Самозванка. Кромешник

Глава 3. Лилия и Роза

Кодексы Миридика в долине не жаловали. Пёс знает, отчего.

Холерные колдуны учиняли разливанные моря пустопорожних славословий, подпекаемыми воробушками заходились в угоду ревнивому тирану, пестуя монаршую спесь да самомнение щадя. Данное сочинение пожелавшего остаться неопознанным автора ещё выгодно выделялось на общем фоне некоторой замашкой на здравомыслие и рациональность, и излагало спорную историю последних полутора столетий почти без искажений.

Миридик, южное царство колдунов, себя прозвавших Ллакхар в честь древней столицы и народа-прародителя, до недавнего времени представлялось надменной, кичившейся прогрессивностью республикой, управляемой Большим Сартаном.

Сэтвенты – могущественнейшие, а заодно и богатейшие, представители – вершили судьбы пространного, исподволь непрестанно расширявшегося, ровно плесень в погребе у нерадивых хозяев, государства из престольных Семи Ветров. Помыкали провинциями через эмиссаров, спорами разбросав колонии на запад и восток. И причиняли ощутимую головную боль хозяйке Каменной Розы, тактично притесняя человеческих правителей, но на господство сверх того не претендуя.

Всё меняется. Вот и в Семи Ветрах умонастроение знати изменилось.

Сэтвент Сартана, мессир Вильфар Аррамунет, собрав тишком ватажку неравнодушных и сочувствующих, приволок откуда-то с восточных развалин пыльные скрижали, накормил мухоморами Хранителей Знания, на-гора под тем делом сочинивших с дюжину пророчеств, откопал в дремучей западной провинции древний род, ведущий историю от самого Эрвара Лилии, и радостно приволок наследничка в столицу. Тогда он ещё по простоте душевной не подозревал, что за гадину пригрел.

Молодой Наследник оказался к наставнику на удивление благодарным. Ни ядами не попотчевал, ни на кол не высадил. По сию пору подле себя держит.

Норт Адальхейн Эрвар, голубоглазая прелесть о золотых кудрях, произвёл на колдунов-ллакхаров неизгладимое впечатление. Чуть не светлокняжеского отпрыска, дивный плод ветви легендарного короля, знамение грядущего возрождения державы. И ведь далось оно Сэтвентам! Пёс знает, чего любомудров не устраивало. И жилось им сыто да привольно, и в целом народ не бедствовал. А поди ж ты.

Белокурый Адальхейн, проявляя невиданные способности в обучении, слыл записным умником, вдохновенным оратором, а заодно и храбрецом. Наследник, Принц, Алмазная Лилия Ллакхара! Сартан ликовал, подданные млели в ожидании чудес. И чудо случилось.

Ближе к совершеннолетию Щенок, хунту «дядюшки» Аррамунета изящно пестуя и потайные интриги заплетая, устроил что-то вроде переворота, заручившись поддержкой народа. Скорее всего, Вильфар торил дорожку для себя любимого, живописуя в фантазиях не то счастливое регентство при вялом дурачке-монархе, не то марионеточное правительство, управляемое теневыми советниками. И, разумеется, обознался.

Лилия на деле оказалась именно что алмазной, не по зубам ни столичным интриганам, ни иноземным конкурентам.

Добравшись до заветного венца, Адальхейн тотчас провозгласил реставрацию прежних обычаев и узаконил свою власть. Хитроумно и вполне успешно, благодаря фантастической, самозабвенной наглости, все мыслимые пределы переросшей, задавил вялые поползновения свободомыслия. Приструнил Сартан бестрепетной рукой, отчасти вырезав, отчасти запугав или перекупив отобранным у вырезанных.

И пошло-поехало.

Самопровозглашённого правителя счастливо благословили вразумлённые плетьми-угрозами Хранители Знаний, приняли со слезами радости в помутившихся от ужаса глазах Сэтвенты, голову купно с имуществом сохранившие и на том благодарные; признал народ, давненько по жестокой длани да хозяйской дубине истосковавшийся. Миридик ощерился в предвкушении войны, зазнался и окончательно обнаглел.

Эрвар, приложив немало усилий, сколотил державу себе под стать.

В государстве, где все от мала до велика обладали какими-никакими колдовскими способностями, вроде стольцев, мановением век метаемых, или кулаков самовоспламенявшихся, а любая, даже случайная трактирная потасовка грозила перерасти в катастрофу мирового масштаба, а то и светопреставление, появление такой фигуры, как Норт, стало судьбоносным.

