Осенняя коллекция детектива

Лиля опустила телефон и потерла загоревшееся ухо. И посмотрела вверх, на Алену.

– На улице Отке, – выговорила она очень старательно. – Какая-то квартира для командированных.

– А, так это у Тани с Левой. – Алена рассматривала ее, как будто опасалась, что Лиля хлопнется в обморок. – У них такой бизнес. Несколько квартир, они их сдают. Тут рядом совсем, за углом. Давай поднимайся потихонечку, и пойдем. Может, оно и правильно, что у Левы с Таней! В гостинице дорого очень выйдет, а ты же надолго приехала! Ничего, ничего, обойдется, однако. Все будет хорошо.

Лиля ненавидела это выражение! Что будет? Когда будет? У кого будет?!.

Через двадцать минут дело было сделано.

Вместе с чемоданом Лиля оказалась на третьем этаже самого обыкновенного панельного дома – и наплевать ей сто раз, что панели раскрашены в разные цвета! Подумаешь, красота! В квартире была комнатка, смотревшая окном на сопки, с гардеробом и кроваткой, узкий коридор, крохотная кухня и еще более крохотная ванная.

Пахло чем-то горелым.

– Если в душ хотите, воду нужно заранее открывать, она у нас тундровая, черная, – предупредила хозяйка. – Все собираемся фильтры поставить. Ну, устраивайтесь. Если что, мой телефон вон на бумажке записан, я под зеркало положила.

– Ну и отлично! – бодро подытожила Алена, которая все как будто не решалась уйти и оставить Лилю одну. – Зато сама себе хозяйка! Когда захотела, ушла, когда захотела, пришла. Таня с Левой очень симпатичные, да и я тут рядом.

Лиля кивнула. Она смотрела в окно, за которым начался дождь. Дрожащие от ветра струи вкривь и вкось растекались по давно не мытому стеклу.

Алена вздохнула:

– А одежда у тебя есть?

Лиля обернулась и взглянула на нее.

– Понятно. – Алена опять вздохнула. – Значит, так. Пуховик я тебе принесу, а насчет обуви… даже не знаю. У тебя какой размер?

– Ален, я очень устала, – сказала Лиля. – Спасибо боль- шое, но…

– На улице Ленина дедок один есть, шьет торбаса. Он летом в тундре, а осенью в город переезжает. Там вывеска, не потеряешься. Сходи купи, пока не разобрали. Я тебе серьезно го- ворю.

– Что… шьет? – переспросила Лиля.

Если Алена скажет еще хоть слово, она набросится на нее с кулаками, вытолкает вон, завизжит, совершит что-нибудь отвратительное, неприличное, мерзкое.

Кажется, Алена все поняла, потому что постояла немного, покачала головой, усмехнулась и вышла, а Лиля осталась.

Сопки за тонкой сеткой дождя придвинулись и потемнели. Небо навалилось на них сырой промозглой тяжестью, и Лиля подумала, что так теперь будет всегда – никакого просвета, только сырая промозглая тяжесть на чужой планете.

Она посидела сначала на кухне – возле шаткого стола на такой же шаткой табуретке. Потом на кроватке, застланной тонким пикейным покрывальцем.

Положение представлялось ей не просто безнадежным, а катастрофически безнадежным. Раскладывать чемодан не имеет смысла – завтра же она вернется в Москву.

Возвращаться в Москву не имеет смысла – ее там никто не ждет.

Смутная мысль о том, что ее не просто выставили из прежней жизни, а выставили с дальним прицелом, только еще пока непонятно каким, выползла из глубины мозга и заняла сознание полностью, целиком, как толстый тяжелый удав занимает все пространство тесного террариума. Куда ни посмотришь, все те же жирные омерзительные кольца.

Постучав, заглянула хозяйка, как ее, Зина, Маша, сказала что-то про обед. Лиля покачала головой. Ни Зину, ни Машу, ни обед она сейчас видеть не могла.

В конце концов, изнемогая под тяжестью удава в голове, она поднялась и вышла на улицу.

Дождь кончился, и сильно похолодало. С той стороны, где была большая коричневая вода, а за ней на другом берегу сопки и какие-то громадные круглые белые сооружения, то ли шатры, то ли непонятные емкости, несло ледяным ветром. Тротуары блестели, как стеклянные, и Лиля боялась поскользнуться и упасть.

