Читать книгу: «Я и моя судьба», страница 6

Сейчас, когда я пишу про нее, то употребляю выражение «бабушка Юй», но в мои детские времена она была для меня самой что ни на есть родной бабушкой. Когда я научилась разговаривать, то неизменно называла ее просто бабушкой, а никакой не бабушкой Юй.

Впервые в жизни я столкнулась со смертью дорогого мне человека. Перенести это было выше моих сил. Какое-то время мне даже не хотелось возвращаться домой, едва я переступала порог, как тотчас начинала рыдать. И даже если слезы не лились из моих глаз, они изливались из моего сердца.

Изначально я планировала поступать в Гуйчжоуский университет, который когда-то окончили мои родители, однако экзамены туда я провалила.

В итоге я поступила в Гуйчжоуский пединститут, который позже стал педуниверситетом.

Я понимала, что подготовиться к экзаменам как следует мне помешала бабушкина смерть.

Но я приняла это совершенно безропотно – не могла же бабушка выбрать дату собственной смерти.

Перспектива стать учителем языка и литературы в любой из школ лично мне казалась очень привлекательной. Если бы мне удалось остаться в Гуйяне, это было бы превосходно, уехать в Линьцзян я бы тоже согласилась, да и вариант с Юйсянем меня вполне устраивал.

Не знаю почему, но я вдруг стала очень реалистично смотреть на жизнь и на так называемую погоню за счастьем. Можно даже сказать, что у меня как у студентки не возникло никакой мечты – и это в том возрасте, когда я должна была мечтать больше всего.

Не исключено, что это тоже было связано со смертью бабушки.

Поскольку все обречены на смерть, то не смешно ли вообще неустанно гоняться за счастьем, которое мимолетно, словно дым?

А что, если ситуацию отпустить?

Почему бы не позволить всему идти своим чередом?

Беда некоторых людей состоит как раз в том, что у них нет такой роскоши, как выбор.

А у меня, Фан Ваньчжи, он был.

Признаю, что в то время я безразлично относилась к своему будущему; из-за этого я стала еще более сдержанной – настолько, что практически не выходила на контакт с другими.

По этой причине окружающие считали меня замкнутой.

5

В 2002 году я перешла на второй курс.

Меня угораздило влюбиться.

Однажды, когда я шла на занятия, на меня налетел парень на скейтборде – по дорожке, ведущей к учебному корпусу, туда-сюда сновали студенты, некоторые на ходу что-то ели. Неизвестно, когда на эту же дорожку с дерева упал маленький воробушек. Птенец слепо прыгал между ног прохожих, но мало кто обращал на него внимание. Даже если кто-то его и видел, то, задирая ноги, просто перешагивал – и все. Его мама непрерывно верещала, то и дело слетая с ветки и кружась над макушками студентов, но почему-то и этого никто не замечал. Сама я увидела бедолагу как раз в тот момент, когда кто-то сбил его пинком. Он тотчас опрокинулся и замер недвижим, несмотря на мелькавшие вокруг ноги. Я тотчас бросилась к нему и взяла в руки, чтобы переложить на газон.

И ровно в этот самый момент на меня налетел парень на скейтборде. Винить в такой ситуации было некого, хотя он явно хотел накинуться на меня с обвинениями. Но когда до него дошло, что я спасаю птенца, он тут же раскинул руки, чтобы отгородить меня от остальных прохожих.

Ни слова не говоря, мы лишь улыбались друг другу.

Второй раз я увидела его на подходе к лифту: он уже находился в кабине, а мне оставалось до нее еще шагов десять. И хотя лифт уже был набит под завязку, он нажал на кнопку, дожидаясь меня. Я заскочила внутрь, но вышел перегруз. Только было я собралась выйти, как он сделал это вместо меня, кто-то еще раз нажал кнопку, и дверь закрылась.

