Читать книгу: «От Чудовища до Снежной королевы», страница 3

Еще 5 фактов про Гулливера и его злобного автора

Факт шестой. Гулливер и новые слова

Англичане любят придумывать новые слова и сочинять несуществующие языки. Сэр Томас Мор, например, обогатил множество языков словом "утопия", а профессор Толкиен создал эльфийский язык.

Автор "Гулливера" Джонатан Свифт придерживался тех же привычек.

Для каждого нового путешествия своего героя он придумывал новые имена, термины и географические названия – и вот уже много столетий несчастные читатели вынуждены ломать язык обо всех этих Бробдингнаг, Глаббдобдриб, Лорбрулгруд, Бальнибарби и Глюмдальклич.

Мой личный топ возглавляет название расы разумных лошадей – гуигнгнмы. По-русски еще туда-сюда, а вот при попытке воспроизвести английское написание можно завязать язык узлом – houyhnhnm.

Свифт был убежден, что это слово воспроизводит издаваемые лошадьми звуки, хотя все приличные люди еще с детского садика знают, что лошадки говорят "и-го-го".

В общем, со словообразованием у автора "Гулливера" как-то не ахти получалось, но два термина ему явно удались.

Первое слово – "еху" или "йеху" – так в разных переводах называются отвратительные создания из страны лошадей, донельзя похожие на человека.

Слово это настолько впечатлило студентов Стэнфордского университета Джерри Янга и Дэвида Файло, что они назвали так собственную компьютерную разработку. Шалость удалась, и поисковая система Yahoo одно время была второй по популярности в мире.

Но главный вклад создателя Гулливера в мировую культуру – это придуманное им слово "лилипут". В значении "маленький человек" оно вошло во множество мировых языков, в том числе и в русский.

Занятно, что русские, по своей всегдашней привычке, все переделали под себя. Потому что в оригинале "Лилипут" (Lilliput) – это название самой страны, а ее обитатели именуются "лилипутийцы" или "лилипутяне" – (Lilliputians).

Факт седьмой. Гулливер и Перельман.

Как я уже говорил, всю ту лютую дичь, которую он сочинял, автор "Гулливера" старался облечь в максимально правдоподобную форму. Именно поэтому, придумывая путешествия в страну лилипутов и великанов, он использовал привычное каждому англичанину соотношение фута и дюйма – 1 к 12.

Лилипуты в его книге ровно в 12 раз меньше обычных людей, а великаны – ровно в 12 раз больше. Взяв это соотношение за основу, автор, ради большего правдоподобия, изрядно заморочился и подогнал под него все события в романе, подсчитав, например, сколько лилипутских тюфяков понадобилось для того, чтобы сделать матрас Гулливеру.

Причем сделал это все настолько скрупулезно, что наш великий советский популяризатор науки Яков Перельман в своих книгах "Занимательная физика", "Занимательная геометрия", "Занимательная механика" и т.п., опираясь на текст романа и отталкиваясь от соотношения «1 к 12», придумал массу задач и примеров.

Приведу только одну задачку под названием "Кольцо великанов".

"В числе предметов, вывезенных Гулливером из страны великанов, было, говорит он, – «золотое кольцо, которое королева сама мне подарила, милостиво сняв его со своего мизинца и накинув мне через голову на шею, как ожерелье».

Возможно ли, чтобы колечко с мизинца хотя бы и великанши годилось Гулливеру как ожерелье? И сколько, примерно, должно было такое кольцо весить?".

Ответ:

"Поперечник мизинца человека нормальных размеров около 1/2 сантиметра. Умножив на 12, имеем для поперечника кольца великанши 1 1/2 x 12 = 18 сантиметров; кольцо с таким просветом имеет окружность – 18 x 3 1/7 = около 56 сантиметров. Это как раз достаточные размеры, чтобы возможно было просунуть через него голову нормальной величины (в чем легко убедиться, измерив бечевкой окружность своей головы в самом широком месте).

Что касается веса такого кольца, то, если обыкновенное колечко весит, скажем, один золотник, такого же фасона кольцо из страны великанов должно было весить 1728 золотников, т. е. немногим менее полупуда".