Она натянула перчатки – что от них толку, от этих перчаток! – подняла воротник и быстро пошла вверх по широкой улице. Немногочисленные машины притормаживали, пропуская пешеходов, в странных, непривычных зданиях горели огни, там, должно быть, хорошо, тепло!..

Замерзла она очень быстро и как-то окончательно. Пальцы в лакированных ботинках заледенели, и ветер не отставал, забирался внутрь ее пальтишка, и она чувствовала себя совершенно беззащитной, как будто вовсе без одежды.

Хорошо бы простудиться и умереть. Чем быстрее, тем лучше. Не придется мучиться и носить в голове жирного удава.

Она все шла и шла, когда улица поворачивала, Лиля тоже поворачивала, когда взбиралась в гору, тоже взбиралась, и ей казалось, что сейчас она дойдет до такого места, где земля кончится – ведь он где-то поблизости, этот самый край земли!.. Она окажется над обрывом, за которым бездна, космос, и камушки будут сыпаться из-под ее лакированных ботинок, пропадая в немыслимой пустоте.

Вместо края земли она дошла до какого-то длинного дома. Он стоял вдоль холма на тонких журавлиных ногах, и к подъездам вели чугунные узкие лестнички, упиравшиеся в крылечки.

«Пошив торбасов, 5-й этаж, кв. 17», – прочитала Лиля на одном из подъездов. «Пошив» был старательно выведен синей краской.

Ни о чем не думая, она взбежала по чугунным ступеням, потом забралась по бетонным и потянула на себя дверь. Внутри было не так холодно, ветер остался снаружи.

Держась рукой за крашеные коричневые перила, она стала подниматься. В подъезде было тихо и сильно пахло жареной рыбой.

Какой-то парень попался ей навстречу, посторонился, пропуская, а потом, кажется, посмотрел вслед. Лиля заспешила. На Севере, как известно, сплошь преступный элемент, вдруг и этот преступный?

На площадке было всего две квартиры. Дверь в семнадцатую приоткрыта, Лиля постояла, подумала и позвонила. Если бы не тяжесть в голове, задавившая все мысли, и не Кирилл, сказавший, что она «совсем ку-ку», она ни за что не решилась бы позвонить.

– Открыто, однако!

Лиля потопталась на площадке, подождала – в квартире кто-то ходил – и еще раз позвонила.

Дзы-ынь!.. Дзы-ынь!..

Перед ее носом вдруг возник маленький человек в мятой клетчатой рубахе и тренировочных штанах. В зубах у него была трубка. Трубка дымилась.

Лиля попятилась.

– Чего звонишь, однако? Открыто.

Тут человек повернулся спиной и пошел по темному коридору, заваленному каким-то хламом, мягко и неслышно ступая.

Лиля поняла, что должна немедленно бежать, спасаться, но человек снова возник на пороге. Он перемещался как-то совершенно бесшумно.

– Заходи, – велел он, не выпуская изо рта трубки. – В комнату иди.

Почему-то она пошла. В тесноте и темноте крохотного коридора было навалено и наставлено так, что оставалась лишь узкая тропка, по которой никак нельзя было идти, только… пробираться. И воняло невыносимо! Рыбьим жиром, сырой кожей и еще какой-то дрянью.

Лиля добралась до освещенного проема и остановилась. От запаха ее мутило, и она стала дышать ртом, чтобы не вырвало.

В комнате свободным оказался только пятачок посередине, а вокруг него нагромождения немыслимого хлама: куски брезента, кожи, шкур, гладкие деревяшки и неструганые доски, заржавленные круглые емкости, о назначении которых ей страшно было даже думать, крюки, цепи.

Лиля обернулась – бежать, бежать немедленно! – и очутилась нос к носу с человеком с трубкой. Он смотрел на нее внимательно. Единственный путь к отступлению отрезан. Разве что в окно кинуться.

– Вуквукай, – вынув трубку изо рта, сказал человек на непонятном языке, но вполне миролюбиво.

– Что?

– Дядя Коля Вуквукай, – повторил он, не меняя тона. – Так меня зовут. Я из Нешкана. Вся моя семья из Нешкана.

– А меня… Молчанова Лилия. Вся моя семья… из Москвы.

– Давно с материка?

– Сегодня. Нет, то есть вчера. Нет, сегодня. Да, точно сегодня.

