Тутытита

По приезде в Питер я увидел, что по отделу уже ходит другой человек, чуть моложе меня, но флотского офицера я узнал сразу. Мне шепнули, что его готовят на моё место.

Тогда я принёс Ларисе заявление на увольнение, она ответила мне:

– Спасибо, что поняли верно.

Так я перестал быть конструктором, что, в общем-то, честно, ведь никаким конструктором я никогда и не был.

Погодите, спросите вы. А где, собственно, продажи, что по теме книги? А это вот всё и есть – по теме. Договорные отношения с внешним миром как-то сами собой произрастали из связей наших метров и из неизбежности, как, например, с флотом. Куда им ещё обращаться, если вот там, в Питере, сидят те, кто умеет красиво рисовать затвор, а ещё есть страдальцы, которые приедут и подпишут, что надо. В этой организации, как и во многих других – я это позже узнаю, – никакой отдельной службы продавцов не имелось. Такие организации обречены. Мэтры уйдут на покой, а флот рано или поздно отвернётся, найдя иных страдальцев. Ведь, как известно со времён первого продавца Каталонии дона Эстебана Перейры, обладателя самой богатой на побережье коллекции расписных сомбреро, – артель, которая не кормит своих менеджеров, будет кормить чужих.

5. Продавец на Кировском заводе

Вообще ух какое лирическое:

 
Обессловлена ты, обесчуена,
Попой к западу зафэншуена.
Исколол я своей бородою
Твою свежебритую оригами.
Благодарила меня собою,
И стоном лишая Луну покоя,
Ты разводила тучи ногами.
 

В эту организацию я попал по знакомству. В ту пору от самого завода остались лишь название и администрация, на его территории же работали штук двадцать или больше дочерних предприятий. Они исправно отстёгивали в администрацию завода, а он давал им кров и общее на всех имя, славное своей историей и заслугами, – Кировский завод. То есть у каждой «дочки», конечно, было своё название, но все они относились к заводу и могли при случае козырнуть – мы, мол, такие-то, нас все знают.

Кто-то там печатал книги, кто-то пытался делать гусеницы для трактора, иные резали металл или продавали шампиньоны. Наша организация выгодно отличалась от многих – у нас имелся свой цех, в котором на разных станках можно было выточить какую угодно полособульбу, весьма необходимую рабочему классу любой части России. Необходимости в холодных звонках не имелось, нас и так забрасывали запросами, наивно полагая, что мы и есть тот самый могучий Кировский. Поэтому отдел, где я работал, назвали пространно: «Отдел продаж, договоров и маркетинга». Всё совместили, накидали туда, нагрузили и обрадовались – всё, эти направления прикрыты. Из всего названного мы, по сути, занимались лишь договорами. Потому что какие это продажи – нам позвонили, мы выставили счёт, они согласились, потому что мы Кировский и лучше нас никто не сделает. И потому что какой, к чёрту, маркетинг. Кстати, что это за зверь? Изучение рынка? Но как, если сегодня мы варим уголок, а завтра выпиливаем прищепки для белья? Да и зачем, если все и так звонят, а мы – нас в отделе было пять человек – и так уставали отвечать на входящие звонки.

Связи между количеством договоров, их суммами и получаемой премией не имелось никакой. То есть назаключал много – ты молодец. А если мало – то лишат надбавки. Вот и вся премия. Как на флоте. Лучшее поощрение – это отсутствие взыскания.

И табельная система. Пришёл к полвосьмого, сдал пропуск – и до семнадцати ты его не увидишь, а значит, тебя не выпустит охрана, по периметру колючка, в самоволку не сбежишь. Все полтора года, что я там пробыл, я был в заточении с утра до вечера, я себе виделся этаким сидельцем за правое дело, страдальцем. Ну вроде как пламенный борец за идеи революции. Мы страдаем, мол, чтобы следующим поколениям было прикольней жить, богаче и слаще. Под следующими поколениями я видел себя, только потом, когда заработаю тут много денег. Я в этом не сомневался. Менеджер вообще мало когда должен сомневаться в своём скором обогащении. Даже когда нет никакой связи между продажами и премией, как там.

