Блистательное величие. Истории из жизни великих мастеров медитации старого Тибета

8
Духовные сыновья

Кармей Кхенпо

Одним из самых выдающихся среди множества замечательных учеников Чокгьюра Лингпы был учёный Кармей Кхенпо. Его считали воплощением Шантаракшиты, великого пандиты из княжества Сахор, что в Индии, – самого первого учителя, которого пригласили в Тибет для строительства монастыря Самье.

Кармей Кхенпо начинал как практик школы кагью и главный кхенпо-настоятель монастыря Карма-Гон, одной из трёх резиденций Кармапы. Он был необыкновенным человеком, и в древнем терма Падмасамбхавы было предсказано, что он будет главным учеником Чокгьюра Лингпы. Он стал очень преданным его последователем и достиг высочайшего уровня реализации. Однако обычно он помогал Чокгьюру Лингпе в качестве слуги, хотя все признавали, что он не уступает в учёности прославленному учителю Карма Чагме, который жил в XV веке. Большой эрудит Дуджом Ринпоче – один из самых выдающихся учителей нашего времени – был поражён сочинениями Кармей Кхенпо и однажды сказал мне: «Как замечательно, что такие люди, как Кармей Кхенпо, могли жить в этом мире».

Моя бабушка мне рассказывала: «В детстве, когда я приходила к отцу и заставала у него Кармей Кхенпо, жаловалась матери: „Теперь мы никак не увидимся с папочкой. Кармей Кхенпо засел у него и теперь, конечно же, уйдёт не раньше, чем через час или два!“ Казалось, его вопросам не было конца. Он всегда носил с собой серебряную чернильницу, бамбуковое перо и чистую бумагу, чтобы, задав вопросы Чокгьюру Лингпе, тут же записать его ответы^[62]. Он был необычайным учителем и выглядел как один из шестнадцати архатов на традиционной стенной росписи».

Кармей Кхенпо строго соблюдал монашеские правила: за всю свою жизнь он ни разу не позволил себе отведать мяса или спиртного. Говорили также, что его руки никогда не касались женщины, а уста не знали ни слова лжи.

Но, хотя Кармей Кхенпо был столь одарён и близок к Чокгьюру Лингпе, ему не представилось благоприятной возможности лично получить от великого тертона «Три раздела дзогчен», и это его огорчало. «У Чокгьюра Лингпы есть так много терма, – бывало, сетовал Кармей Кхенпо, – но то, которое я считаю истинной сущностью, мне не посчастливилось получить». Мне говорили, что его это очень мучило. Но после смерти тертона у Кармей Кхенпо было видение тела мудрости Чокгьюра Лингпы, и тогда он получил полные посвящения и передачи «Трёх разделов». Это восстановило его уверенность в себе.

«Хотя мне не посчастливилось получить „Три раздела“, пока Чокгьюр Лингпа был жив, у меня есть необычная передача», – сказал он позднее Чоклингу из Цикея, перерождению Чокгьюра Лингпы^[63].

«После того как Чокгьюр Лингпа растворился в исходном пространстве вне формы, – объяснял он, – его чистое тело мудрости явило себя мне и полностью передало „Три раздела“. Так как я единственный, кто получил эту передачу от ума к уму, то она не только необыкновенна, но и принадлежит к более высокому уровню, чем ваша. А значит, эта линия передачи, которой я теперь владею, не должна прерваться. Я мог бы передавать её любому, кто об этом попросит, но я так не поступлю. Поскольку вы – перерождение этого тертона, вам необходимо обладать обеими линиями, а потому я дам посвящение только вам»^[64].

«Вот каким человеком был Кармей Кхенпо», – добавил Цикей Чоклинг, когда рассказал мне эту историю.

* * *

Если говорить о диспутах, Кармей Кхенпо мог быть достойным соперником даже Кхьенце Старшему^[65]. Иногда в завершение философского спора Кармей Кхенпо разыгрывал из себя великого победителя, а Кхьенце делал вид, что очень горюет, как будто потерял что-то очень ценное. Кхьенце оплакивал своё поражение, притворяясь, что льёт слёзы, чем вызывал всеобщий смех.

