Портрет

Ребята, успевшие разомлеть от вступающего в свои права жаркого дня, не обратили на чубатого парня должного внимания, чем задели его.

– Ты, Евгений, навел бы порядок у себя, – нарочито громко заявил пришедший Кудрявцеву. – Дисциплину подтягивать надо.

– Ребята, начинаем! – забарабанил ладонью по обеденному столу Женька.

Установилась тишина. Чубатый выждал еще какое-то время и, отбросив характерным жестом волосы со лба, заговорил, ввинчивая слова, будто шурупы:

– Зовут меня Виталий Кожемякин. Я прислан крайкомом комсомола сюда, на строительство, в качестве комсорга. Кандидатура моя согласована с ЦК ВЛКСМ.

– А разве по уставу комсоргов не выбирают? – спросил Гришка Невзоров, лукаво прищурив глаз.

– Помолчи ты! – остановил Невзорова Кудрявцев. – Сначала послушаем то, что скажет товарищ Кожемякин, какие задачи поставит, а вопросы потом.

– По уставу можем отдельно поговорить. Нарушений никаких нет, но это не главное, – Мотьке показалось, что Кожемякин стремится побыстрее уйти от этой темы. – Товарищи! Все вы знаете решения IX съезда комсомола.

– Конечно, – подал голос моряк Ванька Локтионов, – там рапорт был от краснофлотцев по итогам первых лет шефства комсомола. У нас потом на каждом боевом корабле разбирали, собрание было.

– Ты краснофлотец? – переспросил Кожемякин и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Это хорошо. Подавай тогда личный пример, не перебивай докладчика. Так вот, на съезде товарищем Косаревым еще была поставлена задача комсомолу взяться за механизацию всей страны, электрификацию, ирригацию, поголовно стать ударниками. А никакая механизация невозможна без производства наших собственных советских шин. Нельзя дальше на поклон к буржуям бегать. Потому задача по строительству шинного завода для всей нашей страны наипервейшая. Сам товарищ Сталин так задачу ставит, и мы ее должны решить. И решим! Еще один вопрос. На съезде, надеюсь все читали, было сказано, что в комсомоле три миллиона человек. А этого мало, товарищи, очень мало! Наше молодое поколение – оно на переднем крае борьбы за социализм. И мы должны быть сплоченными, в едином кулаке, без всяких там право-левацких блоков. Враг не только устраивает саботаж и диверсии разные, сознательно препятствует внедрению новой техники, вспомните дело Промпартии, Шахтинское дело… так вот, враг в душу каждому залезть стремится. Потому съезд и поставил задачу массового притока в комсомол молодых рабочих и колхозников. Я ознакомился с данными по партийной и комсомольской прослойке на нашем строительстве. И вот что я скажу, товарищи: темпы притока новых членов в комсомол недостаточные! Вот почему ты, товарищ Кудрявцев, до сих пор не организовал прием в своей бригаде? Ни одного человека!

Мотьке слова Кожемякина казались казенными. Все правильно говорит, так и в газетах пишут, но не хватает чего-то. А чего именно, Мотька не мог понять. И руки у этого Кожемякина не такие, гладкие чересчур. А лицо, лоб почему не загоревшие? Он, правда, только недавно приехал. Но сейчас денечки такие, что одну смену поработаешь и почти как уголек становишься. И френч не снимает. Неужели ему не жарко сейчас? Хоть бы рукава закатал. И кепку вон светлую, незапыленную в руке мнет.

Пока Матвей раздумывал о френче и цвете лица Кожемякина, тот закончил свою речь. Зарубина она разочаровала: никакой конкретики сказано не было. Съезд комсомола – это, конечно, хорошо, но, во-первых, тот был в начале прошлого года, а во-вторых, о шинном заводе, о строительстве, о житье-бытье хотелось бы услышать.

– Вопросы к Виталию есть? – отирая рукой пот со лба, спросил Кудрявцев.

Воцарилась тишина. Женька вопросительно посмотрел то на собравшихся, то на комсорга строительства: закрывать ему собрание или рано пока.

– У меня вопрос имеется, – прозвучал голос Коли Егорова, как обычно спокойный, но твердый.

– Давай, Николай, – обрадовался Кудрявцев и повернулся к Кожемякину: – Это Егоров Коля, бригадир.

