То ли характер, то ли Судьба вечно гнала евреев с насиженных мест, но так или иначе, странствуя по свету, они оставляли свой след в каждой стране и каждом столетии. Судьбы героев этой книги и география этих странствий не уникальны. Они как песчинки в ураганном вихре ХХ века оседали по всей планете, смешивались с местной почвой, проростали новыми ветвями и, подхваченные новым вихрем, уносились прочь. Огромная жизненная сила, энергия и выносливость помогала им, как деревьям в вырубленном лесу, возрождаться из каждого стебелька, корешка и семечка. Некоторые давали жизнестойкие плоды, другие погибали, не укоренившись на новой почве.

Открывались, закрывались и перекраивались границы, миллионы людей погибали в войнах и революциях, природных и человеческих катастрофах. Размывались границы добра и зла…

В 1887 году в Европе была введена квота на обучение для российских студентов. Это побудило многих из них выехать на учебу в Германию, Австрию и Швейцарию. После покушения на Александра II в России до 1914 не прекращались еврейские погромы. И не удивительно, что с 1881 по 1914 год из России в США и Европу выехали более 2 миллионов евреев.

Герои моей истории, брат и сестра Генины, родившиеся в еврейской семье западной окраины Российской империи, по разным причинам оказались в разных концах планеты. Оба они, каждый по своему, разделили судьбу многих и многих эмигрантов начала ХХ века.

Роберт Генин, проживший 34 года в Европе начала ХХ века, стал известным в свое время художником модернистом и интернационалистом, мечтавшим своим искусством преобразить мир. В поисках социалистического рая, одинокий и разочарованный, он покончил жизнь самоубийством в Советской России.

Его сестра Рахель стала частью семьи крупных промышлнных предпринимателей, посвятив жизнь детям, своим и чужим. Она и ее потомки стали свидетелями и участниками уникального и успешного опыта еврейской общины, праобраза рая капиталистического. Прожив 30 лет в русском Харбине, она закончила свой путь в Калифорнии, США

Но между датами рождения и смерти – жизнь, полная страстей и свершений в вихре событий российской истории.

Нас ветер истории носит по свету

Библейские страсти мы носим в сердцах…

Белла Дижур

(Лифляндия, Климовичский уезд, село Высокое).

В результате трех разделов Польши в конце XVIII в. к Российской империи были присоединены территории Украины, Белоруссии и Литвы со значительным еврейским населением, а после присоединения в 1815 г. Царства Польского Россия стала государством с самым многочисленным еврейским населением. В 1791 г. Екатериной II евреи практически были лишены многих прав, в том числе даже права на свободу передвижения, права проживания на большей части Российской империи, в том числе на Дальнем Востоке, и были заключены в узких границах так называемой «черты еврейской оседлости». Исключение составляли представители нескольких категорий: купцы первой гильдии, лица с высшим образованием, ремесленники, приписанные к ремесленным цехам, караимы. Сибирь и Дальний Восток официально всегда были закрыты для всех категорий евреев.

Лифляндская и Курляндская губернии не входили в состав черты оседлости. Латгалия была присоединена к России в 1772 г. Сначала она входила в состав Псковской губернии, с 1777 г. – Полоцкой, а с 1802 г. – Витебской губернии. В 1778 г. вступил в силу закон о подразделении городского населения на сословия купцов и мещан, причём последним приказывалось жить в городах. Евреи успешно занимались торговлей также и за границами страны, и стали частью сильного среднего класса. Особенно зажиточные из них основали свои банковские дома и принимали участие в финансовой жизни.

При кажущемся благополучии многие евреи со временем острее стали ощущать, что они, тем не менее, чужаки. Их благополучие зависило от настроя тёмной толпы, от прихоти сменяющегося настроения правителей. Их права не определялись конституцией, а прописываются отдельными статьями. Получающие хорошее современное образование или квалификацию их дети в любой момент могли быть лишены всего или погибнуть в разгуле очередного погрома. Выход, которого искали многие еврейские семьи, заключался в эмиграции в другие страны, где евреи жили на равных правах со всем населением. [1]

Головешки спасенные из огня

Расстояние: версты, мили…

Нас расставили, рассадили

Чтобы тихо себя вели

По двум разным концам земли.

