Читать книгу: «Детектив советских времен. Операция «Очкарик»»

Вика потуже стянула волосы сзади и щелкнула заколкой. Всмотрелась в зеркало, пригладила брови указательным пальцем и обернулась к бабушке:

– Как думаешь, ресницы накрасить или сегодня не стоит?

– Ты прямо как на свидание, – покачала головой Елена Степановна. – Ну, подкрась – покажи товар лицом… Впрочем, кому показывать? Вот если бы ты на кафедре осталась, занималась наукой, кандидатскую защитила, преподавала… Я ведь с Семеном Львовичем уже обо всём договорилась, место в аспирантуре было обеспечено. А тебя понесло в милицию: два года с неблагополучными подростками возилась!

– Зато теперь буду работать там, где с детства мечтала – в уголовном розыске!

– Кино насмотрелась… Помню, фото Евгения Жарикова из «Советского экрана» на стенку повесила. Как бишь фильм назывался?

– «Рождённая революцией», – буркнула Вика, накрашивая правый глаз французской тушью, которую в свой прошлый отпуск привезла мама.

– Думаешь, в уголовном розыске сплошные приключения?

Колдуя над левым глазом, внучка не ответила. Лишь сунув щёточку в тюбик, оценив в зеркале общую картину, обернулась и примирительно сказала:

– Кому ты говоришь, бабуля? Я давно в системе, всё прекрасно понимаю. Зато можешь порадоваться: теперь я не буду каждый день в мундире. В угро форма одежды свободная. Сегодня ради знакомства с начальством надела, а дальше не обязательно.

– Сомневаюсь, что на этой службе ты наконец выгуляешь заграничные наряды, которыми весь шкаф забит! – воскликнула бабушка с заметной долей иронии. – Скажи спасибо, что я с годами не раздалась. Вышедшие из моды всё же не пропадают.

Елена Степановна имела завидную для своих лет фигуру, носила один с внучкой размер одежды, но ростом была пониже, и получалось, что по длине Викины платья как раз соответствовали бабушкиному возрасту. Впрочем, платьев на самом деле было немного, Вика предпочитала брюки и джинсы.

– Ты у меня дама стройная и приятная во всех отношениях! – со смехом заявила Вика, чмокая бабушку в щеку. – Я машину возьму?

– Можешь не спрашивать. Со скачущим давлением и внезапными головокружениями за руль мне больше нельзя. Вот ведь: впервые прошла медкомиссию по блату, и чудом человека не задавила! Как вспомню эту внезапную темноту в глазах… в панике еле сообразила затормозить. Так что теперь я, как все – на общественном транспорте, или ты при случае меня подвезёшь. Ведь подвезёшь?

– Не вопрос, подвезу! – отозвалась внучка уже из дверей. – Всё, я пошла. Пожелай…

– Ни пуха, ни пера! – напутствовала бабушка.

Виктория послала её к черту и захлопнула за собой дверь квартиры. Лифта дожидаться не стала, слетела с пятого этажа как на крыльях. Выпорхнув из парадной, завернула налево, где её ожидала светло-серая «Волга» двадцать четвёртой модели.

Эту машину бабушка купила всего четыре года назад, и она была, что называется, «нулёвая» – двадцать с небольшим тысяч пробега. Зато на прежней, двадцать первой «Волге», езда была не в пример комфортнее, мягче, плавнее, а в этой ещё и бензином всё время попахивает. Бабушка говорила, что это из-за бензина у неё голова кружится, хотя давление и без машины порой зашкаливает. Вика тоже предпочла бы прежний автомобиль, если бы не ручка переключения скоростей на колонке руля – на курсах её учили не с такой. Папа, приезжая в отпуск, долго привыкал к старой «Волге», называя её мастодонтом и утверждая, что нигде в мире на таких уже не ездят. На это мама резонно замечала, что мастодонта приобрёл именно он, и на момент покупки это была лучшая советская модель. «Слизанная с американской», – бормотал папа. Более двадцати пяти лет работая торговым представителем СССР в разных странах, он прекрасно разбирался в марках заграничных автомобилей.