Есть много историй о том, как Кхьенце Старший разгромил Кармей Кхенпо. Однажды Кхьенце даже швырнул в него торма, попав ему прямо в голову!

Такое представление, которое они устраивали, создавало впечатление, будто они просто не могут говорить друг с другом без того, чтобы не поспорить. Постороннему могло показаться, что они постоянно выискивают повод для ссоры. Но для тех, кто их хорошо знал, было ясно, что они используют эту игру, чтобы прояснить для понимания тонкие моменты, устранить препятствия и помочь продвижению по пути.

Мой учитель Самтен Гьяцо был одним из учеников Кармей Кхенпо и рассказал мне много историй о нём, таких, например, как следующая.

Раз в год в Лхасе устанавливали большой шатёр, где собирались на диспут все крупные учёные, особенно из трёх главных монастырей – Сэра, Гандэн и Дрепунг, – чтобы выяснить, кто будет лучшим в этом году. Рассаживались перед высоким троном главы монастыря Гандэн по двадцать человек в ряд лицом друг к другу. Судили диспуты между всеми участниками, пока один из них не выходил победителем.

Как-то раз Кармей Кхенпо довелось быть в Лхасе во время проведения этого большого диспута. Он не принадлежал ни к одному из престижных монастырей-участников, но однажды утром почувствовал сильное желание пойти и присоединиться к этому состязанию. Он объявил об этом намерении своим помощникам.

– Зачем вам это? – спросил один из них. – Не будет ли для вас неудобства?

Так он хотел вежливо его отговорить: помощник думал, что Кармей Кхенпо было бы стыдно потерпеть поражение.

– Нет, я должен пойти, – настаивал Кхенпо, – иначе нельзя.

Потом Кармей Кхенпо взял пару дощечек, которые служат обложками для книг, и привязал их бечёвкой к груди и спине. Это должно было показать, что его тело – священный текст и что сам он – воплощение Дхармы. Затем он набросил свою монашескую накидку не на то плечо, взял чётки не в ту руку, а головной убор с острой вершиной, какие носят учёные, приплюснул сверху. Он мысленно представил на своём темени Чокгьюра Лингпу, а самого себя – как Льва Речи, особый образ Падмасамбхавы, нераздельный с Манджушри. Уверенный в своей непобедимости, он вступил в круг состязающихся.

Когда подошла его очередь, он стал побеждать противников одного за другим. Когда в конце он одержал победу надо всеми, он оказался перед троном владыки Гандэна, который объявил: «Вы выиграли – вы победитель!»

Это был необычайный подвиг: не думаю, что раньше побеждал хоть один уроженец Кхама. По традиции, все бросают на землю свои жёлтые головные уборы, а победитель триумфально шагает по ним. Но тут Кармей Кхенпо подумал: «Надлежит уважать даже самый малый лоскуток монашеской одежды, так что если я наступлю на эти головные уборы, то нарушу свои обеты».

Поэтому, не став предпринимать «триумфальное шествие», он отступил в тень, склонил голову, прикрыл лицо ладонью и тихо вышел. Но всё-таки он был очень доволен собой, потому что не только победил всех учёных-геше, но и не нарушил обетов.

Вернувшись в Кхам, Кармей Кхенпо встретился с великим Кхьенце, который в то время приехал в Цангсар Гомпа. После обмена приветствиями Кармей Кхенпо сказал: «У меня есть хорошие новости!» – И стал рассказывать историю о диспуте. В заключение он с гордостью заявил: «И я даже не стал шагать по их жёлтым шапкам!»

Тогда Кхьенце выхватил одну из своих ваджр и стукнул Кармей Кхенпо по голове: «Ты, малодушный трус! Вместо того чтобы держаться за монашеские обеты, ты мог бы прославить учения кагью и нингма. Куда девалась твоя отвага кхамца? Ты что, не веришь в воззрение внутренних йог? Вроде бы ты считаешься практиком Ваджраяны! Твоё тело – божество, твоя речь – мантра, а твой ум – самадхи, так как же ты мог поддаться таким низким привязанностям? Ты совершенно ни на что не годен!»