Ллакхары завязали с междоусобной грызнёй и обратили алчные взоры на пышный соседский околоток, воспылав под чутким руководством молодого Адальхейна имперскими настроениями. Щенок вознамерился завладеть окрестностями – ближними и дальними – непосредственно, без всяких околичностей, вроде эмиссаров и податей.

Фладэрик, задумчиво созерцая незатейливые гравюрки в кодексе, прикидывал, чем же прельстил Её Величество южный колдун, чего посулил завлекательного, что дивноокой госпоже последние мозги снесло.

Алмазная Лилия и Каменная Роза – подумать только, и откуда у судьбы страсть к цветоводству?

– Ллакхар, – пробормотал отвлечённо, почти забывшись, Адалин. И тотчас встряхнулся, отругав себя за оплошность. Сказывалась поганая усталость.

– Курвино племя, – подтвердил сипло Милэдон. – Садись, Упырь. Поди, с рассвета в седле.

– Ляд бы с тем, – пожал плечами Фладэрик, отложив несчастный кодекс. – Не впервой. Итак?

Сейран натужно откашлялся, сглотнул:

– Тэрглофф спит и видит, как бы тебя подловить. – Упыря сообщение не удивило. Констатировать очевидные факты он привычки не имел, но смирился, принимая вступление. Командир Прихоти собрался с мыслями: – По-моему, он уже на всё готов.

Приелась Канцлеру роль злобного полудурка на посылках. Опустившись на столец, Адалин мрачно растёр шею под волосами. Нет, кем-кем, а полудурком Хэминд, змея подковёрная, был в последнюю очередь. Сребролюбивый изверг и палач, дивное сокровище в волшебном сундучке Её Величества. Достойный наследник Эйлэйва Проворного по прозвищу Выскочка, затесавшегося в число вельмож Розы по какому-то чудовищному недосмотру.

К Высоким Семьям Тэрглоффов относили лишь последние полтора поколения, что, по меркам долины Олвадарани, неприлично мало.

Фладэрик излишней приверженностью идеалам навьей породы не страдал, коронных аристократов по большей части презирая. Но и с методами Проворного, скользкого, что маринованный маслёнок, мириться не научился. Хэминд, здорово напоминая батюшку, шагнул дальше. И вывел придворные козни на новый, астрономический размахом и геологический областью залегания, уровень.

– Меня допрашивали на предмет контактов с некими личностями, улизнувшими из Северных Башен, – поведал Сейран тихо. – Ну, и в отношении высказываний, имевших место, Князь весть, где и в чьём присутствии.

– То есть, свидетельств тебе не предъявили?

– Пока нет, – Милэдон осклабился, скосив глянцевитые глаза. – Приберегает на крайний случай… стервь дальновидная.

– А ты стал осмотрительнее в подборе эпитетов, – заметил Упырь с усмешкой.

Командир наградил Адалина укоризненным взором.

– Сам попробуй, – предложил Милэдон сварливо, но обиду проворно проглотил, прекрасно сознавая виновника произошедшего. – Прав ты, зараза злоречивая. Надо было раньше озаботиться.

– Я так понимаю, истязает тебя Хэминд из любви к искусству, – предположил Фладэрик. – Кроме языка беспутного вменить нечего. А подозрений, несмотря на канцлеровы происки, для приговора Благородному пока маловато.

– Тэрглофф жаждет изобличить тебя, – прикрыв веки, вяло вздохнул командир. – Заговор, измена, подрыв устоев.

– Да хоть бражничество с волколаками, – усмехнулся Адалин. – Крыса пока перебьётся.

– Шальная самоуверенность, – протянул с нежностью Милэдон. – Фладэрик, не мне тебя осторожности учить. Но теперь я боюсь. За Тэарвин, за семью. За тебя, дуралея!

– Хорошо, – кивнул тот, решительно прихлопнув по коленям. – Значит, идею мою оценишь.

– Излагай, – приподнялся под шкурой Сейран, игнорируя зловещий хруст суставов.