– Постой, Евгений, я сам скажу. Поскольку ты, товарищ секретарь, человек у нас новый, то, может, еще всех проблем и не знаешь. А мне многое на нашем строительстве непонятно, да и другим ребятам тоже. Вот посылали нашу бригаду ставить опоры, ЛЭП тянуть. Нужное дело? Вопросов нет, нужное. Без электричества дальше на строительстве делать нечего.

– Николай, ты вопрос хотел товарищу Кожемякину задать, а сам начал целую речь городить, – вмешался Кудрявцев.

– Подожди, Евгений, пусть товарищ выскажется, – разрешил Виталий.

– Вот я и хочу сказать. Значит, электричество нужно. И на котлованах в первую очередь, надо будет бетон заливать, конструкции монтировать, как нам товарищ инженер объяснял. Да и в Соцгороде пора дома строить, ну пусть бараки на первых порах, но не жить же в палатках еще одну зиму, а она через полгода придет, никуда не денется.

– Николай, ты все-таки покороче. К вопросу переходи, – снова не выдержал Женька.

– Не получается тут покороче. Ты лучше не мешай говорить, быстрее закончу. Так вот, к электричеству возвращаюсь. Появится оно скоро, сомнений нет, там теперь вместо нас специалисты работают. А где у нас бетон в нужных объемах? Где металлоконструкции, о которых товарищ инженер говорил? Почему так получается? Шинный завод – ударная стройка пятилетки, а самого основного нет. У нас в стране плановая экономика, социалистическая, почему тогда такие несуразности, когда электричество вот-вот будет, а бетона и конструкций не видно, хоть «ау» кричи. И людей недостаточно. Сколько еще рабочих рук требуется! Будет новая мобилизация по линии комсомола? Вот расскажи нам, товарищ Кожемякин, чтоб ясно, наконец, стало.

Ребята загудели, зашевелились. Правильные вопросы поставил Колька, недаром бригадир. Мотя сам понимал, что не в порядке многое, только грамотно по полочкам разложить не получалось, а у Егорова складно и понятно вышло. Зарубин взглянул на часы: к Ревмире сегодня можно и не успеть. Но важные вещи бригадир поднял, самую суть ухватил, теперь настоящее собрание получится, с пользой для дела. С самого начала так бы следовало. Про девятый съезд и без того все знают. Мотька, хоть не комсомолец, все, о чем Кожемякин сегодня рассказывал, в газетах в прошлом году читал. Ладно, поймет Ревмира, если из-за собрания он в музей не успеет. Она бы сама на его месте никуда не увильнула, это точно, без байды.

Кожемякин перестал мять в руках свою кепку и положил ее на стол.

– Николай тебя зовут, не путаю? – он посмотрел в лицо Егорову. – Ты где до нашего строительства работал? Партийный, комсомолец?

– Я по армейскому набору сюда, срочную служил. Кандидат партии, только стаж кандидатский не успел пройти, теперь вот тут пройти придется. А до армии я сапожником был, считай, что кустарем. Женился, хочу жену сюда перевезти, так ведь тоже проблема: работы для девчат не хватает. И с этим надо разбираться. Многие планируют после строительства остаться, на шинном работать, жить здесь. Так надо чтоб все как у людей: семьями обзаводиться. А где девушек брать, если их тут раз-два и обчелся?

– Ты, Николай, давай не вали в одну кучу, – снова попытался взять бразды правления в свои руки Кудрявцев.

– Да погодь ты! – зашикали на него ребята. – Правильные вещи бригадир говорит. Раз уж собрались, то разобраться надо.

Кожемякин поднял руку. Голоса сразу смолкли. «Надо же! – удивился Матвей. – Во как умеет! Не зря секретарем к нам прислали».

Виталий расстегнул две верхние пуговицы на френче и прошелся внимательным взглядом по собравшимся. Когда очередь дошла до Зарубина, Мотька, не выдержав, почти сразу опустил глаза в землю. В мочках ушей стало немного покалывать. Кожемякин между тем начал говорить, снова, как и в начале собрания, ввинчивая фразу за фразой на отведенные им места:

– Николай, все вопросы твои правильные, по существу. Только ответы ты тоже знаешь. Не можешь не знать как красноармеец и, главное, как партиец.

