Что сказал Бенедикто. Часть 3-4

Глава 67. И никакого Вис-Бадена

Вебер открыл дверь и, увидев Агнес, повалился ей в ноги.

– Фрау Агнес… Фрау Агнес…

– Отпусти немедленно мои колени, что это такое, Рудольф?

Венцель тоже вышел на звонок. Он невольно осиял улыбкой Агнес и с изумлением смотрел на странное приветствие Вебера.

– Что это с ним, тетя Агнес?

– Клаус, помоги ему встать.

– Хорошо, тетя Агнес, как вы вовремя приехали, а у нас Гейнц заболел. Серьезно…

Он помог Агнес снять дорожный плащ, попытался помочь встать Веберу, но Вебер, почему-то отворачиваясь, быстро ушел на кухню.

– Не ходи за ним, – сказала Агнес. – Проводи меня к Гейнцу.

– Да вот он, здесь… Что с Вебером?

– Не трогай его Клаус, пока он сам не придет, не ходи к нему.

– Я так рад, что вы приехали, тетя Агнес.

Агнес осматривала Гейнца.

– Тетя Агнес, вы его вытащите?

– Уйди в другую комнату и найди себе занятие, ты меня отвлекаешь.

– Хорошо, когда будет можно, вы меня позовете

Клаус со вздохом вышел, Агнес позвала Вебера, Вебер приплелся в комнату.

– Пока ты все правильно делал, Рудольф. Теперь сядь рядом и успокойся.

Вебер сел в кресло. Гейнц очнулся, заулыбался Агнес, осторожно потянулся рукой к ее руке, чуть пожал ее, прошептал ее имя. Агнес помогла ему сменить положение, Гейнц, улыбаясь, смотрел на нее и снова задремал.

– Ему лучше, Рудольф. Приготовь мне чаю, пожалуйста.

– Я такого наломал, фрау Агнес…

– Я уверена, что все обойдется, я поехала из-за Клауса, но и с Клаусом все хорошо, я тебе очень благодарна за то, что ты помог ему.

– За то, что я ему поломал жизнь? Он ушел с преподавания.

– И за это тоже. Главное, ты спас ему жизнь.

– Господин генерал говорил, чтобы я не лез в гастроли Гейнца, как бы он ни настаивал, а я не устоял перед первым же его натиском. Я оказался бессилен перед его аргументами.

– В таких случаях не нужны аргументы: нет – и все.

– Он сказал, что никогда в жизни ни о чем не просил меня – это и в самом деле так. И Клаус с Ленцем – молодцы, с Гейнцем так нельзя.

– Это был диполь Гейнца и Клауса. Один из них должен был перетянуть на себя, чтобы возникла одна на двоих их сфера, твое вмешательство едва не разрушило их обоих. Ты это понял, и это хорошо.

– Не такой же ценой…

– Пока всё поправимо, Клаус способный и благодарный мальчик, у Гейнца он мог бы многому научиться.

– А он вместо этого вбил в голову, что хочет учиться у меня.

– Не думай об этом.

На кухне появился Венцель.

– А я слышу – зазвенели посудой. Мне тоже чаю дадут? Послушай, Рудольф. Я нашел там такие превосходные дуэты! Вы уже знаете, тетя Агнес, что я ушел из Школы Музыки?

– Ты никуда не ушел, Аланд тебе этого не разрешал.

– Так он уехал.

– Это не имеет значения, а насчет дуэтов – хорошая мысль. Только получше готовься, Клаус, Рудольф не совсем добрый учитель.

– Да вы меня запугиваете, тетя Агнес. Рудольф – не то, что Гейнц, а если он меня научит играть так, как он, так пусть хоть по роже бьет.

– Рудольф, почему ты не спрашиваешь, как дела у твоей жены, сына? – Агнес улыбнулась чуть иронично, видя, как он тщательно обходит этот вопрос.

– Вебер, у тебя есть жена? И даже сын? – изумленно переспросил Клаус.

Вебер молчал.

– Твой сын влезает в кресло у окна, готов стоять в нем весь день, тычет пальцем на дорогу. И кто бы ни появился на горизонте, утверждает, что «это – папа», он ждет тебя.

– Зачем вы мне об этом говорите?

– Тебе это не интересно?

– И что мне с этим делать?

– Пока постарайся не вылить весь чай на скатерть.

Вебер вышел.

– Он что, психанул? – спросил Клаус. – У него проблемы с женой?

