Читать книгу: «Затерянный мир», страница 9

– А теперь Костя,– загадочно улыбаясь, сказал дедок,– давай поиграем!

– Давай, а во что? В настольный хоккей?

– Нет, – вздохнул незнакомец,– хоккея у меня нет, зато дома у меня есть настольный бильярд. Знаешь, что это?

– Конечно! А где ты живешь?

– Я живу в лесном домике. У меня там конфеты есть и самовар.

– Ну пошли! – подтягивая колготы сказал Костя и они поплелись к лесу.

По дороге Костя расспрашивал своего нового друга о том о сем.

– А как тебя зовут? – спрашивал он.

– Егор Кузьмич Трубачев,– отвечал дедок.

– Ух,ты! Это мне про тебя Байзель книгу читал?

– Может и про меня, а как она называется?

– Егор Трубачев в школе и дома.

– Ну тогда, наверное, про меня, только я тогда маленький был, ну как ты сейчас.

Костя задумался, но ненадолго.

– Вот и Байзель говорит, что ты такой же как и я был, в школе хороший, а дома плохая скотина.

– А кто он такой этот Байзель? – как-то ревниво спросил старичок.

Костя махнул рукой пренебрежительно:

– А пидор один! Со мной живет.

– Пидор? – старческие глазки испуганно забегали по сторонам,– а что он с тобой делает?

– Ругает в основном, и лупит.

– Бедненький! – дедок погладил Семенко по заднице, но тот как-то не обратил на это внимания, видно был занят неприятными воспоминаниями.

Они вошли в лес, через пять минут показалась неопрятная фанерная хибара и Егор Кузьмич объявил:

– Вот и мой домик!

Они вошли внутрь, и дедок быстренько закрыл дверь на засов. Потом засуетился и сказал:

– Садись на диванчик, сейчас чаек будем пить.

– С конфетами? – нетерпеливо спросил Семенко.

– Конечно с конфетами, а то, как же? – ответил Трубачев.

Он положил на стол пакетик с карамельками и Костя принялся их жрать жмурясь от удовольствия. А тут и чай подоспел. Стали его пить. У Кости рожа раскраснелась, а у деда от какого-то странного нетерпения сильно задрожали руки.

Костя ничего подозрительного, естественно, не заметил и говорит:

– Слышь, дед, а давай я к Байзелю больше не пойду, а у тебя жить останусь, будешь меня конфетками потчевать… – и на диване развалился, спать захотелось, а может Трубачев чего в чай подмешал.

– Оставайся конечно! – откликнулся хитрый старичок,– буду тебя баюкать, спать укладывать, одевать, раздевать… – а сам при этом все Костину задницу пощупать норовит. А она хоть гомнецом и попахивает, но ничего себе, кругленькая. Дед доволен и Костя доволен. Сидят в обнимку. Тьфу!

– А ты меня лупить не будешь? – Костя спрашивает.

– Нет, конечно. Не буду.

– Тогда давай в бильярд играть! – Семенко попытался вскочить с дивана, но Трубачев держал его крепко.

– А может не надо?

– Надо, надо!

– Сейчас подожди… – закряхтел дедок.

И вышел за занавеску. А Костя лежит мечтает:

« Ну, классно! Теперь лупить меня никто не будет, конфеты буду жрать!»

И неожиданно придремал. Очнулся он оттого, что кто-то душил его навалившись всем телом. Костя стал извиваться и попытался заорать, но чья-то шершавая ладошка крепко держала его рот, и кто-то сопливо и слюняво задышал ему в ухо. У Семенко этого добра было и так достаточно, и потому эротики он не почувствовал. И тут Трубачев, а насильником, разумеется, оказался он, сделал попытку содрать с Кости колготы и немного отвлекся из-за недостатка рук. Костя заорал и рванулся. Выбил головой хлипкую дверь и без оглядки, путаясь в одежде помчался прочь от страшного места. Секунду назад от домика Трубачева до ануса пострадавшего было пять метров, а еще через секунду уже 25. К сожалению арбитра с секундомером по-близости не оказалось. Вообще никого не оказалось. Трубачев его не преследовал, куда там преследовать пожилому человеку в спущенных штанах!

Костя выскочил из леса, перевел дух, последнюю конфету дожевал и думает:

«Вот поганый дед, какой попался! Говорил лупить не буду, а стоило вздремнуть, сразу ремень достал!»