– Так я еще кандидат… Я же говорил, – поспешил уточнить Егоров.

– А кандидат партии – это не партиец, что ли? – в обращенном на бригадира взгляде комсорга строительства сквозило удовлетворение от произведенного этими словами эффекта. – Ладно, Николай, не обижайся, – продолжил Кожемякин, – я твое политсознание под сомнение не ставлю. Да и никого из присутствующих тоже. Теперь о текущем моменте. Не хватает бетона? Правильно, можно сказать, нет его вообще. С металлоконструкциями аналогично. Но, товарищи, давайте не забывать. Сейчас по всему Советскому Союзу огромные стройки начаты. Вот прямо в мае наши сверстники в дальневосточной тайге высадились. Будут там, на Амуре, новый промышленный центр с нуля строить. Авиационный завод крупнейший, судостроительный. Вы же читали об этом в газетах?

– Слышали мы про это. А газет никаких давно не видели, – пробурчал Ваня Локтионов. – Откуда им взяться на трассе ЛЭП?

– Признаю, недоработка наша. Твоя, Евгений, в первую очередь. Надо политинформации в бригаде провести, срочно пробел этот закрыть. Ясно?

Женька покраснел и что-то начал писать в своем блокнотике.

– Итак, весь Советский Союз сейчас в стройках, как я сказал. И бетон нужен всем, и металл. А их пока не хватает. Но мы же, товарищи, большевики! Товарищ Сталин учит нас не отступать перед трудностями. И мы не отступим, а пойдем вперед и победим! Что касается конкретно цемента, то товарищ Вигулис на прошлой неделе был в Москве, в наркомате. Цемент будет! Все остальное: щебенка, песок и прочее – своими силами, на месте. По металлоконструкциям товарищ Вигулис вопрос ставил тоже. В наркомате обещали решить в сжатые сроки. Относительно кадров. Нужно ли объявлять доп-набор? Оно, может, и неплохо бы. Но, товарищи, снова повторяю: строек ударных по всей стране сейчас много, очень много, мы рывок совершаем в индустриализации. Райкомы, горкомы комсомола постоянно допнабор проводят. Но людей пока не хватает везде: и на Амуре, и у нас, и в Туркестане. Я сейчас, товарищи, одну вещь скажу. Кому-то она может показаться не совсем… понятной, что ли. Но давайте исходить из главного. Индустриализация должна быть проведена. И точка! Без этого нас империалисты постоянно будут удушить стараться. Конечно, ничего у буржуев не получится. Но нам сильными надо быть, сразу по зубам давать врагам. Поэтому стране нужны самолеты, тракторы, паровозы. И шины наши тоже! Завод должен быть построен в срок, а на самом деле досрочно. Короче, принято такое решение. На стройки в качестве рабочей силы будут направляться отбывающие наказание заключенные. На вспомогательные работы в первую очередь.

– Как же так! – непонимающие возгласы заглушили речь Кожемякина. – Это ведь ударная стройка! Нас сюда райком направлял. А тут заключенные. За что им честь?

– Да нет им никакой чести и не будет! – Виталий ладонью сместил с потного лба прилипший чуб. – Но другого варианта решить вопрос рабочих рук пока тоже нет. И потом, им наш пролетарский суд наказание для чего назначил? Для перевоспитания. Чтобы они вину свою искупили и снова настоящими советскими гражданами стали. Есть, конечно, лютые враги, но с теми разговор другой и короткий. А много просто оступившихся. Их нэпманы всякие втянули в темные делишки, воровать научили. Из беспризорников тоже есть, которые по кривой дорожке пошли.

Слово «беспризорники» кольнуло Матвея. Сидевший рядом Лешка хмыкнул и подтолкнул Мотю локтем в бок.

– Тут от человека зависит, – не выдержал Ванька Локтионов, – кто-то сразу пробоину ниже ватерлинии, а кто-то нет. Ты, товарищ секретарь, не знаешь, а у нас в бригаде двое бывших беспризорников есть.

– Правда? – оживился Кожемякин. – Так это же здорово, товарищи! Нам такие примеры положительные до зарезу нужны.

– Вон они сидят, – Кудрявцев показал Виталию рукой в направлении Зарубина и Хотиненко и для надежности добавил: – Алексей, Матвей, встаньте, покажитесь.

