Читать книгу: «Раху, баху, ба!»

Глава 1

– Он может скоро приехать. Будьте внимательны.

– Сообщил о приезде? – переспросила старшая медсестра.

– Нет, – ответил доктор Шварцман. – Не сообщил и не сообщает никогда. Такова его тактика относительно всего, не только нашей лаборатории. Он может посетить любое место в любой день.

– Да знаю, я пережила уже два его визита.

– Будьте внимательны. Он давно не приезжал.

Доктор Шварцман – главный врач лаборатории 2ХР. Чем занимается лаборатория, сразу понять сложно. Аппаратура, операционная. Реанимация. Несколько палат, небольшой зимний сад, несколько холлов между палатами. Холлы без окон.

Попробуй, догадайся.

Много медсестёр, три смены смотрителей, три смены санитаров. Старшая медсестра, старший охранник. Уборщики. Тех. обслуга Института Медицины и профилактики, имеющая, по необходимости, пропуск на вход.

Три постоянных дневных врача, три дежуранта. Бригады допуска – хирурги, реаниматологи, гинекологи, педиатры, педиатры-неонатологи – тоже из Института. Допуск подразумевает подписку о неразглашении.

Разглашение карается очень жёстко. Жестоко. Тому есть несколько примеров. О чём доводят до сведения всех, дающих подписку.

Над всем этим великолепием, во главе – доктор Евгений Шварцман.

Как понимает читатель, имена участников – весьма условны. Для того, чтоб как-то отметить героя. Вот мол, вот он, герой, тот, или другой. Или третий. Третья.

Также условно и время действия.

Условно и место, по большому счёту. Просто – какая-то планета, какая-то страна, какая-то столица страны, её окрестности, куда вынесено несколько важных государственных объектов, в том числе и засекреченная лаборатория 2ХР, в рамках Института Медицины и профилактики.

Доктор передвигается как краб – боком, как бы забегая вперёд, но, в то же время, оставаясь сзади. Доктор машет руками, сходство с крабом усиливается. Но никто не замечает этого, т.к. каждый желал бы стать не только крабом, но и каким-нибудь насекомым, чтоб забиться в какую-нибудь щель, где его бы не видели.

Доктор сопровождает Его. Он приехал. Посмотреть.

Настроение у приехавшего вроде бы неплохое. Он кивает, смотрит спокойно сквозь стеклянные переборки открытых коридоров.

Он – это Президент государства. Самый добрый, самый умный, самый мудрый, самый справедливый. Самый важный. Небожитель. А как иначе он мог бы стать Президентом такой большой, такой великой страны!

Если даже допустить, что Президента исторически принято считать человеком, обладающим подобными качествами, то человек, на такой должности, не может таким не быть, хотя бы частично.

Ни о каком культе личности не может быть и речи.

Речь идёт о культе власти. Огромная власть – вот олицетворение этого человека. И, поскольку именно этот человек у власти, именно он – её олицетворение. На данный момент.

Он может казнить и миловать. Что может быть выше такого земного предназначения!

Будет другой человек…

Но это – потом. Возможно. Всё будет в принципе также – это понятно. Но и чуть-чуть по-другому. Ведь неизвестно, каким будет тот, другой. Как он воспользуется своей неограниченной властью.

Вот к нынешнему люди как-то приспособились. Как-то живут. Знают, что будет завтра, послезавтра. Знают, что подадут на обед, в какую школу пойдут дети. Где их похоронят, в конце концов.

Да здравствует то, что есть.

Тот, кто есть.

Ибо только дураку жизненный опыт не подсказывает, что жить во времена перемен трудно, сложно, опасно и трагично.

«Не дай Вам Бог жить в эпоху перемен!» – так сказал Конфуций. Правда, неизвестно, умер ли он уже, или ещё не родился. Ведь время и место нашего повествования не определено.

Глава 2

***

Когда я понял, что могу вспоминать…

Нет, не так. Когда я понял, что я существую и что у меня есть память, я стал пытаться поймать своё самое первое воспоминание. Но оно никак во мне не удерживалось. Оно напоминало солнечное круглое пятно от металлической ручки оконной рамы, которое отражалось на стене. (И сейчас отражается) Если откроешь окно, водишь рамой туда-сюда, пятно на стене перемещается.

