Аллергия: Жестокие игры иммунитета

В этом и заключается основное затруднение с получением надежных и точных текущих данных об аллергии. Большинство эпидемиологических исследований основано на самоотчетах о симптомах, про которые люди сами заявляют во время опросов по телефону или в интернете. Мы полагаемся на то, что аллергики точно оценивают свои симптомы и правдиво сообщают о них, а значит, их ответы можно отсортировать по правильной категории и подсчитать. Очевидный недостаток подобного подхода заключается в том, что симптомы аллергии часто схожи с симптомами других заболеваний или даже идентичны им, поэтому могут сбить пациента с толку. Симптомы, о которых пациенты сообщают сами, в лучшем случае способны свидетельствовать о возможном наличии аллергии. Но без медицинского диагноза самоотчеты нельзя использовать в качестве подтверждения истинной аллергической реакции.

О чем могут и о чем не могут рассказать данные

Даже если принять самую осторожную оценку и заявить, что лишь 10 % населения земного шара в тот или иной момент жизни сталкивались с респираторной аллергией, цифра все равно получится почти непостижимая: на данный момент это 800 млн человек по всему миру.

Что мы знаем о стоящих за этими цифрами людях (например, о Веронике)? В отличие от пищевой аллергии, которая может пройти с возрастом, респираторная аллергия, как правило, – это хроническое пожизненное заболевание. Это означает, что число пациентов с таким диагнозом, вероятно, будет неизменным на протяжении жизни одного поколения. Мы также знаем, что симптомы у большинства этих людей достаточно серьезны, поэтому они регулярно принимают безрецептурные лекарства (трое из каждых четырех человек) или препараты, отпускаемые по рецепту (половина больных)^[43].

Аллергический синусит (воспаление полости носа, вызванное респираторной аллергией) обходится жителям Соединенных Штатов примерно в 6 млрд долл. ежегодных расходов на здравоохранение^[44]. К тому же из-за респираторной аллергии американцы в течение года пропускают примерно 3,8 млн рабочих и учебных дней^[45]. Пациенты, страдающие аллергией средней и тяжелой степени, сообщают о значительном снижении качества жизни, включая «нарушение режима сна, усталость и слабую концентрацию внимания»^[46]. Еще один факт: согласно результатам недавнего опроса, 59 % аллергиков заявили, что заложенность носа негативно влияет на их способность фокусироваться на работе, и это вызывает снижение производительности. А около 80 % аллергиков испытывают проблемы с ночным сном, что приводит к повышенной усталости в течение дня^[47]. Физические симптомы аллергии приводят к таким эмоциональным состояниями, как фрустрация.

Интересно, что, согласно данным Института Гэллапа, в зимние месяцы гораздо больше американцев жалуются на аллергию, нежели на простуду или грипп, – в целом от зимних видов аллергии страдают около 10 % населения. Данные также свидетельствуют о том, что женщины жалуются на аллергию гораздо чаще, чем мужчины. Причина, возможно, в связанной с этим заболеванием стигматизации^[48] – зачастую считается, что аллергики «слабее» здоровых людей. Люди с самыми высокими и самыми низкими доходами чаще сообщают о наличии этой болезни, чем люди со средним заработком, а у жителей Юга аллергия встречаются чаще, чем в любом другом регионе Соединенных Штатов.

Однако, как уже отмечалось, имеющиеся данные способны рассказать о многом, но далеко не обо всем; и они не всегда говорят нам то, что мы больше всего хотим (или должны) знать. Точность данных важна по целому ряду причин, и очень важно отыскать способы получения более конкретной и достоверной статистики. Реальные цифры помогают принимать более адекватные решения по поводу того, на каких видах аллергии следует сосредоточить исследовательские ресурсы, – например, на сегодня в центре внимания астма и пищевая аллергия, в то время как поллиноз, атопический дерматит и контактная, лекарственная, профессиональная аллергия, а также аллергия на насекомых остаются, так сказать, за бортом. Располагая лишь ограниченными ресурсами, эпидемиологи и другие работники общественного здравоохранения, как правило, сосредоточивают внимание в первую очередь на том, что способно убить. Однако люди с тяжелой формой поллиноза, как Вероника, могут не согласиться с такой тактикой: они не понаслышке знают, что это заболевание, даже если не убивает, способно серьезно ухудшить качество жизни пациента. Средства, выделяемые на научные изыскания, часто приводят к открытию биологических механизмов, которые могут быть использованы для совершенствования способов лечения пациентов.