– Нет у него никаких проблем.

– У Вебера красивая жена? – полушепотом спросил Венцель.

– Если не хочешь, чтобы Рудольф тебя хорошенько побил, не засматривайся его жену.

Венцель засмеялся.

– Не может у него жена не быть красавицей, Вебер не так-то прост, это я уже понял. Вы меня заинтриговали, тетя Агнес. Я думал, у Аланда все аскеты, но если уж Вебер женился…Там, наверное, что-то особенное. Как же он с ней расстался?

– Не любить и быть одному – это не аскетизм. А вот любить – и быть одному…

– Это мазохизм, тетя Агнес. Теперь я понял, почему Вебер один из вашей среды (про вас я не говорю) мне так симпатичен. Он нормальный человек и даже женатый.

– Поосторожней, Клаус, с такими рассуждениями. Ты недооцениваешь темперамент Вебера. Он с виду тихий, но, увидишь, насколько это не так, если присмотреться.

Вебер решительно вошел обратно в кухню, встал перед Агнес, упер обе руки, сжатые в кулаки, в стол и тихим, электрическим голосом произнес:

– Зачем вы это сказали, фрау Агнес?

– Да тебе ничего не сказали, Рудольф, – ответил за Агнес Венцель.

– Клаус, тебя вообще никто не спрашивал. Зачем вы это сказали? Мне запретили об этом думать, но сейчас я готов сорваться и уехать туда. Зачем вы это сделали?

– Рудольф, дай мне пару минут договорить с Клаусом, и я смогу поговорить с тобой.

– Но ведь это ложь! Вы не могли успеть оттуда так быстро добраться. Вам пришлось бы, едва доехав до места, сразу ехать назад, когда еще ничего не случилось. Тут такие расстояния, прямого сообщения нет. Интервалы между поездами такие – что убьешь двое суток, пока доберешься. Почему вы соврали мне?

– Ты и про расписание уже все узнал?

– Я сразу все узнал, я карту изучил вдоль и поперек, на машине я долечу меньше, чем за сутки.

– Ты непременно хочешь поговорить при Клаусе?

– Да я вообще не знаю, кто такой Клаус, мне до него нет никакого дела, у него есть вы, я тут не причем. В чем обман, фрау Агнес? Где они? Они где-то рядом, никакого Вис-Бадена, полная чушь. И вы все зачем-то меня морочите.

Агнес улыбалась.

– …Я не вижу никаких гор, сад вокруг дома, поля. Обыкновенный дом – просторный, обшитый смоленым деревом. И мой сын стоит у окна, смотрит на дорогу – это единственное, о чем вы не соврали. Где они, фрау Агнес? Вы добирались до нас не двое суток, а, может быть, пару часов.

– Тепло, Рудольф, очень тепло. Ты можешь совсем успокоиться и сам ответить на свои вопросы. Во всяком случае, я с тобой говорить, пока ты не успокоился, не буду.

Она пошла к Гейнцу, Вебер упрямо пошел за ней. Венцель, выждав момент, двинулся следом, разбираемый любопытством.

– Как дела, Гейнц? – Агнес спокойно улыбалась на его доверчивую улыбку.

– Фрау Агнес, – не отступал Вебер. – Я спокоен, я совершенно спокоен, вы не можете не сказать мне, вы за этим приехали.

– Я приехала помочь Клаусу и Гейнцу.

– Не только.

– И тебе тоже – управиться с Гейнцем.

Гейнц засмеялся.

– Гейнц, только не говори, что ты тоже знал.

– Все знали, Вебер. И про Вис-Баден – Аланд тебе сказал не то, что ты услышал. Он сказал, что организует им свой Вис-Баден, подышат хорошим воздухом. Господин генерал тоже поэт, он склонен к метафорам. Места превосходные, воздух как в Альпах. Никто не обсуждал место, куда уезжают женщины и Альберт. Всем было сказано избегать этой темы. Но ты так держался, просто молодцом, мы не ожидали. Аланд уверен был, что ты взбунтуешься, но ты смирился, кто б мог подумать.

– Тебе вредно так много разговаривать, Гейнц. Помолчи. Фрау Агнес, где они?

– Тетя Агнес… Да у него там не просто красавица, у него там что-то запредельное. Вы посмотрите, как его ломает, – сказал с восторгом Клаус. И как между прочим, получил от Вебера хорошую затрещину.