За первым окном – ещё одно, мутное, за мутью ничего не видно. Но солнце пробивается и отражается.

Если двигаешь рамой быстро, пятно прыгает.

Это пятно называется «солнечный зайчик». Что такое «солнечный», я понимаю. Но я не знаю, что такое «зайчик». Не знал. Хотя слово мне нравилось. И нравится сейчас. Оно вкусное. Оно сладкое. Тёплое. «Зай-чик».

Наверно, это и есть моё первое воспоминание.

Или это – воспоминание о воспоминании. Так бывает? Так бывает у кого-нибудь, или только у меня?

Когда я рос, мне было трудно. Я был один. Мне требовалось познакомиться с самим собой. Никто мне в этом не помогал. Никто не отвечал на мои вопросы, и я постепенно перестал их задавать.

В моих мыслях многое перемешано. В них нет стабильности. Нет одинаковости.

Когда я понял, что могу думать и у меня есть мысли, я стал спрашивать. Я спрашивал тех, кто рядом, что мне с этим делать. Мне стало интересно – все так живут, как я, или иначе. По отрывкам фраз тех, кто рядом, я понял, что не все живут, как я.

Но никто не рассказывал мне о том, как живут они. То есть, как живут другие. Иногда меня выводят в холл, и тогда я вижу других детей. (Некоторые слова я научился понимать. И даже научился их говорить). Но дети меня словно бы не замечали. У них – не имелось вопросов.

Те взрослые, кто рядом, всегда относятся ко мне спокойно и очень ровно. Даже если я кричу или кричал, брыкался и протестовал.

А я кричал, брыкался и протестовал. Иногда я даже переставал думать и бился головой о стену, или о пол.

Но быстро приходил в себя, потому что биться о стену или о пол, да ещё головой – это очень больно. Тем более, если рядом кто-то просто стоит. Не кричит, как ты, не ругается, не сочувствует и не ругает тебя.

Просто стоит рядом и ждёт, пока ты перестанешь.

Я переставал. Я вытирал глаза и нос и залезал под кровать. Лежал долго, закрывая и открывая глаза. Когда открывал, видел ноги дежурной медсестры или дежурного санитара. Они менялись.

Когда мне надоедало лежать на твёрдом полу, я вылезал и придумывал себе… что-то такое… игру.

Я и сейчас её иногда придумываю. Я делал фигуры из пальцев.

Самый длинный палец – главный врач. Пальцы поменьше – врачи и медсёстры. Они крутились, крутились. Они ходили. По ногам, по рукам, по полу, по стенам, по подоконнику.

Они жили своей жизнью, в общем, похожей на мою.

Ещё я смотрел…

Когда закроешь глаза, в темноте появляются разные фигуры. Я называл их «дорожки» или «пути». Или «узоры». Может, как-то иначе… не помню. Тогда я не знал многих слов, которыми можно обозначать предметы или процессы.

Тогда я просто плыл в неких волнах цвета, прорезающих тьму. Иногда во тьме приплывало что-то до боли знакомое, но не имеющее названия.

Иногда я засыпал при этом.

Снов я не помню, помню только, что они были цветными.

Я слышал, как меня называли «дурачок». Я долго считал это слово хорошим и ласковым, как слово «зайчик». Для меня каждое новое слово было подарком, так как со мной почти не разговаривали.

Я и сам не разговаривал. Сейчас мне говорят, что я не разговаривал очень долго.

Но я не знал, что значит долго. Потому, что я не знал, что такое быстро. Вернее, не знал названий, потому и не знал ничего вообще.

Глава 3

Около стеклянной двери в палату с табличкой «№7» остановился важный человек. Президент страны. Ужас! Лабораторию 2ХР посещал сам Президент с внеплановым проверочным визитом.

Все вокруг склонялись перед ним и слушали его.

– Это номер седьмой, опытный образец № 7, – говорил главврач, заикаясь. – Я вам уже о нём докладывал в прошлом году. И в позапрошлом. Мы решили попробовать иной режим ведения беременности. То есть, мы попробовали на №7 несколько удешевить процесс.

– И что же вы получили?

Мальчику показалось, что главный врач сейчас прямо с разбегу стукнется головой о стену. Мальчик рассмеялся.