Так и не понял ни черта! Пришел домой, еще и от Байзеля по мордасам получил, за то, что шлялся неизвестно где и колготки обосрал. Так в приспущенных по Триполью и шлялся, кстати. А в принципе и правильно, стирать не стирает, только с разным пидорами путается, а за конфету все отдать готов. Одно спасает придурка, кроме Трубачева никому задница его вонючая не нужна, а то б давно в мужчину превратили.

Да, Триполье, не Москва, отож.

ЛУЧИ У НАШЕЙ ЗВЕЗДОЧКИ НЕТРУДНО ПОСЧИТАТЬ

– Ну давай, Ярик, еще по одной, за любовь, и все… – степенно разлил по стаканам водку Володя Якорь,– чтоб, значит, в новом году у тебя шестая звездочка появилась. А то уж сколько лет, все пять, да пять…

Пасенков как-то грустно покачал головой, нахмурил густые брежневские брови и вдруг пропел тоненьким немелодичным голоском:

– Лучи у нашей звездочки нетрудно посчитать,

Лучей у нашей звездочки обычно ровно пять…

Потом помолчал немного и спросил:

– А знаешь почему у меня эта звездочка? – и по крайней слева звездочке черным ногтем постучал.

Якорь закуривает, морщится, головой трясет отрицательно и ноги ближе к электрокамину пододвигает.

– Ну, расскажи…

– Фиг! – отвечает Пасенков, он любил, чтоб его упрашивали.

Якорь подмигивает Ваське Маргулису и говорит:

– Ну и не рассказывай!

Пасенков мгновенно обижается, тычет в Якоря своим ногтем и грозно произносит рокочущим баритоном:

– Но расскажу!

Чуть глаз человеку не выколол!

– В сорок втором сидели мы с Ленькой Брежневым на Малой земле, меня уже тогда партия всюду с ним отправляла, из-за нашей идентичности. Холодно было, голодно. Пайки офицерские солдатам отдавали, чтоб не убили. Так вот. Ну, думаю, попал. Стал уже подумывать, как оттуда срулить незаметно, но тут прилетает один генерал и говорит: «Айда со мной! Спецзадание есть, чего тут сидеть?» Сели в самолет и прощай земля Малая.

«Куда летим?»,– интересуюсь.

« Мы знаем куда!»,– важно так эта гнида генеральская отвечает, потом оборачивается, а он сам, между прочим, самолетом рулил, в шлемофоне, все как положено, в рукавичках… Смешной такой! Оборачивается, значит, и Леньке в лицо кричит и хохочет, как дурак: « Мы знаем куда! Уж кто-кто, а мы то точно знаем куда!» Идиот. Как я его сразу не раскусил? Да молодой был неопытный, чего уж там…

Короче смотрим мы с Ленькой, а он снижаться стал, в Швейцарию, сверху ж все маленькое кажется, и страны разные маленькие, потому чтоб не ошибиться их подписывают. Вот на том кусочке, куда мы снижаться стали и было написано – Швейцария…

–Постой Ярик! – перебил Якорь, открывая новую бутылку,– а еще что там было написано,– и Маргулису подмигивает хитро, мол, опять забрехался Ярослав Иванович по пьяни, ага?

– Ага! – Маргулис кивает радостно, а Пасенков грозно на них глянул и проорал тыкая в каждого черным ногтем:

– Помни! Если! Ты! Ты! Меня! Будешь! Перебивать! То! Я!..

– Все-все, Ярик, нормально, успокойся,– примирительно разлил водку Якорь,– молчим, молчим, давай дуй дальше!

– Хорошо! – Пасенков выпил и откинулся на спинку стула,– Там было написано… Много чего там было написано, если хочешь знать. Там и Африка была написана, и Китай, Кубу помню, точно,– он нахмурил брови и добавил напряженно,– и даже… Ниагарский водопад. Понятно?

Все молча кивнули и выпили, а Маргулис даже два раза кивнул, и второй раз чуть стол башкой не расколол. Кепка самортизировала.

– 

Куба, блин, да куба,– глядя куда-то в пустоту произнес Ярик пожевав губами,– Кастро Фиделька… Ленька, гад, всегда меня вместо себя отправлял с ним целоваться, борода видите ли, колется!