Как я уже сказал, нас было пятеро в этом отделе. Начальница Ирина, хабалистая девка двадцати восьми – на тот момент – лет. Ещё три дамы плюс-минус года два от Ирины и я. Импозантный, образованный и ещё много такого, от чего – мне казалось – я тут для местных девах буду весьма интересен. И вообще, после недавнего флота в такой цветник – я думал, что это удача.

Месяца через три я понял, что по поводу цветника и удачи я ошибался. Женский коллектив – весьма странная формация для работы. Хорошее настроение – работаем. Плохое – с мужем поругалась, например – вообще не подходи. Вечные склоки и обсуждения кого-то и за что-то. Или просто так, без причины, но постоянно. Иногда Ирке это надоедало, и она крыла девок матом, словно каботажник в Мурманском порту – просто, открыто и смачно. Но чаще всего именно Ирка и затевала те самые обсуждения. В такие моменты я часто выходил из кабинета куда-нибудь, где брутальность была посильнее. В курилку, например.

Мне рассказали историю, как Ира два года назад пришла сюда рядовым сотрудником, но почти сразу выпихнула старую начальницу. Она сказала директору, что на одной из атомных станций её личный дядя трудится директором, а посему она привезёт сюда столько договоров на что ни попадя, что обязана быть минимум начальником отдела. Поскольку её, Ирина, ценность для фирмы будет неоспорима. Директор поверил её пламенной речи. К тому же она была почти тут же подтверждена пусть и небольшим, но договором на какое-то там обследование. Слухи быстро дошли до прежней начальницы отдела. Но Ира в коридоре выдрала той клок волос, дико крича матом; мешать им не пытались. Так Ирина и стала начальником отдела. С тем самым единственным, но ответственным договором у своего личного дяди.

Девки отдела её побаивались. Да и самому мне не всегда в её присутствии было уютно. Нет, ну конечно, те слова из её лексикона я очень даже знал. Мы с ними были даже гораздо ближе знакомы, чем она. Мы просто были родственниками в сравнении с ней. Но я никак не решался перейти в разговоре с ней на удобную ей манеру фраз портового грузчика. Всё же дама. Хотя и от дамы там почти ничего не было, кроме юбки.

Я делал то же, что и все. То есть отвечал на звонки, заключал договоры, отправлял их на производство. Кстати, о договорах. Ира где-то в умной книжке вычитала, как именно надо их оформлять. Где запятые, где абзацы, какой отступ, где цифрами, где буквами – чтоб всё точь-в-точь соответствовало. Она зорко следила за каждым из нас. И не дай бог где-то отступить на знак там, где не надо было. Сразу включался слесарь, у которого опять засорилось, а не должно было, потому что вчера лично проверил, но пришли мутанты, у которых вместо рук задницы, и всё засорили. Дайте, мол, всё сюда, сама сейчас переделаю. И за что вы только деньги получаете, если мне всё самой приходится. Незаменимая, в общем. За это наши девочки подобострастно улыбались ей всегда, когда бы и где бы Ира ни появилась. Хоть в каком настроении.

Кстати, у меня всегда имелся по договорам вопрос, который я так никогда и не решился задать. Какого чёрта у всех иных организаций, которые нам массово слали эти договоры, формы разные. Какие-то другие, с иными отступами, запятыми и абзацами? У их договорных отделов другие учебники? Причём у всех разные?

5.1

Так как я был в отделе единственным мужчиной, меня стремительно стали использовать как курьера, ибо штатных там не было, на них экономили. В любую погоду я возил документы или образцы изделий, часто негабаритные. Меня за это не пускали в маршрутные такси, и мне приходилось тащить всё на себе. С тех пор я не разделяю бытующее мнение, что курьер – вполне приятная такая работа, езди по городу в своё удовольствие. Это же чудо что за работа. Такая, что порой даже непонятно, за что им, курьерам, платить. Сплошное здоровье, а не работа.