В третий раз я встретила его на собрании университетского издательства, он входил в состав редколлегии, а я была одним из авторов. Я написала эссе под названием «Заметки о Шэньсяньдине», в которых рассказывала и про своего родного отца, и про двух сестер, и про своего племянника. В этих заметках все мои родственники значились просто как шэньсяньдинцы – ведь на тот момент я по-прежнему не знала, что это моя родня. Прочитав эссе, он как ответственный редактор высоко оценил мой стиль, назвав его нефритовой прозой. Его хвалебные речи меня смутили.

Таким образом, мы перестали быть чужими, можно сказать, что наше знакомство произошло более чем естественно.

После этого, встречая меня в столовой, он якобы случайно усаживался рядом.

Он учился на факультете вычислительной техники, в те годы это была очень востребованная специальность. Притом он очень любил литературу, и хотя сам никогда не писал, но считался толковым критиком. Он и учился, и жил в Гуйяне, его отец работал начальником в каком-то важном управлении. По его словам, отец был большой шишкой и по статусу равнялся вице-губернатору. На тот момент мой папа уже являлся мэром Линьцзяна, о чем мой новый знакомый откуда-то знал, он даже обмолвился, что наши отцы знакомы.

Однажды во время прогулки он сказал: «В нашем потоке немного студентов из семей чиновников, сюда трудно попасть даже отличникам».

Очевидно, он говорил о себе, но невольно ранил этим меня. Я изо всех сил притворилась, что меня это нисколько не оскорбило, и ответила, что в любом университете есть талантливые ученики.

Неправда, когда говорят, что любовь превращает людей в идиотов. Сначала она делает их мудрее, в идиотов они превращаются уже на следующем этапе.

Мои слова его развеселили, и он вдруг поцеловал меня. И хотя он застал меня врасплох, я нисколько не рассердилась.

Я тоже его поцеловала, а он этого и ждал. Иначе в тот день мы бы не испытали счастья настоящих поцелуев.

В 2002 году все в Китае перешло на скоростные рельсы, и даже любовь не стала исключением. По сравнению с обычной молодежью студенты развивали отношения крайне сдержанно. Обычно-то молодые люди переходили к конкретным шагам в тот самый день, когда впервые западали друг на друга. Причины вести себя как-то по-другому казались все более неубедительными.

Короче, я в него влюбилась.

Высокий, за метр восемьдесят, он не считался красавчиком, но выглядел вполне себе представительно. Мы очень подходили друг другу – как по росту, так и внешне. Благодаря любви в моей прежде бесцветной студенческой жизни появился непредсказуемый сюжет. И хотя я не бросилась в этот омут с головой, романтические отношения приятно радовали меня.

Он дважды прокатил меня на своем мотоцикле по старому и новому районам Гуйяна, подчеркнув, что решение, где именно покупать квартиру, лежит на мне. У меня снова появились мечты об устройстве будущего – теперь это были уже не пустые фантазии, вызванные полетом воображения подростка, и не замешательство от бесплодных дум, одолевавших меня в старших классах. Шаг за шагом во мне созревало ожидание чего-то очень практичного и даже приземленного, что было связано с разумным планированием и построением жизни.

Однажды, когда мы миловались в нашем любимом уединенном уголке, меня отыскала соседка по общежитию и сообщила, что в учебный отдел позвонил мой папа – он сообщил, что мама попала в больницу.

На скамейке у приемного отделения неотложной помощи линьцзянской городской больницы я застала совершенно растерянного отца.

Папа рассказал, что у мамы внезапно открылось желудочное кровотечение. Болезнь желудка передалась ей по наследству и обострилась из-за переутомления на работе. Из-за перевыборов в демократической лиге мама то и дело ездила в горком партии, чтобы согласовать расстановку кадров с отделом по работе единого фронта. На ее плечи также легло улаживание финансовых расходов, возникших при расширении сестринской школы. Смерть бабушки Юй тоже на нее повлияла – пусть она об этом и не говорила, но в душе очень переживала. Оставшись без такой замечательной помощницы, мама плохо справлялась с домашними делами, но подходящей замены найти не могла… Она невнимательно относилась к своему здоровью, вот и слегла.

Из палаты вышла медсестра и сказала, что мама пришла в сознание и, узнав о моем приезде, хочет поскорее меня увидеть.

