Мой ответ – нет

Глава X
Догадки

– Что нам теперь делать? О, мистер Моррис, вы должны были видеть разных людей в вашей жизни – и я не сомневаюсь, что вы знаете человеческую натуру. Помогите мне вашими советами!

Эмили забыла, что учитель был в нее влюблен, – забыла все, кроме действия, произведенного медальоном на миссис Рук. В жару беспокойства, она взяла за руку Албана так фамильярно, как будто он был ее брат. Он был кроток, внимателен и серьезно старался ее успокоить.

– Мы ничего не сможем сделать, – сказал он, – если прежде не подумаем спокойно. Извините меня, если я скажу, что вы бесполезно волнуетесь.

Для ее волнения была причина, о которой он ничего не знал. Ее воспоминание о ночном разговоре с мисс Джетро неизбежно усилило подозрение, внушаемое ей поведением миссис Рук. В одни сутки Эмили увидела двух женщин, дрожавших от тайных воспоминаний об ее отце.

– Что это значит? – вскрикнула она, смотря на сострадательное лицо Албана. – Что это значит?

– Сядьте, мисс Эмили. Мы постараемся, если можно, вместе доискаться, что это значит.

Они вернулись в тенистое уединение под деревьями. Далеко, перед домом, отдаленный стук экипажей возвещал о прибытии гостей мисс Лед, и о том, что скоро начнутся увеселения и церемонии дня.

– Мы должны помогать друг другу, – продолжал Албан. – Когда мы в первый раз заговорили о миссис Рук, вы упомянули, что мисс Сесилия Вайвиль, знает ее. Не можете ли вы сказать мне, что вы слышали тогда об экономке сэра Редвуда?

Эмили исполнила его просьбу.

Албан теперь узнал, как Эмили получила место секретаря у сэра Джервиса; узнал, что отец Сесилии прежде знал мистера и миссис Рук, содержавших гостиницу по соседству с его домом; и, наконец, выяснил, из-за чего они были принуждены поступить к сэру Джервису в услужение, – страшное убийство придало их гостинице дурную репутацию и прогнало обычных посетителей, от посещения которых зависело их благосостояние.

Албан молчал, когда рассказ Эмили был закончен.

– Разве вы ничего не скажете мне? – спросила она.

– Я думаю о том, что я сейчас слышал, – ответил он.

Эмили приметила некоторую формальность в его тоне и обращении, которая неприятно удивила ее. Он как будто ответил только из вежливости, между тем как думал о чем-то другом, интересном только для него самого.

– Не обманула ли я ваше ожидание в чем-нибудь? – спросила она.

– Напротив, вы заинтересовали меня. Я желаю удостовериться, что помню в точности все сказанное вами. Вы, кажется, упомянули, что ваша дружба с мисс Сесилией Вайвиль началась здесь, в школе?

– Да.

– И говоря об убийстве в деревенской гостинице, вы сказали мне, что преступление было сделано весьма давно?

– Я не знаю, сказала ли я, сколько времени прошло после этого преступления, – ответила Эмили резко. – Какое нам дело до этого убийства? Кажется, Сесилия говорила мне, что оно случилось около четырех лет тому назад. Извините, если я замечу вам, мистер Моррис, – мне кажется, что ваше внимание занято чем-то другим, более для вас интересным. Почему вы не могли сказать этого прямо, когда мы пришли сюда? Я не просила бы вас помочь мне в таком случае. После смерти моего бедного отца, я привыкла одна бороться с моими затруднениями.

Она встала и гордо посмотрела на него. Потом глаза ее наполнились слезами.

Несмотря на ее сопротивление, Албан взял ее руку.

– Любезная мисс Эмили, – сказал он, – вы огорчаете меня, вы ко мне несправедливы. У меня в уме только ваши интересы. Я думал о единственном вопросе, приводящем в недоумение нас обоих, – и вопрос этот касается миссис Рук.

Ответив ей, он выразился не столь чистосердечно как обыкновенно. Он только сказал ей часть правды.

Услышав, что женщина, которую они сейчас оставили, была хозяйкой гостиницы, и что в ее доме было убийство, он невольно вспомнил воздействие, которое произвела на миссис Рук надпись на медальоне.

Подобная реакция возбудила в его душе подозрение. Оно побуждало узнать, которого числа случилось это убийство, и каким образом умер мистер Браун.