Мужики переглянулись, а Пасенков без всякого перехода продолжил:

– так вот. Сели мы в Швейцарии, сидим. Генерал наш на тормоза самолет поставил, тряпочкой протер, сказал ждите и ушел. Ждем. Ждем! – громче повторил Ярик и хлопнул ладонью по столу, ему тут же налили. – Ага! Возвращается, приводит за собой человек сто и на нас показывает: «Вот, привез, как договаривались!», а они все по-немецки лопочут и форма какая-то странная, и автоматы. Чую неладное генерал затеял. Ленька уссался сразу же, я его хвать, контрольный выстрел в воздух, чтоб очнулся и бежать. Бежали, бежали, прибежали в лес, а у меня протез как разболелся, я его бросил, пополз, кричу: «Держись, Ленька, политрук! Живым не давайся! Вые…т и высушат!», и гранату ему в рот сую на всякий случай. А сам же без ног! А Ленька под елку сел и давай хлеб с салом делить по четыре грамма на человека…

Мужики смотрели тупо, но с интересом. Чувствуя, что окончательно заврался, Пасенков примолк, потом грубо кашлянул и говорит:

– Или то Мересьев был, с Бондарчуками, не помню, склероз падла… точно, их считай сто человек с генералом продажным, плюс собаки, на каждого по четыре грамма, собаке, ладно три… Хлеб понятно отравленный, заметь! А сало нормальное было с прорезью. Трофейное украинское. Спирт у нас был! – снова вверх поднялся черный ноготь и опал на стол,– Всех положили… спиртом, хлебом и гранатами. О! Короче, очнулся в Женеве, это город такой, не как Триполье, конечно, но тоже ничего. Ленька пошел сразу в зоопарк, на встречу с этим, ага, Плейшнером, а я сел кофе пить с официантками. Потом возвращается и ко мне сразу. А я ему «Пошел вон!», говорю. Он развернулся, за дверь, ноги вытер, строевым подходит, уже как положено, честь отдает, я успокоился, говорю: «Докладывайте! Без чинов, проще будь, и потянутся стало быть!» Он мне в карманы валюты напихал и говорит, все нормально, пароль узнал…

Пасенков подмигнул Якорю и подставил стакан, потом нагнулся низко над столом и шепотом продолжил:

– Наливай, но помни, пароль я вам сказать не могу, это большая государственная тайна Швейцарии, там у них все рухнет, если я вам сейчас тут… Ну вы поняли…

Мужики переглянулись, на лице Маргулиса ясно читалось восхищение. Якорь налил. Пасенков выпил с локтя, со словами, «давай по-женевски!»:

– О чем это я?

– Пароль! – подсказывает Володя.

Ярик прищуривает один глаз, так что тот почти скрывается под черной густой бровью и говорит:

– По-моему мы договорились, что никаких паролей? Или я не прав? – и подмигивает многозначительно. Маргулис тоже подмигивает многозначительно, а потом еще раз, даже более многозначительнее чем в первый. Удовлетворенный этим Пасенков, откидывается на спинку стула, хрустит малосольным огурчиком и делает неожиданное заявление:

– А у них огурцы говно!

– Да! – откликнулся Якорь и предложил,– дуй дальше, не задерживай!

– Вот! – согласился Пасенков,– дальше он говорит мне пароль! – и понизив голос,– тут я надеюсь, все свои? – он подозрительно смотрит на Маргулиса, и у того под кепкой начинают шевелиться волосы,– мол, придешь на явку, так мол и так, спросишь. У вас деньги есть?

– У нас? – спросил Васька и получил локтем в жирный бок.

– Если скажут «есть», ну «ЯЯ» по-ихнему, говоришь «ЗЕЕР ГУТ» и заходишь, а ежели скажут «НИХТ» тогда все, амба!

– Что амба? – не понял Васька.

– А то и амба! НИХТ! Стучи, значит в соседнюю дверь, а как ты думал золото партии зарабатывалось?

– Вот ведь суки! – стукнул по столу кулаком Володя и хлебнул из горла.

– Мдя,– сказал Пасенков, отбирая у него бутылку,– такие вот дела. Но самое главное,– он снова понизил голос,– голый карлик в окне, явка провалена! – и он моргнул обоими глазами прямо на Ваську.– Якши? Голый, значит провалена, провалиться мне на этом месте! Одетый- все норм… А голый, конец! Полный конец! Как?

– Лихо,– присвистнул Васька.

Выпили, чуть поели.