– Он смеётся вполне сознательно, – однобоко усмехнулся важный человек, глядя на мальчика. – И смотрит разумно.

– Да, да… но сейчас мы выработали правильный режим… и номера 8, 9, 10 и 11 соответствуют требованиям на сто процентов… Мы ведём беременных так, чтобы не было выкидышей. Беременные получают сильнодействующие препараты. Физически все достаточно здоровы. О предыдущих номерах вы знаете.

– Не совсем, но пока не важно. Разве я давал распоряжение удешевлять испытания?

Доктор развёл руками, а потом приложил обе руки к левой половине груди. К сердцу:

– Разве мы могли на такое решиться без распоряжения свыше?

– М-да… Может, что-то и говорил…

– Скорее всего, вы говорили не нам непосредственно, а Министру Здравоохранения и профилактики, – поклонился д-р Шварцман. – Или профессору Левенталю.

– Ну да, ну да… – кивнул Президент. – Профессор Левенталь жив?

– Жив. Ему далеко за девяносто, но он сохраняет ясность ума. Он периодически звонит, интересуется делами. Формально он руководит нашей лабораторией и ещё несколькими лабораториями.

– Примечательный старик, – кивнул Президент.

Доктора Шварцмана чуть-чуть отпустило. Если бы Президент решил отказаться от своих слов «об удешевлении», могла бы пострадать докторская голова. И всё остальное, доктору принадлежащее. Иди потом доказывай, что распоряжения доктора Левенталя иногда важнее всех других. Доктор Шварцман не страдал провалами в памяти.

– Сколько лет №7? – спросил Президент.

– Пять. Почти шесть. Мы не проводим с ним никаких занятий… – заикался доктор Шварцман. – Не обучаем… стараемся с ним не разговаривать… Персоналу запрещено проявлять эмоции… чтобы интеллект не мог развиваться… но… зачатки интеллекта есть.

– Почему я не видел его в прошлом году?

– Он спал во время вашего визита, – промямлил доктор.

Президент сделал вид, что поверил. Но спросил:

– А в позапрошлом?

– Я уже не помню, – растерянно промямлил доктор. – Возможно, объект был на процедурах…

– Откройте двери, я хочу к нему войти.

Доктор двинулся в палату следом за Президентом, но тот остановил доктора движением руки.

– Я сам. И все вы… отойдите от двери… туда, в угол. Я хочу встретиться с ним лично. Наедине.

Президент остался в палате, рядом с маленьким мальчиком. Что-то толкало его изнутри и заставляло поступать именно так.

– Как тебя зовут? – спросил Президент.

– У-у, – ответил мальчик.

– Гм… думаю, ты будешь Дани. Дан. Повтори! – Президент ткнул пальцем в грудь ребёнка. – Дан! Дани!

– Дан, – кивнул мальчик.

– Однако… – Президент смотрел на мальчика.

Мальчик смотрел на Президента. И вдруг… взял его за руку.

Президент одёрнул руку, словно коснулся чего-то раскалённого. Его, таким образом, никто не брал за руку очень много лет.

Рука ребёнка… влажная.

Президент отёр руку платком. Затем медленно вышел и жестом подозвал стоящих в углу.

«Что же тут с разумом, если ребёнок так реагирует. Темнит что-то этот Шварцман» – подумал Президент.

Мальчик смотрел на него очень разумно. Этого не заметил бы только слепой. Или сам не имеющий разума.

Глава 4

– Научите его читать, – приказал Президент. – Давайте попробуем. Видно же, что разум сохранён. Дайте ему игрушки, книжки. Занимайтесь с ним. Мой следующий визит не обязательно случится через год. И перестаньте, наконец, дрожать. Это опытная лаборатория, всякое может произойти.

Последняя фраза предназначалась доктору Шварцману, который до сих пор не мог поверить, что гроза уже пронеслась над его головой.

Но, как любой подневольный человек, он шестым, а, может, седьмым чувством предвидел, что над горизонтом уже собирается новая гроза.

– Только учите с умом, а не просто так! – подтвердил его предчувствия Президент. – Без компьютера пока учите, по старинке. Не смейте испортить то, что случайно получилось.

– Да, конечно! Я лично продумаю и составлю программу обучения. Мы далее будем продолжать осмотр? – осмелился доктор.