Судя по всему, день смерти мистера Брауна, отмеченный на медальоне, и преступление, сделанное в гостинице, настолько приближались одно к другому, что оправдывали дальнейшие поиски.

– Мы должны довольствоваться догадками, полагаясь на случайную возможность узнать истину, – продолжал Моррис, осторожно приближаясь к цели, которую имел в виду. – Я приведу пример, если вы желаете. Предположим, что эта женщина сделала каким-нибудь образом вред вашему отцу. Справедливо ли я заключаю, что по своему характеру он был способен простить сделанный ему вред?

– Совершенно справедливо!

– В таком случае его смерть могла поставить миссис Рук в недвусмысленное положение – возможно, она боится, что от нее могут потребовать отчета те, кому дорога его память. Я говорю об оставшихся в живых членах его семейства.

– Нас только двое, мистер Моррис, – тетушка и я.

– А его душеприказчики?

– Тетушка была его единственной душеприказчицей.

– Сестра вашего отца, я полагаю?

– Да.

– Он, может быть, оставил ей инструкции, которые могут быть чрезвычайно полезны нам.

– Я напишу сегодня же и узнаю, – ответила Эмили. – Я уже хотела посоветоваться с ней.

– Если ваша тетушка не получила никаких положительных инструкций, – продолжал Албан, – может быть, она вспомнит, не говорил ли ваш отец что-нибудь о миссис Рук.

– Вы не знаете, как умер мой милый отец, – сказала Эмили. – Он скончался скоропостижно, по наружности совершенно здоровый – от болезни сердца.

– Скоропостижно скончался в своем доме?

– Да, в своем доме.

Эти слова закрыли Албану рот. Расспросы не принесли никакой пользы. Он теперь узнал причину и место смерти мистера Брауна.

Глава XI
Признание

– Вы ничего другого не можете посоветовать? – спросила Эмили.

– Пока – ничего.

– Если тетушка нам не поможет, не имеем ли мы другой надежды?

– Я имею надежду на миссис Рук, – ответил Албан. – Я вижу, что удивляю вас; но я, право, думаю, что говорю. Экономка сэра Джервиса женщина впечатлительная и любит вино. У людей такого рода всегда есть в характере слабая сторона. Если мы будем ждать случайности и воспользуемся ею, когда она настанет, мы можем еще успеть побудить ее выдать себя.

Эмили слушала его с изумлением.

– Вы говорите так, как будто я могу быть уверена в вашей помощи и впоследствии. Вы, наверное, забыли, что я сегодня оставляю школу и не вернусь? Через полчаса мне предстоит длинный путь в обществе этой противной женщины – осуждена жить в одном доме с нею! Жалкая перспектива и трудное испытание для мужества девушки – не правда ли, мистер Моррис?

– По крайней мере, у вас будет один человек, мисс Эмили, который постарается всем сердцем и всей душой ободрять вас.

– Что вы хотите сказать?

– Я хочу сказать, – спокойно ответил Албан, – что летние каникулы начинаются сегодня, и что учитель рисования проведет их на Севере.

Эмили вскочила со стула.

– Вы! – воскликнула она. – Вы едете в Нортумберланд со мною?

– Почему бы и нет? – спросил Албан. – Железная дорога открыта для всех путешественников, если у них есть деньги на билет.

– Мистер Моррис, как вы можете об этом думать? Я знаю, что у вас намерение доброе, – вы хороший, великодушный человек. Но вспомните, как девушка в моем положении зависит от наружных приличий. Вы поедете в одном вагоне со мною! А эта женщина гнусно растолкует ваше присутствие и унизит меня перед сэром Джервисом Редвудом в тот самый день, когда я войду в его дом! О, это хуже, чем необдуманно, – это сумасшествие, положительно сумасшествие.

– Вы совершенно правы, – согласился Албан, – это сумасбродно. Я лишился и того немногого рассудка, который у меня был, мисс Эмили, в тот день, как я встретил вас в первый раз на прогулке с вашими школьными подругами.

Эмили молчала.