– Иду на явку. Башка трещит. Протез у Мересьева новый взял, ему как раз из центра привезли вертолетом целую партию, нищего изображаю, костюмчик от Кардена, как мне нравится, все дела… Люблю, знаешь, протезом сзади по затылку, если что… Тут кричат: «Шлюзы, шлюзы открыли!» И вода по улицам! Потоком. А тележка ж низкая! Этого в центре не учли! И Ленька прощелкал! А я брючки и замочил! Тут Мюллер со своими ищейками. А я уже разозлился, хватаю тележку главного, пока он в меня из пистолета целился, как шандарахну, а там тротил! Наливай…

Выпили.

– Ну и…

Пасенков подпер голову рукой:

– Ну, на явке-то хорошо, сухо, тепло, наливают…А я ж в окно не посмотрел, пока бежал! Дверь открывается, и что? Без пароля, без трусов, без ничего, выходит голый карлик в эсесовской фуражке, а я стою и думаю, а фуражка за одежду считается? А он смотрит на меня, вот так… и спрашивает: Исаев? Я и ох…ел…. Как пну его с ноги, а он орет: «Вы ошиблись номером профессор!»

– Ну…

– Тут я ему ампулу с ядом в рот и затолкал…

– Помер?

– Не… – отвечает погрустневший вдруг Пасенков и тоскливо допивает, что-то,– яд плохой был, старый, мы его потом с Плейшнером в кофе добавляли для вкуса.

Помолчали. Водка кончилась.

– А это, – вспомнил вдруг Маргулис,– а звезда-то за что?

– Звезда? – переспросил уже совсем пьяненький Ярик, и вдруг осатанел,– а ты звезды мои не трожь! Понял? Понял?!

И как бросится на Ваську через стол!

Минут через восемь, Якорю удалось оттащить разъяренного Пасенкова от перепуганного Васьки. Ярик продолжал злобно и пьяно бормотать:

– Ты их не цеплял, ты их и не трожь! Сука! Я ее если хочешь знать, звездочку эту, лично нашел в Швейцарии, в зоопарке. И не вам меня судить! Ясно?

Потом он зарыдал и рассказ свой возобновлять не стал, потому что уснул. А мужики еще за водкой сходили и до утра гудели.

МАЛЕНКО

Бригада маляров красила как-то фабричный клуб. После обеда, в понедельник. Было жарко и нудно. Работа не клеилась.

…Я кровать твою воблой обвешаю,

Хочешь, ешь, а не хочешь, смотри…

– пропел Коля Маленко, обведя хитрым профессиональным взором свежевыкрашенные, под цвет чая с молоком, стены клуба и констатировал,– бурные аплодисменты!

После подошел к деду Филе и произнес нараспев:

– Сидели два сокола,

Один сокол Ленин,

Другой сокол Сталин,– и вздохнув указал на гипсовую голову вождя мирового пролетариата, стоящую на столике в углу помещения,– вот один сокол валяется, а второго и не видно… Так дядя Филя? – и сам себе ответил,– так конечно. Эх, Ленин, Ленин, а борода у тебя синяя,– Коля мстительно провел кисточкой вымазанной голубою краскою по бородке вождя,– Сколько ж ты народа замучил? И хохлов, и кацапив, и казахов, и киргизов, и эстонцев, и грузинов, и евреев, и поляков, и таджиков, и туркменов, и армянов, и эвенков, и хуенков… Караул! ИП друг твой Феликс, тоже сука-блядь, курва е… в сраку! Всегда больше в правительстве набиралось поляков и евреев.

– И эвенков,– подсказал хмурый молодой маляр в потертой парадке ВВС,– кончай трепаться, Колян.

– Ага,– рассеянно кивнул Коля, его явно качнуло в сторону интима,– Лесбиянки мы с тобою Натаха, лесбиянки, ты Федя, а я Вася, так?

Полненькая малярша в синей косынке глупо засмеялась и сказала:

– Ну, вы и тормоз, дядя Коля!

Коля довольно хрюкнул и уселся на табуретку:

– 

А ты, Натаха, вроде сиськи отрастила за отпуск?

– 

Какие были такие и остались!

– 

Не, вроде больше стали…

Малярша сплюнула на пол:

– Тьфу, на вас!

Коля довольно рассмеялся:

– Я вот книжку читал про Екатерину. Так она чего делала? Построит солдатиков, курва, в шеренгу и смотрит у кого из штанишек выпирает. У кого все нормально, того в постельку, да и одаривала щедро, деревни дарила, ордена…

Натаха невольно заинтересовалась:

– А у кого не выпирает?