До школы Вика успела пожить в Венгрии, Австрии и Югославии, но помнила только ГДР, где они ездили на «Вартбурге», кургузой машинке наподобие «Запорожца» – в СССР о такой никто и не слышал. Когда отца направили на работу в Египет, бабушка твердо заявила: «Хватит ребёнка за собой таскать! Ей учиться пора, а что за образование в школе при посольстве? И вообще постоянное существование за забором может травмировать детскую психику на всю жизнь». Викина мама немного посопротивлялась, а отец был согласен: в конце концов доцент кафедры социальной психологии и советской педагогики ЛГУ лучше разбирается в подобных вопросах. Так Вика осталась в Ленинграде с бабушкой, которая вскоре защитила докторскую и стала профессором.

Поначалу Вику не слишком огорчил отъезд родителей. Было лето, они с бабушкой жили на даче, и просторный сад, окружавший дом, представлялся семилетке целым загадочным миром. По соседству нашлось несколько ровесников и у неё появились друзья, к тому же почти ежедневно они с бабушкой ходили к Заливу, где можно было до одурения плескаться в теплом мелководье. Последние дни августа прошли в хлопотах подготовки к школе: походы по магазинам, покупка школьной формы, ранца, тетрадей, линеек и других восхитительных школьных принадлежностей не оставляли времени скучать по маме. Но 1 сентября, шагая с букетом гладиолусов к школе, Вика осознала, что все первоклашки идут с мамами, и лишь она с бабушкой. Елена Степановна списала слезу на глазах у внучки на волнение, но это была обида на родителей, настоящая обида и злость: её бросили, предали! Она идёт в первый класс, а мама с папой где-то там, в чужой стране, и им всё равно!

Кое-как она отсидела короткий первый учебный день, а после всё вывалила бабушке – целую истерику закатила. Елена Степановна не кинулась сразу успокаивать, дала ей выкричаться, выреветься, затем принесла стакан воды, заставила выпить, уселась рядом с всхлипывающей внучкой и обняла её.

– Никто тебя не предавал и не бросал, Викуля. Ты осталась здесь именно из-за того, что родители заботятся о тебе. Пришло время учиться, а там, где они сейчас работают, тяжёлый климат, нет русской школы. В посольстве вряд ли найдутся твои сверстники, значит, у тебя не будет друзей. Ты не сможешь заниматься спортом, посещать кружки, ходить на детские утренники. В Ленинграде масса возможностей для детского развития, а там, – она кивнула куда-то за окно, – ничего такого нет.

– Так почему мама с папой там работают, если там так плохо?

– Не то чтобы плохо, – с улыбкой возразила Елена Степановна, – там просто другая страна и свои порядки, а служащие при советском посольстве очень во многом ограничены.

– Но зачем им работать в этом Египте? Пусть живут с нами и здесь работают, – шмыгнула носом Вика и умоляюще посмотрела на бабушку.

– А вот это не тебе решать, и не твоим родителям. Куда Родина пошлет, там и будут работать.

– Почему? – опять спросила девочка.

– Потому что так надо. У твоего отца важная и ответственная работа, мама тоже не груши околачивает – она его секретарь. Работать там, где хочется, они не могут – таков порядок вещей и приходится с этим мириться. Так что утри слезы и давай подумаем, как сделать, чтобы родители не волновались за тебя – они ведь тоже сильно скучают, так пусть хотя бы будут уверены, что у тебя всё в порядке.

Для семилетнего ребёнка всё сказанное взрослыми – аксиома, и то, что иначе нельзя, Вика поняла, только легче от этого не стало. Видя кого-то из одноклассников с мамой, она испытывала острую зависть и представляла, как здорово было бы вложить свою руку в мамину и вместе идти домой, где мама проверит, как она сделала уроки, накормит ужином, почитает вслух интересную книжку или поиграет – мама покупала ей чудесные игрушки и раньше они часто играли вместе. В отличие от папы, который как побреется с утра, наденет костюм с галстуком, так до самого ужина его не видать, мама почти постоянно была рядом с Викой.