– Ръапыныл? Какие новости?

Лиля судорожно вздохнула:

– Все благополучно. Россия вступает в ВТО.

Сообщив про ВТО, Лиля почувствовала себя идиоткой. Дядя Коля помолчал.

– Как погода?

Лиля пожала плечами.

– Два дня будет тихо, – сказал дядя Коля Вуквукай. – Потом начнутся ветра и шторма. Потом к берегу пригонит лед. За торбасами пришла?

Лиля кивнула.

Дядя Коля Вуквукай сунул в рот свою трубку, подумал, отогнул брезент и стал что-то вытаскивать. Лиля заглянула – мягкие меховые сапоги, очень красивые. Неожиданно красивые. Она вдруг позабыла о вони и о том, что этот человек может быть опасен.

Она подошла поближе и потрогала.

– Это мужские, однако. Тебе не подойдут. Вот эти подойдут. Пробовать будешь?

Пробовать? А, наверное, мерить!

Она поискала глазами, на что бы сесть, и дядя Коля выдвинул обшарпанный стул без спинки с коричневым кругом посередине, выжженным чем-то горячим. Стул был как будто сальный.

Дядя Коля посмотрел на нее и усмехнулся:

– Однако, ты ко мне в гости пришла, а не я к тебе.

Лиля тоже посмотрела на него, потом быстро села и стянула лакированный ботинок. Дядя Коля запыхал своей трубкой.

– Замечательно, – сказала она, потопала ногой и полюбовалась. – Просто замечательно! И как красиво.

– По тундре ходить, однако. В городе жарко.

– А из чего их делают?

Дядя Коля нисколько не удивился и ответил ей как неразумной:

– Из оленьих камусов и нерпичьей кожи. В тундре еще подкладываем мох, чтобы мягче ходить по камням. Погоди, вот тут поправить надо, однако!

Лиля стянула сапог, отдала и сунула ногу в лакированный ботинок, где было влажно, холодно и, кажется, слишком тесно.

– Надолго прилетела? – Дядя Коля откусил толстую нитку и теперь заворачивал торбаса в пожелтевшую газету «Крайний Север».

– Надолго, – сказала Лиля. – До весны.

– Однако, не слишком надолго. А живешь где?

Лиле понадобилось некоторое время, чтобы вспомнить.

Она заплатила столько, сколько он сказал – не так уж и мало, – и попрощалась.

Дядя Коля Вуквукай покивал.

На улице ей показалось так холодно, что она чуть было не решилась надеть свои торбаса из оленьей шкуры – или из чего там? – прямо на лавочке. Смеркалось, и дом на улице Отке она нашла не сразу, пробежала мимо и вернулась.

В квартире на третьем этаже стоял нежилой затхлый дух, и чемодан у застеленной покрывальцем кровати почему-то лишил ее остатков мужества.

Она сунула сверток на стул и зарыдала.

Разбудил ее какой-то звук, не слишком громкий, но назойливый. Бум-бум-бум, потом пауза, потом опять бум-бум-бум. И опять пауза!

Ничего не соображая, Лиля встала и побрела на бумканье. Оказалось, что стучат в дверь.

– К вам можно?

Не зная, можно или нельзя, Лиля повернула ключ.

– Доброе утро! – бодро произнесла женщина, показавшаяся ей совсем незнакомой. – Вы все спите, я забеспокоилась! У нас, когда с материка прилетают, долго к новым часам приспособиться не могут!

– Вы кто?

Женщина удивилась:

– Я Таня! Не узнали? Я вас вчера селила. Время-то уж двенадцатый час, вот я и решила…

– Двенадцатый час… чего? Дня или ночи?

Таня посмотрела на нее.

– Дня, дня, конечно, – выговорила она успокаивающе, – у вас же нет ничего, ни кофе, ни молока, я вот принесла позавтра- кать…

Она проворно нагнулась, и в руках у нее оказался поднос. Лиля уставилась на поднос. Таня протиснулась мимо нее на кухню.

– Тут блинчики горячие, сметана, ну, икра, конечно. В кастрюльке оленинка свежая, только сейчас натушила. В банке кофе, а в пачке сахар. Чайник вот здесь, в уголку, видели уже? Водичку из канистры наливайте!

Лиля изо всех сил потерла лицо и пригладила короткие вихры.