Коля нахмурился:

– Того казнила без жалости, это ж царица была, а не прошмандовка вроде тебя…

Натаха фыркнула и ничего не сказала. А Маленко продолжил свой рассказ:

– А еще полюбовник у ней был, поляк один, чи князь, чи кто-то там с богатых, короче… У него лицо было, как у девки, красивое такое, так она ото с ним… А тут же Потемкин! О, Филя его еще застал, да Филя?

Старый маляр показал Коле от локтя и расплылся в довольной улыбке.

– О! Точно застал. Так Потемкин про поляка прознал и отравил, отомстил курве, и правильно, а то б все Польше попродавали, все царство, как есть!

– Ишь ты! – удивился Филя, а хмурый маляр зевнул и с тоски закурил, ему хотелось водки и Наташу.

– А пили как у этого, у Пушкина, выпьем милая подружка, где же кружка, курва ты старушка! У меня тоже дома кружка есть керамическая старинная, я кофе из нее пью. Кофе сильно люблю, без него не могу прямо, а потом ссу, как собака. Писюн, полный воды становится. Курва. Или медовуху. Я раз делал сам, так меду взял литров пять, сахару, спиртяги убухал, не успел пену снять, до сына дружбан приехал, и давай с меня тянуть, курва, дядя Коля, дядя Коля. Так я им бутылку отдал, хай пьют, что мне для сына жалко что ли? И я буханул, так приятно!

Помолчали. Коля поковырялся в банке из-под краски, ничего там не нашел и завел новую тему:

– А я так отдохнул славно за субботу и воскресенье! На базар сходил, купил хлеба шесть буханок, за рубль восемьдесят, сметанки, кефирчику, домой пришел, кашки сварил и как сел…– он мечтательно зажмурился.

– Сто грамм налил, выпил, сметанкой заел, так приятно! Повторил, и залег кино смотреть, до обеда, а в обед еще сто пятьдесят, и сметанки. Так выходные пролетели быстро, прямо моментально.

Тут старый Филя, кряхтя, почесал поясницу и выматерился. Коля внимательно на него посмотрел и сказал:

– Не журысь, Филя. У меня тоже плечи болят, продуло наверно, или давление. На стремянку сегодня залез, плечи болят не могу, и голова кружится, а я ж еще высоты с детства боюсь, как сука-блядь… Ото стою, коленки дрожат, яички телепаются, страшно, курва… – и потом без всякого перехода, обратился к молодому маляру,– а ты Юрок, до той бабы в Березники съездил, или нет? Ты расскажи не стесняйся, тута все свои, только знать будем ты да я и еще полфабрики! – и весело засмеялся. Юрок выразительно покрутил пальцем у виска и полез на стремянку.

– Вот это молодежь, Филя, да?

– Да,– откликнулся дед.

– Сын вот как женился, на невестке моей, так и живем все в одной хате, а еще говорит, давай акции купим. А квартира у меня кооперативная, на балконе все есть и красочка и уголок, и цемент, и досточка какая! Да, а живем, их пятеро, и нас, считай всех семь человек, курва. И я, еб….й в сраку! А до невесткиных поехал, так тот батька стал жаловаться, мол, заездили девку, так я его из-за стола вызвал на двор, за сарай завел, дал по ушах и больше туда не ездю! Так вот.

Тут хмурый маляр почесал живот и скривился. Коля, сказал со знанием дела:

– Это солитер у тебя, Юрок! Они до сорока метров бывают, у одного мужика завелся, итак его под наркозом резали, курву.

– Червя? – спросила Натаха.

– Ага, мужика! Порезали пузо, давай вытягивать, еле вытянули… Аскарида еще есть, сука-блядь…

– Та я пережрал в обед,– сказал Юрок немного испуганно.

Коля встал и разминая члены, несколько раз присел. Потом махнул рукой и сказал:

– А пошли уже руки мыть, шабаш! Так Филя?

– Так,– кивнул дед, и рабочий день на этом закончился.

ДЕДУШКА РУССКОЙ АВИАЦИИ

Ехал Костя Семенко их армии домой. Комиссовали придурка из ВВС. Через месяц. И куда призывная комиссия смотрела? Непонятно. Может план им надо было выполнять, а может Байзель постарался. Ну как можно взрослому мужику по ночам обсираться? Дали короче Косте армейским сапогом под зад, и пошел он в парадном кителе через КПП, рыдая.