Факт восьмой. Гулливер и японский разоблачитель

Уже в наше время у Перельмана появились последователи. Японский физиолог Тошио Куроки, профессор Токийского университета и университета Гифу, в 2019 году выпустил исследование, в котором опроверг вот этот постулат в романе Свифта:

"Император постановил выдавать мне еду и питье в количестве достаточном для прокормления 1728 лилипутов. Спустя некоторое время я спросил у одного моего друга придворного, каким образом была установлена такая точная цифра. На это он ответил, что математики его величества, определив высоту моего роста при помощи квадранта и найдя, что высота эта находится в таком отношении к высоте лилипута, как двенадцать к единице, заключили, на основании сходства наших тел, что объем моего тела равен, по крайней мере, объему 1728 тел лилипутов, а, следовательно, оно требует во столько же раз больше пищи. Из этого читатель может составить понятие как о смышлености этого народа, так и о мудрой расчетливости великого его государя".

Японский ученый указал, что швейцарский физиолог Макс Кляйбер еще в 1932 году вывел соотношение Р~W3/4 , где Р – скорость метаболизма в состоянии покоя, а W – вес. И если принять скорость метаболизма самого Гулливера за единицу, то скорость метаболизма лилипутов и великанов равнялась 1/42 и 42 соответственно. Поэтому Гулливеру нужна была еда и питье не 1728, а всего лишь 42 лилипутов (сразу возникает вопрос – куда придворные снабженцы девали лишнюю еду?).

Кроме того, японский профессор очень ответственно подошел к изучению романа, и рассчитал также продолжительность жизни, частоту сердечных сокращений, давление и частоту дыхательных движений лилипутов и великанов – но этими формулами я вас уже грузить не буду.

Кто-то скажет – "упоролся на отличненько", а я отвечу – а чем самураю еще заняться? Господин Тошио Куроки – профессор-эмерит. Эмерит, если кто не в курсе, это ученый, преподаватель или священник, который в связи с преклонным возрастом освобожден от выполнения своих ежедневных служебных обязанностей.

Факт девятый. Гулливер и безумные ученые.

Во всем мире наибольшей популярностью пользуются первые два путешествия Гулливера – к лилипутам и великанам. И только в Японии просто обожают третью часть про летающий остров Лапута – достаточно вспомнить, например, замечательный фильм Хаяо Миядзаки.

Возможно потому, что в третьей книге с большим старанием оплеваны долбанутые ученые (служителей науки Свифт тоже не любил, а Ньютона – просто ненавидел).

Чем лапутянские исследователи только не занимаются! Извлекают солнечный свет из огурцов и строят дома, начиная с крыши, выводят голых овец, создают пряжу из паутины, пашут землю свиньями, превращают дерьмо обратно в еду, создают порох изо льда и лечат больных, выдувая хворь с помощью мехов, вставленных в задницу.

А тамошние политики из враждующих партий, кстати, периодически обмениваются мозговыми полушариями, чтобы привести свой ум в равновесие.

Почитав про очередные законодательные инициативы наших избранников, категорически рекомендую перенять опыт.

А про долбанутых ученых – шутка, если вдруг кто не понял. Разумеется, третий том японцы любят потому, что там Гулливер путешествует в Японию.

Факт десятый. Лилипуты и коротышки.

Да, чуть не забыл. Коротышки из книг Николая Носова – Незнайка, Знайка, Пончик, Пилюлькин и прочие Фуксии и Селедочки были, как известно, «размером с небольшой огурец».

То есть примерно того же роста, что и свифтовские лилипуты.

Подозреваю, что они вообще – "адиннорот".

Еще 3 факта, или Гулливер и переводы

Факт 11. Перевод, затмивший оригинал

Знаете ли вы, что почти полтора века "Путешествия Гулливера" переводились на европейские языки не с английского, а с французского языка?

Дело в том, что французы, как всегда, быстро подсуетились. Уже на следующий год после издания романа Свифта в Великобритании вышел французский перевод, сделанный Пьером Франсуа Гюйо-Дефонтеном.

Очень занятный, надо сказать, был персонаж – буян и расстрига, бывший иезуит, вышедший из ордена и ставший скандальным литературным критиком и переводчиком, постоянно попадавшим в тюрьму за драки, буйства и, извините, сексуальные похождения с молодыми людьми. Его фамилия даже вошла в историю литературы в несколько необычном качестве – как составная часть популярного обзывательства. Смачное и сочное словосочетание "плюгавый выползок из гузна Дефонтена" использовали в своих эпиграммах Вольтер, Пушкин и множество других поэтов разных стран и народов.