Когда я вошла в палату, моя бледная мама слабо улыбнулась, изо всех сил стараясь выглядеть спокойной.

Когда я присела рядом, она сразу спросила:

– Папу уже видела?

Я кивнула и крепко сжала ее руку.

– Не переживай, – продолжала она, – моя болезнь хоть и наследственная, к тебе она точно не перейдет.

Эти слова вызвали у меня недоумение.

– Ма, зачем ты так говоришь!

Я тихонько заскулила, целуя ей руки и лицо, и принялась повторять, что все будет хорошо.

Между тем мама сказала:

– Запомни, я оставила тебе письмо. Я диктовала, а записывал папа. Не спеши его читать, прочтешь через несколько дней, главное – не забудь.

Откуда мне тогда было знать, что «через несколько дней» в мамином понимании означало «после того, как я умру».

Да и вообще – как я могла о таком подумать!

После высказанных наставлений мама вынула из-под подушки две вещицы – сберкнижку и еще одну сберкнижку. В 2002 году пластиковых карт еще не было.

Мама сообщила, что на одной сберкнижке лежит больше двадцати тысяч юаней, это бабушкины накопления, которые та передала маме, а мама теперь передает их мне. На второй – почти сто тысяч, эти деньги мама накопила для меня сама.

– Вообще-то я хотела вручить их тебе, когда накопится ровная сумма, но сейчас… думаю, лучше отдать их сейчас. Ты уже на втором курсе, через два года окончишь университет, тебе предстоит обустраивать собственную жизнь. Пускай они будут у тебя, используй, когда понадобятся…

С этими словами мама вложила книжки мне в руки и взяла мои ладони в свои.

Я заплакала:

– Мама, что это такое! Мне не нужны деньги, я хочу, чтобы ты поскорее поправилась и вышла из больницы…

– А ну не плачь! Не то сейчас к нам явится медсестра. Лучше поцелуй маму…

Я уткнулась в ее руки, пытаясь заглушить свои рыдания.

Ухаживавшая за мамой медсестра в свое время тоже окончила сестринскую школу, наверное, она и подумать не могла, что наступит день, когда перед ней в качестве пациентки окажется всеми уважаемая директор!

Взглядом медсестра дала понять, что мне следует уйти.

Я еще раз поцеловала маму в лоб и с тяжелым сердцем покинула палату.

К тому времени мост через реку уже построили и дорожное сообщение запустили, у папы в тот день было еще совещание в Лицзяне, поэтому сразу из больницы он направился туда.

В наш дом в Юйсяне я вернулась одна. Одиноко стоя в саду, я впервые в жизни ощутила, что означает выражение «не находить себе места».

Однако я вообще не думала о том, что мама и правда может умереть. Иначе говоря, мой мозг усиленно отталкивал подобные мысли.

Забравшись в постель, я тотчас вырубилась.

На самом деле я очень устала.

Той ночью мама-директор меня покинула… В течение последующих трех дней мое состояние можно было описать как убитая горем. Одна за другой от меня ушли две женщины, которые любили меня больше всех на свете, и ушли они навсегда. Из-за этого я чувствовала себя горемычным гусем, которому некуда примкнуться, который утратил чувство безопасности и больше не доверял ни земле, ни озерам; еще большие сомнения вызывали небесные просторы. Для меня мама-директор и бабушка Юй являлись не только покровительницами, но и настоящими божествами, обеспечившими мне счастливую судьбу. Пока они были живы, с какими бы неудачами я ни сталкивалась, я никогда не впадала в панику – ну разве что на короткий миг падала духом, однако это никогда не затрагивало моего ощущения безопасности. Когда одна из них покинула мир, мне показалось, что мой семейный дворец лишился опоры, которую не восстановить уже никогда; сейчас же, когда нас покинула вторая, семейный дворец и вовсе рухнул. В глазах других людей я, разумеется, уже выросла, именно так на меня смотрел папа. Но сама я по-прежнему чувствовала себя маленькой девочкой, которая привыкла, чтобы ее постоянно баловали. Что касается папы, то, конечно же, он любил меня, но я всегда чувствовала, что его отношение отличается от той тонкой, проникновенной любви, которую дарили мне мама-директор и бабушка Юй. По словам папы, в те три дня моя скорбь была столь велика, что я напоминала живого мертвеца.