Какая оленинка? Какой чайник? А?..

– Ночью не замерзли? Похолодало что-то! У вас в комнате за шкафом обогреватель, вы его включайте, не стесняйтесь. А будут какие вопросы, к нам заходите! Мы на втором этаже, в двадцать седьмой квартире. Ой, торбаса купили! Это правильно, по зиме самое подходящее. Местной-то одежды лучше нет! Только в городе в них все равно жарковато, тундровая обувка. Ну, завтракайте, а я пойду. Посуду потом занесете или позвоните, я сама за- беру.

Благожелательная и приветливая Таня поулыбалась Лиле еще немного и ушла. Лиля посмотрела на поднос.

…Что такое вчера было? Коричневый лиман, белые арктические киты, черная угольная пыль. Разноцветный город, клювы портовых кранов. Ветер и холод, от которых почти невозможно дышать.

Кирилл даже не предупредил о том, что жить ей придется не в гостинице, а у чужих людей. Кириллу наплевать, как именно она будет жить. Он три раза повторил, чтобы она «включала голову» и не звонила приличным людям в шесть утра!

Ноги сильно мерзли, и Лиля задумчиво и медленно напялила меховые сапожки, пошитые дядей Колей. Интересно, сколько ему лет? Сто? А может, тридцать?.. Как он сказал: не я у тебя, а ты у меня в гостях?

В крохотном выстуженном помещеньице, где обнаружились хлипкая душевая кабина, зеркало с кривой подставкой в овальной пластмассовой раме, несколько крючков, а на полу розовый тазик с синей розой, Лиля открыла воду, которая, как ни странно, сразу хлынула, по цвету похожая на вчерашний чай. Лиля зачем-то потрясла шланг, будто ожидая, что от ее манипуляций чай перестанет идти, а пойдет нормальная вода.

…Или позавтракать, что ли?..

Меховые сапожки – торбаса! – грели так, как будто ноги обложили горчичниками, хотя ходить неудобно или просто непривычно, что ли? На кухне Лиля плюхнулась на табуретку и пощупала сначала один сапог, потом второй, но за толстым и плотным мехом ничего не нащупалось. Нужно будет потом изнутри проверить, что там, или отнести дяде Коле, пусть сам проверяет! Все же она ему приличные деньги заплатила!

Лиля поставила чайник и с осторожной брезгливостью заглянула в кастрюльку. Там было тушеное мясо, и пахло от него, между прочим, упоительно. Под фольгой на стеклянной тарелочке оказалась горка блинов, еще горячих, а рядом миска красной икры, самой настоящей. Икры было что-то много, слишком щедро, сметаны поменьше.

Лиля скатала блинчик в трубочку и откусила – вкусно. Сколько времени она не ела?

…Интересно, а блины с икрой и что там еще… – оленина? – входят в стоимость проживания или оплачиваются отдельно?

Не в силах остановиться, Лиля свернула еще один блинчик, подцепила икры, отправила в рот, замычала от удовольствия, продолжая жевать, кое-как насыпала кофе из банки, залила кипятком, щедрой рукой плеснула сливок, сунула палец в холодную сметану, облизала, и тут только ей стало неловко.

Нужно было вежливо поблагодарить и отказаться – она ухватила еще один блин, горкой выложила на него икру, завернула и откусила сразу половину. Как вкусно-то, а! Надо было спросить эту самую Таню, где здесь можно поесть, пойти и позавтракать цивилизованно. Она же москвичка, умница, столичная девушка, а не какой-то там дядя Коля Вуквукай!..

Кстати, торбаса правда неудобные, подвел дядя. По крайней мере правый, правая торбасина! Дядя Коля же что-то с ней возился!

Нет, нет, правый сапог давит, вот как сказали бы цивилизованные столичные люди, хоть бы и заброшенные на край земли судьбой-злодейкой.

Впрочем, неизвестно, что именно должны чувствовать ее ноги в такой странной обуви! Вполне возможно, что они и должны чувствовать себя странно.

Лиля доела все блины до последнего, ложкой подобрала из миски икру, еще раз осторожно понюхала мясо в кастрюльке – пахнет отлично! После этого ей так сладко и обморочно захотелось спать, что она вытянула ноги, которым было тепло и прекрасно в неудобных торбасах, откинула голову, подвигала плечами, пристраиваясь к холодной, до половины крашенной в зеленое стене, и сразу же задремала.