Ну, туда-сюда из Узбекистана до Триполья дорога длинная, впечатлений много. Узбеки какие-то по дороге пристали: «Продай значки! Продай значки!» Еле убежал от них к проводнику в купе, носом шмыгая. А тот как на зло татарином крымским оказался. Выгоняет Костю, кричит: «Иди солдат к генералу, скажи пускай Крым назад отдает!» Вилкой замахнулся даже. Семенко сразу в штаны наложил от страха, лицо руками закрыл, узбеки смеются, а он орет на весь вагон:

– Отдайте ему Крым, товарищи! Ихы-хыы!!

Тут ветеран крепкий вполне простыни рваные менять пришел, как цыкнет на Костю:

– Цыц, гнида! А еще форму нацепил. Крым им отдавай, а они нас рваными простынями снабжать будут!

И пошло поехало! Костя еле-еле в купе свое смылся, но попутчики его в туалет погнали, так как воняло от него здорово, и он там рыдал, пока не заснул. Пришлось проводнику двери ломать. Прямо беда с этими дембелями!

Но доехал худо-бедно до Триполья все-таки.

Идет со станции красавец – парадка помятая, штаны с бахромой, фуражка… Промолчу. Всем взводом выбирали. Тут патруль. Лейтенант зовет:

– Товарищ солдат, сюда бегом!

Костя подбежал на дрожащих ножках, честь левой рукой отдал, стоит, кланяется. Летеха поморщился, запашок-то еще тот!

– Военный билет!

Стал Семенко по карманам рыться, достал свидетельство о рождении, он его на всякий случай с собой взял, так как любил. Лейтенант посмотрел, вернул, сказал: « Чтоб больше я тебя тут не видел, идиот!» и патрульный за собой увел. Подумал, наверное, что школьники в войнушку играют, ну не бывает таких солдат, не бывает!

А Костя радостный такой домой побежал, подпрыгивая и пальцами мотая во все стороны. Тут и Пасенков ему повстречался, Ярослав Иванович, отставной депутат, в Триполье личность известная.

– Привет, Семенко,– говорит,– а ты чего так вырядился? В солдатиков играешь?

Костя как заорет:

– Ну нееет! Ихы-хыы!! Не в солдатики! Я из армии пришел!

Пасенков аж присвистнул:

– Ого! Солдат значит? Летит времечко! А я тебя еще вооот таким помню. Дурной был, кудрявенький!

Костя в рев:

– Ихы-хии!! Ну я не дурной, ну не я был таким!! – и бежать.

Тут Ильич навстречу, получивший свое прозвище за редкое сходство с вождем мирового пролетариата. Щурится из под кепки, зубом цыкает:

– Семенко, Семенко, я тебя съем! Признавайся, ты от Байзеля ушел? А? Ты от всеобщей воинской обязанности отвертелся? А?

У Кости уже истерика и понос:

– Ну нееет! Ну я не отвертелся!.. Я…. Ыыыыыы!!! – и деру.

Вот и дом родной, бегом на 12-й этаж взлетел, запыхался, пропотел. В квартиру двери настеж, внутри Байзель сидит, пьяный. Еще проводы не закончились.

– О! Чумоход наш приперся! Шо, уже отслужил, салабон?

Костя аж извивается от обиды:

– Не ну Байзель, ну я не салабон!

Байзель кивает лысой головой.

– Ага, дух ты еще, душара! Присягу хоть принял? Или не успел?

– Принял,– Костя всхлипывает.

– А изменяешь почему?

– Ну не изменяю я ей, ну Байзель! Ну не ругай же меня, не смей! Я свой долг Родине отдал, я даже кросс один раз бежал целых сто метров. До туалета ночью, мне сержант приказал!

Байзель хохочет:

– Добежал?

Костя опять ревет:

– Нееет!

Наставник отсмеялся, говорит:

– Подожди Семенко, сейчас я Якоря позову!

Ну и позвал, Вовка пришел. Стоят вдвоем издеваются.

– Вот гляди Вова, – говорит Байзель,– комиссовали моего придурка, справку дали. Серун там написано. Синим по белому. Эй, рядовой, покажите дяде Якорю справку!

– Ихы-хи!!

Якорь ухмыляется, Байзель как гаркнет:

– Услышав свою фамилию, военнослужащий должен отвечать: «Я!»

А тут неожиданно Костя рев прекратил и нормальным голосом отвечает:

– А не военнослужащий уже!

– А кто же ты?

Семенко воздуха в грудь цыплячью по-больше набрал и отвечает важно:

– Я, между прочим, дедушка русской авиации!

Байзель аж смехом подавился от такого заявления:

– Кто?