Он был прав – я вдруг впала в ситуацию полной беспомощности. Основным моим занятием стала организация маминых похорон. Разумеется, это было большое, важное событие, однако я совершенно не помнила, как именно оно прошло. Казалось, я даже не слышала траурных речей. Уже потом папа рассказал, что все отзывались о моей маме очень высоко.

На четвертый день, когда папа просматривал в кабинете документы, я, наконец обретя спокойствие, зашла к нему и присела напротив.

Тогда меня еще удивило, как он может так спокойно погрузиться в работу.

Я попросила письмо, которое оставила для меня мама. Разумеется, я о таком не забыла.

Папа прикинулся, что ничего не понимает, и спросил, о каком письме речь.

Но под моим напором ему все-таки пришлось признать, что оно действительно было. Якобы он просто забыл, куда его положил, и тут же пообещал, что как вспомнит, так сразу отдаст.

Я восприняла это как отговорку и объявила ему об этом прямо.

Папа мгновенно вышел из себя и хлопнул по столу, не прочь что-нибудь швырнуть. Он даже поднял уже было стакан, но вовремя остановился.

– Я – твой отец! Ты – моя дочь! Ты потеряла маму, я потерял жену, мы одинаково страдаем! Почему ты не можешь войти в мое положение и пристаешь из-за какого-то письма?!

Он так разозлился, что позеленел, при этом я едва не попала ему под горячую руку.

Увернувшись, я уставилась на него твердым неподвижным взглядом.

Впервые в жизни между мной и отцом возникла такая неловкая ситуация, у меня, можно сказать, душа ушла в пятки.

Чем больше он распалялся, тем все становилось хуже – и тем сильнее мне хотелось увидеть письмо.

Наконец он согласился, отпер ящик стола, вынул письмо и положил на угол.

– Вот, читай!

Сказав это, он схватил портсигар и вышел вон.

Основное содержание маминого письма сводилось к следующему: ее всегда мучил тот факт, что я не являюсь ее родной дочерью. Но она решила, что будет неправильным уносить эту тайну с собой. Моя настоящая семья проживала в Шэньсяньдине, и я даже видела своего родного отца, это тот самый «дядюшка», что изранил себе ноги во время моего спасения. Если я хочу разузнать, как так произошло, что я стала Фан Ваньчжи, то лучше всего спросить о том у моих настоящих родителей. Разумеется, дабы не травмировать себя, я имею право ни о чем их и не спрашивать, не менять имени и продолжать жить вместе с приемным отцом, и дальше считая своим домом Юйсянь.

«Ваньчжи, ты должна быть твердо уверена: и твой папа Цзысы, и я – мы оба на сто процентов считаем тебя родной дочерью! Теперь, когда меня не стало, его любовь к тебе будет только крепнуть, и никак иначе. Ты в полном праве сама решать, какие отношения тебе иметь с родственниками из Шэньсяньдина, с папой Цзысы и с нашим домом в Юйсяне. К тому же я считаю, что твой выбор никоим образом не связан с моралью. В конце концов, что было, то прошло, вся эта правда о прошлом не должна отражаться на реальной жизни. Взять хоть твоих родных родителей, хоть приемных, такова была наша судьба. А смысл судьбы, какой бы короткой или длинной она ни была, – в том, чтобы действовать согласно зову своего сердца, всё остальное значения не имеет…»

В моем представлении, мама-директор была человеком, который гораздо больше руководствуется разумом, а не чувствами. Сквозь строки письма я почувствовала, насколько спокойной и сдержанной она оставалась, пока диктовала письмо отцу, она словно отдавала распоряжения подчиненным.

Это потрясло меня вдвойне – я была полностью раздавлена.

Позже папа рассказал, что услышал, как из комнаты донесся мой вопль, похожий на рев животного, оказавшегося на краю гибели.

Когда он вошел, я без чувств упала на пол.

