Дар чужих Богов

Непонимающим взглядом осоловелых глаз смотрел на неё Никодим, а чресла его сводили сладкие муки.

– Не время сейчас, Никодим. Приди же в себя, – придвинувшись ближе, шепнула Агафья. – Ты стой и смотри, я сама всё.

Тот оторопело кивнул.

– Как же близко они подобрались… – застонала Агафья любимому в ухо.

В ту же секунду из-за кряжистого ствола кедровой сосны вывалились в просвет деревьев пять высоких фигур с автоматами наперевес и одна в офицерской фуражке с дитём на руках. Никодима пронзил острый страх, и скрутило живот. О чем они думали, куда шли? С голыми руками на фашистский вооружённый отряд? Однако Агафья молчала и улыбалась. Глаза её горели янтарным огнём, а пальцы сжимали знакомый кристалл.

– Живой, кроха. Держись, малыш, мы тебя вызволим, – едва слышно выдохнула она.

Диву давался мужик, не сводя глаз с Агафьи, а та смежила веки и, прижав разгорающийся камень к груди, зашептала:

– Войди в душу мою, свет истинный неукротимый.

Не позволь врагам лютым топтать землю кровную.

Вознесись над деревьями силой незримой.

Простри длань свою надо мной птицей вольною.

Пусть над миром кровавый дождь из слёз пройдёт,

А враг пришлый сам себя убивать начнёт.

Только того, кто счастье в руках несёт,

Несокрушимый приказ мой стороной обойдёт.

Сказала и застыла недвижимой соляной статуей, лишь сжатые в узкую линию губы и подрагивание длинных ресниц выдавали её напряжение.

А по земле пополз жёлтый туман. Немцы застыли, заозирались, тараторя на своём тарабарском. Офицер что-то рявкнул им, но они воспротивились и, вскинув оружие, закружили вокруг.

***

– Гер капитан, осторожнее. Они тут повсюду! – паниковали солдаты, водя по сторонам автоматами.

– Вы ополоумели, что ли? Тут нет никого, кроме нас!

– В сторону, капитан… – отчаянно заголосил ближайший и с разворота пустил очередь прямо в живот сослуживца.

Мальчишка вскрикнул и заревел. Прижав к себе малыша, Курт кинулся к дереву и вжался спиной в широкий ствол.

– Да, – прошептал он на ушко мальчонке, пытаясь того успокоить. – Никогда б не подумал, что буду так прятаться от своих же. Да не реви, не реви, ты же мужчина, – повторял он, бездумно наблюдая за тем, как сам себя истребляет его хвалёный отряд. Справедливо рассудив, что у солдат от постоянного напряжения всерьёз поехала крыша, Курт отлепился от дерева и, опасливо озираясь, покинул убежище. Чем дальше бежал немецкий офицер от звуков стрельбы, тем беспокойнее становилось у него на душе. Что теперь делать в бескрайней тайге, в самом тылу врага одному, да ещё и с ребёнком? Куда бежать от своих же ополоумевших подчинённых?

Дыхания не хватало, жар разрывал тело, пот струился ручьём. Остановившись, чтобы перевести дух, Курт опустил малыша на землю. Уставшие руки гудели, автомат перетянул плечо, и теперь оно нещадно болело. Сбросив ненужную железяку, Курт, шипя и ругаясь, начал разминать сведённые мышцы. Лишь на мгновенье выпустив Ганса из виду, он услышал чавкающий звук. Забыв обо всём на свете, Курт кинулся вслед за ребёнком и угодил прямо в трясину.

– Ну что же ты, Ганс? Как же так? – барахтался немец в грязи, пытаясь нащупать мальчишку. Вот, что-то наконец-то нашарив, он крепко вцепился в находку пальцами и изо всех сил дёрнул вверх, не замечая, что сам погрузился по пояс.

Раз, ещё раз, и, наконец, трясина нехотя выплюнула заляпанный склизкий платок, грязные кудри и чумазое сморщенное личико крохи. Малыш не дышал.

– Нет! Нет! Дыши, Ганс, слышишь? Дыши, мать твою! Ты не имеешь права сейчас умирать, солдат.

Курт уже погрузился в мутную хлябь по самую грудь, но ребёнка вытянул. Что есть силы он бил того по щекам и истошно орал. Вот мальчонка дернулся и заревел, давясь и выплёвывая чёрную слизь.

– Папа! – ревел он и цеплялся за ворот пальто, а фашист толкал того прочь из трясины. И когда Курт уже погрузился по шею, не переставая отодвигать малыша, из-за дерева показались фигуры. Офицер жалобно застонал, но тут же расслабился, не признав в подошедших своих ошалевших солдат.

Черноволосая женщина тут же кинулась к мальчику и, выхватив того, отступила назад. А косматый мужик подхватил автомат и нацелился в немца.

– Ну, что, фриц, теперь повоюем? – рявкнул он и выстрелил.

Боли Курт не почувствовал. Лишь досаду, что всё закончилось так, и острое сожаление, что никогда не родить ему с Гретхен себе такого же славного Ганса. Ах, Гретхен, простишь ли ты когда-нибудь своего потерянного возлюбленного.

Курт умирал, с простреленной шеей потихоньку увязая в трясине, и видел её. Свою дорогую, любимую женщину. Она склонилась над ним, протянув тонкие руки, и он потянулся в ответ. Как легко он подался к ней, как свободно и радостно стало смятённой душе. Она обняла его и засмеялась, наполняя любовью и нежностью растерянный разум немецкого офицера.

Он и не знал, что всего лишь два дня назад Гретхен не успела в убежище и погибла в бомбёжке. Покинула этот бренный мир, зная, что он любит её и, где бы он ни был, всегда будет думать о ней.

И он думал. Каждый раз, глядя на русских дородных баб, на их круглые щёки, он вспоминал свою тонкую и изящную Гретхен. В кружевном пеньюаре, под полной луной в его горячих объятиях.

Вот только сейчас последняя мысль его угасающего сознания была не о ней. А о том, что он всё-таки спас своего белокурого Ганса.

***

Назад шли молча. Он ни о чём её не спрашивал, а сама она ничего не собиралась рассказывать. Мальчишка, на глазах которого утоп в болоте странный немец, всю дорогу ревел и звал папу.

– Ну надо же, папа… – не выдержал Никодим и заглянул в чумазое личико.

– Деда, – тут же выпалил малыш и ухватил усмехнувшегося мужика за усы.

– Вот и внучок у тебя, Никодимушка, – подхватила Агафья.

– А как же звать тебя, внучек?

– Тебя как зовут, Солнышко? – утирая грязь с впалых щёчек, спросила Агафья и ткнула пальцем ребенку в грудь. Тот быстро принял игру и ткнул пальцем в себя.

– Мия, – и тем же пальцем ей в щёку, – мама.

– Вот и познакомились, – рассмеялась женщина, покосившись на Никодима. – Как тебе, деда?

– Мия – это Михаил, знамо, ну а ты…

– Мама, – тонким голоском повторил Миша и потянулся к Агафье.

Та замерла, переводя взгляд то на одного, то на другого.

– Мама! – требовательно повторил ребёнок и всем телом бесстрашно подался вперёд. Та неловко отпрянула, глаза её заблестели, а перед мысленным взором встала кровавая лужа на юбке.

– Он был бы старше, – прошептала она, а голос предательски дрогнул.

Одним стремительным шагом Никодим преодолел расстояние между ними и прижал дрожащую женщину к себе. Малыш тут же обхватил её шею ручонками, но остался сидеть у мужчины.