– Тебя волнует благополучие родни и сохранность домена, – потирая подбородок, обстоятельно начал Фладэрик. – При этом, ты, разумеется, понимаешь, что отвертеться от обвинений в оскорбительных речах, монаршее достоинство уязвивших, не получится. Скорее всего, у Тэрглоффа имеется парочка купленных, а то и вполне искренних свидетелей, готовых под присягой подтвердить твою виновность. – Милэдон сокрушённо кивал и спорить не собирался. – Понимаешь, о чём речь? – уточнил Упырь, вглядываясь в скорбное, постаревшее лицо.

– Не трави душу, – скрипнул недоломанными челюстями командир. – В чём идея?

– Идея, Сейран, в покаянии, – меркло улыбнулся Адалин и скорчил до того возвышенную физиономию, что Милэдон, усовестившись, содрогнулся.

– То есть? Мне, что…?

– Не шарахайся, басалай уличённый, – фыркнул Фладэрик, насладившись произведённым эффектом и мину скомкав. Выражение лица вновь сделалось постным и подчёркнуто ироничным. – Черкнёшь на имя Величества пару ласковых строк. Мол, в содеянном не раскаиваюсь, болтал в полном уме и твёрдой памяти. Семья не при чём, один я такой, греховодник, у почтенного Генрича уродился. Почему и тикаю отсель искать лучшей доли в туманной дали. Поминай, как звали, шлёндра венценосная. И пару твоих виршей. Желательно, продублировав в Стяг да гарнизону Прихоти. Чтоб солдатня под чарку повторяла да тишком насвистывала. – Ошеломлённый Милэдон уставился на соплеменника, не мигая. Мрачная улыбка кривила губы Упыря. – А тебя, тем часом, через Эреттурн за Зубатку переправим, – продолжал он невозмутимо. – Оборотни Рункарда хороший слог любят. А стихи твои позабористей любой «вдовушки». Они оценят.

– Верхом? – недоверчиво нахмурился командир, загодя ёжась.

– К седлу привяжем, если сам не усидишь, – пожал плечами Адалин. – До Гравароса лично провожу. А там тебя оборотни встретят.

Сейран пожевал губами, размышляя.

– Затея рисковая. Потому может сработать, – подытожил Фладэрик негромко.

– Но, – Милэдон всё ещё сомневался, меряя гостя угрюмым взглядом исподлобья. – Даже сработав… как это спасёт тебя?

– А чего меня спасать? – ехидно щуря ярко воссиявшие глаза, осклабился в ответ тот. – Чай, не девица подневольная.

– Хэминд не успокоится. Ты ему что кость в горле, – бывший командир пасмурно наморщил изборождённый свежими морщинами лоб. – Или колючка в сапоге. Высшие, сам говорил, тоже не в восторге, – унылое перечисление грозило затянуться, но Упырь не перебивал, лишь утвердительно кивая в ответ на каждую фразу. – Гвардейцы завидуют, министериалы давно позабыли присягу, Совет, да и Голос, тебя боятся. А испуганный зверь кусает…

Адалин только развёл руками.

– Фладэрик, ты ведь… допрыгаешься, – скорбно протянул Сейран с чисто отеческой тоской.

Упырь лишь фыркнул:

– Да и пёс бы с ним. Мне что терять? Ни семьи, ни обязательств. – Милэдон устало и неодобрительно поморщился, но возражать не стал. – Радэрика, будь он хоть самому Тёмному Князю сродник, ни одна собака не заподозрит. Второго такого… образцового отрока не найти. За него сам Канцлер Стударма поручится, я уж про Каувица молчу, – пожалуй, тут Упырь слегка приукрасил действительность ради спокойствия запальчивого Милэдона.

Гэдэваль Лаэрвиль, монарший ставленник, в университете королевском заправлявший, отличался характерным, ушлым складом ума и соответствующей прозорливостью. Иные на лакомых постах не заживались. А старший наставник, Тиргерат Каувиц, вельможной шельмоватостью составлял достойную конкуренцию дворцовым прихвостням. И всё же, младшего братца сии достойные мужи, в целом, одобряли.

– Без тебя всё рухнет, – резонно возразил командир, предусмотрительно понизив тон. И пристальней вгляделся в шалое лицо, пробрезжившее нарочитым легкомыслием. – Ты же понимаешь?

– Я помирать пока и не собираюсь, – откликнулся насмешливо Упырь. – Наивно ждать чего иного от «ублюдской твари королевы». Разберусь.

– Князь свидетель, ты сказал, – набожно буркнул, осеняя себя соответствующим знаком, Милэдон.