По вечерам, уже лежа в постели, Вика вспоминала, как весело было жить с мамой и папой, как по выходным они всей семьёй отправлялись куда-нибудь на машине: вначале просто ехали, глазея по сторонам, потом выбирали какое-нибудь кафе, где Вика ела пирожные или мороженое, потом опять просто катались по улицам Берлина. Думая о том, насколько та жизнь отличается от ее теперешней, Вика тихонько плакала.

Одноклассники иногда заводили разговоры о своих родителях, совсем как в стихотворении «Кем быть?», и когда спрашивали Вику, а она отвечала, что ее мама и папа работают в Египте, ей все завидовали. Вика была поражена и рассказала об этом бабушке:

– Как они могут мне завидовать? Они-то с родителями живут, а я с тобой, как сирота… Ещё просят фотки с верблюдами показать.

– Ну отнеси, покажи, – Елена Степановна вздохнула. – Есть ещё и с пирамидами. Но сильно об этом не распространяйся и впредь старайся меньше говорить. Зависть – плохой цемент для дружбы. Цемент, – пояснила она, предвидя вопрос, – это то, чем скрепляют кирпичи.

– И мне нельзя завидовать?

– Завидовать вообще нехорошо.

– А почему они завидуют?

– Потому что их родители никогда не были в Египте и вряд ли они сами когда-нибудь съездят туда. За границей могут побывать лишь люди некоторых, совсем немногочисленных профессий.

Глядя на нахмурившуюся внучку, Елена Степановна спросила:

– Сильно скучаешь?

Девочка кивнула. Бабушка погладила её по голове.

– Ну что я могу сделать? Только постараться, чтобы у тебя было меньше времени для скуки.

Много позже Вика оценила, что бабушка отлично справилась с этой задачей. Утром она кормила внучку лёгким завтраком, второй раз Вика завтракала в школе и там же обедала, после чего отправлялась во Дворец культуры имени Капранова, что располагался по соседству. Считая, что девочке полезно развиваться и физически, и духовно, бабушка записала её сразу в три кружка: фортепиано, художественной гимнастики и английского языка. Так что шесть дней в неделю Вика возвращалась домой почти одновременно с бабушкой. Попив чаю, они расходились по своим комнатам: Вика делала уроки и играла на пианино, разучивая заданные пьесы, бабушка что-то читала, писала или печатала на машинке. После ужина, когда Вике пора было спать, Елена Степановна брала с собой книгу и полчаса сидела, вполглаза наблюдая, как внучка в постели читает свою книжку. Когда замечала, что книга выпала из рук и глаза девочки закрылись, она выключала бра над кроватью и шла в свою комнату.

В гимнастике Вика не достигла особых успехов и покончила с ней после второго класса, физически окрепнув и приобретя отличную осанку. На пианино с удовольствием играла до четырнадцати лет, а потом как отрезало – к этому возрасту она уже определилась с выбором профессии и мечтала ловить преступников. Несмотря на учёбу в школе с углублённым изучением английского, бабушка настояла, чтобы Вика занималась им дополнительно: вначале это был кружок, позже преподавательница с университетской кафедры. «Знание иностранного языка развивает мозг, – наставляла Елена Степановна, – и в жизни пригодится, сможешь читать научную литературу на английском». Вика с детства наблюдала, как бабушка, изредка заглядывая в толстенный словарь Мюллера, читает журналы с названием Psychology на обложке – их привозили или присылали родители. Вике тоже присылали, сначала детские книжки с яркими иллюстрациями, потом сборники рассказов. Несколько рассказов о Шерлоке Холмсе она впервые прочла на английском. Потом Вика стала просить современные детективы, поэтому из книг ей было известно, как расследуют преступления за рубежом. На новой работе ей предстояло познакомиться с отечественным опытом.