Проснулась она через пять минут. Кошмар, привидевшийся ей в эти минуты, был настолько чудовищен и реален, что, задохнувшись, она вскочила с табуретки, уверенная, что должна бежать, спасаться.

Табуретка повалилась с грохотом. Тяжело дыша, Лиля огляделась по сторонам.

Чужая кухня с чужой посудой. За мутным окном – чужая планета. На клеенке красный пластиковый поднос с остатками еды, на полу перевернутая табуретка.

Лиля медленно нагнулась и подняла ее.

Нужно что-то со всем этим делать. Надо что-то делать немедленно!..

Она помчалась в ванную, открыла воду, похожую по цвету на чай. В комнате взволокла на разобранную постель чемодан и стала в нем копаться. Вещи, сложенные трепетными и правильными кучками, не годились для этой планеты, а скафандра у нее в чемодане не было. Она дорылась до куртки и джинсов, вытряхнула их и опять побежала в ванную, на ходу скидывая сапожки.

Она очень спешила, не понимая, куда спешит, как будто от этого зависела ее жизнь, даже руки дрожали, и пришла в себя только на улице, столкнувшись нос к носу с равнодушным и плотным холодом, абсолютно осязаемым и чуждым. Холод не обратил на Лилю никакого внимания, а она от этой встречи сразу затряслась, не спасла ее куртка из чемодана!

Невдалеке за домами виднелись широкая полоса воды, подсвеченная низким солнцем, белые буруны и сопки на той стороне. Лиля не хотела туда смотреть.

У первого же встречного она спросила, где здесь авиакассы, и человек махнул рукой куда-то влево:

– На улице Рультытегина! Вниз пойдете, а там увидите!

Она решила, что сначала все же отнесет торбаса – завернутые в газету «Крайний Север», они были у нее под мышкой, – а потом купит билет в Москву. Хорошо бы дядя Коля смог быстро переделать неудобный правый сапог, чтобы она забрала их с собой – все же экзотика и народные промыслы, память о единственном дне, проведенном в Анадыре!

Вряд ли она еще когда-нибудь здесь окажется.

Нет, не так. Она больше не окажется здесь никогда.

По тротуару, блестевшему под низким солнцем, Лиля добралась до длинного дома с чугунными лестницами. Она была здесь только вчера, но ей показалось, что сто лет назад.

Дверь в квартиру номер семнадцать на пятом этаже все так же оказалась приоткрытой. Лиля сначала позвонила – звонок залился бодрым электрическим звоном на всю площадку, – а потом вошла.

– Здравствуйте! – громко сказала она с порога. – Можно? Я у вас вчера сапоги купила!

Никто не отозвался, и Лиля заглянула в коридорчик, заваленный всякой дрянью. Сегодня не осталось даже тропки, чтобы пробраться в комнату, все было выворочено и навалено, как будто дядя Коля Вуквукай строил здесь баррикады! Кое-как, задерживая дыхание и перешагивая через ведра, брезент, палки, разъехавшиеся кипы пожелтевших газет, тюки и узлы, Лиля добралась до комнаты.

Дядя Коля лежал под окном, зацепившись рукой за батарею, как будто собирался подняться и в последний момент так и не смог. Лиля пролезла к нему, наклонилась и, преодолевая тошноту, потрогала за плечо.

Стеклянные глаза сосредоточенно смотрели в пол. Дядя Коля был абсолютно, окончательно, непоправимо мертв.

– Ничего, ничего! Господи, как же это так вышло-то… Сейчас чайку заварим, а может… Марья Власьевна, Марья Власьевна! У нас вроде коньяк был. Или выпили?

– Я-то не пила, однако!

– Ну, гляньте, гляньте там!

Дверь открылась и закрылась. Лиля, не отрываясь, смотрела в окно на другую планету, которая жила совершенно равнодушной и независимой жизнью. Волны, вскипавшие по верхушкам белой пеной, догоняли друг друга, над дальними сопками толпились облака, и грандиозность пространства отсюда, из окна панельного дома, казалась невероятной. Лиля обеими руками взялась за подоконник, на котором лежали кипы каких-то бумаг, наклонилась вперед и прижалась лбом к холодному стеклу.

– Вы бы сели! Вам нехорошо, да?