Про старшего Адалина он в казармах слыхал всякое. А ведь гвардейцы с динстманнами да солдатнёй прелагатая уважали, а то и, стыдно сказать, любили. Как величали за глаза ненавистного упрямца остальные, Сейран тоже имел некоторое представление. И осведомлённости Фладэрика на сей счёт отчего-то совсем не удивился. Удивляла, разве, лёгкость, с который наследник одной из знатнейших семей долины принимал придворное злословие.

– Кстати. Твой брат присягает ей на днях. Ты не останешься в Замке? – припомнил и невольно удивился командир.

– Не мне же присягает, – покрутил серёжку в ухе Адалин. – Величеству. А тебя проводить нужно. Орлов проведать. Да и… хм… срок уже. Думаю, пора прощаться с Розой.

– То есть… всё готово? – Фладэрик, не снимая со стылого лица ухмылки, кивнул. – Упырь! За это стоит выпить! Не кривись, твоё любимое прикажу! Ишва-Илэ. Золотое Ставменское! Обычай велит.

– Обычай много чего велит, – пожал плечами, не слишком сопротивляясь, Адалин.

Голова гудела, потихоньку сраставшиеся покровы ныли и зудели. А Упырь почувствовал странное, не связанное со внешним миром раздражение. Лютую, отупелую тоску, бирюком вцепившуюся в глотку.

Растирая ноющий загривок, Фладэрик степенно наблюдал, как призванный Дофот колдует над кубками, подобострастно глядя на покровителя, старательно сооружавшего из постели подобие берлоги. И на ходу прикидывал, как бы спровадить страдальца из долины. То, что в седле Милэдон не удержится, чем дальше, тем становилось очевиднее. Адалин помянул проклятого Канцлера и его окаянных приспешников, дело своё, судя по результатам, знавших прекрасно.

Держальник почтительно передал гостю кубок и, закусив губу, отступил к двери. Сейран, улыбаясь, полулежал на подушках, шкура сползла на ноги, обнажая облепленные рубахой рёбра, туго стянутые перевязками.

Ишва-Илэ, пряная отрава, креплёное имтильское вино, отдающее изюмом и буйством, пахло одуряюще, вызывая в памяти подзабытые картины, а в разуме – оттеночное беспокойство. Упырь прикрыл глаза: а ведь проныра Милэдон знал, чем потчевать надменного приятеля, помнил и, кажется, нарочно озаботился.

Ставменское зелье не пользовалось особой популярностью у кровососов. В виду специфичности, стоимости и, отчасти, взаимоотношений Короны с мореходами. Подданные блистательной Айрин предпочитали сладкую дрянь родом из Ардуайна или забористые Ярьеннские шедевры, больше напоминавшие приправленную опилками сивуху Хуторского Бажая. Бражку Адалин принимал как неизбежное зло, титулованную западную канитель, отдающую мхом – тоже, но с куда меньшим восторгом.

А Золотое Ставменское они частенько пили с отцом.

– На удачу! – провозгласил бравурно Сейран, воздев кубок. – Во славу Розы и на погибель врагам!

– Угу, – буркнул Фладэрик, избегая чрезмерной экзальтации, против воли принюхиваясь к знакомому, свербящему полутонами аромату.

Глава 4. Гостеприимство, кров и стол

Подрумянившееся к вечерней зорьке, а всё равно чахоточное в северных краях светило, клонясь к пушистым шапкам сосен, что застлали отлоги синих гор, искоса заглядывало под откос узкого, бойницу напоминавшего окна. Не то взалкало напоследок кровавых подробностей упырьего быта, не то попрощаться заглянуло.

В каминном зале, сакральной кладовой битого зверья, дежурной усыпальнице раритетного оружия, а заодно, как подозревал Адалин, месте регулярного послеобеденного паломничества, собралась небольшая толпа.

Генрич Белый Милэдон, сутуловатый старик с гвардейской выправкой, пепельными усами, годными послужить родовым знаком в обход герба, и носом им под стать, в сопровождении полчищ собак и своры чуть более многочисленной родни чопорно предстоял посередине, аккуратно зачесав пенные космы на старомодный лад, и зачем-то напялив придворный кафтан, древний, что поселковая знахарка, и лишь чудом от моли упасенный. Ещё и перевязью той же эпохи обмотался.