Данные: Настоящий детектив

Доктор Ручи Гупта лучше многих знает, насколько важно располагать точными данными. Гупта – директор Центра исследований пищевой аллергии и астмы при Северо-Западном институте общественного здравоохранения и медицины. Кроме того, она работает педиатром в чикагской Детской больнице Энн и Роберта Лурье и более 15 лет занимается вопросами изучения и лечения аллергии. Наконец, Ручи – мама ребенка с тяжелой пищевой аллергией, поэтому за ее исследованиями стоит и сильный личный мотив.

Гупта начала медицинскую карьеру с изучения астмы, а затем заинтересовалась пищевой аллергией. После получения степени магистра общественного здравоохранения она не устояла перед соблазном переехать в другой город, чтобы получить возможность учиться у одного из мировых лидеров в области исследований астмы. Так она оказалась в Чикаго. Поначалу Гупта сосредоточилась на изучении влияния различных форм неравенства на лечение астмы. Позже познакомилась с семьей, члены которой страдали множеством аллергических заболеваний, включая астму и пищевую аллергию. Семья жаловалась на нехватку информации о пищевой аллергии, и Ручи это весьма заинтересовало. Обратила она внимание и на то, что специалисты, работающие в этой области, не располагают качественными данными.

«Мы почти ничего не знали о пищевой аллергии по сравнению с тем, как была изучена астма, – пояснила Гупта. – В Соединенных Штатах не собирались данные даже о распространенности заболевания, и было непонятно, сколько людей затронула эта проблема».

Гупта утверждает, что статистика в основном подсчитывает тех аллергиков, которые могут позволить себе обратиться к врачу, или жителей городских районов, или тех, кто получает качественное медицинское обслуживание. Жители сельских районов и люди, не имеющие надлежащего доступа к медицинской помощи, могут вообще не учитываться в официальной статистике. Все эти факторы способны исказить официальные данные. А если вы полагаетесь на опросы или просите людей самостоятельно сообщать о своих симптомах, то некоторые из опрошенных, заявляя о наличии аллергии, на самом деле могут ее не иметь. Завышенные и заниженные оценки – хроническая проблема статистики, особенно в области пищевой аллергии.

Усиленное внимание прессы к этой теме и ее активное освещение в СМИ лишь усилили путаницу среди населения. Кампании по повышению осведомленности об аллергии слишком хорошо справились со своей задачей. Сегодня люди, испытывая боль в нижней части живота вскоре после еды, часто приписывают этот симптом пищевой аллергии, хотя причиной может быть нечто совершенно иное. У многие заболеваний схожие симптомы.

«Есть непереносимость, синдром оральной аллергии, целиакия и болезнь Крона. Существует множество заболеваний желудочно-кишечного тракта, но если после еды у вас возникает негативная реакция, трудно понять, чтó это: пищевая аллергия, отравление или просто непереносимость, – говорит Гупта. – Людям трудно объяснить, что именно происходит в их организме».

Как считает Гупта, отчасти виноват сам термин «аллергия» – он слишком расплывчат, неточен и охватывает чересчур широкий спектр симптомов, от легкого насморка до анафилаксии, так что для большинства людей это очень запутанное понятие.

Рассчитывая заполнить пробелы в имеющихся данных, Гупта при помощи своей исследовательской группы разработала всесторонний опрос, призванный детально изучить мельчайшие подробности, касающиеся симптомов и повседневного опыта больных. Полученные ответы позволят исключить случаи, когда реакция пациентов не указывает однозначным образом на возможную пищевую аллергию. Метод консервативный, но повышает уверенность в собранных данных. Впрочем, даже сама Гупта признает, что ее подсчеты тоже могут оказаться неточными: при аллергии ничего нельзя утверждать наверняка без проведения провокационных пищевых тестов – это золотой стандарт диагностики и подтверждения пищевой аллергии. Однако Гупта настаивает, что цифры, которые она видит в своих опросах, все же очень весомы.

Одно моя собеседница знает точно: проблема аллергии весьма существенна и, судя по всему, с каждым десятилетием усугубляется. Статистика вызывает беспокойство и удивление. Согласно последним результатам опроса Гупты (опубликованным в 2019 г.), до 10,8 % американцев демонстрируют убедительные доказательства наличия пищевой аллергии^[49]. Почти вдвое больше опрошенных – 19 % – назвали себя аллергиками, но лишь у 5 % был подтвержденный врачом диагноз пищевой аллергии. Используя данные, собранные в ходе недавних исследований, другие авторитетные ученые сделали новый подсчет: по их словам, «пищевая аллергия, вероятно, поражает около 5 % взрослых и 8 % детей, причем все больше свидетельств того, что ее распространенность растет»^[50].