– Да, пройдёмся.

Палата №8, 9, 10, 11. В каждой из палат находились дети. Примерно от 8-9 лет до совсем небольшого, годовалого ребёнка. К каждому ребёнку приставлен индивидуальный медик. Сиделка или медсестра.

Дети (мальчики) имели признаки выраженной умственной отсталости. Но всё выглядело чисто и вполне себе благопристойно. Годовалый ребёнок был упитан, он стоял в кроватке, пускал слюни и ритмично раскачивался.

Через лестничный переход делегация прошла в небольшое отделение, все двери которого закрывались на ключи, как в психиатрической больнице.

Палаты, как и в детском отделении, с прозрачными стенами, выходящими в коридор. Эти стены только казались хрупкими – на самом деле пробить их не могла даже пуля.

– Здесь семь палат, на данный момент заняты три. Как только вы дадите распоряжение, мы заполним остальные палаты.

– Я подумаю, – произнёс Президент, отворачиваясь от блеснувших в его сторону глаз одной из женщин.

Две другие лежали на кроватях, отвернувшись.

– Не беспокойтесь, больные под седацией, – произнёс доктор. – Сроки беременностей разные, от четырёх до тридцати недель.

– А я и не беспокоюсь, – дал понять Президент.

Дал понять, кто здесь главный, в конце концов.

«Да кто бы возражал… – подумал доктор Шварцман. – Я не претендую»

Через некоторое время, проводив Президента, доктор вернулся в детское отделение. Подошёл к палате №7.

Не стал входить в палату, а пригнулся и прижался к прозрачной стене носом, как в детстве.

Со стороны палаты к нему подошёл мальчик и дотронулся, через стекло, ладошкой до носа доктора. Засмеялся.

«Дурачок ты, дурачок, – подумал доктор Шварцман. – Читать тебя мы научим. Я давно знаю, что тебя можно учить. Только вот не знаю, хорошо это для тебя, или плохо. Ведь начнёшь вопросы задавать. Начнёшь факты сопоставлять. Дураком-то легче… Умным, брат, труднее. Чем больше знаешь, тем хуже спишь».

Доктор Шварцман «отлепился» от прозрачной стены и подумал, почти вслух:

«Учить, учить…».

«Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь». Ну, как-то так…»

Правда, неизвестно, умер ли уже Екклесиаст, или ещё не родился. Ведь время и место нашего повествования не определено.

Глава 5

***

Знания обрушились на меня. Я помню, как метался и не знал, куда деться от нахлынувших на меня знаний. «Поток». «Поток информации». Теперь я знаю, что это. Лавина, лава.

Она меня чуть не снесла. Или не поглотила. (Это я сейчас могу подобрать такие слова. Самые разные слова)

Сначала мне принесли что-то яркое и прекрасное. Принесла новая женщина, в обычном медицинском халате, но без шапочки на голове. Волосы волной лежали по её плечам. Я даже их потрогал. Как я узнал потом, это оказалась моя первая учительница.

– Машинка, – сказала она. – Повтори.

Голос приятный. Я уже понял, что надо делать после слова «повтори», и произнёс в ответ:

– Ши…

Мой язык начал поворачиваться. Я ощутил вкус этого «ши». Горьковатый и приятный.

Учительница покрутила пальцем колёсико.

– Колесо, – сказала она. – Повтори.

– Ко, – произнёс я это острое, сладковатое «ко».

– Молодец, – похвалила меня учительница. – Машина едет.

Она пустила машинку по полу. Машина поехала. Сама.

– А-а-а! – закричал я.

Я испугался. Не знаю, почему, но испугался так сильно, что…

Очнулся я уже под кроватью. Я лежал, прикрыв голову руками. Я хорошо помню, что я не хотел всего этого.

Не хо-тел…

Из-под кровати меня достали с помощью санитара. В моей палате, за это время, появился столик и стульчик. И большой, взрослый стул. До этого стояла только маленькая табуреточка.

Меня усадили на стульчик и учительница, усевшись на большой стул, повторила:

– Машинка едет.

В её голосе звучал металл. Помню, что мне хотелось, очень хотелось протестовать. Но любопытство пересилило. Я остался за столом.