Фладэрик приглядывался к амуниции, дивясь как сохранности, так и самому факту ее существования. Громоздкая, напоминавшая конскую упряжь конструкция смотрелась на почтенном кровососе вполне уместно.

Собаки млели, родня благоговела.

Нервно почесав бровь, Адалин выбрался из ниши окна, откуда невозбранно любовался пейзажем и сочинял «покаяние» Милэдона. Поклонился, размышляя, чем ещё почтить явление подобного масштаба.

Сопровождаемая зловещим скрежетом, ритмичным похрустыванием и проникновенным шорохом ползущей по стене сороконожки, в зале объявилась Альдэгерда. Разумеется, в кресле. Памятный чепец прикрывала благообразная накидка, прихваченная обручем. Собаки благоразумно старухи сторонились. Родня огребала тычки подвяленным перстом и острым локтем, послушно расступаясь.

Искоса глянув на подкатившую на самоходном кресле старицу, Генрич отрывисто мотнул кудлатой головой:

– Рад приветствовать тебя в своём доме, мессир Адалин. Прости нерасторопность. Я не знал о твоём визите, иначе прервал бы прогулку прежде. – Упырь улыбнулся, благополучно симулировав воспитание и маскируя прищуром диковатый взгляд, невольно мерявший делегацию. Древняя упырица только что его подозрительно… обнюхала? – Позволь предложить тебе моё гостеприимство, кров и стол.

– Благодарю и принимаю, мессир Милэдон, – откликнулся Фладэрик, понимая, что отступать попросту некуда.

Семейство обложило его плотным кольцом. Да и Альдэгерда верхом на инженерном исчадии, напоминавшем скорее осадную машину, маячила недобрым предзнаменованием.

Генрич важно задрал породистый нос, демонстрируя фантастические усы. Упырь почти проникся. В самом деле, этот старик знал толк не только в высадке корнеплодов и масштабном окуневодстве. Успел послужить Короне, запятнав фамилию ратной славой, как черничник – подол распутной поселянки.

Трапезничать семейство полным составом угнездилось уже затемно в изумительно напоминавшем кишку, долгом, что полный титул Королевы, и тёмном, что её же помыслы, зале в южной части дома. Ещё бы, ораву сперва следовало собрать, сгруппировать, а там и высадить, избегая лишнего столпотворения.

Адалин очутился одесную хозяина, заняв место хворого, а потому от всеобщей трапезы освобожденного Сейрана. Генрич, милостиво приподняв углы усов в улыбке, взирал на гостя. Стэван и Луксас, заседавшие чуть поодаль, за дядьями, – куда менее дружелюбно. Четвёртого отпрыска Фладэрик не заметил. И лишь тогда вспомнил, что вампир по юности своей ещё обретается в Стударме. Фладэрик оценил разброс. Пожалуй, поболе, чем у них с братом.

Эстэрварт, который-то из дядьёв, оказавшийся справа, легонько подтолкнул гостя под столом и выразительно осклабился в ответ на вопросительный взгляд. Упырь разыгрывал трупное окоченение.

Семейство Милэдонов здорово напоминало сплочённый древний клан, какими жили восточные степняки. Глядя на них, Адалин прикидывал, как можно сплочённость эту к делу приспособить. Родственные чувства, не в определении Фладэрика, злорадного и циничного до мозга костей, а в классическом их понимании, за редкостью в Долине почитались явлением сказочным, то ли вымершим за ненадобностью, то ли изначально вымышленным, как единороги или справедливая власть. А тем не менее, существовали. Доказательству чего стал вынужденным свидетелем сам Упырь.

– У меня есть мёд, – заговорщически, самым углом рта, сообщил Эстэрварт.

– Поздравляю, – откликнулся, разглядывая ломящийся стол, Адалин. От дядюшки за версту несло скипидарами, и доверия известие не вызывало. Как и энтузиазма.

Генрич не поскупился на угощение.

Снедь, расставленная вкруг грузных серебряных подсвечников, поражала воображение и заранее настораживала желудок. Вечеряли Милэдоны обстоятельно, плотно, и, судя по реакции сотрапезников, регулярно. Ни обширные мясные тазы с лоснящимися каплунами, кабанятиной, олениной, дичью и прочими лесными радостями, ни отряды соусов, их обложившие, положенного интереса не вызывали. Как и маринады, хлеб, овощи, колбасы купно с обильным озеленением.

Не мудрено.

