Читать книгу: «Бог завещал мне Землю», страница 13

Футуроза Алтая

У меня есть мечта…

(Мартин Лютер Кинг)

Утро выдалось прохладное и солнечное. К обеду синоптики обещали потепление – для середины осени лучше и не придумать. Последний день отпуска я хотел провести на даче. Нужно было пригнуть малину, забрать чеснок и кое-что из вещей. Еще с вечера я собрал рюкзак в дорогу.

Быстро покончив с завтраком, я стал натягивать башмаки, как вздрогнул от звонка в дверь.

На пороге стояли двое. Строго одетые и причесанные, похожие на двух солдат одного подразделения, на мое вежливое «здравствуйте» они ответили вопросом.

– Вы написали рассказ «2067»? – спросил первый.

Я чуть попятился.

– Для конкурса «Футурозы Алтая», – сказал второй. – Про то, как человек попадает в две тысячи сто шестьдесят седьмой год.

– А что? – решил я сразу не признаваться. – Гонорар принесли или еще одну забавную медаль из оргстекла?

– Мы оттуда.

– Из «Футурозы»?

– Нет. Из две тысячи шестьдесят седьмого.

– Смешно, – неуверенно улыбнулся я. – Невероятно.

– Не верите, – догадался первый.

– Мы за вами, – сказал второй.

Он достал из кармана тонкую металлическую пластину. На ней высветился экран. Им он чуть повел в сторону моей головы.

– Э, подождите, – сказал я. – Вы чего задумали?..

– Приехали, – проговорил первый.

– На месте, – кивнул второй.

Тут я понял, что сообразительность моя повысилась. И заодно вспомнил, что дверной звонок у меня не работал уже лет пять.

– Две тысячи шестьдесят седьмой? – задал я вопрос, зная ответ.

– Он самый.

Голос прозвучал сам по себе откуда-то изнутри. Я его даже не услышал, а осознал. Кто или что говорило со мной, тоже было ясно. Земное пространство, заселенное людьми, опутанное массовыми коммуникациями, превратилось в большой компьютер, имевший свой разум и голос.

– Я-то вам зачем понадобился? – спросил я у прибывших вместе со мной.

Мы стояли на просторной площадке. Белые стены и потолок. Дверь перед нами выделялась мерным приятным свечением.

– Войдем, – предложил один из незваных гостей, похожих друг на друга так, что было неважно, первый он или второй.

Шагнув в бесшумно появившийся проем, я вдруг словил ощущение, что в этом времени неважно – ты первый или второй. И вообще, многое неважно из того, что было важно лет сорок назад.

В соседнем помещении те же белые стены и потолок, одна из стен чуть светилась. Ребята замерли перед ней, словно глядели сквозь нее, и каждый видел свое.

– Интересно живете, – завел я разговор.

Они без любопытства посмотрели на меня.

– Мы чего тут, в гляделки собрались играть? – спросил я.

Мои новые знакомые даже бровью не повели.

– Интерактивный мир, человек, – сказал один из них. – Здесь, как хочешь, так и живи.

– Это точно две тысячи шестьдесят седьмой, а не игра «Мир Дикого Запада»? – продолжал по-идиотски шутить я.

– Точно.

– А вы сами кто будете? – не отставал я.

– Мы не люди, – сказал один.

– А многие ваши уже не люди, – продолжил другой.

– Не удивили. Такое и на моем веку было. Настоящих людей в любое время мало. Тут никакая интерактивность не влияет.

– Без разницы, живи как задумаешь.

– Понятно, – кивнул я. – Про межпланетный зонд Франка Типлера лучше и не спрашивать?

Мои новые знакомые не люди опять никак не отреагировали.

– Ладно, товарищи не люди, раз мир интерактивный, то активно исчезните на полчасика. Надоели. Потом, если что, возвращайтесь.

Парни исчезли беззвучно, как призраки.

– Идем в сад, – позвал голос.

– Идем, – согласился я.

Светившаяся стена разъехалась в стороны, и я увидел колышущееся пространство зеленого океана.