– Тебе слова не давали, – сказал Вебер. – Иди гаммы играй, больше толку, будет.

– Рудольф, а я-то думал, ты нормальный, спокойный человек.

– Клаус, я на ледяную статую больше похож, – сказал Гейнц. – Это бочка с порохом. И фитиль зажжен.

– Тогда я лучше пойду. Жалко, интересно все-таки. Я думал, что все лучшее на свете захапал Аланд, а похоже, Веберу тоже что-то досталось…

Клаус хотел отскочить за дверь, но Вебер придержал его за пиджак и вытолкнул в дверь пинком.

– Гаммы играй, дурак.

– Вебер, так даже я тебя за инструмент не загонял, – сказал Гейнц. – Венцель, иди лучше ко мне учиться, целее будешь. Фрау Агнес, вы не находите, что у Аланда очень серьезный преемник появился?

– Гейнц, не пользуйся тем, что я лежачих не бью.

Гейнц переглянулся с Агнес, они рассмеялись.

– Фрау Агнес… Куда ехать? Я тут не нужен.

– Вебер, ты так торопился и переживал, что не успеешь подготовиться к концерту, – напомнил Гейнц.

– Двух дней мне хватит, завтра вернусь.

– Ты бросишь больного друга?

– Скорее поправишься, Гейнц… Фрау Агнес, лучше отлупите меня еще раз ботинком, только скажите, где они, и дайте мне туда съездить.

Венцель снова оказался в комнате.

– Тетя Агнес, а что, и такое бывало? Как интересно. Зачем меня Аланд отправил в эту чертову консерваторию, когда у вас там так весело? – встрял Венцель.

– Аланд не раз тебя звал, Клаус. Ты сам не хотел.

– Так я думал – муштра, мундиры, солдафоны. Ничего интересного…

– И как ошибся! Ты не хотел ничего хорошего замечать, то, что он устроил тебе за жизнь пару выволочек, так за это его надо было благодарить. На тех скользких поворотах, где ты поскальзывался, моих сил не хватило бы, чтоб тебя удержать.

– У меня все меньше к дяде претензий, тетя Агнес.

– Клаус, Вебер будет тебя лупить, помяни мое слово, это тебе не фрау Агнес, – пообещал Гейнц. – Фрау Агнес… Выгоните их обоих, у меня нет сил смеяться.

– Идите оба, – сказала Агнес.

Вебер ушел на кухню, Венцель в комнату. Спустя четверть часа Агнес пришла на кухню. Вебер, расстроенный, сидел у окна.

– Уснул? – спросил Вебер.

– Да, его утомили разговоры, он ослаб.

– Так в чем был фокус, фрау Агнес? Зачем мне устроили этот цирк?

– Аландо хотел посмотреть, как ты без него управишься. Он не рассчитывал, что у тебя сразу хватит сил сделать все хорошо, но он не рассчитывал и на то, что ты смиренно примешь разлуку с семьей. Он был доволен тем, что ты не возразил, тебя сразу перевернуло вверх дном, но ты сделал вид, что все понимаешь и все принял сознательно.

– Я всё понял, я сам так думал, но мне плохо, от меня оторвали самое дорогое?

– Никто ничего не отрывал, ты ехал поработать над тем, чтобы не расстаться с ними навсегда. Сознание говорило то, что ты говорил вслух, а подсознательно ты с камнем на шее сиганул в свое илистое мутное дно, не представляя, как будешь выплывать, не так?

– Господин генерал мне все растолковал…Я понял и принял, не было смысла перечить очевидному. А сейчас – да, все перевернуло вверх дном, я не понимаю. Фрау Агнес… Я успокоился. Я совершенно спокоен. Я само спокойствие. Но скажите мне, что теперь делать, как мне вынырнуть? Меня с головой накрыло всем моим дерьмом – я и не думал, что его еще можно так всколыхнуть. Я теперь ничего не смогу делать, ничего не понимаю, только и вижу, как он стоит у окна, как он карабкается в кресло. Я не понимаю, чем там занята моя жена, что они там с Анной-Марией вычитывают? Я хочу туда, я выбит из колеи одной вашей фразой, он скучает, я не видел и как-то мог с этим жить, а теперь я не вижу ничего другого.