Костя чувствует, что не то чего-то ляпнул:

– Дедушка… Я. Ихы-хыыы!

– Ну,а я тогда бабушка!!! – заорал Байзель,– Сука!

И стал срывать с Семенко погоны.

– Ну Байзель, ну не срывайзель с меня погонзель! Ихы-хии!!! Я кров проливал…

– Ты кров проливал? Ты? Скотина! – Байзель замахнулся на Костю локтем, он был сильно взбешен,– Это я тебе сейчас кров пролью!

– Ну неееет!!! Ну не надо мне кров проливать! Я присягу давал!

Якорь, видя такое дело, потихонечку вышел из комнаты и прикрыл за собой дверь. И вовремя, так как наставник разошелся не на шутку.

– Присягу ты принимал? Присягу? Ничего сейчас другую присягу примешь! Мне! А-ну повторяй за мной, скотина! Я, Семенко, душара и салабон…

– Ну не салабон я,– простонал Семенко, размазывая слезы по «мужественному» лицу.

– Салабон!

Костя заныл:

– Я, Семенко, душара и салабон…

– Клянусь служить Байзелю!

– Ой, ну Байзель! Ну не ругайзель меня! Ой, холосо! Клянусь Байзелю…

– Служить!

– Служить…

– Как завещал великий Ленин!

– Как Ильич заверещал…

– Как учит коммунистическая партия!

– Как кому чучит партия… Ой не бей меня, Байзель!

– Убью, ссуку!

– Убью суку…

– Чего?! Я тебе дам поддонок, ты кого сукой назвал?

– Аааааа!!!

– Будешь мне служить!

Поддонок завыл и улучив момент, бросился бежать. Байзель погнался было за ним, но зашиб ногу и погоню на этом прекратил. А Семенко добрался до реки и хотел топиться, но потом передумал, разулся, забросил подальше свои дембельские ботинки, подобрал увесистую палку и стреляя в божий свет как в копеечку, помчался в сторону идущего со станции Петра Ивановича Рожка с криком:

– Стой кто идет! Стой стрелять буду!

Петр Иванович испуганно остановился и глядя на жуткую фигурку с палкой на перевес, на всякий случай поднял вверх руки с портфелем и заорал:

– Стреляй сука! В сердце стреляй! – после чего свалился в обморок, ибо денек у него в школе выдался весьма нервный. Накопилось. А Костя засмеялся радостно и дальше побежал, карлика пугать…

ДОМ НА ОКРАИНЕ ТРИПОЛЬЯ

Инициатором открытия сумасшедшего дома в Триполье был председатель колхоза Иван Иванович Надхлебный. Он мотивировал это указаниями сверху, игнорировав предостерегающую инструкцию местного депутата Пасенкова, сказавшего: « Но помни!» и угрожающе поднявшего указательный палец.

Надхлебный был человечище деятельный, и уж если вожжа попадала ему под хвост, то никакие пальцы его остановить не могли. Под сумасшедший дом были немедленно переоборудованы бывшие конюшни, и несмотря на то, что где-то что-то постоянно подтекало и валилось, здание было сдано в кратчайшие сроки. Помимо некоторого вполне естественного денежного навара, осевшего в карманах у председателя, был он весьма обеспокоен настроениями некоторой части трипольского населения, частенько критиковавшего бурную деятельность вышеуказанного председателя. А это отчасти мешало его продвижению по служебной лестнице.

Вот с ними-то Иван Иванович и решил расправиться решительно и беспощадно. Прежде всего, он выписал из Города, бывшего зубного техника Версальского, срочно переквалифицированного во врача по всяческим душевным болезням, доктора Борменталя, потомственного медика, несколько невменяемого и страдающего депрессиями, но имеющего немалый опыт ветеринарной практики. Говаривали, что он в свое время, как и его знаменитый дедушка проводили дебильные опыты по превращению человека в собаку и наоборот, но документальных свидетельств этому не было. Третьим был садист Абрикосов, хмурый немногословный мужчина пиратской наружности, имевший опыт по превращению человека в скотину обыкновенную. Он был принят на должность старшего санитара. Нянечек набрали из числа престарелых родственниц самого Надхлебного, благо их зарплата не уступала зарплате врачей и выплачивалась лично Иваном Ивановичем из специального фонда. Санитаров набрали из местных. А вот возглавил это учреждение местный специалист доктор Спиннинг Адам Израилевич, автор выдающегося труда по психиатрии, получившего громкое название «Импотенция у собак и котов». В свое время наделавшего немалый шум в известных кругах, в результате чего Спиннинг и оказался в Триполье на пенсии.

