Читать книгу: «Закатный кристалл: песнь пылающей стали»

Глава Первая: Песнь Угасающей Стали

Три солнца Аэлиона, некогда сиявшие на небосводе в величественном, неумолимом вальсе – золотое Арион, багровое Ксерион и холодное, серебристое Митриль – ныне были похожи на угасающие угли в гигантском камине мироздания. Они не погасли еще окончательно, но свет их стал болезненным, жидким, отбрасывающим неясные, уродливо вытянутые тени, которые словно бы пожирали самую суть вещей, оставляя после лишь блеклую оболочку былого великолепия. Эра Угасания, как окрестили нынешние времена придворные летописцы, дышала на ладан, и вместе с ней медленно, но верно умирала империя, раскинувшаяся когда-то от Непроходимых Хребтов до Безбрежного Моря.

И нигде эта агония не чувствовалась так остро, как в родовом поместье Валерьенов, что ютилось на отшибе столичного острова, подобно старому, верному псу, забытому умирать у порога дома, где когда-то его любили. Сам особняк, выстроенный из темного базальта и призрачного белого мрамора, еще хранил в своих строгих, величественных линиях отголоски былой мощи, но теперь он походил на великолепную гробницу, чьи обитатели давно превратились в пыль, а стражи погрузились в летаргический сон. Сады, некогда утопавшие в зелени и пении фонтанов, ныне буйно заросли сорняком и колючим шиповником, а по мраморным статуям предков, державших в руках символы своей власти – молоты, звезды и свитки, – ползла черная, неотмываемая плесень, словно сама природа решила стереть память о них.

Но истинное сердце угасания билось не в залах с проржавевшими доспехами и не в парке, а в Великой Кузнице. Именно здесь, под сводами, которые когда-то не могли вместить весь гул и звон рождающихся шедевров, теперь царила тишина, столь густая и всепоглощающая, что ее, казалось, можно было резать ножом и подавать на серебряном блюде как изысканное, но отравленное яство. Воздух, вечно пропитанный сладковатым запахом раскаленного металла, древесного угля и пота, теперь был неподвижен и смердителен, отдавая остывшим пеплом, пылью веков и горьким привкусом окончательности.

В этой гробнице былой славы, среди теней, принимавших причудливые очертания забытых инструментов, Лиресса Валерьен чувствовала себя более живой, чем где бы то ни было еще. Она стояла посреди огромного зала, у центральной наковальни – монолита из черного вулканического стекла, на котором, по преданиям, был выкован первый клинок для первого императора. Ее ладони, покрытые сетью тонких серебряных шрамов – безмолвной летописью ее тайных упражнений, – лежали на холодной, идеально гладкой поверхности камня. Она закрыла глаза, отключив зрение, чтобы лучше слышать.

И она слышала.

Сквозь гробовую тишину до нее доносился глухой, едва уловимый гул – не звук, а скорее вибрация, отзвук великой симфонии. Это была Песнь Металла. Она слышала тихое, дремучее ворчание наковальни, помнившей удары молотов титанов; едва слышный, надтреснутый шепот ржавых щитов на стенах, повествующих о былых битвах; тонкий, почти музыкальный звон забытых в углу заготовок, мечтающих обрести форму. Для Лирессы это не был просто шум – это был голос самого дома, его душа, увядшая, но не умершая, и она была единственной, кто мог его расслышать. Этот дар, эта проклятая и благословенная «чувствительность», как называла ее покойная мать, была всем ее наследием, единственным, что не отняли у ее рода ни время, ни алчные кредиторы, ни равнодушие империи.

Ее собственные мысли, тревожные и тяжелые, вплетались в эту печальную музыку. Сегодняшний визит сборщика был не просто оскорблением; это был последний гвоздь в крышку гроба ее семьи. Человек с глазами, холодными, как монеты, и улыбкой, острой, как бритва, деликатно намекнул, что земли Валерьенов, последнее, что у них осталось, могли бы неплохо выглядеть в составе владений патриция Вальтура, чье влияние и богатство росли с той же скоростью, с какой угасал свет солнц. Мир больше не нуждался в кузнецах, даже в таких, как Валерьены. Мир нуждался в выживших, в падальщиках, готовых разорвать еще теплый труп прошлого на куски.