– Хорошо, – сказала Лиля.

– Это, конечно, ужас что такое… Я бы, наверное, там сразу бы и упала, а вы молодец!

– Я молодец, – согласилась Лиля.

Женщина суетливо, в несколько приемов переложила стопки книг из кресла на стол и, подумав немного, на пол и подвинула кресло так, что Лиле волей-неволей пришлось в него плюхнуться.

– И как это угораздило его, господи!.. И человек, главное, хороший, пьющий, конечно, сильно, но так, чтобы до белой горячки допиться и такое над собой сотворить!

Дверь опять открылась, впустив немного детских голосов и какого-то школьного шума.

– Вона все, что осталось, Лариса Витальевна. Если больше надо, давай скажи, я до третьего гастронома схожу.

– Ничего не нужно, спасибо, Марья Власьевна.

Лиля все разглядывала сопки и воду – так пристально, как будто в этом был какой-то смысл.

– Я вам вот коньячку сейчас и чайку с сахаром! Вам обязательно нужно с сахаром выпить!.. Ну, глотните, глотните!

Лиля послушно глотнула коньяк из подсунутого стакана зеленого стекла – довольно много, – не почувствовала никакого вкуса и сказала, обращаясь к подоконнику:

– Главное, понимаете, я только вчера у него была, купила сапоги! А сегодня пришла, потому что мне в них неудобно. А он мертвый, вот в чем дело. А я еще очень торопилась, опоздать боялась. И опоздала.

Женщина вздохнула, и та, вторая, кажется, вздохнула тоже.

– Вы молодец большая! Сразу к нам прибежали! Я бы прямо там замертво упала, честное слово.

– Будет врать-то, Лариса Витальевна!

– Да ну вас, Марья Власьевна!

– Николай человеком был, – помолчав, сказала Марья Власьевна. – Луораветлан. Совсем мало осталось.

Лиля оглянулась.

Смуглая коротко стриженная узкоглазая женщина с морщинистым жестким лицом смотрела на нее, не моргая, как будто ждала ответа или объяснений. Лиля зачем-то повела плечом и покачала головой – ничего-то она не знает, ни ответов, ни объяснений.

Вторая, молодая, беленькая, озабоченная, казалась Лиле почему-то знакомой. Она примостилась к краю письменного стола, подвинув бумаги, угрожающие вот-вот завалиться, мешала в стакане чай, вздыхала.

– Вы меня не помните? Я Лариса! Из Москвы летели, так мы с Павликом прямо за вами сидели!.. Я заведующая детской библиотекой, а Марья Власьевна мне помогает. Наливайте еще, наливайте!..

Из Москвы, подумала Лиля. Она так легко это сказала, как будто Москва на самом деле существует на свете. Но ведь ее нет.

– Хватит ей.

– Марья Власьевна!

– Чуть что за бутылку хватаетесь. А бутылки ваши вон к чему ведут! У Николая вся семья в Нешкане. Как им сказать, что он по доброй воле в верхний мир ушел? Кто поверит?

– Пустите, я сама налью. И кто там с детьми?.. Шумят что-то.

Марья Власьевна помолчала, а потом сказала решительно:

– Посмотрю.

И вышла.

– Вы на нее не обращайте внимания. Она человек золотой, книг столько прочла, мне за всю жизнь столько не одолеть!.. Детей любит и понимает. А спиртное на дух не переносит. Говорит, всю ее семью сгубило это дело. У них, знаете, у коренных, какого-то фермента нету, всегда забываю, как называется, им алкоголь вообще нельзя, но ведь пьют. Все пьют, особенно в стой- бищах…

Лиля ее не слушала.

От чая – или от спиртного, погубившего всю семью Марьи Власьевны, – ей вдруг стало тепло и голова закружилась. Странное дело, до этой минуты она соображала совершенно четко и ясно.

