Игра

– Милый, что с тобой? – голос Анны был нежен.

Станислав открыл глаза и увидел, что он лежит в постели, раздетый, под одеялом. Анна была рядом, и тоже совершенно обнажена. Он не помнил ничего, что предшествовало этому. Ощущение полета и счастья, им порождаемого, заполнило все его существо, и даже память.

– Мне хорошо, – сказал он. – Ты добрая волшебница.

– Я ведьма, – ответила Анна, смущенно закрываясь одеялом под его недоуменно-счастливым взглядом. – И гублю христианские души.

– Многих уже сгубила?

– Две. Одну свою, вторую…

Он помешал ей договорить, закрыв рот поцелуем. Но когда он оторвался от ее жадных губ, она досказала, словно ей было необходимо исповедаться перед ним, и немедленно.

– Иначе я бы не пережила этот год.

– Тебе было очень плохо?

– Я осталась совсем одна.

– И продала душу дьяволу?

– Бог отверг ее – и что мне оставалось?

В коридоре послышались шаги, они стихли возле номера Анны. Казалось, тот, кто стоит за дверью, прислушивается. Затем постучал, резко и требовательно.

– Придется открыть, – сказала Анна. – Это директор театра. Он предупреждал, что зайдет, по важному делу.

Она встала, накинула халат, предварительно выключив настольную лампу, чтобы скрыться во тьме от взгляда Станислава, вышла из спальни. В темноте не так просто было дойти до входной двери. Наконец она открыла.

– Спите? – подозрительно осматривал ее с головы до ног Алексей Кириллович, и даже пытался через плечо заглянуть в черный провал номера. Он был заметно в плохом настроении и чаще обычного одергивал рукава своего пиджака.

Анна недоуменно повела плечами, и тогда он торопливо заговорил:

– Мы даем концерт для горожан, на открытой эстрадной площадке в городском парке. Выезд автобуса ровно в двенадцать часов. Ваш выход на двадцать минут. Что, вы недовольны?

Пузатый человечек увидел, как потемнели ее глаза, и теперь уже почти подпрыгивал на пороге, сердито пыхтя. Возможно, его разъярило, что Анна даже не пыталась создать видимость любезной хозяйки и не пригласила его войти.

– Какое отношение это имеет к искусству? – внезапно озябнув и плотнее запахивая ворот халата, спросила она.

– Это имеет отношение к тем деньгам, которые я вам плачу, – осклабился Алексей Кириллович. – Если презренный металл, конечно, вас, такую возвышенную особу, интересует.

– Я заключала договор на спектакль, и только, – пыталась объяснить ему Анна.

Но директор театра был готов к возражениям и неуязвим.

– Договор был подписан вами на гастроли в нашем городе, а не на один спектакль, – ответил он, приняв официальный вид. – Решать, где и когда вам выступать, буду я. Не так ли?

– Так, – устало произнесла Анна. – И все же, я вас прошу…

– Не надо, – вдруг услышала она за своей спиной и с коротким болезненным стоном обернулась.

Станислав подошел к ней очень близко, и их взгляды встретились. Он смотрел ей в глаза и жестко рубил слова:

– Не надо просить. Ты никуда не едешь. Если кому-то это не понравится, то пусть он обратится за разъяснениями ко мне… Вы все поняли?

Теперь он обращался уже прямо к директору театра, и тот торопливо и с готовностью закивал головой.

– А сейчас дайте нам возможность отдохнуть после спектакля.

Станислав закрыл дверь, оставив пузатого человечка по ту сторону. В номере стало темно. Только слабая полоска света из коридора пробивалась сквозь дверную щель внизу.

– Тебе не надо никуда ехать, – обнимая холодные плечи Анны и целуя ее, сказал Станислав. – Думай только о вечернем спектакле.

– Это плохо кончится, – слабо улыбнулась Анна. – Но, знаешь, я с тобой ничего не боюсь. Только одного – потерять тебя…

Они лежали в постели, Станислав согревал ее теплом своего тела и рассказывал.

– Я разучился бояться, когда рос в детском доме. Нас было много, мальчишек и девчонок, озлобленных на жизнь и даже друг на друга. У многих были живы родители, или кто-то из родственников, которые и сдали их в детдом, словно бродячих щенят в питомник. И потому они мстили миру, который их отверг. Слепо и жестоко. Мне, наверное, в этом смысле повезло – я был круглым сиротой. Мои папа и мама погибли в автокатастрофе, и я не разуверился в них. Во мне осталась вера во что-то святое, что есть… должно быть в людях.

Он замолчал. Анна поцеловала его, сказала:

– Не рассказывай, если тебе больно вспоминать.

