Читать книгу: «Кыш и Двапортфеля», страница 2

6

Мы прошлись вдоль чугунной решётки скверика, за которой прогуливались люди с собаками. И все собаки были разных пород.

– Вот главный собачий пассаж, – сказал папа, когда мы свернули в переулок за Птичьим рынком.

Здесь продавались не только взрослые собаки, но и щенки.

Взрослые собаки прижимались к ногам хозяев, не обращали внимания друг на дружку и совсем не лаяли, когда их осматривали.

А щенки так же, как и кролики, тесно лежали в корзинках, сумках и коробках.

Самые маленькие спали, устроившись поудобней. Те, что постарше, копошились, взвизгивали и щурили подёрнутые светлой плёнкой глаза.

Изредка нам попадались люди, продававшие кошек и котят.

Папа объяснил мне, что жёлтые, длинные, голубоглазые кошки с тёмными носочками на лапах и такими же тёмными кончиками ушей привезены из Азии. Из страны Сиам². Это дорогие кошки, но папа купил бы, если бы не длинные когти и скрытный, как у всех кошек, характер.

Мне показалось: кошки не понимают, что их продают, а собаки понимают и чувствуют. И от этого мне стало так жалко собак, что я захотел уйти опять к птицам.

Но папа не торопился. Он брал щенков на руки, гладил их, приценялся, а у хозяина здоровенного пса спросил:

– Простите, а почему вы продаёте собаку, если, как вы говорите, она хороший сторож, умница, жрёт что попало и к тому же не имеет блох?

Хозяин пса немного смутился и хмуро сказал:

– Надо – покупай. Не надо – проходи. Уезжаю я.

Пёс вдруг вскочил и залаял на папу. Папа после этого погрустнел и сказал, когда мы отошли:

– Если бы у нас была собака и мы бы всей семьёй поехали в командировку, скажем, на полюс, – папа помахал рукой над головой, а потом показал под ноги, – или в Антарктику… я бы взял собаку с собой… В крайнем случае, оставил бы соседям, родственникам или друзьям.

– А вдруг они не взяли бы?

– В тот самый момент они перестали бы быть моими друзьями и родственниками.

– Правильно, – сказал я.

7

Конечно, на Птичьем рынке разных животных было меньше, чем в зоопарке, но зато я первый раз в жизни как следует рассмотрел острую мордочку ежа с зоркими глазёнками, намотал на руку безвредного желтопузика³ и увидел сиамских котов с голубыми глазами.

Я всё время тянул папу пойти посмотреть канареек и волнистых попугайчиков, но он никак не хотел уходить с собачьей площадки.

– Давай купим щенка. Что же ходить и смотреть? – предложил я, ни капли не веря в то, что папа купит собаку.

Я предложил просто так. Мы с папой не раз просили у мамы разрешения привести домой собаку, но мама ни за что не разрешала. Она говорила, что щенок – это грязь, блохи, вечные заботы и огромная ответственность.

В ответ на мою просьбу папа молча на меня посмотрел долгим взглядом. Это означало, что он сам всё знает и понимает и нечего делать ему подсказки.

И мы продолжали ходить и смотреть на собак, которые от тоски даже не бросались на кошек. Да и сами кошки при виде унылых псов не шипели…

И вдруг сзади меня кто-то громко и радостно крикнул:

– Двапортфеля-а!

Я вздрогнул, но не обернулся. Мне не хотелось, чтобы папа и все люди на рынке узнали моё прозвище. Я зашёл за папу, а кто-то ещё два раза крикнул, но уже совсем тихо. Наверно, подумал, что с кем-нибудь меня перепутал.

Немного погодя я выглянул из-за папы и увидел Тигру. Папа и мама уже строго отчитывали его за крик в общественном месте.

Тигра заметил, как я выглянул, и погрозил кулаком. За это его взяли за руки и повели дальше от собак.

Вдруг папа с силой дёрнул меня за руку. Мы очутились в толпе, окружавшей кого-то. Папе было тяжело. Он одной рукой тащил меня за собой, а другой – загребал так, словно боком плыл по Чёрному морю, борясь с волнами.

Наконец, запыхавшись, папа пробился в первый ряд. Я задрал голову на человека в очень помятой шляпе. Он держал на руках собаку.

Шерсть у неё была как у козлёнка – длинная, серо-белая, волнистая, а нерасчёсанная чёлка закрывала глаза, и казалось, что собака спит. Но она не спала, потому что чёлка над глазами всё время вздрагивала. И шевелились тёмные курчавые уши.