Разобрав со мной все проблемы сбора данных, Гупта задала вопрос: «Так каким цифрам верить?» Она надеется, что сбор клинических данных в массовом масштабе и внедрение технологий, позволяющих работать с большими данными в области здравоохранения, помогут в будущем решить загадку аллергии и дадут врачам более отчетливое представление о масштабах проблемы. Однако на сегодня мы связаны по рукам и ногам – крайне ненадежными данными и отсутствием достоверных представлений об истинном размахе явно значительной эпидемии аллергических заболеваний.

Обострение эпидемии

Исследователи могут расходиться во мнениях относительно терминов, симптомов и методологии, но в одном они единодушны: за последние несколько десятилетий ситуация вокруг аллергии ухудшилась, а число аллергиков во всем мире, судя по всему, будет и дальше стремительно расти. Изучив данные за последнее столетие, можно сделать однозначный вывод, что заболеваемость поллинозом в Соединенных Штатах в середине XX в. возросла^[51]. Статистика также свидетельствует, что уровень заболеваемости астмой увеличивался начиная с 1960-х гг. и приблизительно в 1990-х гг. достиг пика. С тех пор этот показатель почти не менялся. А уровень респираторных аллергических заболеваний и атопической сенсибилизации (кожной аллергии) за последние несколько десятилетий вырос, вероятно, в первую очередь из-за сокращения географических различий в показателях распространенности. Например, в период с 1993 по 2003 г. показатели атопических заболеваний в Гане удвоились^[52]. Наиболее резким и заметным во всем мире был рост заболеваемости пищевой аллергией: всерьез он начался в 1990-х гг., и с тех пор цифры неуклонно увеличивались.

Доктор Скотт Зихерер, директор Института пищевой аллергии Эллиота и Рослин Яффе и главный специалист по детской аллергологии нью-йоркской больницы Маунт-Синай, стал непосредственным наблюдателем распространения пищевой аллергии. Когда он начал работать в Институте Эллиота и Рослин Яффе в 1997 г., его команда в сотрудничестве с некоммерческой организацией «Сеть пищевой аллергии и анафилаксии» (Food Allergy and Anaphylaxis Network, или FAAN) провела исследование, которое показало, что из каждых 250 детей 1 ребенок жалуется на пищевую аллергию (вызванную арахисом или фундуком). К 2008 г., как показала работа Зихерера, этот показатель вырос более чем втрое: 1 из 70.

«Сперва я не поверил такому результату», – признается он. Изначально Зихерер думал, что показатели отражают проблему с методологией исследования, – пока не увидел аналогичные данные, поступившие из Канады, Австралии и Соединенного Королевства. Все они доказывали, что примерно у 1 % (или даже более) детей была аллергия на арахис. Сегодня Зихерер не сомневается в том, что за последние несколько десятилетий количество ее случаев увеличилось.

«К тому же мы видим, что пищевая аллергия все реже уходит с возрастом и все чаще заявляет о себе, – говорит он. – Тяжесть самого заболевания, возможно, не отличается от той, что была 20 лет назад, но от пищевой аллергии страдает все больше людей, а это уже серьезно»^[53].

Все эти данные убедительны, но, пожалуй, самое веское доказательство роста заболеваемости за последние 30 лет – число случаев госпитализации. Каждые 2 ч пациент с тяжелой аллергией попадает в отделение неотложной помощи – неопровержимое свидетельство того, что проблема подобных заболеваний растет и ширится.

По мнению ученых из Имперского колледжа Лондона, которые проанализировали доступные данные за последние 20 лет (1998–2018), число госпитализаций в связи с пищевой анафилаксией увеличилось на 5,7 %, в то время как число летальных исходов снизилось с 0,7 до 0,19 %^[54]. За тот же период количество выписанных рецептов на автоинъекторы с адреналином (шприц-ручки EpiPen/«Эпипен») выросло на 336 %. Исследователи проследили за изменениями в определениях и критериях пищевой анафилаксии и пришли к выводу, что улучшение диагностики и лечения пищевой аллергии привело к снижению смертности, даже несмотря на рост общего числа случаев заболевания.