И он хлопнул его ещё раз. Кхенпо выскользнул из комнаты и какое-то время не появлялся.

Перед самой своей смертью Кармей Кхенпо сказал: «Кхьенце Ринпоче не раз меня колотил, иногда даже сбивал с ног своими тычками и затрещинами. Частенько он устраивал мне взбучку. Но своими побоями он устранил препятствия к долгой жизни: теперь я настолько стар, что уже ослеп, но так и не могу умереть!»

Казалось бы, в его словах звучала жалоба, но на самом деле это была хвала.

* * *

Когда Кармей Кхенпо умер в своём уединении над Карма-Гоном, ему было за восемьдесят. Затем он родился сыном моей тёти.

Существовало предсказание Лотосорождённого Гуру о том, что после смерти и Кармей Кхенпо, и Конгтрул проявят Радужное Тело – знак высокой реализации. Однако, вероятно, потому, что они прилагали так много усилий, чтобы помогать другим – они постоянно были заняты своими учениками, – ни один из них не завершил свою жизнь обретением Радужного Тела.

Обретёт ли практик Радужное Тело, зависит от многих факторов. Например, Кармей Кхенпо действительно достиг такого уровня, на котором все умственные явления растворяются в дхармате, – это называется исчерпанием представлений и явлений. Но, хотя, достигнув такого высокого уровня, он должен был проявить Радужное Тело – внешний знак этого состояния реализации, – он этого не сделал.

Точно так же в терма, оставленных Чокгьюром Лингпой, предсказывалось, что после смерти Конгтрул уйдёт в Радужном Теле. Но этому помешало то, что он целиком посвящал себя деятельности на благо живых существ. Одна из главных причин этого заключается в том, что при наличии большого числа учеников всегда есть вероятность нарушения самайи кем-либо из них, а нарушение самайи влечёт за собой тяжкие последствия для учителя и тем самым может помешать ему проявить Радужное Тело. В учениях Тантры описывается «Радужное Тело с остатками» – явление, которое зависит от чистоты самайи учеников и благотворителей. Но есть исключения: не так давно Радужное Тело проявил Ньягла Пема Дудул, который умер в окружении пятисот своих учеников; по-видимому, никто из них не стал препятствием. Однако всё же большинство достигших такого же уровня реализации учителей, которые широко и открыто учат многочисленных учеников, обычно не обретают Радужного Тела, хотя у них была бы такая возможность, будь у них поменьше учеников.

Вот почему, наверное, говорится: «Если хочешь достичь Радужного Тела, не бери много учеников».

Вангчог Дордже

Вангчог Дордже был одним из троих детей Чокгьюра Лингпы. В одном из наших текстов о нём говорится как о «магическом проявлении» царя Джа, то есть о том, что он – воплощение индийского царя, который вскоре после ухода Будды получил от Ваджрапани, вечного владыки учений Тантры, «Восемнадцать тантр Маха-йоги». Вангчог Дордже и моя бабушка Кончог Палдрон были детьми одной матери – Маюм Дега. Матерью третьего ребёнка, Цеванга Норбу, была племянница Кхьенце Старшего.

17. Царь Джа – мастер Маха-йоги

Благодаря тому, что Вангчог Дордже сотни тысяч раз повторил мантру Манджушри, а также практиковал в своих прошлых жизнях, он развил в себе невероятные умственные способности. От его поразительной интуиции люди лишались дара речи. Мне говорили, что уровень реализации, которого он достиг на пути, был даже выше, чем у его отца-тертона. Ещё в ранней юности Вангчог Дордже совершенно самостоятельно и самопроизвольно осознал природу ума.

Потом, когда у него просили учений по медитации, он отвечал: «Я не тот человек, который может указать вам путь к природе ума. Я забрался на крышу, не поднимаясь по ступенькам лестницы, а взлетев туда одним прыжком. Даже если бы я стал описывать своё состояние медитации, вы не смогли бы его понять».

Было предсказано, что Вангчог Дордже откроет все терма «Новых сокровищ», ещё не открытые его отцом, и обеспечит их распространение. Вот какой это был значительный человек.