Я цокнул языком.

Собака потянула носом, направленным прямо на меня, вскинула чёлку. И в это мгновенье я успел взглянуть в блеснувшие на солнце, полные слёз собачьи глаза.

Не успев ни о чём подумать, я потянул папу за пиджак. Он нагнулся. Я сказал:

– Давай унесём его отсюда! Давай купим!

– Ты думаешь, это будет то самое необычное?

– Конечно! Ушли без собаки, а приходим с собакой. Мы уже переглянулись. Давай быстрей, а то кто-нибудь другой захочет купить!

Папа сложил на груди руки и наморщил лоб. Он задумался.

У хозяина собаки то и дело спрашивали, сколько она стоит. Он коротко отвечал:

– Двадцать.

При этом глаза его как-то неприятно бегали по сторонам, и я подумал, что лучше бы не у собаки глаза были прикрыты чёлкой, а у него.

Услышав цену, многие, даже не торгуясь, выбирались из толпы. Я, не переставая, дёргал папу за пиджак. Наконец он спросил:

– Какой породы щенок?

– Помесь пуми – венгерской овчарки – с деревенской лайкой, – ответил хозяин.

– Разве деревенские лайки бывают?

– Раз бывают городские, значит, есть и деревенские, – сказал хозяин.

– Логично, – заметил папа. – А родословная и вообще документы на него у вас есть?

– Нет. Я вывез пса из Закарпатья. Если думаете, что он краденый, могу предъявить свой паспорт.

Хозяин полез в карман за документами.

– Я вам верю, – сказал папа. – Но родословная у него есть?

– По линии овчарки – прапрапрадед был чемпионом Австро-Венгрии. Фон Тюбинген-Млецки. А прапрапрабабушка – фон Заксен-гузнер. По линии лайки никого из знаменитостей нет.

В толпе засмеялись. Я не понял, шутит хозяин или говорит серьёзно.

Какая-то старушка недовольно заметила:

– Расхваливает! Деньги большие запросил, а домой принесёшь и пожалеешь. То одно, то другое. А рынок – не магазин. Обратно не воротишь.

После этих слов какое-то помятое лицо хозяина задёргалось, и он ехидно сказал старушке:

– К собаке прилагаются запчасти: лапы передняя и задняя, четыре клыка, хвост и дюжина блох.

Кроме меня и папы, все засмеялись, а старушка обиженно вышла из толпы.

– У меня есть вопросы, – сказал папа. – Возраст, имя, характер. Пожалуйста, без шуток.

– Полгода ему примерно. Ни на одно из имён не откликается. Да, да! Характер весёлый. Озорной. У меня не было времени его воспитывать.

– Понимаю, – сказал папа, посмотрев на опухший нос хозяина.

– Что ещё вас интересует? Причина продажи?

– Догадываюсь, – сказал папа, взъерошил и без того растрёпанного щенка, потрепал ему уши и пощупал нос.

«Покупай же! Покупай же!» – молил я про себя папу.

Он попросил поставить щенка на ноги. Хозяин спустил его на землю. Пёс постоял немного и улёгся, уткнувшись носом в вытянутые передние лапы.

Я сел перед ним на корточки и осторожно погладил. Щенок тихо-тихо дрожал. Может быть, он плакал? И не знаю почему, я вдруг почувствовал, что мы не расстанемся.

– Ну что? Купим? – спросил папа, тоже присев на корточки перед щенком. (Я кивнул.) – Деньги есть. Но мы не подумали о маме. Помнишь, что она сказала, когда мне хотели подарить бульдога?

Я вспомнил. Мама тогда сказала папе:

«Или я, или бульдог. Выбирай!»

«Конечно, ты!» – сказал папа, но мама обиделась за то, что он задумался перед тем, как ответить…

– То-то и оно-то, – вздохнул папа, а хозяин между тем снова взял щенка на руки и презрительно смотрел на нас сверху вниз. Кажется, он собрался уходить.

– Уговорим! Вот посмотришь – уговорим! – затеребил я папу.

Он наконец решился, и всё стало происходить, как во сне.

Папа, не торгуясь, протянул две десятки хозяину, я подставил руки, и мне с минуту не верилось, что на моих руках лежит дрожащий мохнатый щенок.

Хозяин быстро спрятал деньги и, наклонившись к папе, сказал:

– Щенок не краденый. Запомните мою фамилию. – Он раскрыл какое-то удостоверение.

Папа заглянул в него и спросил:

– Аппетит хороший?

