама для меня загадка. Я понятия не имею, откуда она родом, – никогда не знал ни бабушку с дедушкой, ни других родственников. Словно она появилась на свет в тот день, когда встретила папу. Считаешь, это нормально? Кажется, меня все детство приучали никогда не расспрашивать о ней.

– Что ты такое говоришь?!

– Правду. Об отце – на здоровье, даже после его смерти все продолжало вращаться вокруг него: наследие, его работа, которую нужно сохранить, его память, мельница, которая стала настоящей святыней… А как же моя мать, где она во всем этом?

Мод подносит к губам сцепленные в замок пальцы, будто решила помолиться. Я вижу, насколько болезненным будет для нее этот разговор.

– Твои бабушка и дедушка умерли, когда Нине было всего тринадцать. У нее не было ни брата, ни сестры. Ее перекидывали из одной приемной семьи в другую, и она никогда не чувствовала себя как дома. Учитывая перенесенную травму, ты легко догадаешься, что у нее остались не самые забавные воспоминания о том времени. Вот почему она никогда об этом не говорит.

– Все это я уже слышал раньше, но рассказ о ее прошлом всегда сводился к нескольким пустым фразам. Сирота… Пресловутая автомобильная авария, в которой погибли дедушка и бабушка… Но где она произошла? Почему мы никогда не посещали их могилы? Почему я в глаза не видел ни одной фотографии, как будто семьи никогда и не было?!

– Тео, они умерли больше сорока лет назад. Всю свою жизнь Нина пыталась перевернуть страницу и построить новую жизнь. Ты можешь это понять?

– С трудом. Когда теряешь родителей в таком юном возрасте, не пытаешься заставить их исчезнуть, не можешь вычеркнуть детство из своей жизни. Прошлое всегда возвращается.

Мод смотрит на меня строже обычного.

– Что именно ты ищешь? Тебе не кажется, что все и так достаточно сложно? Какое отношение детство твоей матери имеет к случившемуся?

– Я пытаюсь понять, как мы могли до этого докатиться. Как моя мать, не причинившая вреда ни одной мухе, могла попытаться убить человека, просто поплавав в бассейне?.. В прошлом есть что-то, чего я не знаю, и я хочу выяснить, что именно.

В гостиной повисает тяжелая тишина. Я обвожу взглядом комнату.

Помню, в детстве стены были увешаны работами отца. Однажды летом все они исчезли, уступив место небольшим картинам и старым местным открыткам. Полагаю, Мод было невыносимо смотреть на эти реликвии. Как и Нине.

– Были у мамы другие мужчины, кроме отца?

– Тео! Думаешь, мне хочется говорить об этом с тобой?

– Она овдовела, когда ей не было двадцати пяти. Она всегда была невероятно красива. Кто поверит, что у нее ни с кем не было отношений?

Мод неодобрительно качает головой.

– Ты истинный мужчина… Хочешь сказать, что, если б твоя мать была уродиной, ты счел бы ситуацию нормальной?

– Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Я с трудом представляю, сколько мужчин, должно быть, за ней ухаживали…

– Тебе никогда не приходило в голову, что Нина, возможно, пыталась защитить тебя?

– Защитить меня?

– Да, она овдовела в двадцать четыре года, а тебе было всего пять, когда умер Йозеф. Ужасно потерять отца в таком возрасте… Как бы ты отреагировал, если б Нина приводила домой мужчин? Сам знаешь, как некоторые дети страдают в подобной ситуации.

– Согласен – и могу понять, почему она пыталась вести себя сдержанно, когда я был ребенком. Но позже… Зачем скрывать от меня свои романы? Она не сделала бы ничего плохого, и я бы только радовался.

Мод наклоняет голову, кладет руки на колени.

– Нина познакомилась с твоим отцом, когда была совсем юной. До него в ее жизни не было ни одного мужчины. Отец был на тридцать лет старше! Ты хоть представляешь, что ей пришлось пережить? Слухи, злобные сплетни…

– Какие сплетни?

– Ты все знаешь об отце и должен понимать, о чем я говорю. Многие думали, что твоей маме нужны были деньги и слава Йозефа. Кое-кто упрекал его в том, что он быстро утешился после смерти первой жены в объятиях молодой и красивой девушки. Мой брат был обольстителем, бесполезно пытаться скрыть это; ты не представляешь, сколько женщин крутилось вокруг него. Но выбрал он ее. Она умела утешить его, успокоить тревоги, внушить желание продолжать фотографировать. Нина очень любила твоего отца. Это была безумная любовь, которую мало кто знает в жизни; она и подумать не могла, что Йозеф когда-нибудь исчезнет. Во всяком случае, так скоро…

Внезапно лицо Мод темнеет.

– Подожди, Тео… Ты думаешь, у Нины были отношения с этим мужчиной? Ты поэтому задаешь все эти вопросы?

– Еще недавно я мог поверить в подобное, но теперь все изменилось. Нина как-нибудь связана со Швейцарией?

– Швейцарией?

– Далленбах – швейцарец.

Она качает головой.

– Кажется, нет. Я помню, что Йозеф несколько раз ездил по работе в Женеву или Лозанну… Твои родители путешествовали, когда ты был маленьким; возможно, они бывали там, но не более того.

Я разочарован. Я надеялся, что Мод расскажет мне больше, но не остановлюсь на достигнутом.

– Нина посещала психиатра?

– Даже если и так, я бы тебе не сказала. Ты не имеешь права… не имеешь права копаться в жизни матери.

– Мод, она в больнице. Она не произнесла ни слова с момента нападения, не смогла даже шага сделать самостоятельно, когда полиция задержала ее. Поэтому я считаю, что имею право и обязан задавать вопросы.

– Мы с Ниной не говорим о подобном.

– Ты ее золовка и лучшая подруга. С кем она могла бы поговорить о таком, кроме тебя? Если у Нины есть психологические проблемы, ты должна мне сказать. В любом случае полиция в конце концов узнает об этом…

Мод машинально теребит завязки жилета и отвечает не сразу:

– Никого она не посещала…

Я снова кладу руки на шкатулку, поворачиваю ключик, с трудом приоткрываю крышку и вижу чехол из войлока, вересковую курительную трубку, шомпол для прочистки, черную лакированную зажигалку. Эти вещи принадлежат другому миру, далекой вселенной, в которой мне больше нет места.

– Эта шкатулка всегда тут жила, – сообщает Мод.

– Знаю.

– Мы привязываемся к вещам… Раньше я ненавидела запах этих трубок.

– Почему Камиль переехал жить к тебе, когда ему было девять лет?

– Камиль!.. Ты и его хочешь впутать в эту историю? Намерен взбаламутить все наше существование?

– Я много чего должен был сделать раньше.

– Хорошо, раз ты хочешь… Тогда нам казалось, что так будет лучше для всех.

– Лучше для всех или для Нины?

– Годы после смерти Йозефа были для нее очень тяжелыми. Она чувствовала себя опустошенной, подавленной повседневностью. Тебе было пять лет. Ребенок в этом возрасте требует много времени и энергии. Камиль был добрым, но вспыльчивым. Нина не могла заботиться о вас двоих. И потом…