Количество госпитализаций в связи с астмой утроилось всего за три десятилетия, с 1970-х до 1990-х гг., а затем выровнялось до сегодняшнего стабильного уровня^[55]. И, хотя заболеваемость астмой в развитых регионах снижается (а в некоторых странах, например в Соединенных Штатах, остается неизменной), в слаборазвитых частях мира этот показатель продолжает расти, в результате чего стабильно растут и мировые показатели.

Именно поэтому эксперты прогнозируют, что в течение следующих нескольких десятилетий аллергия будет распространяться все активнее. Аллергические заболевания реже фиксируются в сельских районах стран с низким уровнем жизни, но аллергическая сенсибилизация находится на том же уровне (напомню: наличие чувствительности вовсе не обязательно предполагает развитие аллергии). Другими словами, чувствительность везде одинакова, однако у сельских жителей из бедных стран реже возникают симптомы и случаи активного заболевания. Когда же страна начинает развиваться, уровень заболеваемости аллергией, как правило, растет. Почему?

________

Сейчас, когда я пишу эти строки, в Бруклине, где я живу рядом с большим и красивым городским парком, властвует лето. В парке я подолгу гуляю почти каждый день, если нет сильного дождя, не очень душно, а воздух достаточно чистый. Иногда у меня вообще нет симптомов, связанных с моим локализованным аллергическим ринитом, и в такие дни я совершенно безнаказанно наслаждаюсь прогулками. Но бывают дни почти невыносимые: когда возвращаюсь домой, мои глаза болят и чешутся, а стоит лишь дотронуться до них или осторожно потереть – я тут же начинаю безудержно чихать. Так может продолжаться долго, с полчаса. Иногда глаза жжет так сильно, что я рефлекторно зажмуриваюсь; а слезы все равно текут сами по себе, и кажется, будто я вот-вот разрыдаюсь в истерике.

В такие дни я открываю погодное приложение в смартфоне и проверяю уровень пыльцы в воздухе. Это такое околонаучное расследование: я все надеюсь понять, чтó может быть причиной моих периодических мучений. Но приложение всегда говорит одно и то же: очень высокая концентрация пыльцы. Должно быть, у меня аллергия на какое-то местное растение, но совершенно непонятно, на какое именно.

Я дописываю эту главу, а мир, кроме всего прочего, по колено увяз в пандемии. По сравнению с COVID-19 большинство аллергических заболеваний кажется чем-то несущественным. Но если я чихаю больше одного раза подряд или у меня немного першит в горле (казалось бы, нормальный симптом сезонной респираторной аллергии), то неизменно чувствую легкую панику. Это аллергия? Или признак страшного коронавируса? Привычные симптомы сейчас совсем не кажутся чем-то «нормальным». Но, если уж на то пошло, они никогда по-настоящему и не были нормой. Это всегда признак того, что в организме что-то пошло не так.

Симптомы аллергии – насморк, зудящие глаза, раздражение на коже, расстройство желудка, раздражение кишечника, воспаление пищевода, измученные легкие и затрудненное дыхание – в совокупности пытаются сказать нам что-то важное об общем состоянии человеческой иммунной системы в XXI в., о том, как неправильно мы живем, и о том, как часто наши клетки перегружены факторами окружающей среды. И хотя, как мы уже видели, научное определение аллергии с момента его появления (более 100 лет назад) неоднократно менялось, неизменным остается одно: вызванное всеми этими симптомами снижение качества жизни миллионов пациентов по всему миру. По мере совершенствования наших представлений об иммунной функции меняется и то, как мы говорим об аллергических заболеваниях, как их классифицируем, как лечим. Мы знаем об аллергии и иммунной системе гораздо больше, чем прежде, но многое в работе иммунной системы все еще ускользает от нас. Мы применяем примерно те же самые базовые диагностические инструменты, которые существуют уже более столетия, и извлекаем из них все, что в наших силах. Даже сейчас, в разгар пандемии, ученые всего мира усердно трудятся, чтобы разобраться в том, как наши клетки учатся переносить миллиарды видимых и невидимых веществ, окружающих нас каждый день. Каждый шаг вперед в этом вопросе будет расширять и смещать границы того, что мы сегодня считаем аллергией, и, возможно, приводить к появлению новых расстройств, о которых мы еще не задумывались. Эти новые знания также помогут инженерам-биомедикам разрабатывать новые диагностические тесты или усовершенствовать старые для получения более точных результатов. По крайней мере можно надеяться, что в будущем лекарства от аллергии будут сильно отличаться от того, что у нас было и есть сейчас (ближе к концу книги мы подробнее разберем тему, связанную с возможными будущими вариантами лечения).

