Неграмотная, которая спасла короля и королевство в придачу

Китаянки имели неосторожность показать инженеру гуся у себя дома. Это позволило ему вместе с силами правопорядка добраться до всех трех. От пятнадцати тысяч рандов у сестер осталось всего два, так что сидеть им в Пелиндабе предстояло еще не меньше десяти лет.

– Между собой мы называем инженера 鹅, – сказала одна из сестер.

– «Гусь», – перевела Номбеко.

Чего китаянкам хотелось больше всего, так это вернуться в китайский квартал Йоханнесбурга и продолжить производство гусей эпохи Хань, только работать с ними тщательнее, чем в тот раз.

А так-то им жилось ничуть не хуже, чем Номбеко. В круг их обязанностей входила готовка еды инженеру и охране, а также обработка входящей, а главное, исходящей почты. Все большое и маленькое, что можно стащить, не вызвав лишнего шума, отправлялось прямиком в исходящую корзину на адрес мамы сестричек. Мама благодарила и продавала добычу, радуясь, что в свое время выучила девочек писать и читать по-английски: инвестиция оказалась удачная.

Однако порой их небрежность и невнимательность приводили к казусам. Например, как-то одна из них перепутала наклейки с адресами, и министр иностранных дел лично позвонил инженеру Вестхёйзену и спросил, с какой целью тот прислал ему восемь стеариновых свечей, два дырокола и четыре пустые папки, – в то время как мамаша китаянок получила и тут же сожгла четырехсотстраничный технический отчет, посвященный недостаткам ядерного заряда на основе нептуния.

• • •

Что бесило Номбеко, так это то, как поздно она поняла, во что влипла. Судя по всему, ее приговорили вовсе не к семи годам службы у инженера. Она угодила к нему на пожизненный срок. В отличие от сестренок-китаянок она вполне осознавала, что такое самый секретный в мире проект. Пока что от всякого, кому она могла бы проболтаться, ее отделял контур под напряжением в двенадцать тысяч вольт. А когда ее отпустят? Сколько проживет после этого никому не нужная негритянка, представляющая собой угрозу безопасности страны? Секунд десять. Или двадцать. Если повезет.

Ее положение можно было представить как математическую задачу, не имеющую решения. Если она поможет инженеру осуществить его миссию, тому достанется честь и государственная пенсия на блюдечке с золотой каемочкой. А ей, знающей чего не положено, – выстрел в затылок.

Если, наоборот, поспособствовать его провалу, то инженеру светит позор, увольнение и куда более скромная пенсия. А ей самой – все тот же выстрел в затылок.

Если коротко, то надежды уравнение не сулило. Единственное, что оставалось Номбеко, – это лавировать, иными словами, делать все, чтобы никто не узнал, что инженер – пустое место, и в то же время по возможности затягивать реализацию проекта. Конечно, это не защитит ее от пресловутого выстрела в затылок, однако чем позже он грянет, тем больше шансов, что прежде произойдет что-нибудь еще, вроде революции, или бунта сотрудников, или другого столь же маловероятного события.

Если она до тех пор сама не найдет выход.

В отсутствие других идей Номбеко, улучив момент, садилась у окна библиотеки и наблюдала за происходящим у ворот. Она подходила к окну в разное время суток и отслеживала распорядок и поведение охраны.

Так, она сразу отметила, что каждую въезжающую и выезжающую машину обыскивает охрана с собаками – за исключением машины самого инженера. А также руководителя рабочей группы. И обоих агентов МОССАД. Все четверо, очевидно, были выше подозрений. К сожалению, у них и гаражные места были получше. Можно, скажем, пробраться в большой гараж, забраться в багажник – где тебя и застукает охранник с дежурной собакой. Натасканной сперва кусать, а уж потом спрашиваться хозяина. Но в маленький гараж, к машинам высокого начальства и их багажникам, оставлявшим шанс выжить, Номбеко доступа не имела. Ключ оттуда был из тех немногих, что не хранился в шкафчике, за который она отвечала. Инженер пользовался этим ключом каждый день и потому носил при себе.