На этом моя мука не закончилась. Учительница нажала где-то кнопочку, и вдруг…

На стене возникло нечто. Открылся новый мир. Небольшое замутнённое окошко в палате открылась. Пелена ушла вниз. И стало видно…

Я увидел…

Что-то бездонное и голубое, что-то ещё… что-то ещё… И вот тогда я снова закричал:

– А-а-а…

– Успокойся, – произнесла учительница спокойным голосом, когда дыхание моё прервалось и восстановилось. – Это наш мир. Он хороший. Небо, улица, дома деревья. Машины едут. Е-дут ма-ши-ны. Смотри, как.

Вместе с ней я подошёл к окну.

Я смотрел на мир. Впервые. Я открывал глаза – мир появлялся. Я закрывал глаза – мир исчезал.

Небо вверху. Какой красивый цвет, как полоски на формах медсестёр. Улица… не понятно. Дома – не понятно. Машины едут. Куда? Зачем?

Люди! Там – люди, они там находятся… кажутся маленькими…

– А-а-а!

Я – снова под кроватью. Мои глаза закрыты, а во тьме появляется небо, улицы, дома, машины, люди…

– А-а-а…

Я кричу, я прячусь, но мир, один раз увиденный настигает меня и в моей темноте. В моём благословенном одиночестве, во мне и вокруг меня.

Мне страшно, больно, но любопытно и интересно. Меня больше не вытаскивают из-под кровати. Я выползаю сам. Встаю на ноги, иду к окну. Картина за окном изменилась.

Нет голубого неба. Небо чёрное. Вдоль улицы – светильники.

– Это вечер, – говорит учительница. – Видишь, зажигаются фонари. Люди идут по домам и ложатся спать. Пора спать и тебе. Достаточно на сегодня. Спокойной ночи. Повтори!

– Чи, – повторяю я. – Чи-и-и-и… по…

Глава 6

На заднем сидении бронированного автомобиля, за тонированными стёклами, с закрытыми глазами сидел Президент.

Он смотрел на свою руку. На ту руку, которой коснулся мальчик. Казалось, прикосновение проникло в поры кожи и далее, внутрь.

«Тьфу, наваждение», – подумал Президент.

Президент закрыл глаза.

Что-то происходило с ним в последнее время. Вроде бы – всё, как всегда. Дела, встречи, встречи, дела. Международное, будь оно неладно, положение. Ничего не меняется, только внутри что-то заколебалось.

Славно бы в предчувствии. Или как следствие чего-то ужасного. Или то, и другое – вместе.

Такое бывало с ним в детстве. В детском одиночестве. Потом ушло, скрылось. И вот, опять, наплывает, словно волна.

Президент даже покрутил головой, словно попытался сбросить внутреннее наваждение.

Ему предстояли государственные дела. Следующий час-полтора он будет занят делами Министерства Внутренних дел. Той его частью, которая касается Управлением наказаний. Короче, ему надо подписать очередной вердикт «Казнить нельзя помиловать» (с запятой, в основном, после первого слова).

Назревало ещё несколько вопросов, связанным с Уголовным кодексом. Президент усмехнулся, вспомнив о своей Законодательной Комиссии, которая не могла принять без него даже какой-то небольшой поправки.

Собственно такой её сделал его предшественник. Комиссию сделал, а не поправку.

Такой орган, который держался на страхе перед Президентом. А теперь он, как Президент, должен рассматривать любые изменения, даже не принципиальные.

Он иногда мысленно называл себя «диктатором».

«А какой власть имеющий – не диктатор, скажите вы мне? – спросил себя Президент. Ему никто не ответил.

Самое противное, что он не мог выделить в Законодательной Комиссии ни единой личности, не поражённой страхом и которой возможно было бы передать часть функций, чтобы при этом не получить предательства. В ответ на доверие.

Такие времена. Впрочем, возможно, времена всегда одинаковые, потому, что всегда одинаковые люди.

Министр Внутренних дел ожидал в приёмной. Встал ему на встречу, по стойке смирно. Седой служака, тупой до мозга костей. Генерал. Весь вид его показывает: «предан без лести»! (Хотя совершенно неизвестно, умер ли уже граф Аракчеев, или ещё не родился, так как время и место нашего повествования не определено).