Горечь подступила к горлу, едкая и знакомая. Она с силой провела пальцами по наковальне, и камень отозвался коротким, глубоким аккордом, звуком упрека и утешения одновременно. И в этот миг ее взгляд упал на старый, истертый до дыр ковер у восточной стены. На нем был выткан герб дома – скрещенные молот и звезда, но краски давно выцвели, а очертания расплылись. Почему она никогда не задумывалась? В детстве ей запрещали подходить к нему, говорили, что там, под ним, живет дух старого кузнеца, который ворует непослушных детей и перековывает их на гвозди. Глупая сказка, чтобы унять любопытство ребенка.

Теперь это любопытство, смешанное с отчаянием последнего наследника угасшего рода, жгло ее изнутри. Схватив край ковра, она дернула на себя. Пыль столбом взметнулась в неподвижный воздух, заставив ее закашляться. Под ковром был не пол, а массивный люк из потемневшего от времени дуба, окованный полосами железа, покрытого рыжей чешуей ржавчины. В центре зияло два ржавых железных кольца.

Сердце ее забилось чаще, в такт той тихой, нарастающей вибрации, что исходила теперь явственно из-под земли. Песнь изменилась, стала настойчивей, зовущей. Руки сами потянулись к кольцам. Металл был ледяным и шершавым под пальцами. Она напряглась, уперлась ногами в каменные плиты и рванула на себя.

Раздался звук, от которого сжалась всякая плоть в округе, – протяжный, мучительный скрежет, словно проснулось нечто древнее и невероятно недовольное этим пробуждением. Люк с неохотой поддался, открыв зев абсолютной черноты, от которого потянуло запахом спертого воздуха, влажной земли и чего-то еще… чего-то металлического и электрического, словно перед грозой.

Не раздумывая, найдя в потемках скобки, вбитые в стену шахты, Лиресса начала спускаться. Камень был холодным и влажным. Свет скудно пробивался сверху, выхватывая из мрака узкую каменную лестницу, уходящую вглубь. С каждым шагом та самая, зовущая вибрация становилась все сильнее, превращаясь в почти слышимый гул, который отдавался в ее костях.

Лестница вывела ее в небольшое круглое помещение, очевидно, вырубленное в скальном основании острова. Комната была пуста, если не считать массивного каменного пьедестала в центре, а на нем – ларца.

Он был сделан из обсидиана, такого черного, что он, казалось, поглощал тот скудный свет, что шел с поверхности, и серебра, живого, мерцающего, как лунная дорожка на воде. Холод, исходивший от него, был неестественным, не зимним, а космическим, холодом абсолютной пустоты между звездами.

И все же изнутри этого ледяного безмолвия доносился зов. Немой крик. Обещание и предупреждение.

Дрожащей рукой, повинуясь импульсу, древнему, как сама скала под ее ногами, Лиресса прикоснулась к сложному замку, сплетенному из серебряных нитей. Не было ни ключа, ни секретного механизма. Только ее прикосновение. И под ее пальцами серебро ожило, затрепетало и с тихим, мелодичным щелчком расстегнулось, как бутон, раскрывающийся навстречу единственному, желанному солнцу.

Крышка отпала беззвучно.

И тогда тьма была побеждена.

Свет, хлынувший из ларца, был глубоким, теплым, плотным, как жидкое золото, как расплавленный апельсин, как самый последний, самый яростный луч третьего солнца перед тем, как кануть в небытие. Он не освещал комнату – он ее преображал, наполняя собой каждую молекулу воздуха, каждую песчинку камня. В центре этого сияния, на бархатной подушке, цвета давно утраченного вина, лежал Кристалл.