Но при этом переводческим и редакторским ремеслом Дефонтен владел на уровне "бог" и, в отличие от злобного мизантропа Свифта, прекрасно знал, что читателям нравится, а что – нет. Поэтому в своем переводе он обошелся с текстом Свифта весьма вольно. Сославшись на необходимость избавиться от «непроницаемых иносказаний, пресных намёков, мальчишеских выходок, тривиальных рассуждений, пошлых шуток», этот неприятный тип "удалил почти половину текста, дописав свое и основательно переписав остальное".

В итоге французский перевод всем понравился гораздо больше, чем английский оригинал.

Версия Дефонтена стала международным бестселлером, до 20 века вышло более 200 переизданий и именно с нее, а не с английского оригинала, более полутора веков делались все переводы на иностранные языки. Именно к "переводу" Дефонтена были созданы классические иллюстрации Жана Гранвиля, что вызвало определенные проблемы – когда переводы начали все-таки делать с оригинала, выяснилось, что половину иллюстраций в книгу не вставишь – гравюры были нарисованы к эпизодам, придуманным Дефонтеном.

Но при этом Дефонтен, блистательно переделавший оригинал, знатно облажался с попыткой срубить еще немного денех, написав продолжение. Изданная им книга "Новый Гулливер, или Путешествие Жана Гулливера, сына капитана Гулливера" почему-то не получила и десятой части популярности оригинала и сегодня прочно забыта.

Очевидно, кроме понимания вкусов читателя, автору необходимо обладать чем-то еще.

Факт 12. Приключения Гулливера в Российской империи

Российская история великого сатирического романа, написанного деканом Свифтом, развивалась в русле общемировой.

Первый перевод "Гулливера" вышел почти через полвека после английского издания и делался, разумеется, с французского перевода Дефонтена. Назывался он «Путешествия Гулливеровы в Лилипут, Бродинягу, Лапуту, Бальнибарбы, Гуигнгмскую страну или к лошадям», а выполнил его Ерофей Каржавин – еще один человек уникальной судьбы.

Сын ямщика-старообрядца, показавший незаурядные способности к учению, он официально отрекся от "старой веры", но это не сильно помогло. Тогда он бежал за границу – покинул пределы Российской империи без паспорта и не получив разрешения. Добрался до Парижа, умудрился поступить в Сорбону, где изучал юриспруденцию и философию, попутно овладев в совершенстве французским и латынью. Долго жил во Франции, потом покаялся, вернулся на Родину и работал архивариусом и переводчиком в Коллегии иностранных дел.

Каржавинский перевод переиздавался до 1820 года, потом появилось множество других, но все они делались с французского языка.

Первая попытка обратиться к первоисточнику была задумана в Холмогорах. В этом северном городке, малой родине Ломоносова, отбывали политическую ссылку два "подозрительных элемента" – полтавчанин Валентин Яковенко, сосланный за рукописный перевод энгельсовского "Анти-Дюринга" и мелкий харьковский помещик Петр Кончаловский, попавший под кампанию "наведения порядка" и потому севший реально ни за что – очень занятная история была, как-нибудь расскажу.

Да, да, тот самый – будущий сват художника Василия Сурикова, отец художника Петра Кончаловского, дед писательницы Натальи Кончаловской и прадед кинорежиссеров Никиты Михалкова и Андрея Кончаловского.

Работы в Холмогорах не было никакой, особенно для ссыльных. А у обоих народовольцев к тому времени были семьи, у Кончаловского особенно – шестеро детей в возрасте от года до десяти. Вот они от безнадеги и решили попробовать вписаться на дистант.

Именно эти двое и сделали с выписанного в Холмогоры оригинала первый в истории русской литературы полный перевод "Путешествий Гулливера", причем Кончаловский в процессе еще и выучил английский. Их перевод считался лучшим вплоть до времен советской власти.

Факт 12. Приключения Гулливера в СССР

Ну а большевики, всерьез занимавшиеся народным просвещением, вложились в "Гулливера" по полной.