– Спокойствие твое очень сомнительно, но в твое намеренье успокоиться я верю. Аня с Анной-Марией готовят к публикации оставшиеся ненапечатанными статьи Фердинанда, вычитывают его переводы. Фердинанду нужны сейчас деньги, он лечит бесплатно, отстраивает больницу, операционную, лабораторию…

– Аланд не дал ему денег?

– Дал, разумеется, но, во-первых, это хороший повод не похоронить разработки и стихи Фердинанда, а во-вторых, Аланд отстраивает Корпус, чтобы мы могли там жить семьями. Вы никогда не задавались вопросом, откуда Аланд что берет. Он не владелец острова Монте-Кристо. И ты сейчас должен не только содержать свою семью, ты должен, помочь и Фердинанду. Кох сумел об этом позаботиться. Аланд сумел. И ты сумей.

– Я отыграю все концерты – и свои, и Гейнца, если позволят сменить программу. И с Клаусом… Я могу играть сколько угодно, я здоров. Это Гейнцу нужно себя ограничивать, тем более, раз он сразу сорвался.

– Хорошо, что ты это понимаешь. Заедешь в магазин, купишь по списку все, что нужно, сыну купи какую-нибудь игрушку, с которой он мог бы повсюду бродить, с которой бы он спал, это будет для него знак твоего присутствия, он скучает, ему нужно, чтобы ты приезжал, хоть раз в неделю.

– Так я могу ехать?

– Если бы это было не так, я бы не заговорила об этом.

– Фрау Агнес!..

– Только не кидайся мне в ноги, я боюсь тебя, ты такая махина, что я каждый раз боюсь не удержаться на ногах от твоих милых детских выходок. Поезжай, но завтра к обеду, ты должен быть за органом, с консерваторией я улажу.

– Фрау Агнес…

– Поезжай, вот список. Деньги возьми у Гейнца, это ваш гонорар, пока они ему точно не пригодятся.

– Фрау Агнес… Так я могу идти?

– Лучше поезжай. У тебя карта есть?

– Конечно.

– Вот здесь, Рудольф. Дорога проселочная, без указателя, но ты сообразишь.

Вебер поцеловал Агнес в щеку, пошел, но от дверей оглянулся.

– Я вас люблю, фрау Агнес! Как я вас люблю!

– …О, как понесся, – удовлетворенно сказал Венцель и встал на кухне у окна, любуясь Вебером. – Точно, красавица. Вот уж не думал, что Вебер такой сумасшедший и такой влюбленный.

– Клаус, ты пошел заниматься, вот и занимайся. Про жену Вебера думай поменьше.

– Да мне нет до нее дела, мне на Вебера смотреть удивительно, такой был спокойный, как не аландовский. Теперь-то все понятно… Он и сердиться умеет?

* * *

Дом был одноэтажный, но большой. Стоял особняком, вокруг сад, все цвело. Вебер сразу увидел в окне Альку, приникшего лицом к стеклу. Увидев Вебера, Алька забеспокоился, заоборачивался, что-то говоря в комнату и показывая пальцем в окно.

Взять за раз пакеты, цветы, игрушку было невозможно. Вебер решил, что первый вход он осуществит с пакетами, заодно примерится к обстановке. Знает ли Аня, что он приедет? От волнения даже кружилась голова.

Он вошел в дом. Аня слишком удивлена. Анна-Мария показывает, куда нести поклажу, ее спокойный вид, ее обычный поцелуй в щеку вместо длинных приветствий, успокаивает Вебера, и Анечке его приезд не кажется уже не законным. Алька у Ани на руках весь извивается, чтобы освободиться, стремится занять руки Вебера, пока и так занятые.

– Хорошо, что ты догадался заехать за продуктами… Неси все на кухню. Ты даже это не забыл…

На кухне она тихо спросила про Гейнца.

– Ему лучше. Агнес – волшебница, – также тихо ответил Вебер и поставил пакеты.

– Мне нужно туда поехать?

– Агнес не говорила, и я завтра к обеду возвращаюсь.

– Цветы в машине? Можешь выйти через кухню, эта дверь открыта.

– Я и тебе цветы привез. Только я не знаю, что тебе дарил Кох. Извини, я привез тебе белые лилии – по старой памяти. Ты меня не выгонишь?

– Конечно, нет.