Моте стало немного не по себе. На память пришла картинка из распределителя, где он, маленький, щупленький, насупившийся, словно воробушек, стоит и ждет, когда взрослые дяденьки и тетеньки решат, что с ним делать. Чувствуешь себя в такой момент крохотной песчинкой, которую вот-вот понесет ветер. И ничего песчинка поделать не сможет, разве только успокоительно помечтать, что когда-нибудь сбежит от этого ветра, спрячется за могучим спасительным валуном и там обретет покой от большого, холодного, неуютного мира.

Зарубин вздохнул и поднялся вслед за Хотиненко, вперив глаза в землю.

– Ребята, вы комсомольцы? – спросил Кожемякин.

Мотька отрицательно замахал головой. Лешка предпочел занять более определенную позицию:

– Нет, нам нельзя.

– Как это нельзя? – аж поперхнулся Виталий. – У нас любой может быть принят, кто разделяет цели и задачи, устав выполняет и платит членские взносы. Евгений, ты разъяснительную работу проводишь?

– Да проводит он, – неожиданно для Мотьки взял в свои руки инициативу Лешка. – Это нам раньше говорили, что нельзя. Когда в трудколе были.

– Где-где? – переспросил Кожемякин.

– Ну, в трудовой колонии для бывших беспризорников. У нас нам ячейки комсомольской не было. Гаврила Петрович, это заведующий трудколом, говорил, что нельзя, поскольку заведение режимное. Мы и товарищу Осипову про это говорили, когда он спрашивал, – закончил объяснять Лешка и затеребил пуговицу на рубахе.

– А сами вы как? Теперь вступать планируете? – дожимал ситуацию Кожемякин.

– Мы… мы да. Я точно, а Мотька… Матвей пусть сам за себя скажет, – Хотиненко легонько подтолкнул Зарубина в бок и скосил глаза вправо, туда, где сидела Павлина.

– Я тоже… – чуть слышно произнес Зарубин.

– А что так неуверенно? – не унимался Кожемякин. – Ты же на строительство шинного завода приехал, доброволец, трудностей не испугался, а тут мямлишь. Матвеем тебя зовут?

– А меня Алексеем, – отрекомендовался вместо приятеля Хотиненко.

– Вот что, Евгений, – обратился Кожемякин к приготовившемуся записывать указание в блокнот Кудрявцеву, – надо организовать прием товарищей в комсомол. Это такая история – беспризорники стали нашими, советскими людьми, на строительство добровольцами приехали и теперь решили в комсомол вступить. В общем, подготовь вопрос как положено: устав чтоб изучили, речь Владимира Ильича на третьем съезде. Сам все проверь. Думаю, пригласим инструктора из крайкома на собрание. Потехинский райком, само собой, оповестим. Надо, чтоб без сучка и задоринки. Но не затягивай. Ясно?

Женька кивал и строчил карандашом у себя в блокноте.

– Вот еще что, – Кожемякин внимательно оглядел переминающихся с ноги на ногу будущих комсомольцев, – надо вам поручение взять. Чем хотели бы заняться?

– Авиацией! – выпалил Лешка и повернулся лицом к бригаде. – Чего гогочете? Вот товарищ секретарь нам сегодня о девятом съезде говорил. А на нем комсомол шефство взял над Красным воздушным флотом. Об этом в газетах писали.

– Верно говоришь, Алексей, – подтвердил Кожемякин, – принял съезд такое решение. Товарищ Ворошилов его предложил, когда с приветствием выступал. Только нет у нас здесь поблизости ни аэродрома, ни аэроклуба. Поэтому шефствовать пока не над кем.

– Так можно создать аэроклуб, – не унимался вошедший в раж Лешка. – Ребят набрать и наших, и из Потехино.

– Подумаем на будущее. А пока вместе с Евгением подбери себе поручение. Насчет Потехино ты правильно сказал. Городок сонный, мещанский даже. Надо с местной молодежью контакты устанавливать, вовлекать их и на строительство, и вообще по жизни.

– У нас Мотька уже контакт вовсю установил, – не удержался Гришка Невзоров.

– С кем установил? – переспросил Кожемякин.

– С музеем. Очень ему там одна картина понравилась. Не оттащишь! – продолжал задираться Невзоров.

– Ты… ты… – задохнулся от подступившей к горлу ярости Матвей. – Затырься! Щас я тебе промеж глаз воткну!