Другим наблюдением Номбеко стало то, что чернокожая уборщица во внешнем контуре беспрепятственно выходит за границу базы всякий раз, когда надо опорожнить зеленый мусорный бак, стоящий у внутреннего двенадцатитысячевольтного ограждения. Происходило это через день и очень обнадеживало: Номбеко не сомневалась, что на самом деле уборщица такого права не имеет, но охранники смотрят на это сквозь пальцы, лишь бы не выносить свой мусор самим.

В результате родилась смелая мысль. Через большой гараж можно незаметно подобраться к зеленому баку, залезть внутрь и таким образом попасть за ворота – в мусорный контейнер снаружи базы. Мусор негритянка выносила строго в 16.05, раз в два дня, и неизменно оставалась в живых потому, что сторожевых собак отучили рвать эту чернокожую без спроса. Зато они всякий раз недоверчиво обнюхивали сам бак.

Значит, собак надо где-то на полдня вывести из строя. Тогда, и только тогда у безбилетной пассажирки останется шанс выжить. Придется подсыпать им чуточку яда в еду.

Номбеко посвятила в свои планы китаянок, раз уж те отвечали за кормежку охраны и всего сектора G. Включая людей и животных.

– Нет проблем, – заявила старшая сестра, едва зашла об этом речь. – Мы как раз специалисты по отравлению собак, все три. Ну, по меньшей мере две.

Номбеко уже давно не удивлялась ни словам, ни поступкам сестричек, но тут удивилась. И попросила рассказать подробнее, иначе это не даст ей покоя всю оставшуюся жизнь. Сколько бы времени ни занял рассказ.

Оказывается, прежде чем сестры и их мамаша занялись прибыльным контрафактным производством, мама держала собачье кладбище близ Западного Парктауна – белого пригорода Йоханнесбурга. Бизнес шел ни шатко ни валко, собаки в этом районе получали такое же качественное питание, как и люди, так что на тот свет не торопились. Вот мамаша и надумала, чтобы старшая сестра и средняя сестра разложили отравленный собачий корм по паркам, где белые спускают своих пуделей и пекинесов с поводка (младшая была тогда еще совсем маленькая и могла сама угоститься собачьим кормом, если бы до него добралась).

В скором времени работы у владелицы кладбища сильно прибавилось, и жило бы семейство не тужило, кабы не его, скажем прямо, чрезмерная жадность. Когда дохлых собак в парках стало больше, чем живых, то белые расисты, конечно же, обратили внимание на единственную в округе китаёзу и ее дочек.

– Да уж, явная предвзятость, – прокомментировала Номбеко.

Мамаше пришлось срочно упаковать чемодан, скрыться в центре Йоханнесбурга и сменить род деятельности.

С тех пор прошло уже несколько лет, но дозировки дочери запомнили.

– Ну, на этот раз речь о восьми собаках – и чтобы отравить их совсем немножко, – сказала Номбеко. – Чтобы слегка поболели денек-другой.

– Этиленгликоль будет в самый раз, – сказала средняя сестра.

– Та же мысль, – сказала старшая.

Они тотчас рассчитали нужные дозы. Средняя сестра решила, что хватит трехсот кубиков, но старшая возразила, что это серьезные овчарки, а не какие-нибудь чихуахуа.

Наконец сестры решили, что пол-литра как раз хватит, чтобы привести собак в нерабочее состояние вплоть до завтрашнего дня.

Сестрички, по мнению Номбеко, отнеслись к делу слишком легкомысленно. Она уже жалела, что обратилась к ним за помощью. Неужели они не понимают, что с ними будет, когда выяснится, откуда взялся отравленный корм?

– Да брось, – сказала младшая. – Обойдется. Для начала надо заказать бутылку этиленгликоля, иначе никого отравить не получится.