Там, в квартире номер семнадцать, она удостоверилась, что помочь дяде Коле никак невозможно – он не дышал и не двигался, и глаза, сосредоточенные, еще не потускневшие, смотрели в одну точку. Лиля уже не слышала одуряющей вони, а вот запах крови, которой было довольно много, почувствовала отчетливо. Откуда-то она знала, что это запах свежей крови, которая только что была живой, а теперь стала мертвой. Ей даже в голову не пришло, что она может, к примеру, упасть в обморок рядом с дядей Колей! Она только зачем-то пристроила его поудобнее, чтоб он не лежал с задранной вверх рукой – сухая смуглая кисть, описав полукруг, глухо стукнула о пол, из нее выпала и покатилась крышка то ли от банки, то ли еще от чего-то. Лиля подобрала крышку. Давешние клетчатая рубаха и тренировочные штаны дяди Коли были черными от крови. Рядом валялось ружье, и Лиля старалась не задеть его и не прикоснуться случайно. Потом она вышла на улицу, посмотрела по сторонам, точно зная, что ей понадобится помощь, и увидела на соседнем подъезде вывеску.

«Детская библиотека г. Анадыря» – вот что было на вывеске. Лиля зашла и очень четко объяснила, что именно случилось. Дальше начались звонки, суета, беготня, и вскоре под окна подъехал сине-белый «Форд», из которого вышли люди в форме. Лиля и эта самая Лариса, оказавшаяся заведующей, поговорили с ними на улице, и Лиля четко рассказала все, что знала.

Дети, много детей, целая толпа, с жадным любопытством, от которого их глаза и уши казались растопыренными, вились вокруг них, как комары, из узких дверей выплескивались все новые и новые, а потом явилась Марья Власьевна, очень строгая, и стала загонять их обратно, и – странное дело! – они послушались. Люди в форме пошли в подъезд, за ними Лариса и еще кто-то. Лиля вернулась в библиотеку, села на первый попавшийся стул под какой-то стенгазетой и стала ждать.

Она ни о чем не думала, ничего не вспоминала, она просто сидела и ждала, а потом встала и принялась читать стенгазету. «Наши любимые учителя» – было выведено красными и золотыми буквами. Лиля изучила фотографии, отрывки из сочинений, воспоминания в рубрике «Учительница первая моя». По краям газету украшали очаровательные котята и букеты, вырезанные из открыток. Лиля дочитала все до конца и собралась перейти к следующей – на стене висело довольно много разных газет, но тут прибежала Лариса, перепуганная и несчастная, увела ее в кабинет и рассказала, что вроде бы дядя Коля выстрелил в себя сам. И винтовку рядом нашли.

Лиля кивнула – винтовку она видела.

– …А у нас как раз сегодня тематические занятия и внеклассное чтение для разных возрастов, все дети тут, как на грех!

– У вас всегда так много детей собирается? – В благодарность за чай и заботу Лиля решила проявить интерес – особенный, «гостевой». Ответ ей был безразличен.

– Ну, конечно! – Лариса улыбнулась и неловко полезла через стол добавить ей чаю. Вообще в кабинете было очень тесно и тепло, зато вид из окна грандиозный и холодный. – Мы стараемся, чтоб им было интересно! Писателей всяких приглашаем, народных мастеров! Знаете, какие в Уэлене косторезы? Это диво дивное! Да я могу вам фотографии показать!.. У нас целые подборки собраны, а у меня даже есть моржовый клык работы самого Туккая! Мне Игорь подарил, муж.

Лиля понятия не имела, кто такой «сам Туккай», и от просмотра фотографий вежливо отказалась. «Гостевой» интерес на это уже не распространялся.

– Как вы думаете, Лариса, я могу еще понадобиться этим людям?

– Каким людям?

– Которые… там. У дяди Коли?

Лицо у той стало растерянным, как будто она забылась на миг и вдруг вернулась в неприятное, горестное.

– Да кто ж их знает!.. Спросить нужно.

Лиля точно знала, что ничего и ни у кого она спрашивать не будет.

– А вы уйти хотите? Я могу вас проводить! Или Марью Власьевну попросить! Как вы одна доберетесь-то?

– Я прекрасно сама доберусь! – вскричала Лиля. Не хватало ей только Марьи Власьевны в провожатые. – Спасибо вам за помощь и поддержку.

Так всегда благодарил Кирилл, когда проводил «расширенные» совещания с работниками региональных радиостанций. Он говорил «спасибо», и голос его звучал тепло и искренне, и работники верили, что их «помощь и поддержка» на самом деле имеют значение для московского начальства. «Как они меня задрали!» – обычно добавлял Кирилл, когда за последним из них закрывалась дверь.

– А вы где живете?