Длинные списки тех, кто достоин смертной казни в этом полугодии, лежат перед Президентом на столе. Президент требует указывать в списках не только фамилии, но и статьи, по которой каждый осуждён и краткое описание преступления.

Список из сорока семи фамилий. Короткий.

Бывает длиннее: «Ну, вот. Убил жену и её любовника. Жестоко убил. Пусть работает. Помиловать. На каторжные работы».

«Дальше. Каторжные работы. Убивать бабушку из-за наследства нельзя».

«Дальше. Маньяк.

Маньяк. Маньяк. Педофил. Маньячка. Педофил. Маньяк. У народа страдает психика. Страдает генетика. Появляются вырожденцы. В расход».

«Растрата. Воровство в крупных размерах. Гм… в крупных… Надо бы в расход, но пусть поработают. В воспитательных целях. На урановых рудниках, не смотря на новую технику, высокая текучесть кадров».

Имущество таких казнокрадов теперь идёт в казну. Недавно, всего около месяца, как приняли такую поправку. Это – его заслуга. При его предшественнике такого не практиковалось.

В последнее время он старается пресекать воровство. И самую неприкрытую, преступную коррупцию. Да, он сознаёт, что на привычную мелкую коррупцию, не очень вредящую государству, он закрывает глаза. Не пойман – не вор. Хотя иногда на вороватых лбах это слово написано крупными буквами.

Закон – что дышло. Куда повернул, то и вышло.

Что ж, наблюдаем.

Но есть ещё глубинное противостояние. Оно страшнее.

Иногда Президенту казалось, что это противостояние он ощущает физически. Особенно в последнее время, когда что-то изменилось у него внутри.

«Поехали дальше. Растрата. Старик, инвалид. Инвалид, а туда же. Ладно… помиловать. На волю со штрафом и конфискацией, по старости».

«Убила мужа за то, что издевался над ребёнком. Ребёнок инвалид. Ещё трое детей. Ишь, наплодила от дегенерата. Наверно, любит процесс. Ха-ха. Хотя возможно и насилие. Многое возможно в этом мире. Все четверо детей – в детдоме».

Раньше Президента не остановило бы такое положение вещей. Но сегодня ему помешала детская рука. Которой коснулся некий пятилетний мальчик. Почти шестилетний.

«Ладно… Бабу эту помиловать. Пусть идёт к своим детям. Пусть плодится дальше, неизвестно от кого. Государству нужны рабочие и солдаты».

«Шпион-профессионал. Отработан. В расход».

«Подрывная деятельность, агитация. Пойман при попытке взорвать торговый центр. В расход».

«Подрывная деятельность, клевета на власть и на Президента. Это что же он такое говорил на власть и на Президента? Надо поинтересоваться».

– Дело вот этого… Как его… Смитсон… Его дело – завтра ко мне на стол. Хочу провести проверку работы органов. Не дописывать ничего – я лично могу и свидетелей вызвать, и всех, кто проходит по делу. Имейте в виду. Замечу приписки или отписки – сами пойдёте по этим спискам!

Последние слова Президент проговорил с видимым удовольствием. Затем он подумал следующее:

«Ха-ха. Что же это за настроение у меня сегодня, сам себя не узнаю. Хотя этому генералу мне постоянно хочется дать по морде».

Генерал отозвался на его мысли:

– Так точно! – пролаял генерал. – Вы, господин президент, сегодня многих помиловали.

– Это моё дело, генерал.

– Так точно.

– Идите, свободны. Остальные вопросы в следующий раз.

Министр отщёлкал каблуками.

Президент нажал кнопку помощника:

– Марк, принеси мне кофе. Да скажи там, чтоб обед подали через полчаса. И полчаса не беспокоить меня!

Президент откинулся в кресле. Прикрыл глаза. Открыл их на запах кофе. Помощник Марк, подтянутый мужчина лет сорока, прошедший Высшую боевую подготовку и не утративший при этом ума, мог передвигаться тихо, как мышь. Двери и полы в кабинете Президента не скрипели.

Глава 7

Далее, по плану, после обеда и ещё одного получасового отдыха – встреча с Министром Иностранных дел.

Президент тоже проходил, в своё время, Высшую боевую подготовку. ВБП. Он и сейчас находил иногда время для тренировок, хоть и потерял, с возрастом, часть физической формы. Но он был обучен расслабляться.