Тут Номбеко пожалела еще больше. Похоже, они и правда не понимали, что служба безопасности вычислит виновных через несколько минут после того, как обнаружит дополнительный пункт в обычном списке закупок.

И тут ей кое-что пришло на ум.

– Погодите, – сказала она. – Ничего не делайте, пока я не вернусь. Вообще ничего!

Девушки с удивлением смотрели ей вслед. Что она задумала?

А задумала Номбеко вот что. Она вспомнила один из бесчисленных отчетов, приходивших инженеру. Правда, там упоминался не этиленгликоль, а этандиол. В отчете говорилось об опытах с жидкостями, закипающими при температуре выше ста градусов по Цельсию, с целью на несколько десятых долей секунды замедлить повышение температуры критической массы. Вот там и фигурировал этот этандиол. Что, если у него примерно такие же свойства, как у этиленгликоля?

Если с последними новостями в библиотеке было так себе, то с информацией более фундаментального плана все обстояло прекрасно. Как, например, с подтверждением версии, что этандиол и этиленгликоль во многих отношениях похожи. Более того: они оказались одним и тем же веществом!

Номбеко позаимствовала из инженерского шкафчика два ключа и через большой гараж прокралась в чулан со всякой химией при электроподстанции. Где обнаружила почти полную двадцатипятилитровую канистру этандиола. Отлила литров пять в прихваченное с собой ведро и вернулась к китаянкам.

– Тут на всех хватит и еще останется, – сказала она.

Для начала решили добавить в корм совсем немного реактива, посмотреть, что будет, а потом постепенно увеличивать дозу, пока все восемь собак не выйдут из строя: так охрана ничего не заподозрит.

Китаянки по настоянию Номбеко снизили дозировку с полулитра до четырехсот миллилитров, но допустили большую ошибку, поручив готовить смесь младшей сестренке – той из трех, которая во время оно была совсем маленькой. И младшая во время первой, пробной попытки добавила по четыреста миллилитров из расчета на каждую псину. Двенадцать часов спустя все восемь собак были так же мертвы, как некогда их собратья в Западном Парктауне. Да и вороватый кот начальника охраны находился в критическом состоянии.

Дело в том, что этиленгликоль всасывается из кишечника в кровь очень быстро. После чего печень расщепляет его на гликольальдегид, гликолевую и щавелевую кислоты. При большой дозе отказывают почки, а следом легкие и сердце. Так что непосредственной причиной гибели всех восьми собак стала остановка сердца.

А непосредственным результатом просчета младшей из сестричек-китаянок – что включилась сирена, охрана была приведена в готовность номер один и шансов ускользнуть с базы в мусорном баке у Номбеко не осталось.

На другой день сестер вызвали на допрос, они все отрицали вчистую, а тем временем служба безопасности обнаружила ведро с остатками этиленгликоля в багажнике машины одного из двухсот пятидесяти сотрудников научного центра. Ведь у Номбеко благодаря инженерскому шкафчику с ключами имелся доступ в большой гараж; упомянутый багажник оказался единственным незапертым, а ведро надо было куда-то пристроить. В моральном отношении хозяину машины была присуща известная амбивалентность: с одной стороны, родину он никогда бы не предал, а с другой – как раз в этот день ему случилось стащить у начальника отдела портфель вместе с бумажником и чековой книжкой. Портфель обнаружился рядом с ведром, и когда картина сложилась, сотрудника задержали, допросили, уволили – и осудили на шесть месяцев тюрьмы за кражу плюс еще на тридцать два года за терроризм.

– Мы прошли по лезвию бритвы, – заметила младшая, когда с сестер сняли все подозрения.

– Попробуем еще раз? – предложила средняя.

– Только придется дождаться, пока новых собак заведут, – сказала старшая. – Старые все кончились.

Номбеко не сказала ничего. Но подумала, что ее ожидает участь немногим более завидная, чем вороватого кота, у которого как раз начались конвульсии.