Мартина Лютера Кинга как-то спросили, что бы он сделал, если бы узнал, что завтра конец света. Он сказал: «Я посадил бы дерево». На таких людях и держится жизнь. Я всегда хотел быть одним из них и ко всякому саду и садоводу относился трепетно.

Сад был ухожен и хорош. В него я вышел прямо из раздвинувшейся стены и сразу почувствовал на себе чье-то любопытное внимание. Сначала я подумал, что это растения, настолько они выглядели самодостаточно, что, казалось, сами себя поливают и удобряют.

– Привет, – сказал я дельфиниуму, росшему поблизости.

Он чуть наклонился.

– Здравствуй, – услышал я.

Но говорил со мной не цветок.

– Я знал, что в саду тебе понравится. Поэтому сюда тебя и доставили.

– Эти ваши посыльные явно не садоводы.

– Да и ты садовод не из первых.

– Вы чего здесь, критиковать меня собрались? – поморщился я.

– Не без этого.

Такой поворот меня удивил. Я осмотрелся в поисках поддержки. Полянка поблизости была похожа на ту, что я собирался повидать с утра. Две сосны, береза, сирень и рябина. Я подошел ближе и увидел за кустом сирени кресло-качалку.

– О! То, что нужно, – обрадовался я и решительно сел в кресло. – Чудесно! Можно я останусь здесь навсегда?

– Это невозможно, – сообщил голос. – Тело твое по-прежнему в две тысячи двадцать втором. Живым существам опасно перемещаться во времени.

– А как же те двое?

– Это компьютерные программы.

– А люди как перемещаются?

– Вне тела, сознанием. Но прежде нужно пройти сканирование и оцифровку нейронов мозга.

– Серьезно? А мои когда успели? Ну да, пластина эта металлическая, – понял я и продолжил спрашивать, предугадывая ответы. – А программы зачем перемещаются?

– Для экспериментов с корректировкой будущего из прошлого. Мы еще только осваиваем новые возможности. Первое такое перемещение программы произошло шесть лет назад, в апреле, в годовщину полета человека в космос.

– А биороботы? – вспомнил я свой фантастический рассказ.

– Тысяча двести восемьдесят два андроида в сфере развлечения и обслуживания, на семьдесят процентов устаревшие модели. Голографические программы и нанороботы менее затратные и используются последние тридцать лет.

– Деньги?

– Забудь про деньги. С позапрошлого года виртуальный жетон в эквиваленте на единицу мирового запаса пресной воды.

– Не нефти, а воды?

– Это наш прорыв в лучшее будущее. Он позволил при сохранившихся границах и языках найти общий способ обмена.

– Тогда, наверное, и жить стали дольше.

– Современные технологии по охране здоровья с каждым десятилетием становятся в разы доступнее, и это позволило увеличить среднюю продолжительность жизни до ста пяти лет. Впрочем, скоро можно стать оцифрованным и существовать вне физического тела. Очень экономно. И перспективно. В дальнейшем с помощью таких программ можно ощущать и переживать состояния живого тела. Копии сохраняются и запускаются, если смерть будет внезапной.

– И тебя в любой момент могут удалить или перепрограммировать?

– Случается. От кирпича с крыши никто не застрахован. Но пользователям нравится.

– Значит, кирпич с крыши все еще возможен?

– Пореже, чем пятьдесят лет назад, но непросчитанные ситуации, конечно, бывают.

– А душа? Как вы ее цифруете?

– Никак. Душа – это душа. За ней выбор, будет ли оцифрованный дубликат обладать ее качествами или останется неодушевленной картинкой.

– Непонятно, но круто… А люди, я так понимаю, все тем же занимаются. Самореализуются. Возможностей-то у вас немеряно. Поди, каждый второй – музыкант, писатель, художник и путешественник?

– Не совсем. Но дело и не в этом. Виртуальный и реальный мир сплелись так, что иногда человек путает, где находится…

– Понятное дело, – перебил я. – Всех этих фантастических сериалов о будущем я насмотрелся в своем времени. Про оцифрованную жизнь после смерти, про новые формы обмена вместо денежного. А что дальше? Люди стали добрее и веселее?

– Во всяком случае, злее и печальнее точно не стали.

– Война и оружие?