– Назад, Зарубин! – заорал Кудрявцев.

Мотька весь сжался, словно пружина. Им овладело неукротимое желание кинуться на Гришку и разорвать его на мелкие кусочки у всех на глазах.

Зарубин с ревом рванулся вперед и… тут же брякнулся носом о землю. Когда он, не ощущая сгоряча боли, повернул голову и посмотрел наверх, то увидел могучую, снизу казавшуюся исполинской фигуру Сергея Столярова.

– Остынь! – Столяров, обхватив своими сильными руками Мотьку, легко поднял и поставил его на ноги.

Матвей сердито засопел ставшим как свекла носом. Сергей, продолжая удерживать рукой Зарубина, повернулся в сторону Невзорова:

– Ты тоже хорош! Зачем подначиваешь? В следующий раз вмешиваться не буду.

Кожемякин уже по третьему или четвертому разу недоуменно обводил глазами всех участников события. В конце концов его взгляд затормозился на Мотьке:

– Может, объяснишь, почему с кулаками кидаешься на комсомольском собрании? А еще вступать собираешься!

– Не примете теперь? – глухо и со злостью бросил Мотька. – Ну и не надо! Жил без вашего комсомола и дальше проживу. А только… только я никому не позволю! Не позволю… про это…

Матвей рывком вырвался из рук Столярова и побежал куда глаза глядят, лишь бы подальше.

Глава 8. Свидание на Мотовилихе

После собрания гурьбой пошли купаться. Лешка с удовольствием подставлял солнцу свою загоревшую аж до черноты спину. Рубаху он тащил в руке, используя как надежное средство в борьбе с комарами, неустанно атаковавшими всех и каждого.

Но что такое эти презренные кровососы в сравнении с идущей немного в стороне Павлиной, весело щебечущей и заливающейся смехом с Люсей. Девчонки вскоре свернули на тропинку, уходящую среди трав вправо. Она тоже вела к Мотовилихе, но немного ниже по течению. Договорились, что девичий пляж будет там, на песчаной отмели, закрытой от любопытных взглядов свисающими прямо к воде косами гибких ракит. Конечно, Лешка жаждал увидеть Полю во всей ее первозданной красоте. Но что тут поделаешь? Раз договорились и дали слово, то так тому и быть. Ну нет у Люси с Полей купальных костюмов, приходится нагишом купаться. Да и Лешка стеснялся показаться девушке в своих застиранных, свисающих до колен синих трусах.

До девичьего пляжа от места, где купались ребята, было с полкилометра. Расстояние само по себе не ахти какое большое, но Мотовилиха описывала тут пологую дугу, и при всем желании разглядеть фигурку купающейся Павлины Лешке точно было невозможно. А увидеть ох как хотелось!

Когда подошли к берегу с изрядно пропеченным немилосердным солнцем песочком, там лежали в абсолютно расслабленном состоянии всего несколько тел, принадлежащих членам других бригад. Оно и не удивительно: купаться и загорать лучше пораньше либо ближе к вечеру, а сейчас тянет в тенечек. Другое дело, что выбора у первой бригады не было: пока все остальные расслаблялись на речке, они «загорали» на комсомольском собрании.

Разомлевшие представители дружественных бригад изредка раскрывали веки, наблюдая за носящимися с криками и гиканьем лэпщиками, как теперь их стали называть на строительстве. А вскоре утренние пляжники вовсе убрались по направлению к палаточному лагерю с гордым именем Соцгород.

Лешка одним из первых выскочил из воды, лавируя между множеством рук, ног, тел, и с наслаждением с размаха упал животом на прогретый песок и тут же ловким движением, будто на гимнастическом снаряде в трудколе, перевернулся на спину. В небе ни облачка, те, которые двигались по нему раньше, удалились за горизонт. Мало ли у них своих неотложных дел? Может, уже прозвучал слышимый только облаками призывный звук горна, и они отправились к условленному месту сбора, откуда дружным отрядом устремятся на указанную в приказе небесной канцелярии позицию, где надо устроить ливень либо, напротив, теплый приятный дождик?