– Не избалован. Ест всё. Почаще водите гулять. Пёс породистый. Зарегистрировать его я не успел. Пока!

Папа слушал с растерянным видом, но отступать уже было некогда.

Затем бывший хозяин таинственно исчез, а мы заметили, что на щенке нет ни ошейника, ни поводка.

Папе пришлось вынуть из брюк ремень и с помощью двух скрепок соорудить ошейник с поводком.

Я убедился, что ремень затянут не туго, крепко зажал его конец в руке и опустил щенка на землю.

– Ну, пошли, Рекс! – убито сказал папа.

Я догадался, что он, не переставая, думает, как мы придём домой и что скажет мама.

Щенок не откликнулся на имя Рекс. Тогда я легонько дёрнул папин ремешок, и щенок поплёлся за мной, понуро опустив голову, а папа шёл немного впереди нас, то и дело подтягивая спадавшие брюки. Изредка он оборачивался и выкрикивал то ласково, то строго:

– Трезор!.. Грант!.. Тузик!.. Бэмс!.. Полкан!.. Чандр!.. Тёшка!.. Чоп!.. Ринг!.. Кутя!..

Но наш щенок не обращал никакого внимания на все эти выдуманные папой имена.

Вдруг, разозлившись на это, папа засунул два пальца в рот, оглушительно свистнул, и наш щенок даже присел от испуга, а мне показалось, что от этого страшного свиста в моих ушах заплясали тысячи горошинок и что весь рынок притих на мгновение.

Папа виновато улыбнулся и обратился к толпе:

– Товарищи! Понимаете, я подумал, что нам продали глухонемого щенка. Но он слышит. Слышит! Порадуйтесь этому вместе с нами!

Голубятники стали стыдить папу за то, что он свистит в общественном месте и пугает голубей. Кто-то даже хотел позвать милиционера.

Тогда я потащил папу за пиджак, и он пошёл за мной, извиняясь направо и налево.

Я обиделся, потому что не раз спрашивал, как научиться свистеть двумя пальцами, но папа отвечал, что сам не умеет с детства и других не собирается учить.

Он догадался, о чём я думаю, и весело предложил купить на оставшиеся деньги двух волнистых попугайчиков.

– Скажем маме, что щенки продавались с сопутствующими товарами. Семь бед – один ответ!

У меня сразу пропала вся обида.

– Не надо попугаев. Лучше на такси доедем. В метро нас с собакой не пустят, – сказал я.

Мне было радостно, что мы с папой не потеряли друг друга в такой огромной толпе, и купили щенка, и идём домой, где наша мама, наверно, уже готовит вкусный обед и не знает, что теперь нас будет четверо: папа, мама, щенок и я.

Наш щенок, наверно, принял чью-то длинную ногу в сапоге за столб и поднял уж было лапу, но я вовремя дёрнул за ремешок и побыстрей увёл щенка с территории рынка.

8

Мы заняли очередь на такси. За нами встала тётенька, которая не хотела покупать рыбок, но купила петуха. Папа раскланялся с ней и воскликнул:

– Потрясающая покупка!

В одной руке тётенька держала сумку с петухом, а в другой – картину старичка с бледной курицей, щукой, яблоками, пивом, раками и безглазым гипсовым человеком.

Чтобы позолоченная рама не пачкалась, тётенька поставила её на туфлю с огромной пряжкой.

– За сколько вам достался этот шедевр? – тихо спросил папа.

– Четыре рубля, – так же тихо ответила тётенька и прижала картину к ноге, подозрительно посмотрев на любопытных зевак.

Папа ещё больше напугал тётеньку:

– Такое бывает раз в жизни. Вам чудовищно повезло. Но вы сошли с ума! Такие шедевры в Лондоне возят в бронированных каретах под охраной молодчиков с бесшумными лазерами и мазерами.

Тётенька заулыбалась, не зная, верить папе или нет, а я представил, как на броневик, в котором перевозили тётеньку с картиной, напали бандиты – пять Фантомасов, разогнали всю охрану, не побоявшись лазеров и мазеров, и постучали в дверь броневика.

«Кто тут?» – спросила тётенька.

«Свои!» – ответил басом главный Фантомас.

Я представил, как доверчивая тётенька открыла дверь броневика, у неё из рук вырвали картину, но тут из сумки с «молниями» закукарекал Петушок – Золотой гребешок, и все бандиты от страха попадали на землю с поднятыми руками…

Тут щенок почему-то рванулся, но я крепко держал в руке поводок. Мне показалось, что в толпе мелькнуло помятое лицо его бывшего хозяина.