Кстати, платили мне совсем мало. Ну для того чтобы целыми днями разъезжать по городу на платном транспорте – точно мало. Бесплатные – те, где я мог показать своё пенсионное удостоверение заслуженного флотоводца – довозили не везде, а у нас как раз адресаты и были в основном там, где ой как не везде. Дали мне однажды полную сумку разного железа, и я её должен был отвезти на терминал Пулково. Помню, как я шёл от угла трассы туда, а там ещё километра два, и с неба на меня пролилось море. Я плыл в этом дожде. Сумка была такая тяжёлая, что мне казалось, что она очень нужна земле, та просто пыталась вырвать у меня из рук эту тяжесть. Я не отдавал. Хотя к концу пути чуть не лишился рук.

Однажды, когда меня снова послали куда-то там, я набрался смелости и сказал, что бесплатно больше не поеду, давайте, мол, на дорогу, а то у меня есть на что, но тогда я опять останусь без обеда. Как и вчера. И почти каждый день раньше.

Тогдашний коммерческий директор, назовём его Сергей, человек с таким животом, что я удивлялся, как он видит педали в своём джипе, когда водит, сказал мне, что конечно-конечно, а то что же я молчу. Сейчас, мол, он посмотрит, что у него на заднице. Он так и сказал. Долго копошился в заднем кармане своих огромных брюк и выудил оттуда что-то мне на дорогу. При этом на пол плюхнулась толстая пачка не наших денег. Евро, как я потом догадался.

Там, на Кировском, я впервые познакомился с ценообразованием. Это был занимательный урок экономики, я его усвоил. Да чего там, я его впитал, как Сахара мочу или как немец баварское пиво. Так я этого жаждал.

Однажды к нам в кабинет влетел Сергей и, отдышавшись, спросил у Ирки, когда она уже сделает этот договор, а то ему звонят. Ира ответила, что договор-то она ему хоть через пять минут принесёт, только какую цену ставить – она не знает, Сергей-то ничего не сказал. Тот хлопнул себя по лбу – мол, как же так, он самое главное-то забыл – и, подумав секунды три, сказал, чтобы Ира поставила восемь миллионов. Та засомневалась вслух – а не много ли. Сергей согласился: ставь семь, не ошибёмся. Потом передумал – слишком ровная цифра, ставь, говорит, семь и сто двадцать три. Сказал и убежал. Обычно подобные разговоры у них проходили где-то там, в секретных экономических катакомбах, и мы ничего этого не слышали. Сегодня был особый день: если не успеть срочно, то всё могло рухнуть. Аврал, короче.

Пока Ира настукивала договор, Сергей ещё раза три ей звонил и менял цифру, она ему всё не нравилась. Он и прогадать не хотел, и напугать заказчика тоже. Мне это было понятно. Вот она, тайнопись экономики, «Капитал» Карла, который Маркс, вот она, приоткрытая дверь в каморку папы Карло. Цифра, как я уже сказал, менялась в сторону уменьшения три раза. Сергей поддавливал вниз, Ира не соглашалась и аргументировала, но в итоге сдалась. Окончательная цифра в договоре была четыре миллиона девятьсот с копейками. Только что распечатанный договор уютно лежал на Иркиной тумбочке и пах миллионами. Сергея не было около часа, мы уже про тот договор и забывать стали. Как вдруг он появился. С порога спросил, какую цену она поставила. Та ответила. Коммерческий сказал, что она всё перепутала и нужно срочно исправлять. И поскольку это наши хорошие друзья, то ставь восемьсот тысяч. Нет, это ровно. Ставь восемьсот тридцать четыре.

Не знаю, как кому, но мне этот математический софизм, когда из начальных восьми миллионов остаётся чуть меньше одного и, что характерно, и то и другое нормально, показался не сильно математическим. Пожалуй, математика никогда ещё так сильно не удивлялась. Я участливо разделил её ощущения.

5.2

В отделе часто появлялся унылого вида мужик лет сорока с лишним. Долговязый, худой и застенчивый. Он почти ничего не говорил, а если и приходилось, то делал это он так тихо, что я почти ничего не мог разобрать. Поэтому я не сразу понял, что он тоже наш сотрудник, зовут его Вова и он как раз и осуществляет работы по тому самому договору, который притащила Ирка со станции. От дяди.

