Читать книгу: «Исцеление мира. Журнал Рыси и Нэта», страница 2

Когда ещё придётся в следующий раз попасть в давно утраченный гастрономический рай!

– Что самое главное и трудное в приготовлении «царской» ушицы? – положив ложку и переведя дух, выпытывала Надежда у повара.

– Самое сложное – это найти старого петуха, из которого варится бульон для ухи! – смеясь, ответил кок.

Французы острили, рассыпались в комплиментах в адрес повара, красоты природы и белорусских женщин. Все наелись, расслабились, успокоились, на столе появился самовар с липовым чаем для неспешного разговора.

– Пока мы не вошли в зону эксперимента и не достигли Полесского радиационного заповедника, основные характеристики нашего сознания не искажены, – обратился к сидящим за столом доктор Бертье, – поэтому я хочу попросить доктора Ву и его любимое детище – нейрогенный компьютер, известный нам под именем Нэт, – создать на базе цифровой платформы нашего эксперимента отдельный журнал, куда участники экспедиции будут записывать, что они видели, чувствовали, слышали, о чём думали. Что им снилось, какую информацию считывали в общедоступном Интернете и многие другие мелочи, что окружают нас и которым мы не придаём ни малейшего значения. Но, работая в столь опасной зоне, где авария исказила время и пространство, такая мелочь, замеченная одним из нас, может спасти жизнь другому.

Доступ к журналу будут иметь все участники эксперимента и смогут, что крайне важно, обмениваться мнениями в комментариях к постам. Кроме того, оставшиеся во французской клинике другие участники эксперимента, я имею в виду свою жену Веронику, также будут с нами. Таким образом мы получим наиболее полную картину происходящего.

– Отличная идея, Андрэ! Ты просто читаешь мои мысли, – сказал доктор Юркевич, внимательно слушая перевод Надежды.

Доктор Ву задрал голову и, казалось, никого не слышал, пытаясь разыскать в кроне дерева серенькую птичку, с дотошностью бухгалтера отсчитывающую мелочь.

– Ку-ку! Ку-ку! Я насчитал сто восемьдесят, так что на каждого участника нашей безумной экспедиции, включая доктора Юркевича, Веронику и Нэта, приходится по двадцать лет предстоящей жизни. Отличная перспектива! – включился в разговор Николас Ву. – М-м-м… Я бы поставил ещё такой небольшой фильтрик, позволяющий любому во Вселенной существу с вибрациями ментальноэмоционального поля, сходными с нашими, участвовать в обсуждении постов. Не надо аплодисментов: идея принадлежит не мне, а Нэту, который считает, что это безопасный способ расширить границы эксперимента, – пошутил доктор Ву, внимательно всматриваясь в удлинившиеся, как на полотнах Модильяни, лица своих удивлённых товарищей.

– Не понимаю, зачем заниматься лишней писаниной: операторы и так снимут всё происходящее с трёх точек, – воскликнула слегка раздражённо доктор Сушкевич.

Поль Ванькович вытер полотенцем лоб и шею, налил себе ещё чашку липового отвара и перебил Надежду:

– Извините, мадмуазель Надин, я хочу рассказать забавный случай. Гулял я как-то со своей супругой по одному из жилых кварталов Парижа. И вдруг вижу, как по карнизу четвёртого этажа идёт огромный бело-серый мейн-кун.

Точь-в-точь как мой оставшийся дома котяра Фипс. Степенно так ступает лапами и шевелит кисточками ушей. Я обомлел! Покрылся холодным потом, с тревогой следя за каждым шагом кота, пока тот благополучно не добрался до открытого окна и не скрылся за шторой.

В это время моя жена, устав дёргать меня за рукав куртки, начала истерично хохотать: «Никогда не думала, что вид голой женщины в окне приведёт моего мужа, военного оператора, в такой экстаз!»

Оказывается, двумя этажами ниже в огромном французском окне стояла абсолютно обнажённая женщина и пила вино из бокала. И если бы не хохот и слова моей благоверной, я бы никогда не увидел эту голую тётку! Так что каждый человек видит мир по-своему. А оператор тоже человек! «Ведь снимает не камера, а глаза, сердце и ум оператора», – говаривал мой большой друг – советский фотожурналист Николай Рахманов. Барон, между прочим. Мы видим только то, что в фокусе камеры или нашего интереса, и ничего больше, подобно лошадям с шорами на глазах.

Колдовская тишина окутала своим покровом пикник. Вата облаков отражалась в воде, река жизни бесшумно катила свои воды в вечность…

После этих слов все присутствующие за столом задумались и замолчали, и лишь неутомимая кукушка продолжала предсказывать будущее.

– Предлагаю назвать этот «полевой дневник» «Журнал Рыси и Нэта», – неожиданно для всех прошептала Надежда.

Ответа не последовало; молчание – знак согласия.

– Вот и ладушки!.. По коням, ребята, нам ещё ехать до места часа три, – хлопнул по столу Фёдор Юркевич, встал и посмотрел на часы. – Опаньки! Почти четыре часа. Покатила ушица наше солнышко к закату!