С детства он мог видеть волшебные письмена дакини, будто они были начертаны прямо перед его глазами, и умел их записывать вместе со связанными с ними учениями, по своему желанию, как если бы они возникали в пространстве его ума. Однако он так и не исполнил предсказание в полной мере.

* * *

Вангчога Дордже считали невероятно красивым, а некоторые даже находили в нём божественные черты, не виданные среди людей. Он был довольно высок, очень силён и с благородной осанкой. У него были необычные волосы: длинные и заплетённые в косы, они были обёрнуты вокруг головы. Его причёску называли «завораживающей короной», и это означало, что эти волосы никогда не стригли, и в каждой их пряди обитали дакини. Они отливали тёмно-синим блеском и никогда не спутывались после мытья, даже если их не расчёсывать.

Поскольку Вангчог Дордже был и сыном, и держателем линии Чокгьюра Лингпы, предполагалось, что у него, согласно традиции, должны были быть сыновья, которые продолжили бы род и линию передачи. Ходила молва, что у него сотня возлюбленных. Куда бы он ни отправился, везде шли разговоры, что девушки, желающие «телесной связи» – настоящего физического благословения – с красивым тулку, могли просто прийти к нему на свидание. Каждый вечер молодые женщины буквально выстраивались в очередь у его дома.

Однако Вангчог Дордже был совершенным йогином, сумевшим обратить вспять белое начало и, в отличие от обычных мужчин, которые извергают семя, никогда не был причиной чьей-либо беременности. Не знаю, хорошо это или плохо, но было именно так. С другой стороны, часто ли можно было слышать в старые времена, чтобы у кого-то была сотня подружек, но ни одна из них не забеременела?

* * *

Чокгьюр Лингпа питал безмерную веру в великого Патрула, и все его дети – в том числе и Вангчог Дордже – стали учениками этого учителя. После смерти Чокгьюра Лингпы Вангчог Дордже отправился в лагерь Патрула. Поскольку многие из учеников Патрула были полноправными мастерами, в Кхаме говорили, что этот лагерь напоминает логово снежных львов, которые потом разнесут львиный рык святой Дхармы во всех направлениях.

Как сын великого тертона, Вангчог Дордже прибыл в этот лагерь с большой пышностью, восседая на коне и сопровождаемый большой свитой. Патрул же, в отличие от него, посвятил себя монашеской жизни и, конечно же, не был женат. Он часто советовал быть как «дитя гор, одетое в туман», говоря о том, какое благо жить просто, как жили в древности первые практики линии кагью.

Однажды Патрул давал совет следовать их примеру, отказавшись от любых изысков. «Чтобы практиковать истинную Дхарму, нужно всегда садиться пониже и одеваться в обноски, – говорил он собравшимся. – Никогда не считалось, что нужно ставить себя выше других и одеваться в парчу».

Вдохновлённый этими словами, Вангчог Дордже подумал: «Вот что мне нужно!» И он сбросил с себя все свои парчовые одеяния и взамен стал носить простой плащ из дешёвого войлока. Также он распустил всю свиту, оставив себе лишь одного слугу, и вернул всех своих коней монастырю Чокгьюра Лингпы. Потом он обрил голову и принял от Патрула монашеские обеты. Там он прожил три года, отказавшись от всего своего имущества.

Но, после того как он взял обет стать нищим странствующим отшельником и сбрил свои чудные волосы, его блистательный облик потускнел и внешность стала заурядной. Он стал бледным, болезненным, начал сутулиться.

Суровый образ жизни явно плохо сказался на его положении держателя учений-терма. В частности, постригшись, он нарушил связь-самайю с дакини. Чтобы тертон сумел записать тайные символы, начертанные в терма, необходимо, чтобы слоги ясно реяли перед его взором. Но теперь оказалось, что они стали расплываться, мелькать и мельчать. В результате он не смог расшифровать и записать ни одного терма.

Возвращение Вангчога Дордже домой было совершенно непохоже на то, как он, бывало, прибывал туда – как и его отец – в сопровождении сорока всадников и каравана яков. Вместо того он прошёл пешком весь путь от Голока, что в северо-восточной части Кхама, с одним лишь посохом нищего странника в руках. При нём были только два спутника и один безрогий як в качестве вьючного животного, а всю поклажу составляли принадлежности для приготовления чая.