Ту ночь я проспала на кровати родителей, папа так и не сомкнул глаз, просидев рядом со мной до самого рассвета.

У него была куча срочных дел, я не должна была превращаться в его обузу.

Поддавшись моим настойчивым требованиям, он лично сел за руль и проделал чуть ли не семичасовой путь, чтобы к обеду доставить меня в университетский кампус.

Больше всего мне хотелось увидеть моего парня.

Когда он выходил из общежития, спеша на занятия, я преградила ему путь.

В тот момент меня вообще не волновало, есть у него занятия или нет, поэтому я чуть ли не насильно потащила его к нашему излюбленному месту свиданий с галереей, беседкой и озером. На озере как раз распустились лотосы, цветы радовали глаз, наполняя сердце безмятежностью. По обеим сторонам галереи свисали уже созревшие гроздья винограда. Все опоры беседки были уплетены фиолетово-красными цветками вьюнка, который разросся настолько обильно, что строение приобрело праздничный вид. Зайдя внутрь, я присела, а он остался стоять, приняв из моих рук то самое письмо.

Моя мама-директор полагала, что неправильно уносить правду с собой; ну а я посчитала, что будет очень плохо, если я прямо сию же минуту не донесу эту правду любящему меня человеку.

«Сию же минуту» означало безо всякого промедления.

А к чему медлить?

Я считала, что ни к чему.

И вместо того, чтобы рассказать все самой, я предпочла, чтобы он просто ознакомился с письмом.

Оно было на двух страницах. Прочитав до конца, он вернулся было к началу.

– Не нужно читать его дважды, – произнесла я.

Положив листок на каменный столик, он посмотрел на меня и, выдавив из себя странную улыбку, произнес:

– И правда, не нужно, все предельно ясно, ничего непонятного. Мне, собственно, и спросить не о чем. Но я не могу не сказать, что это весьма осложнило наши с тобой отношения. Действительно осложнило. Согласись, что, помимо отношений двух любящих людей, есть еще и отношения между семьями. Теперь я уже сам себе не хозяин. Не ожидал такого… Это прямо внезапно… Непросто, непросто. Мне пора. Нам лучше пока не встречаться…

Он сказал что-то еще, но я его уже не слышала.

Мир погрузился в оглушающую тишину. Под моим пристальным взглядом он вдруг развернулся и покинул цветочную беседку. Удаляясь, он так больше и не взглянул на меня.

Слез я больше не проливала. Я даже не страдала и не чувствовала никакой потерянности.

Моя душа вновь погрузилась в безмолвие.

Его звали Хань Бинь, самое обычное имя – я была уверена, что буквально через несколько дней окончательно его забуду, словно никогда и не слышала.

В университете я отпросилась, чтобы съездить в Шэньсяньдин.

Прошло десять лет, деревня преобразилась – на месте полей вдруг появились фруктовые деревья; дороги были закатаны в цемент; то тут, то там возвышались кирпичные дома, причем построенные не из глинобитного, а из темно-серого высокопрочного кирпича, да и черепица поменялась – вместо мелкой рыбьей чешуи теперь на крышах красовались волнообразные плитки крупного размера; какие-то дома уже были возведены, какие-то находились в процессе. И взрослые, и дети выглядели намного опрятнее.

Чудеса, да и только!

Кто бы мог подумать, что, вернувшись в Шэньсяньдин десять лет спустя, я без труда вспомню, как пройти к дому, в котором жил Хэ Юнван.

Хэ Юнвану – нет, теперь я должна называть его родным отцом – на тот момент уже шел седьмой десяток. Сколько конкретно лет, я сказать не могла, но определенно ему было за шестьдесят, при этом выглядел он старше, исхудал еще больше, чуть сгорбился, волосы его поредели, так что на вид это был облезлый щуплый старик.

Сидя на бамбуковом табурете, он лущил кукурузу. Подняв голову и увидав меня, он равнодушно спросил:

– Кого ищешь?

– Я – Фан Ваньчжи.

– Не знаю такую.

С этими словами он поднялся и, не обращая на меня внимания, уткнул ладони себе в бока, разминая поясницу.