Лиле понадобилось некоторое время, чтобы вспомнить. Кто-то совсем недавно уже задавал ей такой вопрос, и она точно так же не могла сразу сообразить, что именно спрашивают!

– На Отке.

– А, у Тани с Левой? Они хорошие. Вы к нам в командиров- ку, да?

Лиля кивнула, поднимаясь из неудобного кресла.

– Надолго?

– Нет. – Тут она улыбнулась. – До завтра.

– Как до завтра? – удивилась Лариса. – Вы же только прилетели! Ничего толком и не увидели!

Лиля хотела сказать, что увидела вполне достаточно, теперь впечатлений надолго хватит, но ответила – в духе Кирилла, – что ей очень жаль, но пора в Москву.

…В Москву, в Москву!

– Ну, – огорчилась Лариса, – к нам надо на подольше приезжать! Чукотка – самое чудесное место на свете, а у вас теперь такое… тяжелое впечатление останется. Господи, как это только угораздило его, дядю Колю!..

С торбасами, завернутыми в газету «Крайний Север» – оказывается, она все это время таскала их с собой, – Лиля вышла на улицу и, не оглядываясь, пошла вниз по ровному, будто стекло, асфальту. Даже если бы она оглянулась, то все равно не заметила бы в окне на первом этаже пожилую женщину с жестким и смуглым лицом, которая холодно и оценивающе смотрит ей вслед. Так смотрит волк, прикидывая расстояние до жертвы, которая ни о чем не подозревает.

В билетной кассе на улице Рультытегина – опять первый этаж длинного панельного дома на сваях, раскрашенного в разные цвета, – Лиле сказали, что купить билет в Москву никак невозможно. Ни на сегодня, ни на завтра, ни «вообще». Их не продают.

От неожиданного удара Лиля покачнулась, пришлось ухватиться за стойку, чтобы не упасть на самом деле. Торбаса один за другим мягко вывалились из свертка.

– Погоды нет, – объяснила из-за стекла молоденькая кассирша с ярко накрашенными губами. Перед ней страницами вниз лежали захватанный детектив, а рядом две конфетки в бумажках и сушка. – Два наших борта, анадырских, в Якутске сидят, а один в Нерюнгри. Говорят, пурга идет. Мы даже на местные рейсы не продаем. Тут, на Чукотке, все по фактической погоде летают!

Лиля наклонилась и подняла чертовы торбаса. Зашелестела газета «Крайний Север». Преувеличенно аккуратно Лиля пристроила их на пластмассовый стул, вдохнула, выдохнула и крикнула на девушку за стеклом так, что голос отдался от сырых, плохо оштукатуренных стен:

– Что значит нет погоды?!

Та, принявшаяся было за детектив и сушку, от неожиданности откусила слишком много, щека у нее оттопырилась, и глаза вытаращились.

– Солнце светит, вы что, не видите?! – И Лиля ткнула рукой в окно. – Какая может быть пурга, сегодня только десятое октября!.. Вы с ума сошли?! Как это возможно?! Если нет обыкновенных билетов, давайте мне бизнес-класс, я заплачу сколько угодно, и все дела!.. Мне нужно в Москву, это вы понимаете?!

Кассирша, не ожидавшая такого поворота и не готовая скандалить, проглотила сушку и моргнула.

– Не продаем мы билетов, – сказала она осторожно. – Со вчерашнего дня не продаем. Как московский борт пришел, так и все, аэропорт закрыли! У нас даже система не работает.

– Мне наплевать на вашу систему!

– А на пургу?! Пурга идет! Говорю, даже в Эгвекинот и на Лаврентия не летают!

Лиля, которая не рыдала и не билась в истерике возле трупа, вдруг совершенно отчетливо поняла, что сейчас в маленьком промозглом помещении с перегородкой и оконцем наподобие кассового совершит что-нибудь неприличное, гадкое: завопит, заплачет, швырнет ненавистные торбаса в девушку с накрашенными губами!

Кажется, так уже было с ней именно здесь, в Анадыре, только она никак не могла вспомнить, почему это случилось.

– Я не могу тут оставаться, вы это понимаете?! – тяжело и старательно дыша, выговорила Лиля. Никелированные поручни были очень холодными, а ее ладони очень горячими от гнева. – Мне нужно улететь. Как угодно, только улететь. Сегодня же. Лучше прямо сейчас! Я заплачу любые деньги!