Глава 4
О добром самаритянине, похитителе велосипедов и неуклонно скуривающейся супруге

Тем временем Хенриеттины денежки закончились, и всю обратную дорогу из Ниццы до Сёдертэлье во рту у Ингмара не было и маковой росинки. Однако в Мальмё чумазый и изголодавшийся младший почтовый служащий повстречал солдата Армии спасения, который после долгого дня на службе Господней возвращался в родные пенаты. Ингмар спросил, не найдется ли у него куска хлеба.

Солдат Армии спасения тотчас предал себя во власть духу любви и сострадания, причем до такой степени, что пригласил Ингмара к себе домой.

Где накормил свининой с пюре из брюквы, а после уложил в свою кровать, а сам устроился на коврике у камина. Ингмар, зевнув, сказал, что впечатлен такой любезностью. На что солдат Армии спасения отвечал, что объяснение его поступку есть в Библии, не в последнюю очередь в Евангелии от Луки, в том месте, где говорится о добром самаритянине. И спросил у гостя разрешения прочитать ему несколько строк из Святого Писания.

– Читайте на здоровье, – ответил Ингмар. – Только тихо, а то я спать хочу.

И заснул. А утром проснулся от запаха горячих булочек.

После завтрака Ингмар поблагодарил милосердного господнего солдата, попрощался с ним и заодно увел его велосипед. Крутя педали, он задумался, не в Библии ли сказано, что нужда закона не ведает. Ингмар был в этом не то чтобы совсем уверен.

Так или иначе, но в Лунде он сбыл покражу и на вырученные деньги купил билет на поезд до дома.

Хенриетта встретила его в дверях. Не успела она и рта раскрыть, чтобы поздороваться, как он сообщил, что пора делать ребенка.

У Хенриетты возник ряд вопросов, не последний из них – отчего вдруг Ингмар полез в постель без проклятой коробки американских солдатских кондомов под мышкой, – но ей хватило ума их не задавать. Единственное ее пожелание сводилось к тому, чтобы муж сперва ополоснулся под душем – выглядел он так себе и благоухал соответственно.

Их первое незащищенное любовное свидание продлилось четыре минуты: Ингмар управился быстро. Но Хенриетта осталась довольна. Ее любимый дурачок снова был дома и перед отходом ко сну даже выбросил презервативы в помойное ведро. Что, если теперь всем причудам конец? И быть может, у них появится малыш?

Пятнадцать часов спустя Ингмар проснулся. И начал с того, что рассказал, как встретил в Ницце короля. Вернее, наоборот. Как встретил его король. Тростью по лбу.

– Ничего себе! – удивилась Хенриетта.

Н-да, можно сказать и так. Впрочем, Ингмар в каком-то смысле был ему даже благодарен. Король открыл ему глаза. Помог понять, что монархия – это дьявольская выдумка, которую следует искоренить.

– Дьявольская выдумка? – переспросила изумленная супруга.

– Которую следует искоренить.

Но это потребует и терпения, и хитрости. В частности, Ингмар и Хенриетта должны произвести на свет ребенка – это один из пунктов плана. Звать его, кстати, будут Хольгером.

– Кого? – не поняла Хенриетта.

– Нашего сына, конечно.

Хенриетта, всю свою взрослую жизнь молча мечтавшая, наоборот, о маленькой Эльсе, заметила, что с тем же успехом у них может родиться и дочь, если вообще кто-то родится. На что ей было велено заканчивать с негативом. Лучше пусть даст Ингмару поесть, а он поведает ей, как отныне и присно все будет устроено.

Хенриетта послушалась. Принесла пюттипанну с яичницей и маринованной свеклой.

В паузах между жеванием Ингмар сообщил подробности своего свидания с Густавом V. И в первый, но далеко не в последний раз рассказал про «мальчика на побегушках» и «каналью». А во второй и далеко не в последний – про удар серебряным набалдашником по лбу.

– И поэтому монархию надо искоренить? – спросила Хенриетта. – Терпением и хитростью? И к чему же, по-твоему, следует приложить эти терпение с хитростью?