– Десять лет назад вы спасли меня и изранили себе ноги.

Он вдруг замер и, уставившись на меня, принялся заикаться:

– А, вспомнил, ты… в тот год… так ты… дочь… директора Фан?..

Произнося это, он движением ладони показал, какой я тогда была маленькой.

– Я уже знаю, что она была моей приемной матерью и что у меня должна была быть фамилия Хэ…

Его вытянутая вперед рука зависла в воздухе, сам он, приоткрыв рот, подался вперед да так и застыл передо мной, словно его кто-то взял и заморозил.

Дом за его спиной, в который десять лет тому назад я как-то раз заходила, уже весь покосился, окна не походили на окна, а двери на двери, казалось, что он вот-вот обрушится. Лишь дорожка перед входом была усыпана гравием, так что в дождливые дни здесь наверняка уже не месилась грязь. Похоже, оба его зятя старались проявить заботу о старике, однако возможности отремонтировать сам дом у них, видимо, не было.

Из покосившейся лачуги важно вышла только что снесшая яйца старая курица. Покудахтав, она принялась клевать налущенные в сито зерна кукурузы.

Курица вывела из ступора моего отца. Очевидно, что мое появление его смутило, напугало и даже несколько рассердило. Топнув ногой, он укоризненно заявил:

– Ничего уже не воротишь. Чего тебе нужно? Тебе что, плохо живется? Стоило ли приходить, чтобы осуждать меня? Я перед тобой виниться не собираюсь, да я и не виноват!..

У него имелись свои причины думать, будто я пришла качать права.

Если взглянуть на ситуацию его глазами, его укоры не были бессмысленны. Начни я и правда его обвинять, то проявила бы себя совершенно невоспитанной скандалисткой.

Но я пришла совсем не за этим. Сказать по правде, я не очень хорошо понимала, зачем приехала в Шэньсяньдин, это получилось несколько спонтанно, что называется, черт попутал.

– Просто решила навестить, никакой другой цели у меня не было… – спокойно ответила я.

Вообще-то сперва я хотела сказать «навестить всех вас», но вовремя опомнилась – пусть я и не собиралась никого обвинять, но набиваться в родственницы я тоже не собиралась, так что просто слово «навестить» прекрасно для этого подходило: навестить – и точка.

– Ну… ну тогда… заходи…

Тон его смягчился, осталась лишь неловкость.

Бросив взгляд на его – а можно сказать, и на мой – ветхий дом, я покачала головой и на удивление даже для себя самой спокойно спросила:

– А что с ней?

– С кем? – задал он встречный вопрос.

– С той, что меня родила.

Выпалив эту фразу, я ощутила исходящий от нее холод.

– Померла. А ты когда маленькой сюда приезжала, разве не заметила? Еще тогда больше года прошло с ее смерти…

Он тоже произнес это совершенно спокойно, даже равнодушно, нисколько не принимая к сердцу, – просто честно отвечая на вопрос.

Мне показалось, будто сердце мое кольнули иголкой, но никакой боли притом не возникло.

– Тогда… я бы хотела повидаться с сестрами…

О том, что у меня две старшие сестры, я узнала из письма мамы-директора. Прочитав его, я тут же припомнила тех двух странных девушек, с которыми познакомилась в Шэньсяньдине десять лет назад, и вот тогда до меня дошло, что они точно были мои сестры.

Да, мне хотелось знать, что с ними, точнее говоря, как они устроили свою жизнь.

Кровное родство и правда сильная штука. Выражение «даже если сломана кость, остаются сухожилия» как нельзя лучше описывает его суть.

Если уж и говорить о какой-то скрытой цели моего визита в Шэньсяньдин, то она как раз состояла в том, чтобы посмотреть, как живут мои сестры.

На какой-то миг отец замешкался, но, почувствовав, что никакого подвоха в моей просьбе не содержится, тихо сказал:

– Хорошо.

Размеренной походкой Хэ Юнван пошел впереди, я последовала за ним на расстоянии нескольких шагов. Мы направлялись к моей старшей сестре Хэ Сяоцинь и к моей второй сестре Хэ Сяоцзюй. Поскольку всю дорогу я сохраняла дистанцию, то со стороны никто бы никогда не догадался, что это идут отец и его дочь или что один указывает путь другому.