И вот этот Вова задумал уволиться. Его особо не останавливали. Через некоторое время выяснилось, что некому ехать на станцию вместо него. Огляделись вокруг – как это некому? А я? Ну это они так подумали. Тем более что станция-то атомная, а я как раз хорошо в этих атомах должен разбираться. Пригласили меня к руководству и долго убеждали в необходимости помочь фирме, ведь всегда так бывает, что надо помочь. Сегодня ты ей, завтра она тебе. Говорили «пожалуйста» и даже «выручай». В общем, просили, сулили что-то там за это, только помоги. Я сказал, что не знаю, что там, на станции, надо делать. Выяснилось, что это вовсе не беда, поскольку делать ничего и не надо. Только приехать и прожить там месяц или два, каждый день приезжая на станцию, и когда кто-то от руководства придёт, громко сказать, что я, мол, тут. Такой договор, чтобы был человек. Делать ему ничего не надо, но если вдруг что, то он тут как тут. Что именно могло произойти вдруг, я не знал. Никто не знал. И я согласился.

Собирая меня во вторую командировку на станцию, слова «пожалуйста» уже никто не говорил. Только «выручай». И я снова уехал на два месяца.

На восьмой раз мне уже никто ничего не говорил. Начальство просто удивилось, какого чёрта я ещё тут, а не там, где должен быть, там меня, мол, атомы уже заждались, им без меня скучно.

Я не был в восторге от постоянного отсутствия дома, к тому же командировочных давали ровно столько, чтобы на хорошую жизнь оставалась только мысль. Всё под отчёт, каждая копейка. Всё строго и уныло.

Ясное дело, я им вмазал. Да там, где они вообще не собирались ждать. Вместе со мной на этой станции работали ребята из Воронежа. За анекдоты, весёлые истории и пару бутылок на выходные я жил у них, им их руководство снимало квартиры. В свою же организацию исправно привозил чеки, из которых следовало, что я проживал всё это время в гостинице. В целом, никто никого не обманывал, но у меня оставалось хоть что-то для жизни.

На пятнадцатый раз, когда в фирме на меня уже просто кричали: «Немедленно поезжай, ты почему тут, такой-сякой!» – я устал. Устал и ушёл. Я к ним туда не для этого приходил, чтобы почти всё время сидеть в другом городе и подделывать чеки. Меня не держали.

Перед моим уходом у них там реорганизация прошла. Завод слил две конторы в одну, а сверху поставил своего человека. Судя по всему, человек этот был корейцем, так как фамилию носил Пак. Фирма наша прежняя имела особенность: всё взаимодействие с внешним миром, кроме телефона, велось через секретаря. В основном факсом. Все целыми днями бегали и спрашивали друг у друга, отправлен ли факс, не запорола ли его секретарша Валентина, не заставила ли переделать. Слово «факс» там у всех было любимым после «деньги». Уходя, сделал им всем подарок. Сказал, что теперь они все будут отправлять не факсы, а паксы.

Все были в восторге.

Вот какие ещё тут продажи, спросите, никаких тут продаж и нет. Я буду с вами спорить. Весь этот комплекс мракобесия, где, словно на палитре, смешаны в краску цвета муаровой дури и маркетинг, договора и продажи – всё это и есть продажи. С их точки зрения, тех, к кому вы придёте работать. Они ни бельмеса не разумеют в том маркетинге или что там написано на двери вашего отдела. Их интересует лишь то, сколько у них на заднице. Но придёте в виде просящего к ним вы, а не наоборот, и будете вынуждены играть по их правилам.

Я вывалился с того завода и выдохнул их.

6. Продавец разных нужных фланцев

Географическое:

 
Если ветер с моря дует
Так, что чайки на лету
гадят и кричат,
Знай – то ветер страшнодуй.
А не муссон и не пассат.
 

Вот в эту организацию я попал сам, по объявлению, никто меня туда не приводил. Я туда как попал, так сразу понял, что наконец-то. Имею в виду, наконец-то смогу зарабатывать, потому что премии там платили. Именно в этот самый момент до меня только и дошло, что коль у тебя нет никаких влиятельных знакомых – а у меня таких отродясь не было, всё больше алкашное селебрити, – то путь тебе один: в продавцы. Ибо только там можно хотя бы мечтать и надеяться на сами знаете что. На любые небывалые деньги. Всё, что выше заработной платы, – уже небывалые деньги. Это я к слову про небывалые. Их могло и не быть, потому и небывалые.