* * *

Когда они спускались к монастырю Дзонгсар в Дерге, Вангчог Дордже заболел. Наверное, болезнь была довольно тяжёлой, потому что всего через пять-шесть дней он скончался в горной обители Кхьенце, в знаменитом Зале Собраний Сугат. Никто в мире не смог отвратить это печальное событие. Траурная процессия доставила тело во владения Чокгьюра Лингпы. Пема Тринлэ, повар тертона, которого я знал, когда был ребёнком, присутствовал при этом. Тогда он был монастырским казначеем и в его обязанности входило доносить печальные вести великому Кхьенце, который жил поблизости.

Пема Тринлэ, который умер лет в девяносто, рассказал мне эту историю во всех подробностях. Услышав о смерти Вангчога Дордже, Кхьенце глубоко опечалился. Считая, что сыну истинного нгакпы было совершенно незачем состригать волосы^[66], он воскликнул: «Проклятье! Безумный Патрул заставил Вангчога Дордже обрить голову и превратил его в аскета – и вот что вышло! Какой ужас! Это доказывает, как мало заслуг осталось в наш век упадка. Сам Падмасамбхава предсказал, что этот сын тертона будет распространять свои терма повсюду, от китайской границы на востоке до горы Кайлаш на западе, неся всем существам благо, будто расстилая бескрайний белый покров. А теперь этот слабоумный Патрул загубил всё!»

Кхьенце стал бить кулаками себе в грудь, выражая своё отчаяние так, как это свойственно кхамцам. «Благоприятное стечение обстоятельств не проявилось, – простонал он с выражением крайней печали на лице. – Ему предназначалось стать тем тертоном, кто обнаружит оставшиеся терма и будет их распространять»^[67].

Пема Тринлэ приготовил подношение на благо усопшего и сказал:

– Ринпоче, дайте, пожалуйста, указание, где нам искать его перерождение. Я делаю вам подношение, и мне нужно взамен получить эти сведения.

– О! – воскликнул Кхьенце. – Прежде они были сестрой и братом, а теперь могут стать матерью и сыном.

Больше об этом великий Кхьенце ничего не сказал и продолжал горевать и бить себя кулаками в грудь.

Прошло не больше года, когда Кхьенце подтвердил, что сын, который только что родился у моей бабушки Кончог Палдрон, и есть перерождение Вангчога Дордже.

– Слушай, – сказал Кхьенце Старший, – ведь верно, что Кончог Палдрон недавно родила мальчика? Говорю тебе – нет никаких сомнений, что это Вангчог Дордже!

И Кхьенце Старший удостоверил это письменно.

– Её второму сыну не выпало долголетия, но если дать ему имя Бессмертная Ваджра, то это создаст благоприятное условие для продления его жизни, – продолжил Кхьенце.

Так мой отец получил это имя – Чиме Дордже.

* * *

Собрание сочинений Чокгьюра Лингпы – не считая сорока томов его терма – составляет два тома, а сочинения Вангчога Дордже – один толстый том. Те и другие старательно переписаны от руки, а не напечатаны ксилографическим способом. У меня хранится по экземпляру обоих собраний. Перебравшись в Центральный Тибет, я отправил в свой монастырь просьбу прислать мне эти тексты. Позднее мне стало известно, что руководители моего монастыря отказались посылать что-либо ценное^[68]. Можно спросить: о чём они думали?! Драгоценные рукописные тексты остались в Кхаме, и какая от этого польза? Вот что происходит, если не делать печатные доски!

Через несколько лет после китайского вторжения распространилась новость о великом благе, которое ждёт человечество, – речь шла о так называемой «культурной революции». Этот обман разносили целые полчища лжецов, которые следовали за солдатами-захватчиками. Действительно, когда волна «культурной революции» прокатилась по нашей стране, произошли огромные перемены: наши монастыри были разрушены, а наша литература сожжена.