И подумала, хотя и не сказала вслух, что ни терпение, ни хитрость в число выдающихся талантов супруга не входят.

Ну, без терпения-то никак, потому что даже если им с Хенриеттой и удалось накануне сделать ребенка, Ингмар понимал, что пройдет много месяцев, прежде чем парень появится на свет, а потом еще годы, пока Хольгер повзрослеет и сможет сменить отца.

– В каком смысле сменить? – не поняла Хенриетта.

– В борьбе, дорогая Хенриетта. В борьбе.

Добираясь на попутках из Европы, Ингмар успел о многом подумать. Искоренить монархию будет непросто. Это может оказаться делом целой жизни. А то и не одной. Вот тут-то в игру и вступит Хольгер. Потому что, если сам Ингмар уйдет прежде, чем победит, борьбу продолжит сын.

– Почему именно Хольгер? – не поняла Хенриетта, не понимавшая, впрочем, не только это.

Ха, да пусть зовется как угодно, не в имени дело, а в борьбе. Но удобнее его хоть как-то обозначить. Поначалу Ингмар подумывал насчет Вильхельма, в честь писателя-республиканца Вильхельма Муберга, пока не выяснилось, что так зовут одного из сыновей короля – принца и к тому же герцога Сёдерманландского.

Тогда он стал перебирать другие имена, начиная с буквы «А», и когда во время велопробега из Мальмё в Лунд дошел до «Х», то вспомнил солдата Армии спасения, с которым познакомился накануне. Солдата как раз звали Хольгером, и сердце у него, судя по всему, было доброе, пусть даже он и поленился накачать велосипедные колеса как следует. Зато проявил прямо-таки запредельную деликатность и щедрость, к тому же Ингмар не вспомнил ни единого аристократа с таким именем. От всех дворянских родословных книг Хольгер отстоял ровно настолько, насколько требовала ситуация.

Наконец Хенриетта уяснила себе общую картину. Отныне главный монархист Швеции решил посвятить себя тому, чтобы не оставить от королевского дома камня на камне. Он будет следовать своему призванию вплоть до смертного часа, а до тех пор позаботится о том, чтобы подготовить потомков себе на смену.

– Не потомков, – поправил Ингмар. – Потомка. По имени Хольгер.

• • •

Впрочем, потенциальному Хольгеру явно недоставало отцовского энтузиазма. Последовавшие четырнадцать лет Ингмару пришлось заниматься в основном двумя вещами:

1) чтением всего, что написано о бесплодии, и 2) всеобъемлющим и ненормативным поношением короля как института и как личности.

Помимо этого, не пренебрегал он и службой на самой низшей из мыслимых должностей на почте Сёдертэлье – ровно в той мере, чтобы не злить руководство и избежать увольнения.

Перечитав всю городскую библиотеку, Ингмар стал регулярно ездить в Стокгольм, в Королевскую библиотеку. То еще название, зато литературы там оказалось более чем достаточно.

Ингмар узнал все более или менее значимое касательно смещения сроков овуляции, хромосомных отклонений и нарушения сперматогенеза. А покопавшись в архивах, обогатился знаниями не столь очевидной научной ценности.

Вот почему в определенные дни он разгуливал вокруг дома, оголившись снизу до пояса – сразу по возвращении с почты (обычно за пятнадцать минут до окончания рабочего дня) и вплоть до отхода ко сну. Так он держал мошонку в прохладе, а это, он где-то прочел, повышает подвижность сперматозоидов.

– Не помешаешь суп, Ингмар, пока я белье развешу? – спрашивала, бывало, Хенриетта.

– Нет, мошонку нельзя подносить к плите, – отвечал Ингмар.

Хенриетта по-прежнему любила мужа, ведь в нем было столько жизни, но ради душевного равновесия то и дело выкуривала пару лишних «Джонов Сильверов». Плюс еще сигаретку. К которой добавилась еще одна, когда Ингмар, чтобы ей угодить, отправился в магазин за сливками. С голым телесным низом – по чистой рассеянности.