Вебер еще раз вошел в дом, теперь с букетами. Альку пересадил себе на руку, озадачил его игрушечным лохматым щенком, отдал лилии Анне-Марии, к жене приник вместе с букетом, и видел, с каким серьезным любопытством Алька созерцает их долгий поцелуй. Алька трогает диковинно заросшую щеку Вебера – с самого концерта про бритву так и не вспомнил, протискивает пальчики между их лицами, пытается подставить им своё. На щетину Вебера смеется: «как у собачки», предлагает им поцеловать своего щенка, принимая и его в свою семью, тычет на его мохнатые щеки щенка и говорит: «как у папы».

– Ты как беглый каторжник, – шепотом говорит Аня, глаза ее смеются счастьем.

– Я и есть беглый каторжник…

Аня идет ставить цветы, поправляет волосы. Вебер идет за ней, неся Альку на руках, он не способен от неё отойти. Анна-Мария зовет Альку. Предлагает ему показать собачке дом и сад, иначе собачке будет страшно и непонятно. Алька охотно берет Анну-Марию за руку и следует за ней, по пути объясняя игрушке, что «это – папа», что «папа-приехал», что «это – кухня», а «это – окно»… А за окном – канадская сирень. Вся сирень отцвела, а эта цветёт позже и красивее всех, и потому собачка ее посмотрит, понюхает, дядя Вильгельм такую сирень нарисовал. А дядя Вильгельм – вот, показывает на портреты-фотографии – это дед Аланд так придумал, что здесь никого, кроме мамы, Агнес и тети Анны-Марии нет, а на самом деле – все здесь: и дядя Абелёчек, и Гейнцек, и Карл, и Вильгельм, и папа тоже есть.

– Тетя Анна-Мария, а собачкин портрет мы повесим?

– Мы тебя сфотографируем с твоим новым другом и портрет непременно повесим. Как собачку зовут?..

Они выходят в сад, Вебер видит только глаза жены.

– Ты всего-то три дня нас не видел…

– Я думал, это продлится вечность, это и была вечность. Я совсем не могу без вас. Это были не дни, я не знаю, что это было!.. Альберт вырос, он стал лучше говорить…

– Перестань целоваться. Мне неудобно. Вильгельм никогда бы не стал так себя вести со своей женой на людях.

– Какие люди!.. и вообще он старый дурак. Впрочем, я не уверен, на людях – не знаю, но Абелю-то этот целомудренный аскет рога наставил.

– Рудольф, как ты можешь… Анна-Мария, – предупредила о ее возвращении Анечка.

– Через полчаса будем обедать. Альбертик, ты мне поможешь? А то мне скучно будет одной готовить… Ты будешь со мной готовить папе обед?

Ему вручается луковица, сдирать с нее кожуру – это очень интересно и надолго.

– Вот Анна-Мария меня понимает. Ты куда, Аня?

– Помочь. Не Альберт же будет обед варить.

– Вот я уеду – и перечисти хоть ящик лука, я ни на шаг тебя не отпущу, забудь, что это может быть.

– Думаю, что своим досрочным освобождением ты обязан Альберту. Он целые дни тебя ждал.

– А ты нет?

– Я очень старалась мысленно тебя не тревожить.

Вебер видит в отражении зеркала букет белых лилий – и почему-то видит серьезное, почти строгое лицо Фердинанда. И он не знает, как благодарить Абеля за то, что он – обладатель всех несметных сокровищ мира или всех миров.

Анечка идет на кухню, они о чем-то говорят с Анной-Марией. Вебер садится рядом с Алькой, наблюдая, как тонкие пальчики упорно стремятся «раздеть» эту никому не нужную луковицу, обед готов, но Альберт старается. Вебер ничего с собой не может поделать, обнимает его, утыкается в него лицом. Альберт удивленно заглядывает ему в лицо, поворачивая его к себе рукой. Вебер берет его на руки и долго молча держит его в руках. Никому не объяснить щемящее огромное чувство любви к этому маленькому человеку. Алька спокойно, деловито, с достоинством восседал у него на коленях, приваливался время от времени к груди, смотрел в глаза, и опять засмеялся. Трогал небритые щеки Вебера и повторял: «как у собачки». Анна-Мария с Аней смеются, ему приходится все-таки встать и идти приводить себя в порядок. Видел ли кто-нибудь, когда-нибудь человека, который во время бритья так неистово молится и за все благодарит Бога?..