– Я хочу, чтобы ты все обо мне знала, – ответил он. – Я вырос в аду, но сумел сохранить душу. И научился драться, отстаивая свои принципы. Без этого я бы пропал там. И тем более, когда вырос и ушел из детдома. Я был никому не нужен в детском доме, но и за его стенами никто не ждал меня с распростертыми объятиями. Я долго скитался в поисках своего места в этой жизни, а еще больше – в поисках себя. Перепробовал множество профессий. Был даже профессиональным бойцом, участвовал в боях без правил. Это было незаконно, тайно и очень опасно, но приносило хорошие деньги. Я даже смог немного скопить, и думать уже не только о хлебе насущном. И однажды я понял, что живу не той и не своей жизнью. И что папа и мама, будь они живы, не одобрили бы меня. Они были актерами…

– И хорошими людьми, если у них вырос такой замечательный сын, – прошептала Анна.

– Откуда такая уверенность? – с улыбкой спросил Станислав.

Она взяла руку Станислава и приложила его ладонь к своей груди.

– Мое сердце не обманывает, послушай!

Его глаза затуманились, но он справился со своими чувствами и продолжил рассказ.

– И тогда я пришел в театр, в тот самый, где служили мама и папа. Их еще не забыли, и меня взяли на работу подсобным рабочим. Затем я перешел в осветители, затем… В общем, однажды мне позволили выйти на сцену в массовке. Потом была роль «кушать подано», лакея в одном из спектаклей. После нее я хотел уже было уйти из театра. Но характер не позволил. Не могу я терпеть поражения. Договорился с режиссером – он мне дает эпизодическую роль в одном из спектаклей, и если я с ней не справлюсь, то отработаю в театре в любой должности, ни на что не претендуя, еще три года, а только потом уйду. В театре, как обычно, не хватало рабочих сцены, в тот день запил очередной, сорвав подготовку к премьерному спектаклю, и режиссер пошел на это, уверенный, что меня ждет провал. Неожиданно для всех после премьеры в одной из газет появилась рецензия, где мне отвели целый абзац. Как сказала одна из ведущих актрис театра, за такой абзац она готова была бы пойти на что угодно… И пригласила меня в свою постель. Это была действительно очень хорошая актриса. Режиссер боялся ее потерять и повиновался всем ее прихотям беспрекословно. Я стал ее прихотью. И даже несмотря на то, что я отказался лечь в ее постель, она захотела видеть меня своим партнером в следующем спектакле. Так началась моя театральная карьера.

– И ты не жалеешь? – спросила Анна.

Когда он говорил о прихоти какой-то актрисы, благодаря которой сделал карьеру, она почувствовала в сердце болезненный укол ревности. Но вспомнила, через что пришлось пройти ей самой, прежде чем она стала тем, кем она была сейчас, и простила ложь Станислава. Анна ни на мгновение не поверила, что ему удалось так легко отделаться от старой уродливой бабы, возомнившей себя примадонной и затаскивающей в свою постель молоденьких актеров. Почему ее давняя соперница непременно была старой и уродливой, Анна не смогла бы сказать, но ничуть в этом не сомневалась.

Она повторила:

– Не жалеешь?

Станислав улыбнулся ей.

– Я расскажу тебе одну притчу, – ответил он. – Может быть, узнав ее, ты начнешь лучше меня понимать. Это притча о гиенах и льве. Тебе интересно?

– Я слушаю, – согласилась Анна. Она положила его ладонь себе под голову, и ей было очень удобно. Анна могла бы так пролежать, под звуки его завораживающего голоса, вечность. Она чувствовала себя счастливой.

– Гиены разрывают ослабевшего льва, – начал Станислав. – Пока царственный хищник силен, эти горбатые твари не рискуют даже перебежать тропу, по которой он прошел, и питаются лишь остатками его пиршеств. Они с жадностью поглощают падаль и испуганно вздрагивают, когда ветер приносит в их ноздри грозный запах льва, и убегают, поджав хвосты и скуля, заслышав его далекий мощный рев. Но когда лев умирает, гиены набрасываются на него стаей и ожесточенно рвут его клыками, словно пытаясь отомстить за свой вечный страх этой безжизненной плоти. И даже в эту минуту гиены боятся, потому что лев мертв, а им предстоит жить дальше.

Станислав помолчал. И закончил уже другим тоном:

– Такая вот притча.

– И это все? – спросила Анна. – А в чем ее мораль?

– А мораль такова, – улыбнулся Станислав. – Люди боятся смерти. Но ведь и львы тоже. Но те из людей, кто начинают бояться не смерти, а жизни, становятся похожими на гиен. И выбор за ними, кем они хотят быть.