– Вы обещали мне сейчас, – сказал он, – никогда не думать обо мне несправедливо. Я уважаю вас и восхищаюсь вами слишком искренно, для того чтобы низко воспользоваться этим случаем – единственным, когда я могу поговорить с вами наедине. Не спешите осуждать человека, которого вы не понимаете. Я не скажу ничего того, что могло бы досадить вам, – я только прошу позволения объясниться.

«Это может кончиться только тем, – подумала Эмили грустно, – что я обману его ожидания!»

– Я много лет имел самое худое мнение о женщинах, – продолжал Албан, – и я могу только сослаться в оправдание на единственную причину, которая в то же время и осуждает меня самого. Со мною гнусно поступила одна женщина; и мое оскорбленное самолюбие стало мстить женщинам. Подождите немножко, мисс Эмили. Моя вина получила надлежащее наказание. Я был вполне унижен.

– Мистер Моррис!

– Пожалуйста, не перебивайте. Несколько лет тому назад, я, к своему несчастью, встретился с кокеткой. Я имел сумасбродство полюбить ее всем сердцем и всей душой. Она не позволяла мне сомневаться – могу сказать это без самонадеянности, вспомнив жалкий конец, – что мое чувство к ней вознаграждалось взаимностью. Ее отец и мать (люди превосходные) одобряли наш брак. Она принимала от меня подарки, позволила довести до конца все обычные приготовления к свадьбе; она не имела даже достаточно сострадания, или стыда, чтобы избавить меня от публичного унижения ждать ее у алтаря в присутствии большого общества. Минуты проходили – а невеста не являлась. Пастора, который ждал так же как и я, попросили вернуться в ризницу. Меня пригласили вместе с ним. Вы, конечно, предвидите конец истории. Моя невеста убежала с другим. Но можете ли вы угадать, кто это был? Ее грум.^[2]

Эмили покраснела от негодования.

– Она пострадала за это! О, мистер Моррис, наверное, она пострадала за это!

– Совсем нет. У нее было довольно денег, чтобы вознаградить грума за то, что он женился на ней, и она легко спустилась до уровня своего мужа. Когда я слышал о них в последний раз, они имели привычку напиваться вместе. Я боюсь, что внушил вам омерзение. Продолжу свою драгоценную автобиографию. В один дождливый день, осенью прошлого года, вы, молодые девицы, пошли с мисс Лед гулять. Когда вы возвращались обратно под зонтиками, не приметили ли вы сердитого человека, стоявшего на дороге и пристально смотревшего на вас?

Эмили улыбнулась.

– Не помню, – сказала она.

– На вас была коричневая жакетка, которая вам шла так, как будто вы в ней родились, – а такой хорошенькой соломенной шляпки я никогда не видел на женской голове. Первый раз примечал я эти вещи. Мне кажется, что я мог бы с памяти нарисовать сапожки, которые на вас были. Вот какое впечатление вы произвели на меня. После того, как я думал искренно, что любовь была одной из потерянных иллюзий в моей жизни – после того, как я чувствовал – искренно чувствовал, что я скорее решусь взглянуть на дьявола, чем на женщину, – вот до какого душевного состояния возмездие довело меня, употребив своим орудием мисс Эмили Браун. О, не бойтесь того, что я теперь скажу! И в вашем присутствии, и без вас, я стыжусь моего сумасбродства. Я сопротивляюсь вашему влиянию надо мною в эту минуту с самой сильной решимостью – решимостью отчаяния. Посмотрим опять на юмористическую сторону моей истории. Что, вы думаете, сделал я, когда полк молодых девиц прошел мимо?

Эмили отказалась угадать.

– Я пошел за вами в школу и под предлогом, будто у меня есть дочь, взял у привратника программу мисс Лед. Надо вам знать, что я приехал в ваши окрестности снимать виды. Я вернулся в гостиницу и серьезно стал соображать, что случилось со мной. Результатом моих размышлений стало решение поехать за границу только для перемены – а вовсе не оттого, что я боялся ослабить впечатление, которое вы произвели на меня! Через некоторое время я вернулся в Англию. Только потому, что мне надоело путешествовать, – совсем не оттого, чтобы ваше влияние влекло меня назад! Прошло еще какое-то время, и, к удивлению, счастье повернулось в мою сторону. Здесь открылось место учителя рисования. Я представил аттестаты и занял это место. Только потому, что жалованье было приятным обеспечением для бедного человека, а совсем не оттого, что это новое положение приближало меня к мисс Эмили Браун! Начинаете ли вы понимать, почему я беспокоил вас всей этой болтовней о себе? Я еду сегодня с вашим поездом только потому, что я чувствую умственное желание видеть самое северное графство в Англии, – а совсем не оттого, что не желаю отпустить вас одну с миссис Рук! Сумасшествие? О, да – полное сумасшествие. Но скажите мне: что делают все здравомыслящие люди, когда очутятся в обществе сумасшедшего? Они потакают ему. Позвольте мне взять вам билет, сдать ваши вещи, я только прошу позволения быть в дороге вашим слугой. Если вы горды – я буду ценить вас еще больше в таком случае – заплатите мне и таким образом держите меня на месте, приличном мне.