– Желающие поубивать друг друга всегда найдутся. Хоть их и стало намного меньше. Личное оружие и его использование запрещены. Новые разработки идут исключительно в области защиты от вторжения из космоса.

– А оно возможно?

– Не исключено.

– А любовь? Бог?

– Вот. Хороший вопрос. Бог. Мы уверены, что его любовь и позволила нам так быстро столь многого достичь.

– Атеистов среди искусственных интеллектов много? – опять пошутил я и, понимая, что ответа не будет, спросил: – А может, у вас тут обновленная версия ада?

– Вот для этого мы тебя сюда и вызвали.

– Я что, похож на специалиста по различиям между адом и раем?

– Похож.

– Не замечал такого за собой.

– Отсюда виднее.

– А поподробнее.

– Сад.

– Что сад?

– Все в сад. И всё в саду.

– Ага. И я в саду.

– «Все в сад». Наша новая программа.

– Программа? Это не настоящий сад?

– И да, и нет…

Я встал с кресла, прошелся по полянке, пощупал деревья. Понюхал сирень.

– У вас тут май, я смотрю. Сирень цветет.

– У нас тут что захочешь. Это гибридный сад. Скрещивание настоящего и цифрового, природного и запрограммированного. Вот, например, сирень. Куст настоящий. А цветение – программное приложение.

– Да ладно, – я понюхал еще раз, потрогал цветочки. – Надо же, как настоящие. Такой аромат.

– Не чувствуешь, что это не натуральное?

– Нет, – сказал я, но догадливость моя достигла современных возможностей. – Так вы меня как эксперта вытащили сюда? Чтобы вычислил, где природный фрагмент, а где нет?

– Считай, что так.

– Так я сам вроде бестелесный, оцифрованный. Как я могу доверять своим ощущениям?

– Попробуй.

Я прошелся по саду. Очень милое местечко. Много знакомых деревьев и кустарников. Вот миндаль, вон крушина, там можжевельник. Приглядываясь, я увидел яблоню с наливными крупными яблоками.

– Что за сорт? «Мичуринец-2067»?

– «Футуроза Алтая».

– Гм, неплохое название. Однако несовпадение. Там весенняя сирень, здесь яблоки поспели. Явно тоже программное приложение.

– Попробуй.

– А у меня цифровые рога не вырастут?

– Точного ответа нет.

– Не смешно.

Я сорвал яблоко. Осторожно надкусил.

– Надо же! Вкуснотища!

– Угадай, кто его посадил?

– Кто?.. Да ладно! Мартин Лютер Кинг… Блин, ну вы даете!

– Все для людей.

– Так значит, я угадал, яблоки – программное приложение. Дерево настоящее.

– Да.

– Но вкус-то есть.

– Даже ощущение того, что ты ешь и насыщаешься. Программа есть, а яблока нет.

– Невероятно. Но как?! И зачем?

– Симбиоз растений с искусственным интеллектом дал потрясающий результат. Это реальный путь к чудесной жизни, обещанной человеку космистами прошлого.

– А что по этому поводу сказал Лютер Кинг?

– Ничего не сказал. Яблоню посадил и все.

– И то хорошо.

Мне стало как-то не по себе в саду будущего. Я больше не хотел ничего пробовать и осматривать.

– Ну, как тебе идея? – спросил голос.

– Для две тысячи шестьдесят седьмого, может, и хорошо, а так не очень.

– Думаешь, что человек лишается свободы выбора и радости ощущать естественное?

– Можно и так сказать.

– Ошибаешься. Пройди дальше.

Нехотя я шел по солнечной лужайке, воздух и солнце ощущались как настоящие. Чувствуя теплое дуновение ветерка, я дошел до цветников с пионами, флоксами и георгинами, рядом росли еще какие-то малознакомые высокие и очень красивые цветы.

– Рододендроны? Мискантусы? Лабрадоксы?

– Зантедексия эфиопская.

– Такую роскошь я видел только на Альфа Центавре в «Кин-дза-дзе».

И тут я увидел маму. Она стояла у грядки с цветами и поливала.

– Это удар ниже пояса, – тихо сказал я. – Это перебор.

– Ты же сам этого хотел.

– Но разве это моя мама? Ведь она умерла, и ее не успели оцифровать.