В остальном он был скорее безумен, чем рассеян. Научился, например, загодя вычислять, когда у Хенриетты настанут месячные, и в эти бесполезные дни уезжал портить жизнь главе государства. Причем не без успеха – и в большом, и в малом.

Так, в день девяностолетия короля, 16 июня 1948 года, Ингмару удалось в нужный момент растянуть над улицей Кунгсгатан и королевским кортежем тринадцатиметровый транспарант с текстом «Сдохни, старый козел!». Зрение у Густава V к тому времени основательно село, но такие буквы прочел бы и слепой. На другой день, если верить газете «Дагенс нюхетер», король потребовал «схватить виновного и привести ко мне!».

Надумал, стало быть, повидаться.

После успешной операции на Кунгсгатан Ингмар более или менее успокоился – вплоть до октября 1950 года, когда подрядил молодого и ни о чем не подозревающего тенора из Стокгольмской оперы спеть Bye, Bye, Baby под окном дворца Дроттнингхольм, где лежал на смертном одре Густав V. Тенору задали трепку собравшиеся перед дворцом бдительные подданные, чего сам Ингмар, загодя заприметивший плотные кусты в дворцовом парке, счастливо избежал. Избитый тенор написал гневное письмо, требуя сверх обещанных двухсот крон еще пятьсот за причиненные страдания и моральный ущерб. Но поскольку в договоре с тенором Ингмар указал чужое имя и еще более чужой адрес, то демарш тенора привел исключительно к тому, что его претензию прочел начальник мусороперерабатывающего завода в Лёвсте, смял ее и отправил в печь № 2.

В 1955-м Ингмар последовал за новым королем, отправившимся в торжественную коронационную поездку по стране, но предпринять так ничего и не сумел. И уже начал отчаиваться и подумывал, не перейти ли взамен попыток повлиять на общественное мнение к радикальным действиям. Ведь жирная королевская задница сидела теперь на троне крепче, чем когда-либо.

– Бросил бы ты эту затею! – предложила Хенриетта.

– Ну вот, опять у тебя негатив, дорогая. А чтобы забеременеть, говорят, важен позитивный настрой. Кстати, я читал, что тебе нельзя пить ртуть, на ранней стадии беременности она вредна.

– Ртуть? – удивилась Хенриетта. – С какой стати мне пить ртуть?

– Вот и я о том! И не употребляй в пищу сою.

– Сою? А что это?

– Не знаю. Но в пищу ее не употребляй.

В 1960-м Ингмар почерпнул новую идею насчет зачатия. Правда, представляя ее Хенриетте, он немного смутился.

– Ну, если ты встанешь на голову, когда мы… это самое… тогда сперматозоидам будет проще…

– На голову?

Хенриетта поинтересовалась, не тронулся ли муж умом, однако спохватилась, что это опасение ее уже посещало. Но как бы то ни было. Попытка – не пытка. Она уступила.

Что еще удивительнее, эта нелепая поза сделала сам процесс куда приятнее, чем обычно. Любовное приключение сопровождалось радостными возгласами обеих вовлеченных сторон. Более того, когда оказалось, что Ингмар еще не спит, именно Хенриетта предложила:

– А неплохо получилось, милый! Может, еще разок попробуем?

Ингмар удивился, что еще не заснул, но, взвесив предложение, сказал:

– Черт с ним, давай!

В этот ли вечер или следующий, уже не узнать, но спустя тринадцать бесплодных лет Хенриетта наконец забеременела.

– Хольгер, мой Хольгер, ты уже на подходе! – воскликнул Ингмар, обращаясь к ее животу, как только узнал новость.

Хенриетта, достаточно знавшая о цветочках и пчелках, чтобы не исключать и Эльсы, вышла на кухню выкурить сигарету.