Некоторые девушки, к которым обратились бы с такой беспечной смесью шутки и серьезности, сконфузились бы; а некоторые были бы польщены. С добродушной решимостью, которая никогда не переходила за границы скромности и утонченности, Эмили ответила Албану Моррису в его же тоне.

– Вы сказали мне, что уважаете меня. Я вам докажу, что верю вам. Со своей стороны я могу, по крайней мере, не перетолковывать вашего намерения. Должна ли я понять, мистер Моррис, – надеюсь, что вы не будете хуже думать обо мне, если я буду говорить откровенно, – должна ли я понять, что вы влюблены в меня?

– Да, мисс Эмили, – если вам угодно.

Он ответил с той оригинальностью, которая была несвойственна ему, но он уже сознавал в себе уныние. Ее спокойствие было дурным признаком – с его точки зрения.

– Конечно, мое время настанет, – продолжала она, – но я ничего не знаю о любви по опыту; я знаю только то, о чем мои подруги говорят между собой по секрету. Судя по тому, что они сказали мне, девушка краснеет, когда любимый ею человек умоляет ее благосклонно принять его чувство. А я разве покраснела? Еще признак любви – как мне сказали – дрожать. А я разве дрожу?

– Нет.

– И разве я конфужусь смотреть на вас?

– Нет.

– Отошла ли я с достоинством – чтобы потом остановиться и бросить робкий взгляд на своего обожателя через плечо?

– Как бы я этого желал!

– Отвечайте мне просто, мистер Моррис, да или нет.

– Разумеется, нет.

– Одним словом, подала ли я вам надежду?

– Одним словом, я себя одурачил, – воскликнул Моррис.

Добродушная веселость ее обращения исчезла. Следующие слова она сказала серьезно и грустно:

– Не лучше ли для вас самих, чтобы мы с вами распрощались? Со временем – когда вы только будете помнить, как вы были добры ко мне, – мы можем встретиться опять. После всего, что вы выстрадали, пожалуйста, не заставьте меня почувствовать, что еще и другая женщина может поступить с вами жестоко и что это бездушное существо – я!

Никогда в жизни не была Эмили так непреодолимо очаровательна, как в эту минуту. На ее лице отразилось искреннее сострадание.

Молча поднес он ее руку к своим губам и побледнел, целуя ее.

– Скажите, что вы согласны со мною! – упрашивала Эмили.

– Я повинуюсь вам.

Отвечая ей, он указал на лужайку под их ногами.

– Посмотрите на этот сухой лист, который ветер гонит по траве. Возможно ли, чтобы такая симпатия, какую вы чувствуете ко мне, такая любовь, какую я чувствую к вам, может пропасть, завянуть и исчезнуть, как этот лист? Я оставляю вас, Эмили, с твердым убеждением, что мы еще встретимся. Что бы ни случилось – я полагаюсь на будущее.

Голос служанки донесся до них из дома.

– Мисс Эмили! Вы в саду?

Эмили вышла на солнечный свет. Служанка поспешила к ней и подала ей телеграмму. Девушка взяла ее с тяжелым предчувствием. Ее небольшой опыт в этом отношении показал ей, что в телеграмме всегда сообщаются дурные известия. Она преодолела свою нерешимость – распечатала – прочла. Краска сбежала с ее лица, она задрожала. Телеграмма упала на траву.

– Прочтите, – сказала Эмили слабым голосом.

Албан поднял и прочел: «Приезжайте в Лондон, мисс Летиция опасно больна».

– Ваша тетка? – спросил он.

– Да – моя тетка.