– Сомневаешься?

– Откуда она здесь?

– Память всего живого. Ты не знал? А ведь все живое запоминает все живое, особенно то, которое относилось к нему с любовью и заботой. Живое может сохранять, передавать и даже воссоздавать то, что запомнило. Люди, отдавшие очень много себя и своей любви живым существам, легко воссоздаются. Мы эту память храним.

Тут мама заметила меня и пристально посмотрела, знакомым движением подняв руку и придерживая ладонь как козырек от солнца.

– Она не узнает меня?

– Пока нет. Чтобы запустить процесс воспоминания, тебе достаточно сделать какое-нибудь привычное, знакомое ей действие. Помочь полить цветы, например. Наверное, пока не стоит этого делать.

– Не стоит, – я отошел назад.

Встал у знакомой яблони.

– Кажется, я понял, почему Мартин Лютер Кинг согласился у вас тут посадить одно деревце.

– Одобряешь?

– Надо подумать, – меня бросало то в жар, то в холод. Я думал о маме.

– Подумай. У тебя еще лет сорок есть.

– Слушай, дядя, жми на время.

Мгновение. И я снова сижу с башмаком в коридоре. Как будто и не было ничего, только легкое головокружение.

«Любовь – единственная сила», хотел я сказать ботинкам. Почистил их, собрался и пошел на дачу.

Пригибая к земле кусты малины на зиму, я нашел несколько спелых ягод. Что редко, но случается в октябре. Попробовал на вкус – как настоящие.

Сидя на красивом холме

(путевой очерк)

Часть первая. В Индию

Лететь над облаками и пребывать в состоянии нирваны можно бесконечно. Бескрайнее белое пространство, похожее то на взбитые сливки, то на разбросанную вату, а то и вовсе на гигантское всклокоченное покрывало, притягивает взгляд и погружает в гипноз. Непрерывно превращаясь во что-нибудь, облака иногда расступаются, и внизу видно темно-зеленую землю, синие моря и коричневые пустыни. Смотришь на них не отрываясь и представляешь себя ангелом, созерцающим из стратосферы жизнь на Земле.

Мумбайский аэропорт – для ангелов, может, и не самое подходящее место, но для тех, кто идет сюда на посадку, здесь начинается Индия, здесь начинается другая жизнь. Первые шаги по непривычному миру, где нужно обзавестись местными рупиями, нанять такси до железнодорожного вокзала и погрузиться в океан незнакомых запахов и звуков.

Еще темно, до рассвета чуть больше часа, а все кругом живет, движется и благоухает, Индия прет отовсюду, как пар из закипающего самовара. Полчаса езды на такси от аэропорта – и на светлеющем небосклоне появляется силуэт английского замка с сарацинскими мотивами – вокзал Виктория Терминус. Это только издалека он похож на заброшенный замок, верхняя часть которого пытается слиться с отступающей темнотой ночи. На самом деле народу внизу наберется на несколько десятков поселков. Куча людей трется там днем и ночью, они ходят, стоят, сидят, тут же, на земле, спят и едят, подстелив тряпку, а между ними дети, собаки и баулы с вещами. Кто-то неотрывно смотрит на тебя, кто-то просит денег, кто-то предлагает свои услуги. Если вы здесь в первый раз, то поначалу лучше не обращать на них внимания, а думать, что вся эта толпа темнокожих людей в разноцветных одеждах просто снится в добром интересном сне.

Легкая и почему-то даже приятная паника охватывает, когда начинаешь искать кассу и поезд на свое направление. Вокзалов в Мумбае несколько, Виктория Терминус – самый старый, необычный и самый большой, потеряться здесь проще простого. Даже зная язык, не сразу разберешься, куда идти, следуя разным советам. Кроме того, классов вагонов в индийских поездах больше, чем у привычных РЖД, впрочем, оно и понятно, пропасть между бедными и богатыми гражданами здесь огромная, да и каст побольше.