Вечер прогулок, милой болтовни ни о чем, долго рассказывал Альке какую-то книгу. Алька заснул. Весь мир спал, было тихо как до Сотворения. Он не мог найти себе места, бродил по саду, по дому, не в силах справиться с острым огромным ощущением счастья. Думалось про Гейнца, про Абеля, обо всех думалось – но опять мыслью это не назовешь, беспокойством не назовешь, что-то распирающее душу от немыслимой благодарности всем этим людям, давшим его жизни такую полноту. Он долго смотрел на «Сирень» Коха, пристраивая светильник то так, то иначе, подошла Анна-Мария.

– Анна-Мария, мне просто невыносимо хорошо. Я не знаю, что с собой делать. Смотрю на рисунок Вильгельма – словно впервые. Я не замечал, что его рисунок – светится, что в нем столько любви…

– Он рисовал это в наши первые дни, он тоже не мог себя приложить, бродил по дому, смотрел, как я сплю. Тогда он это и нарисовал.

– Я помню, зачем я оставлен здесь…

– Рудольф, посиди у сына, побудь с женой. Не надо сегодня ничего другого.

– Анна-Мария, меня шатает от счастья. Так ведь тоже не должно быть? И я не понимаю, может ли что-то во мне это ощущение счастья поколебать? Кажется, нет.

– Рудольф, если честно, я так редко видела тебя абсолютно счастливым, тебе это очень идет, и чем чаще ты будешь таким, тем скорее пойдет твоя работа.

– Ты знаешь о ней?

– Мне никто не говорил, но я часто ловлю себя на том, что о чем думает Вильгельм, то поселяется и во мне помимо воли, словно перетекает.

– Можно, я потом привезу сюда Гейнца? Ему нужно окрепнуть, пусть он выкупается в этой любви. Он растерялся или устал, он мечется, не понимает, куда себя деть. Музыка уже жмет ему, его болезнь – такая нелепость. Он собрался в Рим, на гастроли, он хотел снова сбежать от себя.

– Пока ему в Рим не надо, хорошо, что он никуда не поедет. Он сам не поедет, тебе не придется его удерживать. Как тебе Клаус?

– Хороший парень. Молодой, конечно, но даже при его образе жизни, по-моему, гнили в нем не много.

– Ты его ненамного старше, Рудольф, ты иногда забываешь, что ты совсем еще молодой, с нами, стариками, связался…

– От Коха не было вестей? Тебе трудно без него?

– Я с ним, но я буду рада, когда его голос зазвучит в стенах Корпуса или дома. И он совсем не старый дурак, Рудольф, он для вас закрытый человек, вы никто ничего о нем не знаете и, возможно, не узнаете никогда. И я его не знаю до конца, в том, что он мне иногда приоткрывается – мое счастье.

– Прости меня, Анна-Мария, я Коха люблю, я знаю, что он особенный. Не объять мозгами все, что они с собой в мою жизнь принесли. Ты себя хорошо чувствуешь?

– После операции, которую Фердинанд сделал, очень хорошо.

– Но тебе нельзя иметь детей?

– Мне сорок один – про это следует помнить.

– Прости, Анна-Мария, ты мне кажешься такой молодой, ты совсем не меняешься. Все хорошо?

– Все хорошо. Пойми, что у меня просто иначе, чем у тебя, все хорошо, и я, как и ты, не могу заснуть от счастья.

– Здесь так тихо. Мне так жаль, что спит Альберт, спит Анечка…Скоро рассвет.

– Сходи, разбуди жену, потом вы вдвоем тихонько выкрадете Альберта из его постели – он будет рад проснуться среди вас, и увидеть, как встает солнце. Не думай, что он маленький. Гейнц с ним обо всем говорил, что Альберт понимает, не знаю, но как он всех слушает, как он жадно живет… Иди, я посижу у картины, я сама каждую ночь прихожу сюда и сижу перед ней. В ней, действительно, свет. Иди тихо-тихо к жене, тихо-тихо ее разбуди. Не торопись, я еще не поговорила с Вильгельмом, у нас с ним встреча – под этой сиренью, дай мне побыть с ним. Ты сегодня едва не сорвал нам свидание, – она улыбнулась.

– Я всегда знал, что ты необыкновенная женщина, я понимаю, почему Кох и Абель за тебя всю жизнь сражались.

– Слава Богу, не всю, Фердинанд ошибся, Аланд ему об этом сразу сказал. Только вы упрямые, бедный Аланд, как он с вами управляется?

– Небо только синеет, до восхода солнца еще есть время.

– Да. Солнце из-за горизонта покажется вон там, его отсюда очень хорошо видно.