Мы производили впечатление двух совершенно чужих людей, каждый из которых шагал своей дорогой.

Он не оборачивался.

Я его тоже не догоняла.

Во дворе у старшей сестры развернулась стройка. Там в поте лица трудились четверо мужчин и одна женщина. Женщина таскала кирпичи, вся ее одежда была в кирпичной пыли. Мужчины занимались кто чем – кто-то замешивал цемент, кто-то возводил стену, а кто-то устанавливал оконную раму.

Я тотчас поняла, что та женщина и есть моя старшая сестра. За прошедшие десять лет она тоже сильно исхудала, лицо ее осунулось, вид был туповатый, от былой красоты не осталось и следа. Похоже, ее душевная болезнь только усугубилась, даже кирпичи она носила бестолково. Вместо того чтобы брать и нести стопку кирпичей на опущенных руках, она тащила их перед собой, словно тарелку, так что верхний кирпич упирался в подбородок, из-за чего ей приходилось запрокидывать голову – в такой позе она и застыла, увидав меня.

– Ай-яй-яй, зачем тяжести таскаешь! Чего застыла? Клади уже эти кирпичи на землю! – сердобольно обратился к ней наш отец Хэ Юнван.

Она отпустила руки, кирпичи повалились на землю, ее взгляд по-прежнему был прикован ко мне.

Мужчины отложили дела, разом посмотрев сначала в ее сторону, затем туда, где стояли я и мой отец. К ней тут же подбежал один парень и обеспокоенно спросил:

– Ма, ты не ушиблась?

Она молчала и даже не шелохнулась, так и продолжая пялиться на меня.

Парень присел на корточки, чтобы осмотреть ее ноги.

По его возгласу «ма» я поняла, что это мой старший племянник. Его облик пока еще не утратил подростковую неискушенность, хотя над губой уже пробивался пушок. В целом же его черты лица были такими же утонченными, как у моей старшей сестры.

Поднявшись, он обратился к одному из мужчин:

– Не ушиблась.

Тогда я поняла, что это был муж старшей сестры.

Отец сбивчиво принялся объяснять ему:

– Вот что, у вас же тут не горит, она пришла к Сяоцинь, ты, понятное дело, про нее не знаешь… Вот, пришла проведать маму Ян Хуэя.

Тогда я поняла, что моего племянника зовут Ян Хуэй.

– Не понимаю, о чем ты.

С этими словами муж старшей сестры снова принялся выкладывать стену.

Остальные мужчины тоже вернулись к делам.

Отец беспомощно посмотрел на меня.

Тогда я вынуждена была прояснить ситуацию.

– Хэ Сяоцинь – моя старшая сестра.

Все трое мужчин уставились на меня.

– Да, все так и есть, – подтвердил мой отец.

Я пристально посмотрела на сестру. Она как-то странно мне улыбнулась.

От ее улыбки я разом ожила, меня словно кто-то подтолкнул в спину; я сделала шаг навстречу, чтобы подойти и обнять ее.

Но отец тотчас в меня вцепился.

– Не подходи, она все еще нездорова.

Племянник крепко обнял мать, словно хотел защитить ее и в то же время предотвратить нежелательный выпад с ее стороны.

– Что ты задумала, уходи! – с мольбой произнес он, и в глазах его блеснули слезы.

Тощий и низкорослый муж моей сестры укоряюще накинулся на отца:

– Хэ Юнван, потом не жалуйся, что я себя нагло с тобой веду! Ты что, ищешь, чем бы заняться? Пока ты прохлаждаешься, мы тут вкалываем! Мне каждый день надо платить людям за работу! Давай уже, забирай ее отсюда, зачем вообще явился?..

– Па, – вдруг подала голос старшая сестра, – уведи ее.

– Ну правда, не вовремя это все, – подхватил один из мужчин.

Сестра, перестав смотреть на меня, принялась подбирать рассыпавшиеся кирпичи.

Я даже не помню, как ушла оттуда.