Книга вторая
В Лондоне

Глава XII
Миссис Элмазер

Столица Великобритании в некоторых отношениях непохожа ни на какую другую столицу. В народонаселении, наполняющем улицы, крайности богатства и бедности встречаются как нигде. В самих улицах великолепие и стыд архитектуры – замок и лачуга – находятся друг возле друга. Лондон по своему общественному виду есть город контрастов.

Эмили прямо с железной дороги поехала туда, где потеря состояния принудила укрыться ее тетку. Кеб проехал мимо обширного и прелестного парка, окруженного домами со статуями и куполами, к ряду коттеджей возле вонючей канавы, неправильно названной каналом.

Эмили остановила кеб перед садовой калиткой коттеджа на дальнем конце ряда. Дверь отворила единственная теперь прислуга мисс Летиции – ее горничная.

По наружности это доброе существо принадлежало к числу несчастных женщин, которых природа, по-видимому, намеревалась сделать мужчиной, но передумала в последнюю минуту. Горничная мисс Летиции была высока, долговяза и неуклюжа. При первом взгляде лицо ее как будто состояло из одних костей. Кости виднелись на ее лбу, выдавались на щеках, достигали своего широкого развития в челюстях. Из впалых глаз этой несчастной женщины смотрели с равной строгостью на всех ее ближних суровое упрямство и суровая доброта. Ее хозяйка, которой она служила более четверти столетия, называла ее Бони.^[3] Она принимала это жестокое прозвание за знак дружеской фамильярности, лестной для служанки. Никому другому не дозволялась эта вольность. Для всех, кроме своей хозяйки, она была миссис Элмазер.

– Как здоровье тетушки? – спросила Эмили.

– Плохо.

– Почему мне прежде не дали знать об ее болезни?

– Из любви к вам она не хотела вас огорчать. «Не давайте знать Эмили» – таковы были ее приказания, пока она находилась в памяти.

– Находилась в памяти, Боже мой! – что вы хотите этим сказать?

– Она в горячке – вот что я хочу сказать.

– Я должна сейчас видеть ее. Я не боюсь заразиться.

– Не надо бояться никакой заразы. Но вы все-таки не должны видеть ее.

– Я непременно хочу ее видеть.

– Мисс Эмили, я не слушаюсь вас для вашей же пользы. Кажется, вы должны знать меня настолько, чтобы положиться на меня.

– Я полагаюсь на вас.

– Предоставьте же мою хозяйку мне, а сами ступайте в свою комнату – вам нужно отдохнуть с дороги.

– Я хочу ее видеть! – упрямо твердила Эмили.

– Нельзя, говорю вам! Как вы можете беспокоить мисс Летицию, когда она не может переносить света в своей комнате? Знаете ли какого цвета ее глаза? Красные, словно вареные раки.

При каждом слове этой женщины, недоумение и беспокойство Эмили усиливались.

– Вы сказали мне, что тетушка больна горячкой. А теперь вы говорите о какой-то болезни глаз. Пожалуйста, посторонитесь и пропустите меня к ней.

Миссис Элмазер невозмутимо распорядилась переноской вещей и отпустила кеб.

– Вы, кажется, не верите мне, – вздохнула она. – Хорошо! У нас сейчас находится доктор. Спросите его, пожалуйста.

Она отворила дверь гостиной и ввела Эмили.

– Это племянница хозяйки, сэр. Пожалуйста, попытайтесь задержать ее, а то я не могу.

Доктор Олдей был пожилой румяный человек, вполне освоившийся с атмосферой страданий и горестей. Он заговорил с Эмили так, как будто привык видеть ее большую часть жизни.

– Престранная женщина, – сказал он, когда миссис Элмазер затворила дверь за собой, направившись к хозяйке, – такую упрямицу, кажется, еще не приходилось мне встречать. Но предана, и, несмотря на неловкость, недурная сиделка. Боюсь, что не могу сказать вам ничего хорошего о вашей тетушке. Ревматическая лихорадка, усилившаяся от положения этого дома, выстроенного из глины и возле стоячей воды, последнее время усложнилась горячечным бредом.

– Это дурной признак, сэр?