Вероятно, были уничтожены и сочинения Вангчога Дордже, поскольку большинство буддийских текстов было сожжено. Злоба китайских коммунистов была такова, что они заставляли жителей собирать все их книги и бросать в большой костёр. После этого оккупационные власти объявляли: «Отныне, если мы найдём в доме хоть одну книгу, его хозяин будет повешен. Одна книга будет стоить одну жизнь».

В таких условиях многие, испугавшись, бросали свои драгоценные книги в реки. Часть книг люди закопали в землю с надеждой, что однажды их оттуда достанут, но, когда книги откапывали, к несчастью, оказывалось, что они сгнили. Однако наша страна так велика, что, наверное, какие-то книги будут обнаружены^[69]. И правда, один прекрасный текст «Неисчерпаемая гирлянда молний», который Вангчог Дордже написал в шестнадцатилетнем возрасте, действительно сохранился; мы до сих пор ежедневно пользуемся им в монастырях. Как было бы замечательно, если бы сохранилось ещё хоть несколько таких же.

Цеванг Норбу

Мать Цеванга Норбу была племянницей Кхьенце Старшего^[70]. Лотосорождённый Гуру также предсказал, что эта супруга станет матерью перерождения Юдры Нингпо^[71].

Поскольку «Три раздела» были учением-нингтиг Вайроцаны, он вверил его Юдре Нингпо, своему самому выдающемуся ученику в Кхаме. Вот почему Цеванг Норбу, перерождение Юдры Нингпо, должен был первым получить это посвящение. Поскольку пророчества Падмасамбхавы, как правило, очень точны, то в самом терма было предсказано, что через год или три года Цеванг Норбу получит это терма^[72].

Цеванг Норбу был довольно скромным человеком. Однажды он сказал Самтену Гьяцо: «Я не представляю собой ничего особенного. У меня нет никаких великих качеств, ни единого, кроме одного: хотя в то время мне было всего шесть месяцев от роду, ясно помню, как получил „Три раздела“ от двух великих тертонов». На самом деле „Три раздела“ были обнаружены именно тогда»^[73].

При этом событии присутствовали двадцать пять человек, в том числе Кхьенце и Кармей Кхенпо. В тот момент, когда было обнаружено это терма, Чокгьюр Лингпа обратился к матери младенца: «Принеси сюда ребёнка!»

Она принесла малютку, который был завёрнут в одеяла и сидел в плетёном камышовом лотке на слое сухого овечьего помёта, покрытого парой пелёнок. Такое приспособление, в котором младенец может писать сколько угодно, принято использовать в Кхаме.

Получая посвящение, Цеванг Норбу сидел прямо между Кхьенце и Чоклингом. Чокгьюр Лингпа сначала даровал посвящение ребёнку и только потом даровал его Кхьенце. Но больше это посвящение не получил никто, даже Конгтрул, поскольку существовало указание, что его можно давать только однократно. Вот, в частности, почему многие линии передачи «Трёх разделов» прошли через Цеванга Норбу. Позднее оказалось, что именно он сделал больше других для распространения учений-терма Чокгьюра Лингпы^[74].

Пока Цевангу Норбу не исполнился год, каждый день на крышу дома его родителей садился орёл. Потом великий Кхьенце сказал, что это была Орлинокрылая Богиня, которая охраняет «Три раздела».

* * *

Как и его братья с сёстрами, Цеванг Норбу был учеником великого Патрула. Однажды в Кхаме он поднялся на гору неподалёку от лагеря Патрула, чтобы провести там десять дней в пещере. Поскольку он не намеревался оставаться там долго, он взял с собой только небольшой мешочек цампы. Как-то раз ночью был сильный снегопад, и Цеванг Норбу оказался в снежном плену. Снег всё падал и падал, и возвращение стало невозможным. Через два месяца в лагере Патрула стали поговаривать, что Цеванг Норбу, скорее всего, погиб. Наконец, люди стали считать, что в его смерти можно не сомневаться, и посвящали ему свои добродетельные поступки, в том числе делали традиционное подношение пищи на огне, чтобы питать дух умершего.

Через шесть месяцев снег наконец растаял. Однажды кто-то громко завопил: «Труп Цеванга Норбу входит в лагерь!» Чтобы не попасться на его пути, все стали разбегаться, страшась, как бы до них не дотронулся роланг – зомби в тибетском духе.