Пока мы стояли в очереди, нас несколько раз спрашивали, сколько мы отдали за щенка. Папа отвечал, что этой собаке нет цены, что она дороже бенгальского тигра, муравьеда и цветного телевизора.

Тётенька даже предложила поменять картину с петухом в придачу на нашего щенка, но папа вежливо отказался…

В такси щенок улёгся на резиновый коврик и прижался к моим ногам. Он всё ещё дрожал.

Папа всю дорогу разговаривал с шофёром про новую «Волгу» и собак.

Когда мы въехали на нашу улицу, он вздохнул и уныло посмотрел вокруг, как будто всё так же, как на той неделе, стало для него серым и скучным.

А мне было радостно и празднично. Но всё ещё как следует не верилось, что щенок мой взаправду, что мы вместе будем гулять и играть. Пока он не вырос, я буду его защищать, а потом уж он сам никогда не даст меня в обиду. «А то, что у тебя нет имени, – ерунда! Придумаем! Только не скучай по тому человеку! Не стоит, наверно, из-за него переживать…»

Так я думал и ласково гладил щенка, а он всё доверчивей тыкался в мою ладонь сухим и горячим носом.

На прощание шофёр посоветовал не давать щенку каких-то трубчатых костей от куриц, гусей и уток. Потому что он сам однажды подавился такой костью, и её пришлось вытаскивать самым сильным магнитом нашей страны.

Папа скучным голосом объяснил, что никакие магниты не притягивают костей.

Но шофёр всё-таки доказал папе, что некоторые магниты притягивают даже гречневую кашу, потому что в ней много железа. Папа слегка застонал – он ненавидел гречневую кашу – и расплатился с шофёром. Шофёр не велел давать щенку грецких орехов, пирогов с грибами, красной икры, фазанов, крабов и, расхохотавшись, уехал.

А нам совсем было не до шуток.

– Тэк-с, тэк-с, – сказал папа, посмотрев на наше окно, и как следует подтянул брюки. – Действительно, мы совершили нечто необычное. Пошли. Что ж теперь делать… Тэк-с, тэк-с… За мной!

Но щенок не откликнулся на имя Тэкс. Он обнюхал угол нашего дома, потом задрал голову вверх и вздохнул, наверно, подумав: «Большой какой дом. Весь сразу не обнюхаешь».

9

Когда мы вошли во двор, кто-то сразу закричал:

– Двапортфеля!

– Эгей!

– Он с собакой!

Папа и на этот раз не понял, что Двапортфеля – моё прозвище. А я решил никогда на него не откликаться и тут же догадался: настоящее имя щенка забыли, а он помалкивает, не откликается на другие имена и ждёт, когда назовут правильно. Вот и я так же буду помалкивать, пока им не надоест кричать «Двапортфеля!».

…Мы с трудом прошли сквозь толпу ребят в подъезд. Папа вызвал лифт. Лифтёрша, тётя Кланя, зло предупредила:

– Если кабину будет опоганивать, я ЖЭКу пожалуюсь. С тряпкой теперь за вами ездить?

– Этого ещё не случилось. Зачем шуметь раньше времени? Вот когда случится, тогда и пошумим, соберёмся и пошумим, – тихо сказал папа. – Щенок прекрасно знает правила поведения в лифтах. Он родился и вырос в высотном доме.

– Как зовут-то мохнатого? – угрюмо спросила наша лифтёрша.

– Пока что инкогнито, – сказал папа, подумав.

– Не выговоришь! – удивилась тётя Кланя.

– Что за имя Инкогнито? – спросил я папу в лифте.

– Инкогнито – это не имя. Это означает, что щенок пожелал временно остаться неизвестным.

Поднялись мы благополучно и встали перед нашей дверью.

Мы слышали, как мама скоблит ножом сковородку и что-то весело напевает. Один шаг отделял нас от обеда, а из щели около замка прямо нам в носы ударял запах котлет с луком и дух горячих макарон, которые мама только что переложила из кастрюли в миску с дырочками.

– У-ух, какой обед! – взвыл папа и, набравшись смелости, шепнул мне: – Поднимись на площадку. Я иду первым. Беру огонь на себя.

Я поднялся повыше. Папа как ни в чём не бывало замурлыкал песенку, воткнул ключ в замок и быстро вошёл в квартиру.