Вырулив со двора, Вика помчалась по Московскому проспекту в сторону центра, обгоняя перегруженные автобусы и медлительные троллейбусы. Она не очень любила ездить в общественном транспорте – так уж сложилось, в семье всегда был личный автомобиль. Даже студенткой ей редко приходилось добираться до университета на метро – с обязательной толкучкой в час пик, пересадкой с Невского на Гостинный и длиннющим перегоном до Василеостровской. Утром возле станции метро штурмовать автобус бесполезно, поэтому до здания Двенадцати коллегий она чапала пешком. Однако четыре дня в неделю у Елены Степановны были лекции, и даже если самой надо было ко второй паре, она подбрасывала внучку к первой, утверждая, что вдвоём ехать веселее. На пятом курсе Вика сдала на права, и бабушка стала иногда пускать ее за руль.

С годами вождение стало заметно утомлять Елену Степановну, к тому же часов в университете теперь совсем мало. Она стращает начальство уходом на пенсию, но её уговаривают пока остаться – как-никак, единственный профессор на кафедре психологии.

На кафедре уголовного права, где Вика два года проработала ассистентом, картина было иной: докторов наук больше, чем положенных по штату профессорских должностей, не все кандидаты получают оклады доцентов. Поэтому и в аспирантуру попасть сложнее. Юриспруденция, по сравнению с психологией, намного популярнее – есть где воспользоваться полученным образованием. Куда идти после психологического? Только в науку или в дурдом. А юрист может стать адвокатом, прокурором, работать в милиции, на худой конец устроиться юрисконсультом на предприятие.

Для Вики после десятилетки вопрос о выборе вуза вообще не стоял – серебряная медаль английской спецшколы плюс бабушка профессор универа – оставалось определиться с факультетом. Папа с мамой советовали изучать экономику, чтобы затем по протоптанной их стопами дорожке оказаться в министерстве внешней торговли. Плюсы очевидны: возможные поездки за рубеж со всеми вытекающими – и мир посмотреть, и командировочные в валюте или чеках в магазин «Берёзка». Но этим Вику было не прельстить: самым красивым городом в мире она считала Ленинград и не хотела его покидать даже ради какого-нибудь Парижа или Вены. О материальном благополучии вообще не думала, поскольку у неё всегда всё было. В детстве мама одевала её как куклу: симпатичные платья, комбинезоны, курточки; в юности снабжала модной одеждой на все случаи жизни и фирменной косметикой. У Вики имелась своя комната в просторной трёхкомнатной квартире сталинского дома, где полки теснились от книг. Была дача в Рощино – вместительный дом в два этажа, построенный дедом после войны, ещё до рождения Вики. Бабушка, вспоминая мужа, любила повторять, что он, не дожив и до шестидесяти, оставил после себя всё, что положено мужчине: сына, дом и сад, и это не считая научных работ по металловедению – дед был доктором технических наук. Вика его не помнила, он умер, когда ей не было и двух лет, но кусая брызжущие соком, жёлто-полосатые ароматные яблоки, каждый раз думала о том, что они с дерева, посаженного её дедом. Груши были не столь хороши, разве что на компоты годились, зато варенье из своих вишен – просто объеденье! Всё это – безбедное существование, благоустроенная квартира и дача – было данностью в её жизни и никуда деться не могло. Так зачем думать о каких-то больших заработках?

Жить полноценно можно лишь занимаясь любимым делом, утверждала бабушка, и с этим глупо спорить. Хотя когда-то Вика спорила: а как же люди работают продавцами, кондукторами или дворниками – ведь такая работа не может нравиться? Верно, может и не нравиться, отвечала бабушка, но в жизни не всё зависит от желаний человека. А вот от его умения добиваться поставленной цели очень даже зависит. Кому-то всё равно чем заниматься, лишь бы зарплату получать, но человек думающий не назовёт такую жизнь полноценной – ему важно развиваться, познавать и создавать что-то новое.