То ли я сама убежала, то ли меня потащил за собой отец; то ли я еще что-то сказала на прощание, то ли ушла молча.

И снова тем же манером, отец – впереди, я – позади, мы направились к дому второй сестры.

Ее кирпичный дом уже был возведен, причем, судя по всему, совсем недавно – выкрашенные в бурый цвет дверной и оконные проемы лоснились на солнце, вокруг дома высилась высокая, в человеческий рост, каменная стена, но пока что без ворот, поэтому с улицы было видно все, что происходит внутри. Во дворе у второй сестры только что забили свинью. Обезглавленная туша с торчащими кверху ногами лежала в огромном котле, от которого исходил пар, а стоявший рядом мужчина ловко скоблил шкуру. Поблизости на специально сооруженном столе лежала свиная голова. Большой черный пес, положив передние лапы на край стола и тыкаясь носом, обнюхивал ее с любопытством. В конце стола стояла женщина и, вооружившись короткой скалкой, что-то энергично перемешивала в большом тазу. По двору туда-сюда, играя в догонялки, с шумом носились дети. Из открытого напротив окна доносились азартные голоса игравших в мацзян мужчин и женщин.

Почуяв доносившийся со двора удушливый запах крови, я отшатнулась.

– Ну вот, тоже не вовремя. Ты так неожиданно свалилась, я и позабыл, что у них сегодня гости. Не передумала?

Я невольно покачала головой.

В этот момент меня заметила собака, она тут же сорвалась с места и с лаем ринулась ко мне.

Преградив ей путь, отец пытался приструнить ее, а заодно принялся звать мою вторую сестру.

Засучив рукава, из-под которых выглядывали вымазанные в крови руки, она вышла во двор и, заметив меня, застыла на месте.

– Твоя младшая сестра, – пояснил ей отец, – хотела вот увидеть тебя и старшую. Вот, только что от нее…

Я через силу улыбнулась.

– Ах, вон оно что. А я тут с кровью возилась, глянь, что с руками, жаль, не могу обнять… – вполне себе радушно, даже радостно произнесла вторая сестра.

– Ну что, довольна? – обратился ко мне отец. – Вот, хотела их двоих увидеть, я твою просьбу выполнил. А теперь мне надо возвращаться к кукурузе, после обеда придет человек принимать работу, ну… я пошел?

Что я могла сказать на это?

Не успела я кивнуть, как он развернулся и спешно зашагал назад.

Огромный пес все еще продолжал скалиться.

Вторая сестра на него притопнула и крикнула во двор:

– Чжао Кай, а ну выйди, привяжи собаку!

Тут же на улицу выкатился на скейтборде подросток и, скользнув по мне безразличным взглядом, наклонился к собаке, пытаясь схватить ее за ухо. Та увернулась, но убежать не убежала, она явно была настроена на игру. Пацан рассердился и, запустив в собаку скейтбордом, угодил ей точно по спине. Собака взвизгнула и опрометью бросилась от него подальше.

Перепуганная до смерти, она едва не сбила меня с ног.

– Ты что творишь! – заорала на него вторая сестра. – Она ж тебя не трогала!

И тут же, расплываясь в улыбке, принялась объяснять:

– Это твой второй племянник Чжао Кай, уже в среднюю школу начальной ступени перешел, нет чтобы нормально учиться, то и дело клянчит деньги на всякие безделушки! Характером весь в отца, целыми днями только и мечтает, как бы не работать да сорвать куш побольше! Кем себя возомнил? Виданное ли дело?

Я тоже улыбнулась в ответ. Сказать мне было нечего.

– Наш с тобой батя, – продолжала трещать вторая сестра, – всю жизнь мечтал о сыне, а в итоге вон оно как получилось… Зато теперь и у меня, и у нашей старшей сестры родилось по сыну, жаль только, что фамилия уже не Хэ! Ну и какой толк с этих сыновей? Придет пора жениться, все расходы на строительство их домов лягут на родительские плечи! Кому из деревенских ребят осилить такое в одиночку?

В своей речи она специально употребила местоимения «наш» и «наша».