Его обучали отключать посторонние мысли, мешающие работе. И он их отключил. Мыслил он примерно так: «Не время, не время, не время».

«Позже. Вечером, перед сном. Я подумаю. Видимо, пришла пора, надо додумать начатое. Этот мальчик…».

«А пока – спать. Двадцать пять минут послеобеденного сна. Достаточно. Пять минут на сборы, пять минут на необходимое опоздание».

«Достаточно. Всё».

«Нет. Сначала – пять минут на рассматривание внутренней тьмы. Там, под закрытыми веками, как на волне, всплывает хрупкая фигурка пятилетнего ребёнка. Мальчика. Солнце, небо, ветерок…

Сон. Теперь всё».

Итак, Министр Иностранных дел. Высокий, пожилой, умный, как змей, изворотливый, как сто министров.

Работает с Президентом все пять лет, до этого – года четыре со старым президентом. Не становится близким, не говоря уже о подобии дружбы. Его имя – Николай Евграфович Сильвестров.

Слава всем богам – он не предаёт. Если он предаст – это будет равносильно обрушению скалы. Обрушению горы, на которой стоит дом. Если этот дом и устоит, то закачается. Потребуется много сил, чтобы его укрепить.

Наедине его можно называть Сильвером. Как старого пирата. Он же называет Президента неизменно и бесповоротно – только господином Президентом.

Но это не мешает некоему паритету сильных.

– Господин Президент, я в тревоге.

Когда министр иностранных дел так говорит – значит, дела изменились в плохую сторону.

– Слушаю. Пожалуйста, без прикрас, уважаемый Сильвер. Но и без паники.

– Не до прикрас. Получены сведения, что ОА стягивает силы к нашим границам. Причём пытается сделать это незаметно. Это – первое.

ОА – Объединённый Альянс. Основная страна ОА – Альянсия. Бедная планета разделена как бы на два воюющих лагеря. Каждый лагерь пытается, помимо вражды, перетянуть на свою сторону несколько третьих, якобы нейтральных стран.

– Второе – Агрария ведёт тайные переговоры с ОА. Торгуется, хочет получить компенсацию на случай присоединения. Переговоры перешли на уровень министерства. У нас там хороший агент.

– Эти проститутки не первый раз прыгают туда-сюда.

– Не первый. И третье. По сведениям, огненное оружие у них… в Альянсии… короче, в последней фазе. Пара месяцев, и оно будет поставлено на поток, в промышленное производство. Готовятся испытания. Нам надо принять решение о готовности к обороне. И, возможно, о превентивном ударе.

– Возможно…

Президент прошёлся по кабинету, быстро прокручивая в голове варианты. Он мог мыслить очень быстро. Он мог мыслить в цифрах, в лицах и образах. У Президента одинаково хорошо работали и правое, и левое полушария мозга.

Даже Министр иностранных дел признавал за Президентом первенство в оценке ситуации и какой-то звериной интуиции, если дело касалось принятия решений.

– Возможно, нужна небольшая война, – остановился Президент. – Пора выпускать пар, чтоб котёл не взорвался. Ибо, если котёл начнёт взрываться, мы взлетим на воздух вместе с ними. Например, война с пограничной Чернией. Военная операция, локальный конфликт. Они постоянно пересекают наши границы. Надо им хорошо пригрозить. Для начала.

– Но надо иметь в виду, – вздохнул министр, что в ОА… там, в настоящее время, у власти человек… не очень умный.

– Ха-ха. Вы деликатны, Сильвер. Переговоры надо вести с теми, кто поставил его у власти. С теми, кто много потеряет в случае малой войны. И с теми, кто много приобретёт. Эти будут ещё сговорчивее. Ведь после большой войны может случиться так, что никто ничего не приобретёт. Вот этим следует заняться поинтенсивнее. Поинтенсивнее, Сильвер!

Казалось, Президент наслаждается, когда произносит эти «си», «си», «ее».

Так и было. Иногда Президент ощущал вкус слов. Но кому он мог сказать об этом!

– Подключайте агентуру, Сильвер. Молодых, умных, верных. Не жалейте денег. И всё мне докладывать, докладывать, каждые три дня! Если надо – чаще. Чаще, Сильвер.

– Да будет так, – кивнул Министр Иностранных дел.