Марина Цветаева

«Мне четыре года. Вечер в Высоком. Я залез на стул возле стола, на котором лежит лист бумаги и горит свеча. Пол устлан соломой. Во что бы то ни стало мне надо поджечь бумагу – мама не разрешает делать этого. Но вот она уходит, чтобы уложить трехлетнюю сестру в кровать. Я торопливо подношу бумагу к свечке – и отбрасываю ее в испуге на пол… Вокруг все пылает. Темная ночь – мать крепко держит меня на руках. Языки пламени мощно рвутся из окон, лижут деревянные постройки, соломенную крышу. Я потрясен величием разыгравшегося спектакля – мне даже кажется, что и мама смеется вместе со мной. Полураздетые – сестренку вытащили в последний момент из окна – мы бредем поздней ночью вдоль озера – мимо зеленой церкви в Красовичах к дому дедушки».

Так опишет этот день в своей книге «Зарисовки и воспоминания» будущий европейский художник и московский пропагандист соцреализма Роберт Генин. Забытый современниками, он вернулся в Историю европейского искусства лишь в ХХI веке благодаря усилиям коллекционеров и искусствоведов нового века. [2], [14]

Судьба сестры Роберта Генина, в младенчестве спасенной из горящего отцовского дома, до сих пор не была известна. Возможно, никто кроме самых близких, так и не заинтересовался бы ее судьбой, если бы эта судьба не соединилась с другой судьбой, подхваченной ветром Истории.

После распада семьи, вызванной пожаром, Рахель, сестра Роберта Генина, была отдана в семью ее матери, которая вскоре умерла родами. Новорожденного брата Зиновия Рахель никогда не увидит. Отец, Лейба Аарон Генин, через несколько лет после смерти жены завел новую семью, где появились новые дети.

Роберт, воспитанный в семье дедушки Якова Генина, учился в школе, потом уехал в Вильно учиться на художника, изредко приезжал к дедушке на каникулы, а потом и вовсе отправился в Одессу горе мыкать и мечтать о славе. [2]

В Одессе моя пища состояла из чая и хлеба, а жил я в грязных окраинных ночлежках вместе с сотнями других обитателей: алкоголиков, безработных, воров, проституток. Однако я воспринимал это горькое существование как жертву во имя искусства, именно такой представлялась мне жизнь всякого художника, осененного свыше. Бывали и такие моменты, когда мне хотелось пасть на колени и благодарить Бога за его милость ко мне. Ведь теперь я был признанным талантом, которого уважают коллеги и которому завидуют. Все хотели познакомиться со мной, я гордился этим. Теперь я уже не стыдился своей бедности, к этому времени я уже был посвящен в социализм. Более того, я совсем сбросил обувь и ходил по городу босиком, с распахнутой грудью, длинными волосами и в шляпе с полями шириной в собственный рост. Да, я был осенен свыше, и об этом следовало знать всему городу. Продолжительное голодание сделало из меня робкого, погруженного в себя и чувствительного человека. Несправедливость на Земле, прискорбная судьба проститутки, ожесточение против богатых – вот что составляло содержание стихов и романов, сочинению которых я периодически страстно предавался, а также эскизов моих будущих картин. Я зарабатывал свои гроши ретушированием заказных портретов по фотографиям и целыми днями бывал без куска хлеба. В таком настроении я бродил по парку у моря, где ежедневно давали скрипичные концерты. Я или сочинял, или позволял пролиться слезе о моей нужде, мечтая о совсем другом будущем, в котором я никогда не сомневался. Это будет прекрасная жизнь, большое искусство, огромные выставки, мое имя во всех большое искусство, огромные выставки, мое имя во всех газетах, оно передается из уст в уста, заграница, прекрасные женщины… – так вспоминал он свою юность.

В свои 16 лет он отправился в Мюнхен продолжать учебу, следуя за своей мечтой. Он всеми силами пытался ее осуществить, и осуществил… но вмешалась судьбоносная История и все изменила.