А еще Лешке, стоило прикрыть глаза, начинала всюду чудиться Поля, Полечка. Как она сейчас там, за живописным изгибом Мотовилихи? Может, тоже вместе с Люсей лежат на песочке и щебечут о своем, о девичьем? Или неспешно и плавно скользит ее желанное, томящее своей наготой тело по ровной водной глади?

Один за другим из Мотовилихи начали появляться накупавшие тела лэпщиков. Они выходили на берег, опьяневшие от долгожданного непринужденного отдыха, жары, солнца, ласкающей прохлады речки, и с наслаждением падали и падали на желтый, как подсолнуховое поле, песок.

– Дурачок наш Мотька! – громко провозгласил на весь пляж Кудрявцев. – Сейчас бы купался с нами. Так нет, поперся к своей барышне.

– Вот-вот, – поддержал Женьку Гришка Невзоров, которого под конец собрания обязали извиниться перед Зарубиным.

– Слушай, Леха, – Кудрявцев приподнял голову и положил щеку на усыпанную прилипшими песчинками ладонь, – а он и раньше таким был?

– Каким таким? – недовольно переспросил Хотиненко. Уж очень ему не хотелось отвлекаться от мечтаний о Поле, да и Мотьку обсуждать тоже желания не было.

– Будто сам не понимаешь, – поддержал Кудрявцева своим рассудительным даже на пляже голосом Коля Егоров.

– Нормальный Мотька пацан, – одним махом решил закруглить разговор Лешка, – не дрефло, не виляет почем зря. А с картиной этой… так у каждого свои примочки бывают. И девка на картине ничего… только не нашенская. Барышня кисейная. Какая она, на фиг, Ревмира? Да никакая! Ревмира должна в красной косынке быть или в гимнастерке, а не в розовом этом… Да еще цветы желтые. Добро бы красные, чтоб цвет нашенский.

– Похоже, Лешка, тебя тоже картина приворожила, – покрутил головой Невзоров.

– Слушай, ты, засохни, а то получишь и за меня, и за Мотьку, – Алексей говорил без злобы, но грозно. – Вот наверну так, что увинтить не успеешь.

Гришка не ответил, и разговор сам собой закончился. Ребята разомлели и с закрытыми глазами подставляли свои тела в полное владение солнцу. А у Лешки запала в душу и никак не выходила оброненная Невзоровым фраза. Неужели его, пусть и не так, как Мотьку, приворожила эта барышня с картины? Да нет, бред полный, ведь он постоянно думает о Поле, жаждет ее, терзается, видит во снах. А эта Ревмира чертова просто на язык попала. Пусть Мотька по ней сохнет, два сумасшедших на одну бригаду – перебор.

Лешка мотнул головой, рывком поднялся на ноги и потащился к воде, по пути смачно сплюнув прямо на песок. В речке он оказался один и поплыл на середину. Там Алексей повернул голову и посмотрел в сторону пляжа. Мужская часть бригады лэпщиков расслабленно успокоила свои тела в горизонтальном положении. Хотиненко покрутился на месте, затем лег спиной на воду и начал смотреть в небо. Ни облачка… Хотя бы одно для разнообразия.

Течение у Мотовилихи было медленное, несла она свои воды плавно, с достоинством. Лешка снова посмотрел в сторону берега и заметил, что его немного снесло в направлении того самого дугообразного поворота, за которым скрывался девчоночий пляж. «А что, если Мотовилиха меня туда сама донесет? – Хотиненко удивился, что столь простая мысль не пришла ему в башку раньше. – Рядом с Полей окажусь, подплыву тихонько да прямо к ней!»

Лешка знал, что стоит втемяшиться ему в голову какой-нибудь задумке, пускай даже странной или вообще безумной, но вызывающей страстное желание, остановиться он не может. В трудколе загорелся однажды идеей постоять на руках на крыше. Сейчас мороз по коже от такого, а тогда вынь да положь: пусть все внизу стоят и головы задирают, как он, Алексей Серафимович Хотиненко, тринадцати лет от роду, трюк на публику исполняет. Хоть и три этажа было в жилом корпусе, но вполне достаточно, чтоб Лешкины косточки потом в скелет собирать. Кстати, не кто иной, как Мотька, представление тогда сорвал – наябедничал воспитателю. Ох и досталось ему от Лешки за это: за синяками глаз не видно было! Хотиненко, ясное дело, загремел на неделю на строгий режим и за крышу, и за Мотьку. А вышел и снова с Зарубиным стал не разлей вода.