По-настоящему питались чинные подданные иначе. Но, что похвально, тишком, в уединении и тайне, отчаянно прикидываясь пестующими ханжеское добронравие жителями соседних государств.

Семейство, вслед за Хозяином, активно веровало в Князей и Жрицу, а потому судорожно внимало творимому Генричем благословению, славу оных провозглашавшему. Фладэрик покладисто разглядывал подсвечники, живописавшие в металле колченогих звероящеров, и тем симулировал благочестие за компанию.

Подобный ритуал разделяли многие вампиры. И относительно князепоклонства, и относительно приёмов пищи. Моду ввело неуёмное Величество, регулярно учинявшее пиры на человеческий лад. Знать снулыми призраками восседала по лавкам, усердно прославляя «щедрость» госпожи. Собаки, огребавшие харчей от пуза, жирели, челядь ликовала. Недоумевал лишь отвечавший за казну Орэндайль да ядовитые скептики вроде Адалина.

– …и да озаряют путь идущим по земным дорогам милосердием неизъяснимым, и да примут окончивших его, и да направят заблудших…

Уж они направят. Фладэрик подавил неуместный вздох, рассудив, что зевнуть в разгар благопожеланий, не вызвав определённой реакции степенного собрания, не удастся.

– …да прольёт милость свою примиряющую, да одарит любовью и долготерпием, да благословит страждущих. Хвала, хвала, хвала.

Упырь ожидал продолжения в обычном духе верноподданнического словоблудия: традиция предписывала троекратно же прославлять Величество, Розу и Совет. С перечислением всех заковыристых титулов. Однако Генрич ограничился скромным упоминанием чтимых предков и обозначил верность клятве скупым упоминанием. Упырь мысленно фыркнул. Вот вам и преданность традиции.

Значит, старый Милэдон уверовал в непричастность гостя к сыновним злоключениям. Иначе разливался бы соловушкой о дивных качествах любезной порфироносицы до самых петухов.

Кстати, о петухах.

Эстэрварт, деловито крякнув, как раз потянулся за каплунами. Генрич, снисходительно обозрев стол, ограничился хлебом. Фладэрик, сытый уже от одного духа, окутавшего просторный зал, последовал его примеру. Ещё саднящие после недавней встряски потроха проявляли завидную тягу к воздержанию, заодно намекая, что последний кубок Золотого, распитый натощак, был не лучшей идеей.

Упырь вздохнул, с нутром в кои-то веки солидарный.

Да ведь не откажешь болящему, внезапно уверовавшему в свою звезду. Адалин его восторгов не разделял. И спешку чумную почитал главным врагом задуманного.

Он слишком долго, слишком кропотливо пестовал нарождающееся исчадие народного долготерпения и коронного маразма, чтобы теперь по глупой неосмотрительности запороть всю затею на корню. Разумеется, за дюжину-другую лет Тэрглоффу случалось ловить не только кого попало. Но теперь, на финишной прямой, Упырь не хотел неожиданностей.

– Гуляш! – многозначительно представил Эстэрварт, ткнув в чеканный ушат с густым варевом, едва не пузырящимся от сознания собственной важности.

Фладэрик небезосновательно полагал, что глянцевое от жира творение местных поваров вполне способно в случае чего оказать достойное сопротивление покусившимся на сохранность его лаковой корки. Есть – и даже оскорблять подозрением в съедобности – дивный шедевр было бы кощунством. К тому же, опасным для здоровья.

При взгляде на ушат внутренности завязывались суеверными узлами.

– Фамильный рецепт! О! И перепёлки! Очень рекомендую, – вещал весьма довольный содержанием стола скипидарный дядька.

– Благодарю, – кивнул, сглотнув, Упырь.

Эстэрварт благодушно улыбался, глодая обильно сдобренного бледным соусом, сочившегося жиром и за версту вонявшего травами каплуна.

– Не гляди на Генрича, – фыркнул вампир. – Он у нас тот ещё постник. Будь его воля, на воде речной да коре лесной жил бы… – Адалин пожал плечами. Кора корой, однако, от трапезы он и сам предпочёл бы воздержаться. Пусть и не в пользу древесины. – А хочешь действительно поесть – только свистни, – продолжил, помахивая косточкой, общительный сотрапезник и выразительно заломил густые брови. – Это всё так – для отвода глаз да позы…

Адалин галантно пригнул голову и продолжал отыгрывать добронравие. К слову, Упырь не заметил, когда это они с Милэдоном успели сойтись достаточно для подобного тона. Но усатый по примеру хозяина Эстэрварт, в силу возраста, мог позволить себе толику панибратства. И Фладэрик любезно улыбнулся:

– Хорошая мысль.