Дима, который там был директором, человек младше меня лет на пять, слыл очень добрым. Он о себе так и говорил: «Я добрый». Впрочем, если не учитывать, что фирма эта досталась ему от папки, серьёзного в прошлом чина серьёзного же ведомства, то никаких недостатков как руководителя я у него высмотреть так и не смог. Да и фирма в наследство – такой ли уж недостаток? Я бы не отказался. Нет, пожалуй, тогда и вовсе не недостаток, раз и я бы. Главное, чтобы человек умел и хотел. Дима и то и другое. На своём месте, в общем. Он, когда узнал, что я работал на атомной станции, так обрадовался, что тут же поручил мне прозвонить их все и предложить им то, что мы делаем. А то оно им надо, а они не знают ничего про наши фланцы, не ведают, что они такие красивые и только у нас.

С задачей я справился быстро, станций у нас не так много. Всюду оказалась одна и та же картина. Надо-то оно им надо, но, во-первых, есть процедура государственных закупок, а во-вторых, аккредитуйтесь на площадке и в закупках самой станции, и тогда, мол, пожалуйста. На некоторых станциях мне пробиться в закупки не удалось совсем. Есть такая система сложных барьеров, когда у тебя тщательно спрашивают, кто ты и что нужно. А узнав, обязательно, будто у них есть на этот счёт инструкция, говорят, что, мол, тот, кто вам нужен, уехал и когда приедет – не знаем. Но вы звоните. Позвонишь через месяц – получишь то же самое. Для любого менеджера это известная ситуация. Что у нас там рекомендуют умные писатели по проходу барьеров? Всё дело в том, что если секретарша ответственного лица вас не пускает к нему, то она получила на этот счёт соответствующие инструкции, будьте уверены. И получила она их именно от своего босса. То есть ни вас, ни кого-то другого он слышать не хочет. Он, именно он. Ну нет у него в вас нужды. И даже если и пробьётесь, то какими такими словами его убеждать, что чудеснее нашего ничего нет? Впрочем, иногда, скорее чтобы проверить свои мысли, чем опровергнуть, я делал свой пробой этого дзота. Выяснял в Интернете – сейчас с этим проблем нет, – как зовут того недосягаемого чиновника. Потом снова звонил его непробиваемой барышне и говорил с ней тоном большого начальника, то есть уверенно, низко и хамовато. Ей говорил, обращаясь на ты, чтобы быстренько позвала мне того, кого мне надо, называя его по имени, словно мы были приятелями. Ссылался на то, что потерял его визитку, а тот мне её давал, когда мы были в Москве пару лет назад на симпозиуме по вопросам внедрения. Неважно чего. Главное, по теме. Например, по вопросам внедрения двести тридцать пятого урана в йодную яму. Ей-то что, она в этих ямах – как бабка-повитуха в шаттлах, поверит на раз. Срабатывало почти всегда. А вот дальше, когда ты попадёшь на того самого, который как бы твой приятель, то уже по имени-отчеству да не извольте беспокоиться. Но всё равно встаёт вопрос, зачем ты ему нужен и какой дурень тебя послал. Это тоже почти всегда. И отчасти оно понятно. У него не частная лавочка, он не самиздатом занимается, у него за спиной ядерная махина, а тут звонит какой-то умник и что-то замечательное говорит.

У меня был ещё один начальник, коммерческий директор Андрей. Как выяснилось, Дима с Андреем были друзьями. И первый, получив от папы наследство, пригласил второго. Андрей был якут и ведал продажами на свой, якутский манер. Это когда нужно обязательно бегать по отделу, словно тебе голубь какнул на задний бампер и ты даёшь газу, чтобы ветром сдуло. Это он так настраивал нас. Настраивать в его понимании было не разбирать ошибки, допущенные звонарём, не давать благостные советы, а бегать над душой. И после окончания разговора задавать два своих любимых вопроса: «Ну что?» и «Ну как?» Я всегда очень подробно ему рассказывал и что, и как. И так как Андрей слышал лишь половину разговора, то есть только меня, я ему ещё всегда подчёркивал, с каким уважением на том конце отнеслись и ко мне, и к нашей фирме. Даже если меня послали, я подчёркивал, с каким уважением они это сделали, какой извиняющийся голос имели и как много мне удалось разглядеть в их фразе того, что не каждый и разглядит.