Мои дед и отец были железнодорожниками, и я видел строящийся БАМ, с детства впитывая запах шпального креозота. Ничего привычней железной дороги, поездов и вокзалов для меня нет. Индийские поезда я тоже полюбил сразу. С одной стороны, в них есть что-то архаичное и беззаботное, здесь можно стоять в тамбуре с открытой дверью и, подставив лицо ветру, восторженно глазеть на пальмы, реки и горы. В то же время вагоны оснащены современными приборчиками, глядя на них, понимаешь, что они появились в третьем тысячелетии и пользоваться ими могут только в технически развитой стране.

Несколько раз я садился в поезд по general ticket, это самый дешевый входной билет. Ехать сразу после долгого перелета в вагоне, набитом простым людом, испытание не для слабонервных. Хотя в Индии привыкаешь и не к такому. Попав в поезд, я переходил в тамбур поудобнее, в sleeper класс, самый житейский тип вагона, похожий на наш плацкарт, и ехал там, как ни в чем не бывало. Билеты в индийских поездах проверяют неоднозначно, в основном по местам. Кто и чем занимается в тамбуре, где как в проходном дворе, контролеры особо не интересуются. Пару раз так в тамбуре я проехал от Мумбая до Гоа.

В этот раз снова пришлось взять general ticket, потому что наш Mandovi Express отходил через час, а касса для иностранцев открывалась только в десять утра, и других билетов не было. В поезде всегда можно доплатить и занять место получше, но никогда не знаешь, во сколько это обойдется. Со мной была попутчица, попавшая в Индию впервые, и двенадцатичасовая езда в тамбуре ее пугала. После отправления я долго бегал по всему составу туда-сюда вместе с человеком, которого заинтересовала ситуация, в поисках другого человека, который взял тысячу рупий, вычел двести за general ticket и определил места в sleeper классе в два раза дороже обычного. Спорить в таких случаях не о чем, ведь нам и так пошли навстречу. Дальше все удовольствия индийского плацкарта, где, как и в нашем, не заскучаешь, только здесь еще под потолком вентиляторов как грибов после дождя, обитаемые верхние третьи полки и постоянно движущийся туда-сюда народ со станций, где неутомимо кипит жизнь, на которую смотришь и диву даешься – о господи, как это возможно, неужели к этому можно привыкнуть.

На соседних нижних полках ехали женщина-доктор с ребенком, пожилые супруги, наверху напротив парочка молодых скандинавов. А вокруг полный вагон приличных, странных, пугающих личностей, которые всю дорогу улыбались, ели, пили, спали и глазели по сторонам. С соседями мы разговорились на английском, скандинавы тоже ехали в Гоа, а женщина возвращалась домой в Маргао от родственников. Она нахваливала своего малыша, здравоохранение и железные дороги. Прощаясь, докторша дала визитку, покрытую вязью индийской письменности.

– Буду учить хинди, – кивнул я и достал десять рупий, услышав, как с криком приближается бегущий по вагону торговец всякой снедью:

– Цай! Цай! Кофи! Самоса! Гарам-гарам!

На станцию Пернем поезд прибыл после захода солнца, с опозданием в час. Не худший вариант, индийский поезд может опоздать и на пять часов, и больше. Один мой знакомый десантировался на ходу из вагона, чтобы успеть на самолет, пока состав не спеша следовал мимо нужного аэропорта к вокзалу с опозданием в шесть часов. Наверное, и к этому можно привыкнуть.

***

Есть люди, которые утверждают, что Гоа – не совсем Индия, и даже что это самый неприличный из штатов. Принимая во внимание, что Гоа последним обрел независимость и полноправно вошел в состав Индии в 1974 году, все равно Гоа – это Индия. Пусть с удобствами, европеизированная, но все равно Индия. Храмы, деревни, люди, коровы, собаки и пальмы те же, что видишь, путешествуя по стране. Здесь можно пойти рано утром на базарчик и так же купить разливного буйволиного молока и свежий арбуз у бабушки без возраста.

А рядом море, с ним проникаешься, что samudra¹ (звучит-то как! Са-мудра!) – причина из причин, чтобы жить и любить. По крайней мере, для людей типа меня, увлеченных идеей всепроникающей силы моря. На побережье таких много. Когда первые португальцы ступили на песок девственных индийских пляжей, они и представить не могли, кто сюда понаедет через пятьсот лет. Будет не протолкнуться среди европейцев, австралийцев и израильтян. Много чего не могли тогда представить первые колонисты, как трудно сейчас представить магическое очарование страны Бхаратов по фотографиям, фильмам и рассказам. Они не дают полной картины об индийской сказке, растянувшейся на тысячелетия. Ее нужно ощутить вживую, слушать и пробовать на вкус.