То, что внучка оставила мысль об аспирантуре и пошла работать в милицию, Елену Степановну очень расстроило, а вот вечернюю учёбу на психологическом она одобрила и втайне надеялась, что, окончив психфак, внучка вернётся в университет: с её способностями и упорством она может и кандидатскую, и докторскую по психологии защитить. Опыт работы с трудными подростками даст ей много материала по теме, которая в советской психологической науке рассмотрена недостаточно. Вике она свои мечты до поры до времени не озвучивала – и вот, дождалась: внучка решила работать в уголовном розыске.

***

Припарковав машину в ближайшем переулке, Виктория направилась к главному входу в здание Управления уголовного розыска Ленинградского ГУВД. Она приехала загодя, но, пока дежурный на входе проверял её удостоверение и сверял с фамилией в списке, пока нашла нужный кабинет – в приёмной начальника она оказалась за пять минут до назначенных девяти часов.

Представилась секретарю, даме лет пятидесяти, выглядевшей весьма элегантно – тщательно уложенные подсинённые седые волосы, сдержанная перламутровая помада на губах, аккуратный макияж, белая шелковая блузка с жабо и чёрные лаковые туфли-лодочки, поблескивающие между тумбами массивного стола. Предложив Вике присесть и подождать, секретарь уткнулась в какие-то свои бумаги, а ровно в девять нажала на кнопку интеркома и сообщила:

– Егор Семенович, пришла Синицына.

– Пусть заходит, – невнятно прошипело в динамике.

Волнуясь, Вика вскочила, одёрнула юбку и почти строевым шагом приблизилась к массивной двери. Зачем-то оглянулась на секретаря и лишь после её едва заметной ободряющей улыбки вошла в кабинет и по уставу поздоровалась:

– Здравия желаю, товарищ генерал!

Егор Семенович Киреев, солидный мужчина под шестьдесят, не встал ей навстречу, лишь окинул цепким взглядом из-под кустистых бровей. Затем скупо усмехнулся:

– Так вот какую птицу-синицу мне из Большого дома сосватали!

Викино сердце так и трепыхалось, при этом она старалась смотреть прямо, не прятать глаза от генерала, а он тем временем обернулся к приставному столику, набрал на одном из телефонов три цифры и заговорил в трубку:

– Иваныч? Привет! Помнишь, говорили о новом сотруднике? Заходи, принимай.

Повесив трубку, он вновь взглянул на Вику, довольно скептически.

– Годков-то сколько?

– Двадцать семь, товарищ генерал!

Егор Семенович пошарил среди сложенных на углу огромного стола бумаг, достал тонкую папку, открыл.

– Юридический… – с отличием!.. Два года ассистентом на кафедре уголовного права, два года в комиссии по делам несовершеннолетних, четвертый курс вечернего на психологическом факультете… Психологией интересуетесь?

– Да, товарищ генерал, – чётко проговорила Вика и зачем-то добавила: – у нас это семейное, моя бабушка профессор психологии.

Вот кто за язык тянул! Генерал подумает, что по блату второе высшее получает, а ведь это не так – по-честному все экзамены сдаёт. Впрочем, в папке наверняка имеются сведения и о её родителях, и о бабушке. Да и не бывать бы Вике в этом кабинете, если бы не отцовские связи. Те самые «специфические отношения, двигатель прогресса», о которых Аркадий Райкин говорит.

Когда Вика пожаловалась папе, как ей надоело в детской комнате милиции районного отделения, как хочется заниматься настоящим делом, раскрывать серьёзные преступления, он поначалу фыркнул – мол, не женское это дело, – но потом всё-таки сдался, обещал поговорить с Мишей Федоровым, другом молодости, а ныне полковником КГБ. Комитетчик пообщался ещё с кем-то – и вот она здесь и через несколько минут познакомится со своим новым начальством.

А пока хозяин кабинета предложил ей присесть за длинный приставной стол для совещаний и, вероятно, ради приличия или чтобы занять время, стал расспрашивать, почему ей не сиделось на кафедре в универе и чем плоха работа с неблагополучными подростками. Вика отвечала честно: в качестве учёного себя не видит, преподавание – это не её, поэтому не имело смысла заканчивать аспирантуру и получать степень. И работа с трудными детьми ей тоже не по душе, возникает впечатление, что все усилия впустую, перевоспитать она никого не сумеет, к тому же бесконечная писанина и отчёты. Она всегда стремилась к активной работе, ей хочется приносить реальную пользу – ловить настоящих преступников, а не профилактикой заниматься.