Он был размером с ее кулак, многогранный, совершенный, будто выточенный не руками мастера, а самой мыслью бога. Он пульсировал изнутри ровным, мощным светом, и внутри него танцевали миллионы искр, живых и разумных.

Лиресса застыла, завороженная, забыв о долгах, о Вальтуре, об умирающем мире. Это была красота, от которой перехватывало дыхание и хотелось плакать. Это было наследие ее рода. Ответ на все вопросы и, она чувствовала это кожей, источник бесчисленных новых.

Она медленно, почти благоговейно протянула руку, ее пальцы дрожали. Кончики ее пальцев коснулись гладкой, на удивление теплой грани.

Мир взорвался.

Визг рвущегося металла. Грохот падающих башен из света. Ликующий крик созидания и предсмертный хрип целой цивилизации. Огненные колесницы, рассекающие облака. Тени с глазами из расплавленного камня. Великая ложь, запечатанная в саму основу мироздания. И сквозь все это – ликующие, торжествующие голоса: «Он наш! Он будет отомщен! Песнь будет спета до конца!»

Она отшатнулась, едва не упав, сердце колотилось где-то в горле, в висках стучало. Она дышала так часто, словно только что пробежала милю. Она смотрела на Кристалл уже не с благоговением, а с ужасом. Это была не реликвия. Это была бомба. Это был ключ. И она его повернула.

И тогда из мрака, у самого входа в подземелье, раздался голос. Низкий, обезжиренный многолетним цинизмом и отточенный постоянной опасностью до остроты бритвенного лезвия.

«Ты разбудила его, девочка, – прозвучали слова, каждое из которых падало в звенящую тишину, как камень в колодец. – Надо же, Валерьены все еще хранят свои игрушки. Я почти что проникся к ним уважением. Теперь, я полагаю, нам всем придется иметь дело с последствиями этого крайне необдуманного пробуждения».

Лиресса резко обернулась, инстинктивно прикрывая ларец с Кристаллом своим телом, как наседка цыплят. В проеме ведущего наверх проема стоял незнакомец. Высокий, подтянутый, в потертом, но прочном кожаном доспехе, заляпанном грязью и чем-то темным, подсохшим. Он не держал клинок наготове, его поза была даже расслабленной, но в каждой его мышце читалась готовая в любой миг высвободиться пружина, грация дикого зверя, знающего свою силу. Его лицо скрывали тени, но она видела его глаза. Два куска янтаря, в которых при свете Кристалла плескалась не жадность, не злоба, а невыразимая, тысячелетняя усталость и… смутное узнавание.

Он сделал шаг вперед, и свет Закатного Кристалла выхватил его лицо – резкое, со скулами, на которых могли точить кинжалы, и шрамом через бровь. В его руке он небрежно держал странный клинок, и рукоять которого была не из металла и не из кости, а из чего-то темного и пористого, словно обугленное дерево, а вместо гарды пульсирующие тусклым багровым светом, словно спящий уголь.

«Отойди от ларца, – сказал он тихо, и в его тихом голосе была сталь. – Пожалуйста. Поверь, ты не хочешь, чтобы он оказался не в тех руках. И поверь, мои руки – далеко не худший из вариантов».

Лиресса не пошевелилась. Древняя кровь Валерьенов, кровь кузнецов и воинов, что спала в ней долгие годы, вдруг зашумела в ушах, заглушая страх. Песнь Металла в ее голове сменилась на одну-единственную, яростную и четкую ноту – ноту сопротивления.

«Это наследие моего рода, – произнесла она, и ее голос, к ее собственному удивлению, не дрогнул. – И вы его не получите».

Незнакомец усмехнулся, и в этой усмешке не было веселья.

«Твой род, дитя, – мягко сказал он, – это и есть причина, по которой этот камушек до сих пор не превратил весь этот остров в пылающий кратер. Не делай из себя его последнюю ошибку».

Он сделал еще один шаг. Его клинок издал тихое, жаждущее шипение, и багровый свет у гарды вспыхнул чуть ярче.

Великая игра началась. И первый ход был за ней.