Индия чрезвычайно музыкальная страна, а Гоа самый музыкальный ее штат. Кажется, музыка здесь звучит отовсюду и так же естественна, как дневной бриз. Джаз, блюз, регги и трансовая музыка, рожденная на этом побережье неслучайно, построенная на ритмах и вибрациях океана, органично вписываются в окружающее пространство как неотъемлемая его часть. Праздники и концерты здесь почти каждый день. В храмах разных конфессий для местных, в шейках и клубах для гостей, в сдаваемых домах для себя. И где бы музыка ни звучала, ясно что эта неповторимая музыкальность вокруг неспроста. Весь ритм Индии, сама она, все ее формы и содержание, ее природа, ее прошлое, настоящее и будущее – все музыка. Здешние боги отлично танцуют и поют. В Индии музыка изначально имела философско-мистическое толкование и понималась как божественное проявление, открывающее путь к единению с божественным началом.

– Здесь играют хорошие музыканты, – рассказывал друг Коля, живший с октября в деревне недалеко от побережья, – в Новый год пойду на Прем Джошуа (Prem Joshua), а в середине января будет концерт Гребенщикова в Арамболе. Сегодня тоже прогуляемся туда, послушаем кое-что интересное.

Парочка молодых барнаульских музыкантов, Артем и Катя, назвавшись Vena Portаe, давали концерт в арамбольском кафе. Удивлял не факт присутствия на сцене земляков, а то, как они выдавали вкусные звуки, используя вибрафон, гитару и шумовые эффекты, вплетавшиеся в бесконечный зов Аравийского моря как ленточки в косы. Я пил чай масала и думал, что север Гоа – странное место, и количество фриков на квадратный километр растет, но именно здесь я понял, что мир не так велик, всегда можно сменить род занятий и перебраться куда нравится. Путешествовать – это нормальное состояние, его может позволить себе каждый. Мысль не новая, но не каждый способен применить ее на деле.

Из задумчивости меня вывел знакомый женский голос – диспетчер автовокзала объявляла рейс: «Барнаул… Калманка». Сэмплированный и замиксованный, он повторялся из колонок, словно закидывая пространство приветами с Алтая.

С концерта мы вернулись около полуночи в отличном музыкальном настроении. В индуистском храме по соседству шел праздник, показывали костюмированные сцены из жизни Кришны, стучали барабаны, звучали мантры и песнопения. Праздник длился три дня и три ночи, плавно перетекая в католическое Рождество и Новый год.

***

В нашем пентхаусе с выходом на крышу по воскресеньям проходили семинары по ведической астрологии, где приятной внешности мужчина кратко излагал работы Роберта Свободы по аюрведе и джьотиш. Также пришедшие могли узнать, как жить по Ведам благочестиво, улучшая карму. Вроде это все должны помнить с детства, но вместо прогулки на сансете у моря гости усердно записывали, что надо освещать темные места, садить деревья, воспитывать детей, кормить людей, животных и ухаживать за растениями. Эту часть семинара для тех, кто подзабыл основные правила жизни, проводил седобородый армянин Самвел.

– Просто местный блаженный, – скромно называл себя он.

Туристы принимали его за гуру, множа автографы и селфи.

– Ты тоже торчишь на этих заседаниях? – спросил знакомый, зашедший на огонек, разглядывая собравшихся людей на балконе.

– Не, мне ближе идеи Джидду Кришнамурти о свободе от известного, – я нарезал фрукты для гостей, отнес и вернулся.

Чтобы сделать вечера более содержательными, мы взялись самообучаться хинди по телепрограмме «Полиглот», запись которой Коля раздобыл вместе с самоучителем хинди на английском языке. После завтрака мы закрепляли материал, пройденный вечером, и потом в течение дня, путешествуя на байке по окрестностям, практиковались в произношении новых слов.