Несмотря на всю путаницу и неразбериху с определением аллергии и ее диагностикой, в одном мы можем быть абсолютно уверены: аллергии – как бы мы их ни называли и как бы ни определяли – в течение последних 200 лет становились все сильнее и коварнее, и непохоже, что в ближайшее время они ослабят хватку. Кроме того, мы знаем, что люди испытывают все более и более тяжелые симптомы, а сезоны аллергии длятся все дольше. Мы находимся в самой гуще нарастающей глобальной эпидемии аллергических заболеваний. В следующем разделе этой книги мы предпримем попытку ответить на один всеобъемлющий вопрос.

Почему?

Часть II
Теории

Несмотря на путаницу и неразбериху в вопросе о том, у кого есть аллергия, а у кого ее нет, большинству экспертов и эпидемиологов общественного здравоохранения очевидно, что общий уровень этого заболевания продолжает расти. Число задокументированных случаев всех типов аллергии неуклонно увеличивалось с начала промышленной революции – рубежа XVIII–XIX вв. Поскольку в течение последних двух столетий аллергия ведет себя все более и более дерзко, явно не собираясь отступать, возникает логичный вопрос: почему? Вторая часть этой книги раскрывает наиболее популярные научные теории (и несколько ненаучных), которые пытаются объяснить современную эпидемию аллергии.

Глава 4
Аллергическая наследственность: аллергия как «нормальный» иммунный ответ

В разгар пандемии COVID-19 личная встреча с исследователями аллергии невозможна. Просматривая свои заметки и подготовленные вопросы, я жду, когда доктор Сомнатх Мухопадхьяй, заведующий кафедрой педиатрии британской Медицинской школы Брайтона и Сассекса, подключится к онлайн-конференции. Мухопадхьяй изучает это заболевание уже 20 лет: в частности, пытается выявить гены или сегменты генов, которые могут быть связаны с развитием аллергии у маленьких детей. Мы договорились обсудить некоторые из его недавних исследований, раскрывающих корреляцию между генетическим дефектом кожного барьера и более высоким риском развития аллергии. Это открытие, вероятно, поможет объяснить так называемый атопический марш – последовательное развитие у маленьких детей атопического дерматита, за которым часто следует пищевая аллергия и/или астма. Подобный переход от кожной аллергии к пищевой и/или респираторной аллергии и астме был хорошо задокументирован у маленьких детей, но его первопричина всегда оставалась загадкой. Большинство исследователей полагают, что индивидуальные генетические особенности играют определенную роль в развитии аллергии, и Мухопадхьяй одним из первых стал искать этому биологические подтверждения, изучая большой массив данных генетической информации о юных шотландских пациентах.

Как только Сомнатх подключился к видеоконференции, я сразу увидела на его лице улыбку. С первых же минут разговора мне стало понятно, что он страстно увлечен своей работой и жаждет ее обсудить. Как только я поведала ему свою историю борьбы с аллергией и рассказала о самостоятельных исследованиях, Сомнатх вежливо прервал меня.

– Понимаю, – говорит он, наклоняясь ближе к камере, и его лицо тут же становится серьезным. – Значит, вы обратились ко мне, чтобы выяснить, почему умер ваш отец.

Нет, я не связывала свой интерес к генетическим причинам аллергии с историей моей семьи. Мне было важно выяснить первопричину всех наших аллергических реакций в целом, и мне казалось, что начать поиски ответа на этот вопрос разумнее всего с биологии человека – в частности, с генетических особенностей. Моя логика была проста: возможно, что-то внутри нас ответственно за все формы аллергии, и если это так, то надо выяснить, что именно. Но вскоре я поняла, что Мухопадхьяй был прав… по крайней мере, в определенной степени. Я действительно хотела выяснить, лежала ли ответственность за смерть моего отца на его генах, – ведь это и мое наследие тоже.

– Да, – отвечаю я после минутной паузы, – пожалуй, да.

Мухопадхьяй кивает и смотрит прямо в камеру. Даже сквозь экран я почти чувствую его сострадание. Он пристально смотрит на меня, как будто на своего пациента.

– Пчелы ежегодно жалят миллионы людей, Тереза, – говорит Сомнатх, – и вы, должно быть, думаете: «Почему умер мой отец?» И на этот вопрос вы так и не нашли ответа.