– Ну, – перебил генерал, слегка нахмурившись, – профилактика тоже очень важна, особенно на раннем этапе: зачастую преступниками становятся как раз те, кто ещё в детстве попадал в поле зрения милиции. Психология этому не учит?

Виктория смешалась. Профилактика преступлений – одна из важнейших задач милиции, а она такое ляпнула. Придётся как-то выкручиваться.

– Курс криминальной психологии у нас только в этом учебном году начнётся, но кое-что я по ней читала. И вы действительно правы: Миньковский пишет, что преступление может быть результатом формирования относительно устойчивой системы криминогенных установок у личности с активным поиском повода и ситуации для совершения противоправного действия. И эти установки вполне могут сложиться именно в детстве и юности. Предотвратить криминальное развитие личности можно, воздействуя на процесс формирования социально негативных черт, – оттарабанила она, как на экзамене. Спасибо великолепной памяти, всегда помогавшей в учёбе.

– Я, Виктория Николаевна, в криминальной психологической науке не силен, мы всё больше по практике. Но Макаренко читал и уверен, что перевоспитывать трудно, но возможно. То, чем вы в детской комнате занимались – очень важное дело, – строго заметил генерал. – А что касается писанины, у нас ее тоже предостаточно.

Вика понимала, что серьезно оконфузилась. Наверняка начальник теперь думает, что она попрыгунья, неспособная относиться к делу добросовестно, поэтому и меняет место работы. А, была не была!

– Вы правы, товарищ генерал, по поводу воспитания и профилактики. Просто… Просто я с детства мечтала работать в уголовном розыске, – выпалила она.

Как отнёсся генерал к её честному признанию, узнать не удалось. Позади открылась дверь и в кабинет вошёл среднего роста мужчина лет пятидесяти. Ему явно следовало сменить размер одежды: из-за выпирающего живота пиджак едва застёгивался внатяжку. Зато галстук на светло-голубой рубашке был завязан идеальным узлом.

– Здравия желаю, – поприветствовал он и по кивку начальника уселся напротив Вики.

– Юрий, это Виктория Николаевна Синицына – твой новый сотрудник, а это полковник Харитонов, Юрий Иванович, начальник отдела по раскрытию преступлений против личности, – представил их друг другу генерал.

Вика слегка улыбнулась своему новому руководителю, он же смотрел на неё озадаченно: наверняка ожидал, что в отделе появится спец, а тут какая-то девчонка. С полминуты длилось молчание, затем генерал заговорил фальшиво-бодрым тоном:

– Товарищ Синицина в органах два года, прежде служила в детской комнате 32-го отделения милиции. Вот, кстати, ознакомься с её личным делом. Учится на вечернем психологическом, отделу это может пригодиться. В общем, думаю, сработаетесь.

Юрий Иванович принял из его рук папку, но раскрывать не стал. После небольшой паузы хозяин кабинета обратился к Вике.

– Скоро товарищ Харитонов познакомит вас с сотрудниками отдела, а пока подождите в приёмной, нам надо ещё пару вопросов обсудить.

Вика встала, попрощалась с генералом и вышла. Едва за ней закрылась дверь, Харитонов заговорил возмущенно:

– Это что вообще? Это кто? Егор Семенович, мне опер нужен, а не девчонка!

Генерал вздохнул и подался вперёд.

– Об этой девчонке попросили из Большого дома, – он ткнул указательным пальцем в сторону потолка. – Серьезные люди попросили. Похоже, у ее отца заслуги перед Комитетом, он внешнеторговый представитель, а это, сам понимаешь… По первому впечатлению девушка серьёзная, второе высшее получает, призналась, что с детства мечтала работать в розыске. А у тебя как раз недокомплект во втором отделении.