– Не бойтесь, это же я! – пытался образумить их Цеванг. Наконец, когда всё немного успокоилось, кто-то решился спросить:

– Как же ты не умер с голоду?

– Почему я не умер с голоду? – повторил Цеванг Норбу. – Когда я хотел пить, я ел снег, а когда был голоден, ел свою цампу. Как можно умереть с голоду, если есть пища?

Позднее он объяснил, что питался всего лишь ложкой цампы в день. Но на самом деле он не хотел кое в чём признаться. Истина в том, что он в совершенстве овладел йогой, в том числе умел полностью управлять тонкими каналами и энергиями, а потому, скорее всего, бо́льшую часть времени проводил в самадхи^[75].

Ещё он сделал одно интересное замечание: «Наверное, есть смысл сжигать подношения из цампы и другой еды в течение семи недель после смерти человека. Я сам понял, что это довольно полезно, потому что в течение тех сорока девяти дней не чувствовал ни голода, ни холода. Даже в своей пещере я иногда мог чувствовать запах дыма от подношений, которые делали для меня в монастыре».

* * *

Цеванг Норбу был чрезвычайно образован – не меньше, чем Кармей Кхенпо. Он говорил, что своими знаниями обязан просто тому, что свои ранние годы провёл с великим Кхьенце. Поскольку Цеванг Норбу был внучатым племянником Кхьенце Старшего, он легко мог проводить с этим учителем очень много времени. Так Цеванг Норбу получил большинство своих первых учений, находясь у ног Кхьенце.

«Юные годы, проведённые с Кхьенце, обогатили меня – я получил богатство учений, – говаривал он. – Кхьенце Старший не слишком много учил в течение дня: он предпочитал отдыхать с учениками. Самое большее, днём ему можно было задать вопрос или два. Но вечером раздавался звон колокольчика, и все собирались в его обители. Ночью начиналось посвящение.

Примерно за час до рассвета учитель говорил: „Теперь старику пора и поспать. Вы тоже лучше идите и сделайте то же самое“. Только тогда все ученики покидали его комнату».

* * *

Цеванг Норбу был эксцентричным и, как многие йогины, непосредственным и прямым. Его отличительной особенностью было то, что он никогда не делал того, что говорили ему сановники или высокопоставленные ламы. Например, даже Кхакьяб Дордже, пятнадцатый Кармапа, не мог заставить Цеванга Норбу дать ему передачу «Новых сокровищ».

Джампал Цултрим, слуга и близкий ученик Кармапы, сам был влиятельным учителем. Поэтому Кармапа именно его отправил в Лхасу, чтобы постараться уговорить Цеванга Норбу дать нужные ему посвящения.

– Поскольку вы сын Чокгьюра Лингпы, Кармапа посылает вам этот белый шарф и просит дать передачу, – сказал посланец.

– Ни в коем случае! – ответил Цеванг Норбу. – Хочешь, чтобы собака положила лапу на голову человеку? Чепуху говоришь. Даже и не заикайся об этом, монашек^[76].

Тем самым он сравнил Кармапу с обычным человеком, а себя – с собакой и даже назвал того видного и известного ламу монашком. Вкратце: Цеванга Норбу никто не мог к чему-то принудить.

Позднее Джампал Цултрим сказал: «Никогда не встречал такого упрямца, как Цеванг Норбу. Ведь Кармапа – это Авалокитешвара во плоти. Кто бы с радостью не поднёс ему терма Чокгьюра Лингпы?» Но Цеванг Норбу никогда не уступал давлению.

Спустя несколько лет Самтен Гьяцо (племянник Цеванга Норбу) отправился в Центральный Тибет, чтобы исполнить желание Кармапы.

* * *

Первую половину жизни Цеванг Норбу был монахом, но этот период был недолог. Как-то раз Кхьенце Старший сказал ему: «Тебе нужно отправиться в Миндроллинг и остаться там». Так он и сделал, и восемь лет прожил в одном из самых важных центров учёности Центрального Тибета.