В итоге сегодня у нас есть целых три классических перевода, окучивающих разную целевую аудиторию.

Есть пересказ для детей Тамары Габбе и Зои Задунайской.

Есть адаптированный для подростков перевод Бориса Энгельгардта.

И есть академическая, полная и многократно выверенная (в том числе и после смерти переводчика) версия Адриана Франковского.

С ней, кстати, вообще получилось любопытно. В 1920-е годы издательство Academia посадила Адриана Антоновича отредактировать перевод Кончаловского и Яковенко, подготовив академическое издание. Однако этот чудак и полиглот, обладавший невероятной эрудицией в области филологии и истории, но плохо приспособленный к реальной жизни, посидел-посидел, да и заявил руководству, что проще новых детей понаделать, чем этих отмыть.

Мол, народовольцы ваши пользовались не самым удачным английским изданием, свифтология с тех пор ушла далеко вперед, уже практически восстановлена оригинальная версия романа и давайте я лучше заново все переведу, а?

И перевел.

Причем даже в предисловии написал:

Перевод Свифта на русский язык задача нелегкая; большая часть текста настоящего издания переведена заново, ибо старый перевод Кончаловского и Яковенко часто невозможно редактировать: не говоря уже о большом количестве допущенных в нем искажений, он слишком беспомощен и слишком разбавлен водой.

Но возникла другая проблема – перевод Франковского иногда чуть ли не дословно повторяет "юношеский" перевод Энгельгардта (например, оба неочевидно переводят "старого коня" как "лошака", то есть называя помесью ослицы и коня) и вообще очень близок ему. С учетом того, что оба переводчика были знакомы со времен обучения на историко-филологическом факультете Императорского Санкт-Петербургского университета и всю свою жизнь крепко дружили – версии можно строить самые разные.

Оба филолога умерли во время блокады Ленинграда, причем смерть окончательно связала их судьбы единым узлом.

Вот как описывает их последние часы востоковед и филолог Александр Болдырев:

«Когда ушел он (Франковский) – неизвестно, известно лишь, что около 12 ч. в ночь с 31-го на 1-е февраля он шел по Литейному на угол Кирочной и ощутил такой упадок сил, что вынужден был отказаться от мысли дойти до дому. Он свернул на Кирочную, чтобы искать приюта у Энгельгардтов (дом Анненшуле), но по лестнице подняться уже не мог. Упросил кого-то из прохожих подняться до квартиры Энгельгардта, известить их. Было 12 ч.

В этот момент как раз испустил дух на руках у жены сам Энгельгардт. Она, больная, температура 39, крупозное воспаление легких, сползла вниз (прохожие отказались помочь) и втащила А. А., уложила его на "еще теплый диван Энгельгардта". Там он лежал и там умер 3-го утром.

Жена Энгельгардта кого-то просила передать, чтобы зашли к ней знакомые его, узнать обо всем. Сразу они не смогли, а когда зашли, числа 7-го, 8-го, обнаружили, что жена Энгельгардта тоже умерла накануне. По-видимому, перед смертью ей удалось отправить в морг Дзержинского района тела Энгельгардта и Франковского вместе, на одних санках».

Так что, боюсь, особенности взаимоотношений двух друзей в процессе довоенного перевода на русский язык "Путешествий Гулливера" мы с вами не узнаем никогда.

В истории такое часто случается – все ушли и уже не спросишь.

Как неприличная политота стала детской сказкой

"Путешествия Гулливера" – совершенно не детская книга. У нее абсолютно не детский автор, совершенно не детская тема и совсем не детское содержание.

Во-первых, автор натолкал в "Путешествия Гулливера" всякой злободневной политоты примерно столько же, сколько ее сегодня в телеграмм-каналах Дмитрия Медведева или Леонида Волкова – чуть более чем полностью.

Как точно заметил кто-то из исследователей, "Путешествия Гулливера" – мастерски сделанная книга-обманка. Она написана в популярнейшем тогда жанре рассказов о путешествиях за три моря, которые люди читали, чтобы хоть мысленно побывать в необычных экзотических странах. С экзотикой в книжке было даже лучше обычного, вот только читатели романа Свифта, формально путешествуя по Лилипутии или Блефуску, вдруг неожиданно оказывались в современной им Англии, которую автор к тому же чихвостил и в хвост, и в гриву.