Становится ясно, что он предельно тщательно и взвешенно подбирает слова, и ему хочется ответить на мой вопрос как можно лучше и точнее. Он знает, что этот ответ важен не только для меня – из-за безвременной смерти отца, – но и для людей всего мира, которые борются с тяжелой аллергией. Почему у нас в принципе возникает эта болезнь? Почему у кого-то она развивается, а у кого-то нет? Почему некоторые из нас страдают так сильно? Вот, пожалуй, центральные вопросы этой книги. Они могут стать и центральными медицинскими проблемами этого века. Несмотря на более чем столетнюю историю иммунологии, мы, люди, все еще не до конца понимаем нашу иммунную систему, однако мир меняется, и осмысление того, как человеческий организм реагирует на изменения окружающей среды, может иметь решающее значение для нашего выживания. Если COVID-19 чему-то и научил нас, так это тому, что именно иммунная функция стоит между благополучной жизнью и мучительной гибелью.

В случае с моим отцом можно было бы дать очень простой ответ: он умер потому, что сидел в машине прямо, или потому, что у него не было шприц-ручки с адреналином, или потому, что ему недостаточно быстро оказали медицинскую помощь. Но, как и предполагает Мухопадхьяй, на самом деле я хочу знать не это. Я, как и другие люди, такие же, как я, хочу знать: почему именно он, почему именно тогда, почему произошла именно такая биологическая реакция? Ведь пчелы ежегодно жалят множество людей, и почти все выживают. После трагедии человек жаждет отыскать логическое объяснение событиям, которые со стороны кажутся просто случайностью. Мы хотим свести сложность смерти человека к простому биологическому ответу, потому что биологическую проблему можно предотвратить – или, по крайней мере, отсрочить.

– Ответ, – говорит Мухопадхьяй, – заключается в том, что организм вашего отца отреагировал на укус пчелы совершенно иначе, чем в миллионах других случаев, когда люди смогли справиться с последствиями укуса. Этот очень важный вопрос – почему произошло именно так – представляет собой ключ к лечению аллергии. У вас может быть аллергия; у меня может быть аллергия. Но у нас могут быть совершенно разные биологические причины и реакции.

Из первых трех глав вы уже знаете, какой коварной может быть эта болезнь. Ее симптомы изменчивы, и течение аллергии у двух разных людей не является абсолютно одинаковым. Это логично: ведь клетки иммунной системы каждого человека отвечают за принятие решений о том, как реагировать на разнообразие организмов, химических веществ и белков, с которыми они ежедневно контактируют. Клетки разных людей будут по-разному реагировать на один и тот же раздражитель. Доктор Эйвери Огаст, профессор иммунологии Корнеллского университета, говорит, что иногда даже идентичные клетки одного и того же человека по-разному воспринимают одно и то же воздействие. Генетика одинаковая, воздействие одинаковое, образ жизни одинаковый – и все же одна Т-клетка решает отреагировать на арахисовый белок чрезмерно остро, а другая Т-клетка полностью игнорирует его после первоначального контакта. И никто, уверяет Огаст, не знает, почему отдельно взятая иммунная клетка принимает то или иное решение. Если достаточное количество клеток вашего организма решит, что в целом безобидное вещество, попавшее внутрь или на поверхность тела, опасно, у вас возникнет аллергическая реакция. Но даже если у человека уже возник умеренный или тяжелый приступ аллергии, некоторые из иммунных клеток его организма могут решить не реагировать на раздражитель, полностью его игнорируя. Как и все, что связано с пониманием наших иммунных реакций, биологические причины аллергии окутаны тайной, и их трудно отделить от других сопутствующих причин.

Мы собираемся отправиться в историческое путешествие от истоков фундаментальной аллергологии до современных научных исследований, связанных с биологическими обоснованиями того, почему наша иммунная система развила способность нечаянно нас убивать. Эволюция консервативна. Она борется за сохранение ДНК, что дает людям – да и любому другому виду живых существ, если уж на то пошло, – больше шансов на выживание. Но как в этом случае объяснить способность нашей иммунной системы слишком остро реагировать на основные группы продуктов питания или пыльцу растений? Почему биологическая система, предназначенная для нашей защиты от вредных бактерий, вирусов и паразитов, способна вызвать такой хаос в ответ на безобидного пылевого клеща или на какой-то несчастный пучок кошачьей шерсти? Ответ кроется в сложной сети взаимодействий между генами, унаследованными генетическими вариациями, иммунными клетками и окружающей средой.