В детстве Рахель росла сиротой, воспитывалась у бабушки в строгости на правах бедной родственницы. В свои 16 лет она стала красавицей и настало время показывать ее женихам. Его Величество Случай не замедлил представиться. Родственники взяли ее с собой на одну из многочисленных семейных свадеб. На этой свадьбе ее заметил Семен Кабалкин, сын богатого еврейского купца из Риги.

Кабалкины

Злата Захаровна Кабалкина, жена романа Моисеевича Кабалкина, искала невест для двух своих сыновей, Семена и Якова. Оба они уже выучились на инженеров в Тарту, и отец возлагал на них большие надежды. За Якова она была спокойна. Он, хоть и младше Семена, но серьезный, ответственный юноша. Семен вызывал у нее беспокойство «диковатым» характером. Заметив, как он пялится на скромную девушку в толпе, она даже обрадовалась.

– Что, понравилась?

– Хорошенькая…, а кто это?

– Хеля Генина, дочка погорельцев. Твоя cousin, между прочим. Живет у бабушки, бедняжка. Приглядись к ней.. семья хорошая и девушка славная. Пора тебе остепениться…

– А пригласи – ка ее к нам погостить…

На том и порешили.

Роман Моисеевич (Рувим или Reuven Мовшевич) Кабалкин, родом из Полоцка, жил в Риге с женой Златой (Елизаветой) Захарьевной, родом из Новгорода и 9-ю детьми. Дети: Рафаел, Фанни и Женя родились в Полоцке. Семен, Яков (Шабша), Самуэль, Захар, Юлия и Ольга родились в Смоленске. Все дети получили образование. Сыновья получили высшее инженерное образование, дочери – среднее школьное. Домашним языком был русский. На идиш говорил только Рувим Моисеевич. Кроме семьи в доме проживали горничная Вишневская Софья Николаевна, католичка, и гувернантка Анна-Шарлота, лютеранка.

Просторный деревянный дом в квартале «Maskachka» города Рига был полон гостей. Злата Захарьевна поощряла отношения Хели с Семеном, с которым она была помолвлена. Яков Кабалкин тоже обзавелся невестой.

Роман Моисеевич в доме появлялся не часто. Крупный предприниматель, торговец зерном, экспортер, купец 2 гильдии, он разъезжал по городам и весям, часто бывал в Петербурге и Лондоне. Предприимчивый человек, мыслящий масштабно, он осозновал зарождение финансового капитализма в мире и искал в нем свое место. Семья всегда имела для него первостепенное значение. Детям он часто повторял слова Меира Ротшильда: «Есть только два народа, о которых тебе следует знать, – первый – это семья, а второй – все остальное».

Времена были смутные. Впрочем, когда они были легкими для евреев? В Империи полыхали погромы, пахло революцией. Зарубежные газеты писали об ужасах и зверствах:

«Страшная, кровавая волна поднялась надъ Россіей. Горятъ помѣщичьи усадьбы, пылаютъ убогія избенки, подожженныя храбрыми командирами „карательныхъ“ бандъ палачей, свистятъ розги надъ тѣми, кому „изъ человѣколюбія“ даруютъ жизнь мундирные убійцы, но движеніе, которое пытаются подавить всѣми доступными обезумѣвшему человѣку мерами насилія, не прекращается» [9]

Чувствуя веяния времени, опасаясь за детей, Роман Моисеевич снял у хедива имение в Египте и перевез туда всю свою семью, включая невест своих сыновей. Семен и Рахиль поженились два года спустя. Их первая дочь Людмила Кабалкина, родилась в Каире в 1907 году.

Египет

В начале ХХ века Египет окончательно вышел из-под влияния Османской империи и превратился в британский протекторат, началось его быстрое экономическое развитие. Путешественникам начала ХХ века, легко было почувствовать, что весь мир быстро меняется. Расстояния стремительно уменьшались, далёкие страны оказывались намного более доступными. Достаточно было купить билет на пароход в Лондоне или Марселе и вот вы уже в Африке.

Особая атмосфера Каира привлекала многих. Здесь можно было встретить множество предпринимателей и авантюристов из самых разных стран, мечтавших разбогатеть на египетском буме. Они инвестировали капиталы в хлопок, железные дороги, банки, сахар и даже в туризм. [4]

Одной из главных причин быстрого развития Египта был дефицит хлопка. На хлопок был большой спрос, и Египет быстро превратили в огромную хлопковую плантацию. Вот этим и занялся Роман Моисеевич Кабалкин.