– Да уж, – покивал, состроив мину выразительную, дядька. – Тебе б не помешало. Экий одр. Немудрено, что народ шарахается!

– Странно, что птицы в полёте не мрут, – поддакнул позабавленный Адалин. Вот ещё одром его не называли родственнички хворых заговорщиков.

– Кто тебя пощипал? – небрежно зашвырнув едва надкушенное бёдрышко под стол ревниво вьющимся тут же собакам, уточнил Эстерварт.

Упырь смерил соседа беглым, насмешливым взглядом: неприлично смуглый для подданного, носатый и белоусый, выглядел дядюшка куда моложавее брата. И заметно веселее. Ведь не его старшего отпрыска в застенках Розы клещами потчевали да едкими тинктурами травили.

– Вестимо, вышеозначенный народ. Под впечатлением.

– Понятно, – беззлобно ощерился подданный. – Старая песня. Молодец. Язык почём зря не распускаешь. Поучил бы нашего олуха… уму-разуму.

– Думаю, его уже научили, – откликнулся Адалин, понимая, что за светским трёпом с повадками излишне добродушного дядюшки хорониться долго не получится. А потому и не пытаясь.

Эстэрварт, пестуя избранный тон и закономерно пренебрегая приличиями, обсосал изгвазданные жиром пальцы, выразительно округлил зенки и поиграл кустистыми бровями:

– О как! Ну, коль ты находишь! По мне так запоздала наука.

– Возможно, – чинно пригнул блеклую физиономию Упырь, в раздумьях пощипывая подбородок. И раздумья те, к вящему сожалению хлебосольных усачей, к столу и всем горестям его отношения не имели.

– Эх, молодость, – хищно фыркнул дядька. – Несогласие, бунт… доблести всякие…

– Столбы позорные, – не удержался Адалин, прищёлкнув языком. – А то и шибеницы.

– Ну, это как повезёт. – Эстэрварт, ухмыльнувшись, запустил ладонь в хлебную корзину. – Лучше б, конечно, без столбов.

– Без столбов забор падает, – откликнулся Фладэрик, вызвав приступ бурного восторга, осиянного фонтаном крошек.

Не успевший толком прожевать откушенное любитель мёда закашлялся, стремительно бурея. Адалин воспитанно игнорировал происходящее, пока слуги спешно приводили младшего хозяина в чувства. Генрич, едва различимо ухмыльнувшись, кратко кивнул гостю и выразил тем самым сдержанное… одобрение?

То, что Белый Милэдон прислушивается к застольной беседе сыновнего залётного сотоварища, Упырь догадался сразу. А вот подтверждению умилился. Не иначе, гость таки выкупил хозяйское доверие. Не понятно только, чем именно: кулинарным аскетизмом или повадками.

Рдяное факельное освещение кутало продолговатую залу в романтический полумрак застенка, и умиляло верностью традициям. Пирующие – иначе обозвать застольное изобилие язык не поворачивался – подданные обменивались впечатлениями; столь же чинно, воодушевляясь хозяйским примером, перетявкивались ждущие подачек псы. Адалин на мгновение прикрыл глаза, напоминая готовому обмануться сознанию: уютное затишье гостеприимной усадьбы – всего лишь сладкий морок над чавкавшей, плотоядной трясиной. Клок тумана, заплутавший в буреломе коронного безобразия.

Упырь мрачно усмехнулся.

В Замке ретивые придворные остолопы с удовольствием вразумят заблуждающихся. Заботливой подножкой, а то и аппетитной потравой не дадут обмануться мнимым благолепием. Чем не повод отпустить притомившееся здравомыслие? Скоротать ночку в куда более приятной компании ласковой, что заскучавшая в сельской глуши вдовушка, наивности.

Упырь сердито щёлкнул челюстями на очередного призрака, услужливым напоминанием вылущившегося из недр подсознания: безглазое лицо в тайне казнённого подданного, присвоенный домен, знаки в Голоземье.

Долготерпение себя исчерпало. Не осталось у долины Олвадарани в запасе праздных ночек. Давно не осталось.