Я ждал ни жив ни мёртв, взяв щенка на руки, и заранее решил пообещать маме всё, что угодно, лишь бы не отдавать щенка обратно.

И научиться быстро читать, и не ломать приёмник, и не забывать здороваться с соседями по подъезду, и не пить после обеда холодную воду, и вытирать насухо руки, чтобы не было цыпок, и глотать зимой рыбий жир, и не повторять нехороших слов.

Всё, что мама захочет, я могу пообещать и выполню своё обещание.

Не знаю, сколько я ждал с задремавшим щенком на руках. Вдруг щёлкнул замок, папа вышел на площадку и поманил меня рукой. Сразу было видно, что он брал огонь на себя – он стоял в одних трусиках и в майке и был очень растрёпан, как будто мама намылила ему голову.

Я спустился с лестницы. Папа пропустил меня вперёд, и тут навстречу мне из комнаты вышла рассерженная мама с одёжной щёткой в руках и с запылёнными папиными брюками на плече.

– Вот, – сказал я, сглотнув слюну, и приготовился разреветься.

– Прапрапрадед у него фон Тюбинсгаузен Второй, а бабка – баронесса фон Глейшвильбук, – осторожно заметил папа.

Мама, всё ещё ничего не говоря, вручила ему брюки и щётку. Потом взяла у меня щенка и подержала его на вытянутых руках перед собой, как меня маленького на фотокарточке.

А щенок – смешной, лохматый, беспомощный – дрыгал задними лапами и сквозь космы, свисавшие со лба, смотрел на маму.

– Бедный пёс! Худоба. Рёбер только из-за шерсти не видно, – наконец сказала мама, и, прислонившись к стене, я вздохнул с облегчением.

Она не разозлилась! Она разрешит! Она бы так не говорила, если бы не хотела разрешить!

– Понимаешь, я вовремя сообразил, что такой пёс, кроме службы и дружбы, даст нам массу шерсти. Мы навяжем носки, свитера, лыжные шапки, а для тебя – пальто джерси, – осмелев, сказал папа. – Мы победим простуду, не будем бюллетенить и пропускать уроки!

– Пойди на балкон и почисти брюки, – строго сказала ему мама и сняла со щенка папин ремешок.

Папа радостно ушёл на балкон чистить свои новые брюки. При этом он успел весело подмигнуть мне.

– Ну, а кто за ним будет ухаживать? – спросила мама.

– Как – кто? Всё я буду! И кормить, и гулять, и убирать… если нужно!

– А кто за тебя будет делать уроки? Ты не забыл про свой испытательный срок?

– Наоборот, теперь я буду ещё лучше учиться, – сказал я, и мама засмеялась от слов «ещё лучше».

– Ладно. Посмотрим. Щенок очень милый. Давай договоримся: берём его с испытательным сроком на неделю. Если для тебя и отца собака не игрушка, пусть остаётся. Не будете ухаживать – найдём других, хороших хозяев. Правда, он милый. Но вы с отцом странные люди. У щенка ни имени, ни документов. Ничего! – удивилась мама.

А наш щенок зашёл в большую комнату, постоял, подумал, потом поднял лапу на правую ножку стола.

– Я этого ожидала, – сказала мама. – Неси тряпку.

Я принёс тряпку, вытер лужу, тряпку выжал, вымыл и повесил на нижней жёрдочке балкона.

– Первым делом надо его вымыть, – вдруг решила мама. – Он грязен, как бесёнок. Митя! – позвала она папу, который всё ещё чистил на балконе брюки. – Достань ванночку, в которой мы купали Алёшу.

– Может быть, сначала пообедаем? – недовольно спросил папа, но мама подтвердила своё решение немедленно вымыть щенка.

10

Папа полез на полати⁴ и достал ванночку, а я поддерживал стремянку, чтобы он не свалился, как совсем недавно с фотоувеличителем.

В это время щенок как неприкаянный слонялся по квартире.

Мы поставили в ванну ванночку, и я никак не мог вспомнить, как меня маленького купали в ней.

Мама насыпала в неё немного шампуня и взбила белую пену. Я вовремя сбегал за щенком, который уже прилаживался к чёрной ножке радиолы.

В ванночке он стоял смирно, но нанюхался пены и пару раз чихнул.

Мама ловко его намылила, и вода вмиг стала грязно-чёрной. Папа покачал головой, сливая эту воду в уборную, и щенка ещё несколько раз намыливали в чистой воде.

Вода постепенно становилась всё светлей и светлей. И щенок тоже.