К началу ХХ века центр Каира имел вполне европейский вид с банками, отелями, дорогими магазинами, телефонными и телеграфными компаниями, садами и широкими бульварами, напоминающими Париж. Вот в таком Каире и оказалась Хеля Генина, девочка, спасенная из горящего дома.

Трудно представить себе, чтобы мальчика в провинциальной еврейской семье назвали Робертом, но так он себя назвал и так мы его запомним. Начало века он встретил в Европе, переезжая попеременно из Парижа в Мюнхен и обратно. Жил коммуной с друзьями по Одессому училищу. Освоил новую для себя технику гравирования сухой иглой, но мечтал о живописи. Он уже достаточно поездил по Европе, учился то там то тут, знаком с немецкой и французской эмигрантской нищенской богемой. В Сорбонне он взял курс социалистических наук и считал себя социалистом.

Известие от сестры из Египта застало его в парижском «Улье» (La Ruch) – приюте голодающих творцов папаши Альфреда Буше, где художники «или умирали с голоду или становились знаменитыми». Именно об этом он и мечтал в своей босоногой юности. А друзья товарищи были почти «земляками», понаехавшими за cлавой из еврейских местечек и окраин Российской империи.

Приглашение в Египет казалось заманчивым. Египет стал «модным» еще с конца ХIX века. А для художника увидеть и запечатлеть новый коларит, вдохнуть новый воздух – редкая удача. Сестра, о которой он мало что знал, была единственным человеком, связывающим его с семьей. Отца он презирал за преклонение перед богачами, мать умерла. Дядя Вениамин, друг детства… остался в прошлом мире, который хотелось забыть. И он купил билет на пароход из Марселя. [2]

Но до Марселя надо было еще добраться. Денег особенно не было, добирался он «на перекладных», а где и пешком, и, конечно, опоздал. Пароход отправился без него, пришлось ждать следующего, заодно погулять по портовому южному городу. На пароходе он спохватился, что забыл взять с собой адрес сестры. От природы легкомысленный, он был рад новому приключению, а бытовые неудобства его никогда не пугали. Как всегда и бывает с авантюристами, все в конце концов образуется. Так случилось и на этот раз. Они встретились.

Это была уже не маленькая испуганная девочка, которую он запомнил в ту роковую ночь, когда догорал их отчий дом. Молодая красивая женщина, жена и невестка крупного коммерсанта, отзывалась на имя Рашель Аароновна. Это его несколько озадачило. Их отца звали Лейба Аарон. Впрочем, какая разница? Разве думал он тогда, что станет Робертом Львовичем в еще не существующей тогда Советской России? Пути Господни не исповедимы.

Свадьбу он, конечно, пропустил. Принимали его как арабского шейха со всем присущим восточным гостеприимством. В доме все говорили по русски. Имение было большое, но и семья была не маленькой. В доме было сытно, шумно, но комфортно. К этому он не привык. Ему отвели комнату, прислугу, мастерскую для работы… но он чувствовал себя не в своей тарелке. Об искусстве не с кем было поговорить. Все разговоры были об акциях, инвестициях, рынках ценных бумаг и прочей ерунде. Он и слов то таких не знал. О своих впечатлениях писал друзьям в Париж: “ Живут как буржуи!». Его тянуло в Европу, где рождалось новое искусство, которое он чувствовал и понимал лучше, чем индустриализацию и глобализацию. И он уехал, оставив после себя дурное впечатление.

Прощай, позабудь и не обессудь. А письма сожги, как мост. Да будет мужественным твой путь, да будет он прям и прост. Да будет во мгле для тебя гореть звёздная мишура, да будет надежда ладони греть у твоего костра. Да будут метели, снега, дожди и бешеный рёв огня, да будет удач у тебя впереди больше, чем у меня. Да будет могуч и прекрасен бой, гремящий в твоей груди. Я счастлив за тех, которым с тобой, может быть, по пути.
И. Бродский

Бесплатный фрагмент закончился. Хотите читать дальше?