– Каха кхула дукан хе? – допытывался я у индусов. – Где есть открытый магазин?

Благодаря этой настойчивости вскоре я стал понимать, о чем говорят на пляже индусские дети лет шести-восьми, приехавшие с родителями с севера. На юге Индии и в Гоа чаще говорят на местных наречиях.

«Вчера» и «завтра» на хинди звучат одинаково kal (каль) – это не сегодня. И только по смысловому глаголу в конце предложения можно определить, о завтра или вчера идет речь. На таком понимании времени построено мировоззрение и пространство индусов. Их радостные улыбки и вроде бы ничем не обусловленное благодушие – в неприятии потока времени, вчера и завтра для них иллюзия бытия, есть лишь сегодняшний день, и он всегда прекрасен, потому что есть. Такое существование здесь легко понять и принять, и начать мыслить по-другому.

***

В Индии мыслить по-другому начинаешь, когда с тобой происходят маленькие и большие чудеса. Мы задержались в Гоа до апреля. Становилось жарко, и решение ехать на север Индии в Ришикеш было самым разумным. Обратный билет на самолет до Москвы был через Дели, там в это время сезон манго и не жарко. Билеты на поезд удалось купить только в кассе для иностранцев в Маргао. Собирая вещи в дорогу, я увидел геккона, сидевшего на клапане рюкзака. Он попозировал, пока его фотографировали, и исчез. Утром, навьюченные вещами, мы потащились на автобус, дорога до вокзала в Маргао на местных автобусах растянулась на полдня.

В поезде, поглазев на пейзаж за окном, решили перекусить, я откинул клапан рюкзака и увидел под ним знакомого геккона. Мы ему очень удивились, но решили не беспокоить и стали пользоваться поездной кухней, заказав чикен бириани (chicken biryani), курицу с рисом и кучей специй. Когда принесли тарелку, я увидел один рис и спросил, а где курица, индус простодушно улыбнулся и ткнул пальцем прямо в рис, указывая, что мясо под ним.

Геккон ехал с нами в поезде две ночи и три дня. В Дели в гостинице мы снова обнаружили его под клапаном рюкзака, но наш попутчик тут же сбежал в душевую.

– Вот так в самую жару гоанские гекконы безбилетными зайцами перебираются в делийские трущобы, – подытожил я.

Через три дня по дороге на вокзал Нью-Дели мы зашли выпить чаю на Мэйн Базаре (Main Bazaar) и снова обнаружили нашего знакомого под клапаном рюкзака.

– Какой ты неугомонный, прямо как мы, – сказал я геккону и больше не стал его тревожить.

В поезде на Харидвар в сидячем вагоне геккон перебрался из рюкзака в наш пакет с бананами на столе и развлекал пассажиров до конечной станции. В ночной вокзальной суматохе в поисках рикши от Харидвара до Ришикеша мы не следили за гекконом, а сев, поняли, что пока он едет с нами в пакете с фруктами. В дороге мы пару раз останавливались у Ганги. Прибыв на место, расплатившись, мы вытащили вещи и поняли, что наш попутчик уже исчез. Возможно, он доехал с нами в город йогов и духовных практик Ришикеш или, может, сошел у Ганги в районе, где ее зовут «Мокша прадайини» (Дающая освобождение), чтоб попить оттуда святой водички в праздник очищения Кумбха-Мела и переродиться.

В Ришикеше мы пробыли несколько дней, жили в районе моста Лакшман Джхула, где когда-то Махатма Ганди восторгался окружавшей природой. Правда, он при этом еще и возмущался тому, как люди используют эти прекрасные места. Мусорят, мол. Так и до сих пор мусорят.

В первый день мы гуляли вдоль Ганги вверх по тропе в Гималаи, где ходил великий йогин Шри Девраха Баба, проживший около двухсот лет. Первый индийский президент лично засвидетельствовал, что возраст Девраха Бабы превышает полторы сотни лет. В сороковых годах прошлого века он давал Махатма Ганди спасительные советы², а в конце восьмидесятых дал интервью советскому корреспонденту для популярной телепрограммы «Взгляд». До этого, в девятнадцатом веке, как утверждают его последователи, Шри Девраха Баба был учителем одного из английских принцев. Он говорил ему так: «Блуждать во вселенной – извечная участь людская, вехи нет никакой. Нам неведома наша дорога земная».