Потом мы его поставили под душ, прополоскали в слабом растворе марганцовки, промыли глаза и вынули из ванной.

Он вдруг вырвался у меня из рук, вбежал в большую комнату, встряхнулся, и обои сразу потемнели от накрапа такого мелкого дождика.

Я бросился на щенка со старой простыней, но он увильнул. Тут мама закричала:

– Кыш! Кыш отсюда!

И вот что интересно: щенок не испугался, а присел от неожиданности и, немного склонив набок голову, уставился на маму.

– Кыш! – ещё громче мамы крикнул папа, и щенок зашевелил своими длинными ушами, с кончиков которых стекали на пол капельки воды.

– Кыш! Кыш! Иди ко мне! Ну, иди! Иди! – ласково позвал я.

И вдруг наш мокрый, жалкий, худенький щенок подпрыгнул на месте и с такой радостью и силой завилял хвостом, что обрызгал всех нас, и диван, и папину белую рубашку, висевшую на стуле. Мама захохотала.

Тут я наконец опомнился, набросил на щенка простыню, завернул его в неё и стал протирать. Простыня сразу намокла, и маме пришлось доставать моё старое мохнатое полотенце.

– Вот чудо! Неужели Кыш его имя? – сказала мама и прислушалась к этому имени. – Кыш! Кыш!..

Щенок повизгивал у меня под руками, но я всё же протёр его как следует и выпустил из полотенца.

Папа присел на корточки, протянул руку к щенку и сказал:

– Ну что ж, Кыш так Кыш! Прекрасное имя. Будем знакомиться. Давай лапу. Ну, ну, давай. Вот эту, правую…

Кыш присел, немного подумал и подал папе лапу. Потом подал мне и маме, которая уже успела протереть весь пол тряпкой.

А я всё думал: почему ему понравилось имя Кыш?.. И вдруг догадался и всем объяснил:

– Наверно, старый хозяин прогонял его отовсюду и на каждом шагу орал: «Кыш! Кыш!» Вот видите? Кыш! Иди ко мне…

Кыш, как учёный пёс, подошёл ко мне и ткнулся носом в коленку.

А папа заметил, что нос у него теперь не сухой и не горячий, как на рынке, а прохладный и влажный.

– Значит, у него хорошее настроение и он нам рад, – решила мама. – А теперь за стол. Обедать!

Чтобы Кыш не был попрошайкой, его на время обеда закрыли в маленькую комнату, где я спал.

И мы сели обедать. Мы ели борщ, а сами говорили только о Кыше. Чем его будем кормить и сколько раз в день. Что ему можно давать, а чего – нельзя.

Папа быстро съел борщ и ждал, когда мама положит в его тарелку мозговую кость. Он больше всего на свете любил глодать между первым и вторым кость. А мама специально для папы покупала в магазинах мясо с мозговой костью. Папа так всегда и говорил:

«Я ем суп исключительно для того, чтобы подготовить место для работы над костью».

Он и вправду работал над ней так ловко, что приятно было смотреть. Кость – вся в кусочках жира, в хрящиках – под конец этой работы становилась такой, словно целый век пролежала под солнцем…

Папа сидел, слегка прищурившись, и ждал стука кости об тарелку. Но когда этого не произошло, он с удивлением посмотрел на маму и сам полез в кастрюлю. Мама засмеялась и хлопнула его по руке.

– Митя! Теперь все кости мы будем отдавать щенку. Неужели это не ясно?

– Почему же это должно быть ясно? – с обидой спросил папа.

– Потому что у щенка растут и развиваются зубы. Я читала, что в это время ему рекомендуют давать кости. Помнишь, как у Алёши прорезались зубы и он тащил в рот что попало?

Мне снова не удалось вспомнить, как у меня чесались зубы.

– Но, кажется, мы не давали ему тогда глодать мозговые кости? – тихо, с ещё большей обидой сказал папа и, покосившись на конец кости, торчавший из кастрюли, грустно скривил губы…

Я однажды поинтересовался, почему папа так любит мозговые кости и даже рычит, когда их ест. Папа объяснил, что у человека имеется память о самых далёких временах его прошлой жизни и что, наверно, он вспоминает их, когда видит мозговую кость…

Папа сидел нахмурившись. Я ему сказал:

– Ты сам рассказывал, что люди сделали собак домашними, когда жили в пещерах. И что они приучили их к себе вкусными костями. Значит, раньше было не жалко, а теперь пожалел?

По-моему, папа смутился. Он промолчал и съел вместо двух котлет три.