15 июля в больницу был привезен первый больной…

…Он кричал так, словно уже наступил конец света, он орал так словно ему наступили на ногу 15 Тритонов одновременно, он вопил так, словно ему рвали все 32 зуба сразу. Словом, очень громко. Санитары с трудом волокли его по коридору, тихо матерясь сквозь зубы. Дико орущего человека звали Шульц. Он был щупл и белокур, но чрезвычайно ловок, и если бы не смирительная рубаха, то неизвестно, чем бы закончилась эта схватка. Взяли его по алкоголке. Он имел дурацкую привычку дико верещать по утрам, и неизвестный анонимщик, накатавший на беспокойного соседа бумагу куда следует, требовал немедленно принять меры и лечить Шульца трудотерапией. На вызов откликнулись быстро, вкололи положенное количество медикаментов, но к удивлению врачей должного эффекта это не дало. По прибытию в больницу Шульц восемь часов разрывался от крика, ни на что не реагируя, а потом вдруг резко уснул, и уже не слышал, как большой фургон, с надписью «Хлеб» и карликовской припиской «атравленый», привез новую партию больных. Это случилось заполночь 16 июля.

Постепенно больница наполнялась идиотами. Разные они были, самые разные. Доктор Спиннинг тридцать три раза писал список, но постоянно сбивался, рыдал и кусал ногти. Наконец, список был написан и тут машина с «атравленым» хлебом привезла еще партию. Доктор в сердцах разбил себе голову об угол камина , сам ее перебинтовал и ушел встречать больных.

Работал он всю ночь, пока последний псих не был помещен в палату, а когда он сделал и это, то лично привязав больного к койке, не раздеваясь лег рядом и крепко уснул.

Санитар Мишаня с помощью тети Рифы унесли доктора в кабинет. Последним больным оказался местный учитель рисования Петр Иванович Рожок.

Проснулся Петр Иванович оттого, что солнце било ему по глазам. Когда удалось их открыть, то он тут же увидел здоровенного барыгу, по прозвищу Тритон, дико оравшего:

– Я Солнце! Я Солнце! – и уже занесшего кулак для новой атаки.

– Я Рожок! – завопил Петр Иванович и рванулся от кулака, но обнаружил, что крепко привязан к койке.

– Я Солнце! – опять заорал Тритон и занес второй кулак, как вдруг из угла палаты с криком: « Абырвалг!» выскочил незнакомый учителю рисования мужик и укусил Тритона за ляжку. Тот завыл и припустил бегом, но наглый мужик не отставал, волочась вслед за барыгой и урча почище пограничного пса Алого.

– Товарищи! – закричал кто-то из другого угла палаты, подражая картавому голосу незабвенного вождя, и Петр Иванович узнал Ильича,– Ленин жил! Ленин жив! Ленин будет жид!

– Заткнись, сука,– негромко посоветовал алкоголику суровый Скляренко,– и без тебя тошно!

Ильич заткнулся, надвинув кепку на глаза, со словами:

– А меня здесь нет!

Зато подал голос, молчавший доселе карлик Буцефал:

– Братишки! – заорал карлик, укутанный в простыню наподобие римского сенатора, ростом метр двадцать,– бей жидов, спасай Триполье!

Скляренко тут же подскочил к сидящему у окна на табурете Рабиновичу и дал тому хорошего пинка, тот безмолвно и привычно сгруппировался и мягко сполз на пол, видимо уже успел натренироваться, так как его привезли еще с первой партией.

– А ты случайно не жид? – спросил карлик подходя к Петру Ивановичу.

– Нет, я Рожок! – заволновался тот.

– Жидок ты, а не Рожок,– завопил Буцефал, – Скляренко бижы сюды, москаля впиймалы!

Карлик был слабоват в национальных вопросах, но балаган устраивать любил, и голосок у него был отвратительно пронзительный.

Тут открылась дверь и в палату вошли Спиннинг, Борменталь, Абрикосов и лично товарищ Надхлебный. Спиннинг был очень взволнован, он с порога дал хорошего леще карлику и заорал:

– Всем молчать! Покалечу!

Во дворе во всю фырчал фургон.

«Видимо еще привезли»,– успел подумать Петр Иванович и потерял сознание, потому что испугавшийся Тритон с криком: «За тучку!» всемя своими тремя тоннами рухнул прямо на учителя рисования.