Прошёл месяц, я обзвонил все атомные станции. Продаж не было. Вернее, нас на некоторые торги-то пригласили, но когда Андрей с Димой посмотрели, какие требования предъявляются к поставщикам, то одинаково поникли лицами.

В отделе у нас было человек шесть менеджеров. Звонили из них только двое – я и ещё один, который пришёл на месяц раньше меня. Я видел, какое кислое у того было лицо – продаж-то нету, а он звонит и звонит. Я не расстраивался, я кое-что знал. Кстати, обращали внимание, что во всех организациях найдётся пара-тройка менеджеров, которые не звонят вообще, но имеют большие продажи и их за это все на руках носят? Принято считать, что это опытные работники и они уже наработали свою базу, поэтому им «по холоду» звонить нет никакого резона, их самих находят. Пожалуй, с наработанной базой соглашусь. Но весь вопрос – откуда она взялась, та база. Так я вам скажу откуда. Люди приходят и уходят, как вон тот, с закваской вместо лица, я же вижу, у него всё скисло, он готов. То, что уходящие уже сделали, много или мало – неважно, переходит другим менеджерам. Вот и вся наработанная база. Вывод: пришли куда-то – и вцепились когтями. Делайте что хотите, хоть ходите там, пританцовывая, будто вы сам индийский танцор Митхун Чакроборти, но держитесь. Очень скоро ваша база так вырастет, что вас станут носить на нежных женских руках пышногрудой бухгалтерши Олеси.

Именно это, я имею в виду про индийского танцора, я и знал, потому и не расстраивался.

Ещё в отделе была менеджер Аня. Статная особа с выдающимися формами. Вернее, её формы всё пытались выдаться, но их сдерживала одежда, которая, мне казалось, вот-вот треснет. Аня не делала исходящих звонков и имела самые большие премии, хотя и работала немногим больше моего. Это чудесное чудо её запредельных премий заключалось в системе работы отдела продаж фирмы. Все входящие запросы – а любой опытный менеджер вам подтвердит, что там самый Клондайк, – принимала секретарша Андрея Маргарита. В её обязанности входило, посоветовавшись с Андреем, передать запрос в работу кому-то из продавцов. Всё самое богатое всегда отходило Ане. Это Андрей с ней так расплачивался. Не скажу за что. Все об этом знали. Андрей, видимо не знал, что все это знают, и часто ставил Аню нам в пример. Вот, мол, вы, нерадивые такие, учитесь, мол, работает всего ничего, а лучше всех. При этом ни Аня, ни Андрей не краснели.

Расплачивался Андрей с ней, если покопаться в арифметике, из нашего кармана, из кармана остальных менеджеров. Такие звонки должны честно распределяться. Но мне, например, и тому с кислыми щами, не доставалось вообще ничего. Но я не умею долго расстраиваться. Собственно, я перестаю расстраиваться ещё до того, как думаю, а не начать ли мне расстраиваться.

6.1

Атомные станции, как я уже сказал, у меня уже закончились, и мне руководство придумало другое направление обзвона – все остальные станции. Тепловые, гидро и всё в таком электрическом духе. Они же не атомные, а вдруг там требования пожиже, вдруг там нахрапом. Это ж если там выгорит хоть один договор – это вам не потёкший фланец в курятнике совхоза имени Пржевальского, там многие миллионы могут быть. Андрей так же переживал, бегал туда-сюда, задавал свои вопросы и уже в открытую пощипывал Аню за её трескающийся от налива, спелый зад. А ситуация меж тем на этих станциях была очень похожа на те. Секретарши полояльнее да у чиновников из закупок пиджаки попроще. Ну мне так виделось про пиджаки.