Юрий Иванович криво хмыкнул.

– Ну не мог я отказать! – слегка повысил голос генерал. – Сам понимаешь. Только это между нами.

– Ясное дело, – хмуро отозвался Харитонов. – Только неясно, что мне с ней, неумехой, делать. К тому же девица в отделе, где одни мужики – это вроде бабы на корабле.

– Ты, давай-ка, без мужского шовинизма! Нигде не написано, что женщины не могут в угро служить.

– А вот вы, Егор Семенович, много на своём веку женщин-оперов встречали? – не без ехидства поинтересовался полковник.

– Пару-тройку доводилось, – с усмешкой признался генерал.

– Вот именно. И наверняка не в убойных отделах.

– Это да, – подтвердил Киреев. – Однако на все правила имеются исключения. Поработает несколько месяцев, глядишь – либо делу научится, либо обратно попросится. Только имей в виду, по служебному несоответствию мне ее уволить… Ну, ты понимаешь. Так что спрашивай, как со всех, но сильно не прессуй.

– Есть, не прессовать, – вздохнул полковник и добавил безнадёжным тоном: – она ж ничего не умеет…

– Натаскивай потихоньку. Судя по характеристике, вроде толковая девица. Пусть для начала старые дела изучает, закрытые и незакрытые, ну и те, что сейчас в разработке. Пусть вникает, в чем оперативная работа состоит. А там посмотрим. Да, и выбери, кто шефство над ней возьмёт, пусть к нему обращается, если что непонятно, а других не дёргает. – Киреев кинул взгляд на наручные часы и свернул разговор: – Всё, иди, представляй Синицыну отделу.

Проходя через приёмную, Харитонов бросил сидящей у стены Виктории:

– Пойдемте.

Открыв дверь, он обернулся. Вика, оказавшаяся уже рядом, думала, что полковник, следуя этикету, пропускает её вперёд, и собралась выскользнуть в коридор первой, но тот ничего такого не предполагал, и получилось, что они ломанулись в дверной проем одновременно, столкнувшись плечами.

– Простите… – пролепетала смутившаяся Виктория.

– Не за что, – брякнул не к месту Харитонов.

Закрывая дверь, он успел заметить усмешку генеральской секретарши, и, мысленно кипя, зашагал по коридору.

«Твою ж мать! Теперь мне с ней реверансы разводить? «Простите-извините, проходите-проходите, здесь дует»? Не было забот… Кого же куратором к ней приставить? Серега Опушкин не подойдет, какой из него учитель… Диму? Нет, уж слишком язвителен, загнобит девицу. Марка с его простецкими повадками тоже нельзя. Игоря – тем более, он неровно к противоположному полу дышит. Остаётся только Сашка Суворин. Этот – да. Сдержан, не по делу лишнего слова не скажет. Профессионал. Вот его к ней в пару и поставлю».

Оказавшись перед дверью комнаты, где располагались опера второго отделения, Харитонов поступил в соответствии с субординацией, вошёл первым. Вика последовала за ним.

В помещении метров тридцати сидели пять сотрудников, каждый за своим столом – шестой пустовал, на седьмом стояла печатная машинка.

– Вот, – сказал полковник, на секунду обернувшись к Вике, – новый сотрудник вашего отделения: лейтенант Синицына Виктория Николаевна.

В комнате повисло молчание. Пять мужчин уставились на спутницу начальника.

– А это, – опять заговорил Харитонов, обводя глазами комнату, – ваши коллеги. Сергей Викторович Опушкин…

– Первая – «О». И можно просто Сергей, – чуть приподнялся со стула сидевший возле правого окна щуплый русоволосый парень с простецким лицом, лет тридцати.

– Перскевич, Дмитрий Федорович… – продолжил представлять полковник.

Худощавый блондин со светлыми глазами, чем-то похожий на Даниэля Ольбрыхского, сидел у второго окна. Он медленно встал и криво улыбнулся.

– Можно Дима.