• • •

В последовавшие месяцы Ингмар резко активизировался. Каждый вечер он зачитывал растущему животу Хенриетты эссе Вильхельма Муберга «Почему я республиканец». Во время завтрака он делился с Хольгером свежими республиканскими соображениями, сообщая их через пупок жены. Например, досталось от него на орехи Мартину Лютеру, полагавшему, будто «мы должны бояться и любить Бога, чтобы мы не презирали и не прогневляли родителей и господ своих».

В рассуждениях Лютера имелось как минимум две нестыковки. Во-первых, насчет Бога, которого народ не выбирал. И которого невозможно свергнуть. Можно, конечно, перейти в другую веру, если хочется, да только все боги, похоже, один другого стоят.

Во-вторых, что мы не должны «прогневлять господ своих». Что это за господа такие и с чего вдруг нам нельзя их «прогневлять»?

Хенриетта редко встревала в монологи Ингмара, обращенные к ее животу, разве что прерывала их, когда на плите начинала пригорать еда.

– Подожди, я еще не все сказал, – говорил на это Ингмар.

– Но это же овсянка, – отвечала Хенриетта. – Вы с моим пупком завтра договорите, не то весь дом сгорит.

И вот срок настал. На месяц раньше положенного. Когда отошли воды, Ингмар, к счастью, как раз пришел со своей королевской, черт ее дери, почты, где под угрозой репрессий пообещал больше не пририсовывать рога Густаву VI Адольфу на каждой марке, что попадала ему в руки. Тут-то все и произошло. Хенриетта на четвереньках добралась до кровати, но Ингмар, бросившись звонить акушерке, запутался в телефонном проводе и в результате выдрал его из стены вместе с розеткой. Покуда он ругался, стоя на пороге кухни, Хенриетта произвела на свет их дитя.

– Когда доругаешься, заходи, – выдохнула она. – Только ножницы прихвати, перерезать пуповину.

Ножниц Ингмар не нашел (в кухне он вообще плохо ориентировался), зато нашел кусачки в ящике с инструментами.

– Мальчик или девочка? – спросила мать.

Для порядка Ингмар глянул на то место, где заключался ответ на ее вопрос, и сообщил:

– Самый что ни на есть Хольгер!

И не успел поцеловать жену в губы, как она сказала:

– Ай! Кажется, сейчас будет еще один!

Новоиспеченный отец растерялся. Сперва он чуть не стал свидетелем появления сына на свет – если бы не запутался в телефонном проводе в прихожей. А спустя несколько минут на свет появился еще один сын!

Но возможности осмыслить этот факт у Ингмара не было: Хенриетта слабым, но решительным голосом давала команду за командой – что следует делать, чтобы избежать опасностей, угрожающих как матери, так и детям.

Наконец все закончилось – вполне благополучно, не считая того факта, что Ингмар сидел теперь с двумя сыновьями на коленях, хотя до сих пор не сомневался, что их будет только один. Зря они в тот вечер это повторили: теперь все сильно осложнялось.

Хенриетта, попросив мужа не говорить ерунды, посмотрела на своих сыновей, сперва на одного, потом на другого. И сказала:

– Мне кажется, Хольгер – это тот, что слева.

– Угу, – пробормотал Ингмар. – Или тот, что справа.

Вопрос можно было бы решить логически, признав истинным Хольгером того, кто явился на свет первым, но за суетой с плацентой и всем прочим Ингмар забыл, который из них первый, а который второй, и теперь совершенно запутался.

– Проклятье! – воскликнул он и тотчас был одернут супругой.

Если у тебя родилось слишком много сыновей, это не значит, что первое услышанное ими слово должно быть бранным.

Ингмар умолк. Еще раз обдумал ситуацию. И принял решение.

– Хольгер – этот, – произнес он, указав на того младенца, что был справа.

– Ладно, – сказала Хенриетта. – А другой?

– И этот тоже.

– Хольгер и Хольгер? – переспросила Хенриетта, и ей страшно захотелось курить. – Ты уверен, Ингмар?

Тот подтвердил, что да.