Сегодня, разумеется, никто уже не считывает присунутых в книгу намеков и аллюзий – кроме историков литературы, чьи комментарии к тексту, наверное, не уступают по объему книге. Но их мало кто читает. Признаемся честно – сегодня уже далеко не всем интересно, на что намекал Свифт, рассказывая про лилипутских плясунов на канате и к чему отсылают цвета трех ниток, которыми награждались победители. Проехали уже, сорян.

Во-вторых, книга изобилует совсем не детскими эпизодами – грубыми физиологизмами и откровенно неприличными сценами, часто с эротическим оттенком.

Помните сцену, которую рисуют, наверное, все иллюстраторы Свифта – армия лилипутов, марширующая между ног Гулливера?

При этом и иллюстраторы, и даже переводчики часто "забывают" про одну занятную деталь этого торжественного марша:

"Его величество отдал приказ, чтобы солдаты, под страхом смертной казни, вели себя вполне прилично по отношению к моей особе во время церемониального марша, что, однако, не помешало некоторым молодым офицерам, проходя подо мною, поднимать глаза вверх; и, сказать правду, мои панталоны находились в то время в таком плохом состоянии, что давали некоторый повод и подивиться, и посмеяться".

И такого добра в книге – выше крыши: лилипуты, вывозящие тачками отходы жизнедеятельности Гулливера, великанские фрейлины, писающие в ночные горшки, из которых можно было бы наполнить бочку, прогулка Гулливера вокруг обнаженного соска великанши и прочие путешествия по ее телу.

Не случайно самопальные эротические версии путешествий Гулливера так любят сочинять и в России, и за рубежом.

Впрочем, в большинстве изданий романа Свифта все эти неприличные эпизоды благополучно купируются, хотя иногда это достаточно сложно сделать, поскольку часто они являются узловыми событиями сюжета.

Взять хотя бы эпизод тушения пожара в королевском дворце, из-за которого Гулливер попал в немилость у королевской семьи и вынужден был бежать из Лилипутии в Блефуску. Приведу выдержку из самого первого русского перевода, сделанного Ерофеем Каржавиным еще в XVIII веке.

«Пожар начал распространяться, дворец столь великолепный превратился бы неминуемо в пепел, есть ли б по некоторому особливому присутствию разума не выдумал я тот час способа к отвращению такового несчастия. Минувшим вечером пил я очень много белого вина, называемого глимигрим, кое привозится из некоторой Блесфуканской провинции и гонит очень на низ воду, коя до того самого времени, власно как для надобности, отнюдь не делала мне беспокойствия; а тут жар от огня, усилие к утушению оного и находящееся во мне количество вина, власно как соединясь, понудили меня к спущению воды. Пустил я оную в таком великом множестве и намечая столь исправно в те самые места, где надобно, что в три минуты пожар во всем утих. . .»

В-третьих, и в главных, сам Джонатан Свифт был кем угодно, только не детским писателем.

Честно говоря, он и для взрослых-то был слишком мрачноват. Признаюсь как на духу – я не знаю большего мизантропа, то есть человеконенавистника, среди великих писателей. Этот британский классик действительно ко всем людям относился одинаково – терпеть не мог абсолютно всех.

«Вы и все мои друзья должны позаботиться о том, чтобы мою нелюбовь к миру не приписывали возрасту; в моём распоряжении есть надёжные свидетели, которые готовы подтвердить: с двадцати до пятидесяти восьми лет это чувство оставалось неизменным.

…С каждым годом, а вернее, с каждым месяцем я становлюсь все более гневным, мое бешенство настолько неблагородно, что мне становится ненавистным, в его глупости и трусости, этот порабощенный народ, среди которого я живу… Правда, я думаю, …что уже пора мне покончить с этим миром, но перед тем, как перейти в самый лучший мир, я хотел бы быть в чуть лучшем, а не умереть здесь в бешенстве, подобно отравленной крысе в дыре».

Эту ненависть и злоба очень чувствуются в текстах, особенно в последнем, четвертом путешествии Гулливера – "к лошадям", как писали в первых переводах. Путешествие в страну гуигнгнмов он писал уже в состоянии тяжелейшей – на грани сумасшествия – депрессии.