Несмотря на своё положение единственного оставшегося в живых сына великого тертона, Цеванг Норбу предпочитал являться без объявления, без малейшей парадности. Поэтому он поступил в Миндроллинг как простой монах, чтобы продолжить своё обучение. Однако он должен был каким-то образом запомниться, поскольку мы находим его имя в документах, касающихся учителей линии, которые передавали важные учения в Миндроллинге. Без него эти учения могли быть утрачены.

Цеванг Норбу был скромен и в глубине души – монах, а потому в течение этих восьми лет, проведённых в Миндроллинге, даже и не помышлял о женитьбе на дочери главного ламы. Так что вопреки предсказанию, содержавшемуся в терма, в Кхам он вернулся монахом.

Но, когда он вернулся в Кхам, Кхьенце стал его ругать:

– Эх ты, никчемный бездельник, ты не выполнил своей задачи!

– Какую задачу вы имеете в виду?

– Потомок Чокгьюра Лингпы должен был обновить кровь рода в Миндроллинге. За тем я тебя и посылал! Но от тебя никакого проку!^[77]

– Как бы я обновил их кровь? Они люди, а я всего лишь собака. Никогда не думал, что собаки могут жениться на людях.

Однако Кхьенце Старший твёрдо решил, что у сына Чокгьюра Лингпы так или иначе должны быть потомки. Поэтому он настоял, чтобы Цеванг Норбу сложил с себя монашеские обеты и стал нгакпой. Более того, он устроил его брак с девушкой из благочестивой семьи, но детей у них не было.

После этого ему дали жену из Дерге, но и этот брак оказался бесплодным.

Иногда Цеванг Норбу сетовал со свойственным ему юмором: «Ужас! Я ни на что не годен. Я не сохранил монашеских обетов, а потому я падший монах. Но и детей я не родил. Жизнь прошла зря – я полный неудачник!»

Некоторым ламам было грустно слышать такие слова, исполненные свойственного Цевангу Норбу своеобразного юмора. В Нангчене сохранилась поговорка: «Бесполезный, как Цеванг Норбу», которая подразумевает отсутствие мирских и духовных достижений.

* * *

Во второй половине своей жизни Цеванг Норбу перебрался в Центральный Тибет, где прославился своим необычным поведением. Пока он жил там, случилось так, что тринадцатый Далай-лама оказался в Индии^[78]. Одно из свидетельств высокого положения Цеванга Норбу – тибетское правительство в Лхасе попросило его выполнить ритуал для изгнания иноземных захватчиков. Он скрупулёзно исполнил его в лхасском храме Рамоче, в котором находится одна из двух самых знаменитых в Тибете статуй Джово.

Хотя в Кхаме Цеванг Норбу был весьма высокопоставленным ламой, переселившись в Центральный Тибет, он полностью переменил свой образ жизни. Он часто приглашал к себе на чай нищих, долго разговаривал и шутил с ними – вот такой он был учитель. Во всём остальном он тоже поступал не так, как все, а согласно поговорке: «Если все говорят ХУНГ, он говорит ПХЭТ».

Обычно он носил самую простую овчинную одежду. Но однажды он надел богатое парчовое одеяние.

– Ринпоче, почему вы так оделись? – спросил его слуга. – Вы никогда этого не делали.

– Молчи! – сказал Цеванг Норбу. – Сегодня мы собираемся встретиться с царём всех тантрийских йогинов этого мира.

– Кто же это? – спросил слуга.

– Кхакьяб Дордже, Кармапа, – был ответ. – Считается, что я нгакпа, и сегодня самое время одеться подобающе.

И он величаво отбыл верхом в Цурпу. Но, едва вернувшись в Лхасу, он тут же переоделся в свою овчину.

* * *

Омдзе Тринлэ, один из учеников Цеванга Норбу, в то время уже довольно пожилой, рассказал мне такую историю.

«Иногда я просто не мог понять, что делает Цеванг Норбу. Я даже подумывал, не сошёл ли мой учитель с ума или что-то в этом роде. Однажды рано утром Цеванг Норбу заявил: „Сегодня я собираюсь устроить большой пир! Пойди на мясной рынок и пригласи как можно больше погонщиков скота с бойни“.