Пробиться к тем, кто у них решает, было проще. Во всём остальном – то же самое. То есть продаж у меня так и не намечалось. А с той поры как я пришёл, прошло уже четыре месяца. Тот, что пришёл на месяц раньше меня, уволился. Он так убедительно грустил, что ему все сопереживали. Включая меня. Всё, что у него наработалось – пару перспектив с возможной реализацией через год или никогда, – передали лучшему менеджеру. А всё остальное могло когда-нибудь вернуться входящим звонком. И если что – то опять понятно кому.

Иногда, устав от однообразия, я себя развлекал. Звонил на ТЭЦ в каком-нибудь Переваловске и, очень чётко представляясь фирмой конкурентов, начинал нести нечто, за что меня, а заодно и фирму-конкурента обязательно должны были возненавидеть. Я им говорил, что все те деньги, что у них есть на балансе, – я же знаю, что с ними делать. Свои знания мы готовы воплотить в жизнь, от чего и нам, и мне лично, и особенно представителю станции будет финансово очень хорошо. Он сможет наконец съездить, куда захочет, и ни в чём не сможет себе отказывать, да и не захочет. Обычно дальше я ничего сказать не успевал. Максимум, что мне ещё говорили, – это уточняли название моей фирмы. Потом бросали трубки.

Я понимал, что всё это бесполезно, что всех конкурентов – а их у нас даже в Питере дикие орды злых монголов – так не выкосить. А если даже и получится, то всё вернётся входящим звонком. Опять понятно кому. И понятно, за чей счёт.

Моё будущее в этой фирме представлялось мне всё менее и менее перспективным. Дима скорее всего и не знал об этом вертепе. А может, и знал. Деньги идут пусть небольшими, но эшелонами. Стоит ли что-то менять?

Вот что мне было делать с этим якутским Андреем, с этим содержателем личного эротического дацана? Этот вечный хитрый прищур его миндалевидных глаз меня бесил, как сантехника – финские унитазы, которые, как известно, никогда не ломаются.

Надоели они мне через полгода уже совсем сильно, и я придумал им месть рассерженного каракурта, которому наступили на лапу.

Каюсь, эту сцену я подсмотрел у классика, но на то он и классик, что всё работает в любое время. Малобюджетные актёры – а в моём окружении таких хватает, мне кажется, что я бы и сам мог подрабатывать малобюджетным актёром, – падки на несложную работу за хорошие деньги. Мне не составило труда объяснить одному своему такому знакомому, что нужно делать и что говорить. Мы сняли офис с приличной мебелью за наличные на несколько дней, повесили на стены огромный флаг и пару портретов с важными в нашем деле лицами. Знакомый мой, когда не пил хотя бы неделю, имел вид наиважнейший, его словам хотелось верить. И бас. Нижайший, проникающий в пульсирующие сразу жилы бас. Через несколько дней, когда я в режиме строжайшей секретности привёз Андрея в известный мне офис, нам выделили целую минуту. Знакомый мой своим басом сказал изрядно испугавшемуся Андрею, что он подтверждает слова Вадима, всё, мол, так и есть. Роль исполнена, занавес, овации, цветы и весёлое море поклонниц звонко хлюпает о борта моей души. А сказал-то я давеча Андрею вот что. Удалось, мол, мне путём не могу сказать каких усилий через родственников и их знакомых в консерватории выйти на одного высокопоставленного представителя правительства, он-то и курирует ряд атомных станций на предмет соблюдения мер радиационной безопасности. Тот за определённую сумму готов помочь взять большой тендер на всё что ни попадя, если мы гарантируем качество товара. А я ему гарантировал, ой как я ему гарантировал убедительно, что ты.

Я блефовал. Но Андрей, эротоман и бездельник, видимо, представляя, как долго из-за этой удачной сделки Аня и все, кто на неё похожи, будут его любить, согласился. Деньги были переданы. Большую часть я отдал своему знакомому, я не жадный.

Вскоре я ушёл. Этот высокопоставленный знакомый моих консерваторских родственников, куратор по радиационной безопасности, перестал брать трубку. Я совсем не смог его найти. И не в силах вынести такое несчастье я написал заявление. Какое горе, какое горе!