К сожалению, вскоре после завершения книги Свифт действительно сошел с ума, был признан недееспособным, много лет маялся, наконец отмучился и был похоронен в центральном нефе собора св. Патрика, которым много лет руководил.

К счастью, понимая, к чему все идет, он сильно заранее сам сочинил текст для своей надгробной плиты:

"Здесь покоится тело Джонатана Свифта, декана этого собора, и суровое негодование уже не раздирает его сердце".

Как же так получилось, что чрезмерно политизированный, совершенно неприличный, издевательски-желчный и злобный роман стал любимой детской сказкой?

Некоторые винят большевиков, выхолостивших книгу, но, видит бог – абсолютно зря.

Переделывать роман Джонатана Свифта в детскую сказку начали еще в начале XIX века, причем в европейских странах, а Россия к этому процессу присоединилась много позже. Зато потом взяла свое. Вот только несколько детских изданий второй половины XIX века.

"Детского" Гулливера" в Российской империи было так много, что предисловие к своему первому полному переводу с оригинала Кончаловский и Яковенко начали словами:

"До сихъ поръ на русскомъ языкѣ не было полнаго перевода классической сатиры Свифта, и потому мы рѣшились познакомить читающую публику съ этимъ міровымъ его произведеніемъ. Путешествія Лемьюэля Гулливера переведены и переводятся на всѣ европейскіе языки, выдерживая десятки изданій. Только русская публика знаетъ Свифта по жалкимъ дѣтскимъ передѣлкамъ, не имѣющимъ ничего общаго съ оригиналомъ, кромѣ ничтожныхъ обрывковъ фабулы, уродующихъ не только характеръ сатиры, но и характеръ всего разсказа, какъ глубоко задуманнаго и цѣльнаго художественнаго произведенія. Намъ кажется, это менѣе всего дѣтская книга".

Перевели. И что же?

И детских версий стало гораздо больше!

Я уже молчу про советские времена, когда количество изданий классического "пересказа для детей" Тамары Габбе и Зои Задунайской исчислялось (и исчисляется) сотнями.

А ведь эта версия была не единственной. И я сейчас не про "подростковый" перевод Энгельгарда. В благородном деле перелицовки отметились даже гениальные поэты.

Я понимаю, что у читателей уже вертится на языке: "Ты нам картинками зубы не заговаривай. Это все, конечно, очень благоро-о-одно, но ответ на вопрос будет? Как все-таки получилось, что желчный скабрезный памфлет стал милой детской сказкой?".

Мне кажется, ответ очень прост.

Джонатан Свифт действительно был вредным, как почтальон Печкин, человеком с тяжелым характером и при этом зацикленным и упертым политическим активистом.

Но при этом – невероятно талантливым.

Поэтому, учиняя агитацию и пропаганду (а все его тексты без исключения – агитация и пропаганда) он все время думал о том, как сделать ее более действенной. И в этом деле проявлял невероятную креативность, постоянно выдумывая всякие неожиданные кунштюки.

В "Путешествии Гулливера" его находкой стало использование модного литературного жанра "записок путешественников в жаркие страны" для массового привлечения лохов, а также маскировки истинного содержимого книги – агитации и пропаганды.

А потом… Потом случилось неожиданное.

Река времени вымыла из романа все суетное и злобное – сиюминутную ругань и актуальные обличения, политически намеки и скабрезные шутки, даже вездесущая желчь и беспросветное отчаяние автора – не устояли.

А вот декорации, наспех сколоченные им для антуража, уже несколько столетий стоят несокрушимо и простоят еще не один век. Политический активист нечаянно написал настоящую сказку, а сказки живут долго.

Выпавшая из времени фантастическая история о приключениях обычного человека в стране маленьких людей и государстве великанов вновь и вновь заставляет детей мечтать о дальних странах и белокрылых кораблях в синем море.

О доблестях, о подвигах, о славе…

Бывает, чо. От человека часто остается совсем не то, что он полагал главным делом своей жизни. Вон, Игорь Тальков написал стопятьсот политических песен про тетрадь расстрелянного генерала, а люди помнят и слушают "Чистые пруды" и "Летний дождь".

Но кто может запретить людям разменивать жизнь на суетное?