– Самый худший; он показывает, что болезнь коснулась сердца. Да, ваша тетушка страдает от воспаления глаз, но это не самый важный симптом. Мы можем облегчить боль посредством охлаждающей примочки и темной комнаты. Я часто слышал от нее о вас – особенно после того, когда болезнь приняла серьезный характер. Что вы сказали? Узнает ли она вас, когда вы войдете в ее комнату? Около этого времени обыкновенно начинается бред. Я посмотрю, будет ли спокойный промежуток.

– Кстати, – продолжал он. – Может быть, мне следует объяснить вам, почему я решился послать вам телеграмму. Миссис Элмазер не хотела уведомлять вас о серьезной болезни ее хозяйки. Это обстоятельство, по моему мнению, возложило ответственность на меня. Бред вашей тетушки – я говорю о словах, вырывающихся у нее в этом состоянии, – по-видимому, возбуждает какое-то непонятное чувство в душе ее угрюмой служанки. Она не пустила бы и меня в спальню, если бы могла. Радушно ли приняла вас миссис Элмазер, когда вы приехали?

– Напротив. Мой приезд как будто раздражил ее.

– Я именно этого и ожидал. Эти верные старые слуги в конце концов всегда злоупотребляют своей верностью. Слыхали вы, что один остроумный поэт – я забыл его имя, он дожил до девяноста лет – сказал о человеке, который был его камердинером более чем полстолетия! «Тридцать лет он был прекраснейшим слугой, остальные тридцать лет он был самым суровым господином». Совершенно справедливо – я мог бы то же самое сказать и о моей экономке. Это интересная история, не правда ли?

История доктора совершенно пропала для Эмили, ее интересовало теперь только одно.

– Моя бедная тетушка всегда меня любила, – сказала она. – Может быть, она узнает меня, если даже не узнает других.

– Возможно, узнает, – ответил доктор. – Но в таких случаях нельзя ничего знать наверняка. Схожу взгляну на мисс Летицию и сообщу вам результат. У вас, верно, есть другие родственники? Нет? Очень прискорбно.

Вернувшись, доктор Олдей объявил:

– Она теперь спокойна. Помните, пожалуйста, что она не может вас видеть из-за воспаленных глаз, и не отдергивайте занавесей у постели. Я заеду завтра утром. Очень прискорбно, – повторил он, взяв шляпу и кланяясь.

Эмили прошла узкий коридор, разделявший комнаты, и отворила дверь спальни. Миссис Элмазер встретила ее на пороге.

– Нет, – сказала старая упрямая служанка, – вам сюда нельзя.

Послышался слабый голос мисс Летиции:

– Бони! Кто это?

– Зачем вам знать? – повернулась служанка к больной.

– Кто это?

– Мисс Эмили.

– О! Бедняжка, зачем она приехала? Кто дал ей знать, что я больна?

– Доктор.

– Не входи, Эмили. Это только огорчит тебя, – а мне не принесет пользы. Да благословит тебя Господь, моя дорогая. Не входи.

– Вот! – сказала миссис Элмазер. – Слышите? Вернитесь в гостиную.

До сих пор жестокая необходимость сдерживать себя делала Эмили молчаливой. Теперь она могла заговорить.

– Вспомните прежние времена, тетушка, – умоляла она кротко. – Не прогоняйте меня из вашей комнаты – я приехала ухаживать за вами.

– Я ухаживаю за ней, вернитесь в гостиную, – повторила миссис Элмазер.

Истинная любовь продолжается до конца жизни. Умирающая смягчилась.

– Бони! Бони! Я не могу быть жестока с Эмили. Пустите ее!

Миссис Элмазер безнадежно настаивала на своем:

– Вы противоречите вашим собственным приказаниям. Вы не знаете, скоро ли опять начнется ваш бред. Подумайте, мисс Летиция.

Это увещевание не произвело никакого впечатления. Однако высокая, долговязая фигура миссис Элмазер все еще загораживала дверь.

– Если вы принудите меня, – спокойно сказала Эмили, – я должна буду пойти к доктору и просить его вмешаться.

– Вы сделаете это? – воскликнула миссис Элмазер.

– Сделаю, – было ответом.

Старая служанка вдруг покорилась с выражением на лице, которое удивило Эмили. Она ожидала увидеть гнев, но глаза, смотревшие на нее теперь, выражали горесть и страх.

– Я умываю руки, – сказала миссис Элмазер. – Входите и берите на себя последствия.