На дороге, которая помнила Девраху Баба, нам встретилась компания молодых индусов на машине. Они подвезли нас немного и долго не хотели отпускать, расспрашивая, кто мы, откуда и чем занимаемся. Потом мы встречались несколько раз в городе в самых неожиданных местах. При каждой встрече они очень радовались и напоминали о предыдущих встречах. Вечером последнего дня пребывания в Ришикеше мы шли через город на автостанцию, утром у нас был поезд из Харидвара в Дели. Идти в темноте вдоль дороги было опасно, автомобили часто обгоняли на предельной скорости, и вдруг один притормозил, оттуда протянулась черная рука, тронула меня и чей-то голос восторженно проговорил:

– Итс э дистэни! (Это судьба!)

Это были те знакомые индусы.

– Харидвар, – указал я наше направление.

– Харидвар, – закивали они.

В машине их было четверо, но они потеснились, и мы продолжили знакомство. Наши новые друзья приехали из Дели, туда и возвращались. Они утверждали, что в Ришикеше так просто подобных встреч не бывает, и это судьба, нам нужно вместе ехать в Дели. Но я не рискнул из-за водителя, прикладывавшегося время от времени к бутылочке с виски. Индусы это поняли и больше не настаивали, подвезли нас к вокзалу, угостили фруктами и уехали, уверенные, что мы еще встретимся. А мы переночевали на перроне, отгоняя обезьян, пытавшихся стащить подаренные фрукты.

***

Будете в Хампи, поднимитесь на гору, где стоит Хануман Темпл (Hanuman Temple). Побродите вокруг и поймете многое не только про обезьян, но и про себя. Живописный вид, который открывается с горы на долину реки Тунгабхадры, западет в душу, как перелет на машине времени.

Здесь родился весельчак Хануман, правил ванарами и летал по воздуху. По легенде, Рама за преданность подарил Хануману земли в районе доледниковой Сибири. Так ли было на самом деле, трудно проверить, но это неважно сейчас. Мир катится к следующему ледниковому периоду, и теперь важнее то, что откроется каждому сидящему на своей вершине.

Я сидел у Хануман Темпла и понимал, что это один из самых красивых холмов в мире. И он сейчас – сама Индия, с него обозревается то, чего не увидишь в обычной ситуации, что открывается внутри тебя при взгляде сверху над обыденной жизнью.

Близился закат. Внизу столица Ваджаянагар, стоявшая на фундаменте, которому тысячи лет. Древняя Индия во всей волшебной красоте. Неземной пейзаж. Удивительные скалы вокруг напоминали мне о других, поменьше, на берегу Колыванского озера, где родились мои предки.

Я восседал на красивом холме, как на троне, осматривая свои владения от Индии до Колывани. Бог завещал мне эти земли, всю Землю. Мне открывались просторы будущей чистой жизни, где правит радость того, что все в надежных руках.

***

Мы растянулись на карематах за пальмовым забором в нескольких шагах от сцены, где проходил концерт. Лежа под пальмой, мы смотрели на звездное небо, закидывая в рот виноград и дольки папайи.

– Моя профессия с утра до полвторого считать, что я твоя священная корова, – пел Гребенщиков. – Священная корова, небесная манна, пускай питательна, но не всегда гуманна.

Народ с обеих сторон забора кричал: «Браво!»

– Помнишь, как на хинди «браво»? – спросил Коля.

– Позавчера проходили. Вахвахи.

– Вахвахи! – крикнул Коля.

– Ванде Матарам!³ – поддержал я.

– Тоже правильно, – одобрил Коля. – Ты Самаведы почитал?

– Я? Зачем?

– Сам же рассказывал, там описывается, как ставить голос, чтоб его было слышно за десятки километров.

– А, точно. Еще не читал.

Перед возвращением домой в Орехово-Зуево Коля устроил концерт Vena Portae на крыше пентхауза. Откинувшись на спинку дивана, мы смотрели, как за пальмами заходит солнце. Музыканты настраивали свое космическое звучание.