Ну что, в путь! Алексей начал плавно, без всплесков, но быстро продвигаться вперед. Легко плыть по течению, сплошное удовольствие. Метров через сто Хотиненко перешел на мощные гребки руками и вскоре, заметно быстрее, чем ожидал, услышал за дугой заросшего берега звонкие голоса и смех. Почувствовав прилив сил, Лешка поднажал и буквально вылетел к девчоночьему пляжу.

Увидев стремительно приближающего пловца, Люся и Поля, плескавшиеся в воде возле берега, громко завизжали и кинулись на глубину, стараясь скрыться по самую макушку ниже ватерлинии, как наверняка сказал бы Ваня Локтионов.

– Лешка! Откуда тебя принесло? Уплывай назад! Мы нагишом! – когда Люся начинала волноваться и тем более кричать, у нее начинал проявляться доставшийся от предков армянский акцент.

Алексей застопорил свое движение и, не обращая на Лусине внимания, вперил взгляд в обрамленную намокшими в воде волосами Полину головку. Та, видимо, уловив затылком исходящий от Лешки импульс, повернулась. Их взгляды встретились.

Поля молчала и не двигалась. Ее тело до подбородка скрывалось в водах Мотовилихи. Люся продолжала визжать, но эти звуки были сейчас для Алексея просто фоном. Глаза читали глаза: Лешка Полины, а Поля Лешкины. Сколько так продолжалось, Алексей не понимал: может, мгновение, может, больше, но ему казалось, что пришла ее величество вечность. Но даже сама вечность не всегда бывает вечной. Вот сейчас она прервалась мягкой просьбой Поли:

– Плыви назад к ребятам. Нам с Люсей еще позагорать и покупаться хочется.

– Да я… да я, конечно, – Лешка хлебнул воды и закашлялся. – Только против течения… далековато. Силенок не хватит.

Удивительно, но он, парень, фактически признаваясь девушке в недостаточной физической силе, не испытывал никаких душевных терзаний. Все казалось простым и естественным. И Поля его поняла:

– Ладно. Тогда скоренько к берегу и пешочком! Надеюсь, ты сам не голышом?

– Я-то нет, – негромко ответил Алексей, на всякий случай нащупывая под водой трусы.

Он несколькими гребками добрался до мелководья, встал там на ноги и легкой трусцой преодолел путь до конца пляжа. Густые заросли на изгибе берега скрыли от Лешкиных глаз Мотовилиху. Можно было подводить итоги.

«А все-таки Поля меня не прогнала! – ликовала Лешкина душа. – И не кричала сильно. И не визжала так, как Люська. Может, если б этой Люськи тут не было, то вообще не против была бы?» От этой мысли у Алексея перехватило дыхание. Хотиненко считал себя человеком смелым, даже храбрым. Вот только куда все девалось в присутствии Поли? «Чего я, как последнее дрефло, смылся? Вот вернусь назад, и быть по-моему! Это Мотька пусть картинками утешается, а я от Поли не отстану. Моя она будет, и точка!» – по телу Лешки побежали приятные волны. Добравшись до своего пляжа, он плюхнулся на песок, потом тут же вскочил и, как ошпаренный, помчался в воду. Но никуда не поплыл. Просто подурачился с ребятами в воде и выбрался на берег. Потянуло в сон: так бы лежать и лежать, несмотря на палящее солнце.

– Хорош валяться! – раздался вырывающий из полусонного состояния призывный голос бригадира. – Собираемся и на обед. В четыре часа футбол с третьей бригадой, если кто забыл.

Лешке есть не хотелось. Вот попить кваску он не отказался бы. Только наверняка будет самый обычный компот. «Стоп! Раз обед скоро, значит, Поля уже в городке. А что, если вызваться помочь ей?» – мысль показалась Лешке весьма дельной, и он, стащив с себя трусы, принялся их интенсивно отжимать и разглаживать на песке. Убедившись, что достигнутая степень сухости позволяет натянуть поверх штаны, Хотиненко заспешил в палаточный городок. И не ошибся: девчонки были на месте и колдовали над котлом, засыпая туда крупу.

– Поля, давай я помогу сегодня, – выпалил Лешка.