– Марк Антонович Артемьев, – начальник отдела жестом указал на грузного мужчину с добродушной физиономией. Выбираться из-за стола тот не стал, только уточнил:

– Лучше Марк или Марик.

Следующим был Александр Петрович Суворин, чей стол располагался у левой стены, рядом с пустующим рабочим местом. Когда Харитонов назвал его фамилию, имя и отчество, Суворин неторопливо встал, и сразу стало понятно, что он самый высокий в отделе, почти двухметрового роста.

– Александр, – негромко представился он и опустился на место.

Последний оперативник не стал дожидаться, сам выскочил из-за стола, приблизился к Виктории и, вытянувшись, разве что пятками не щёлкнув, на мгновение склонил голову с роскошной тёмной шевелюрой. Затем поднял на Вику голубые, опушённые чёрными ресницами глаза, и широко улыбнулся. Под усами блеснули идеально ровные зубы.

– Краснобаев, Игорь Олегович, для вас – просто Игорь.

Вике показалось, сейчас он потянется ручку поцеловать, но Краснобаев уловил недобрый взгляд начальства и вернулся на своё место.

Харитонов указал на пустующий стол:

– Располагайтесь, Виктория. Как видите, у нас принято без отчеств, – он перевел взгляд на Суворина. – Александр – главный в отделении, на первых порах поможет вам войти в курс дела, и вообще – со всеми вопросами к нему. Саша, давай ко мне на пару минут, а потом уж приступите.

В своём кабинете полковник первым делом снял пиджак и пристроил его на спинку стула. После чего уселся, провёл рукой по редеющим на макушке волосам, поправил держащие брюки подтяжки и недовольно выдохнул:

– Такие дела. Усилили отдел новым сотрудником…

– Откуда её к нам? – поинтересовался Суворин, прекрасно понимая, что опыта оперативной работы у новенькой не может быть по определению. Он ни разу не слышал, что в Питере есть женщины-опера̀.

– Из комиссии по делам несовершеннолетних, твою мать! И сама по виду несовершеннолетняя.

– А почему?.. – начал Александр.

– Не обсуждается! – рыкнул начальник и опять вздохнул. – Твоя задача. Пусть вначале дела почитает, хоть поймёт, чем и как мы тут занимаемся. Скажи, пусть не стесняется, вопросы задаёт. И это… опекай ее, смотри, чтоб мужики без своих подстёбов, чтоб не заклевали девку. И чтоб Игорь – ну, ты понимаешь…

– Не понимаю, – мотнул головой Суворин.

– Чего непонятного? Чтоб рабочая обстановка в отделе была, безо всяких шуры-муры! Теперь понятно?

– Так точно, – без видимых эмоций ответил опер.

– Тогда свободен, – устало проговорил полковник.

Вернувшись в комнату отделения, Суворин застал возле новой сотрудницы Краснобаева. Тот навис над девушкой в не лишённой изящества позе и что-то рассказывал, улыбаясь во весь белозубый рот. Новенькая при этом явно испытывала неудобство.

– Игорь, тебе заняться нечем? – от двери строго окликнул Александр. – Как с отчётом по изнасилованию на Лиговке?

– Минут десять-пятнадцать, и отнесу Харитону, – Краснобаев выпрямился, в последний раз улыбнулся Вике и удалился на своё место.

Три пары мужских глаз следили за этой сценой. Суворин окинул взглядом коллег, на секунду задержавшись на каждом, будто предупреждая, и все приняли к сведению его предупреждение. Александра уважали, и не потому, что считался старшим сотрудником в отделении: с виду спокойный и даже медлительный, он обладал цепким умом, твёрдой волей и недюжинной силой – в последнем коллеги могли убедиться при задержаниях, хотя случалось это нечасто: работа оперов в основном состоит в поездках по адресам, допросах и бумагах.

Убедившись, что все занялись своими делами, Суворин прошёл к сейфу, на котором красовался пустой и пыльный шарообразный аквариум, открыл железный шкаф ключом и достал с верхней полки несколько пухлых картонных папок. Вскоре они оказались на столе перед Викой.