Павлина подняла голову, поправила чистую косынку и повернулась к Лусине:

– Глянь, какой у нас помощник выискался! Ты давай запрягай его по полной. Пусть картошку чистит!

Люся с лукавыми искорками в своих темных глазах взяла лежавший на краю стола нож, вытерла его о фартук и протянула Лешке:

– Возьми в палатке с десяток картофелин или даже меньше, если крупные будут, и приступай.

Хотиненко безропотно потащился исполнять поступившее указание. Чистить картошку – дело нехитрое, в трудколе, когда дежурил по кухне, частенько приходилось. Не сказать, что Алексею подобная работа была в радость, но сейчас он прилепил себе на лицо улыбку до ушей. Надо же показать Поле, что готов с удовольствием выполнять любую работу в качестве кухонного подмастерья.

Лешка уселся на краешек скамьи, поставил перед собой на стол кастрюлю и принялся сосредоточенно срезать ножом шкурку с картофелин. Возвращавшиеся с пляжа ребята с удивлением смотрели на сцену кухонного трудового героизма, некоторые, не удержавшись, отпускали реплики, а Гришка Невзоров даже прошелся вприсядку. Алексей стоически все выдерживал, отрывая свой взгляд от картофелин исключительно для того, чтобы взглянуть на Полю. Та сначала помалкивала, но потом подошла и подняла пальцами картофельные очистки:

– Ты потоньше срезай!

Лешка хотел было сразу ответить, посчитав Полино замечание удобным поводом для поддержания дальнейшего разговора. Но осекся, услышав, как девушка с грустью продолжила:

– Знал бы, как мы в деревне, чтоб до весны дотянуть, эту кожуру ели. Никогда не чистили, всегда в мундире варили и потом без остатка съедали. Только мало ее было, картошечки. А сестренка с братиком маму за подол дергали, чтоб кусочек сушеного яблока позволила взять, чтоб послаще…

Поля вздохнула и пошла назад, к котлу. А Лешка начал срезать такую тонкую кожуру, на которую только были способны его пальцы.

После обеда бригадир сразу напомнил о дальнейшем распорядке дня:

– Не расслабляемся! В четыре матч с третьячками. Предлагаю минут через двадцать тренировочку сбабахать. Покажем сегодня, что такое лэпщики?!

Алексей про предстоящий матч забыл начисто. Более того, футбол никак не входил в его сегодняшние планы. Сказал бы кто раньше, что он, Алексей Хотиненко, заядлый игрок, будет искать повод увильнуть от футбола, не поверил бы. Интересная штука жизнь, порой такие зигзаги выпиливает, что диву даешься. Лешка подумал, что хорошо понимает теперь Мотьку, плюнувшего на этот футбол и отправившегося в Потехино. Хотя свидание с картиной – это, пожалуй, перебор. Но есть что-то в Ревмире, определенно есть, раз Лешка тоже о ней думает. И ведь ничем не напоминает она Полю. Павлина другая, светловолосая, с плавно округленными формами тела. Так почему же тогда его, Алексея, царапнуло на пляже воспоминание о картине? Не Ревмира, а колдунья чистейшая: Мотьку со страшной силой приворожила и его хочет от Поли отвадить.

Лешка усмехнулся нагрянувшим суевериям. Взрослый человек, комсомолец без пяти минут, а словно бабка древняя или цыганки на базаре! Хотиненко вспомнил, как хромой Прохор один раз провернул целую операцию, чтобы стащить у цыганки всю ее дневную выручку за гадания. Выбор пал на Мотьку как более мелкого и внушающего доверие. Но Матвейка растерялся и вернулся без добычи. На следующий день еще один парнишка попробовал. Тоже с пустыми руками возвратился: хитрая цыганка была, людей будто насквозь видела. Это Лешка на своей шкуре ощутил, когда Прохор его на дело отправил. Чего только не нагадала тогда ему цыганка: и дорогу длинную, и жизнь долгую, и любовь страстную, причем не одну, а целых четыре с половиной. Почему с половиной, сама колдунья не поняла, забубнила, что так трефовый король лег. Потом всякие линии на его ладони изучала, там никакой половины не обнаружилось, а общее число женщин в будущей Лешкиной жизни уменьшилось до трех. Мальчонку стал разбирать смех, уменьшение количества возлюбленных по причине малого возраста его не сильно волновало.