Как бы в ответ на слова Фёдора солнце, пойманное в сети могучим облаком, заалело.

После гостеприимного и щедрого «перекуса» на берегу Березины микроавтобус без каких-либо остановок и разговоров домчал наших развалившихся на сиденьях и мирно похрапывающих героев до небольшого белорусского городка. Справа, составленное из огромных бело-зелёных каменных букв, промелькнуло слово «ХОЙНИКИ». По обеим сторонам дороги потянулись аккуратные, крепкие деревянные домишки, нарядно выкрашенные в жёлтый и зелёный цвета, с резными наличниками и фигурными коньками. Потом автобус свернул, и дорога стала широкой, а дома – уже каменными и двухэтажными.

– Друзья! Просыпаемся! Милости прошу в старинный белорусский городок Хойники – былую вотчину воинственных и гонорливых шляхетских родов Вишневецких, Ястрембжевских, Ваньковичей…

Доктор Бертье, разбуженный зычным голосом Фёдора, начал переводить, но, споткнувшись о фамилию Ванькович, воскликнул:

– Ба, да ты, Поль, вернулся на родину предков? Ты же Ванькович?.. Похоже, многие из нас имеет свою тайну, связывающую его с этим местом.

Поль перевернул на безымянном пальце массивный золотой перстень и показал всем эмалевую пластину с красным рыцарским щитом, короной и лисом.

– Это перстень с гербом «Лис» рода Ваньковичей, к которому я действительно принадлежу. Не верил до последнего, что увижу свой родовой замок с огромным, на несколько гектаров, парком, вымощенными дорожками, репликами античных скульптур. В начале прошлого века мой прадед Станислав построил вблизи замка, в местечке Рудаков, мелиоративные каналы, кирпичный, маслосыродельный и спиртовой заводы.

– Прости, брат! – с пониманием продолжил разговор Фёдор Юркевич. – Там одни руины. Рудаков попал в зону отчуждения. Сельскохозяйственный техникум, который размещался в барском поместье, был эвакуирован в Хойники. Но я попрошу Матвея Остаповича, нашего проводника, показать тебе замок и заброшенный парк…

Лучи заходящего солнца преломились в рыжей шевелюре пана Ваньковича, увенчав её золотистой короной прямо, как на гербовой пластине перстня, а длинный нос, заострённой формы ушные раковины и небольшие карие, близко посаженные глаза и многочисленные веснушки придавали ему сходство с лисом.

Автобус плавно остановился перед двухэтажным белорозовым зданием с надписью под коньком крыши «Гостиница „Журавинка“».

– Господа французы, приехали! В вашем распоряжении будет весь верхний этаж гостиницы. Кому какой номер достанется – разберёмся. Я буду жить вместе с вами… Выгружаемся! Вещи переносим в холл здания, паспорта отдаём дежурной для регистрации. Ужин в кафе на первом этаже, если кто голоден! Завтрак в 7:30 утра. Потом загружаемся в вездеход МЧС и отчаливаем к контрольно-пропускному пункту Бабчин… Надюша, переведи! Извини, устал… весь французский вылетел из головы, – бодрым командным голосом завершил день Юркевич.

Солнце садилось медленно, небо алело, появился белесый контур молодого месяца, вдали запели петухи, залаяли собаки. На улицах городка ни души. Местное население засыпало рано, с курами и солнышком. После аварии на Чернобыльской станции здесь остались доживать свой век тринадцать тысяч человек. Кормил Хойники заповедник – основное место работы горожан.

ЖУРНАЛ РЫСИ И НЭТА

Профиль: журнал_рыси_и_нэта Журнал был открыт 6 июня 2006 года, заморожен 12 июня 2006 и передан Надеждой Сушкевич с разрешения Смотрителей, включая авторские права на публикацию материалов в открытом доступе, Софии Агачер в июне 2014 года.

Имя:

Журнал Рыси и Нэта

Смотрители Журнала:

доктор Андрэ Бертье

доктор Николас Ву

Участники Журнала:

Надежда Сушкевич (Рысь)

Нэт

Мишель Дризэ

Поль Ванькович (Лис)

Александр Капнист

доктор Фёдор Юркевич

Матвей Остапыч

Профессор Эйн

Вероника Бертье

Местонахождение: Полесский государственный радиационно-экологический заповедник, Республика Беларусь – г. Ницца, Франция.

Способы связи: доступ к Журналу через всемирную паутину для комментариев имеет любое разумное существо Вселенной с вибрациями ментально-эмоционального поля, сходными с аналогичными характеристиками Участников.

Описание: Журнал базируется на цифровой платформе эксперимента, проводимого французской экспедицией под руководством доктора Андрэ Бертье в Полесском государственном радиационно-экологическом заповеднике, и является полевым журналом участников этого эксперимента. Журнал ведётся на французском и русском языках. Автор переводов – доктор Андрэ Бертье.

ЛИС

Пост 1

 
6 июня 2006 г.
Поль Ванькович
 

Задействовав все свои мыслимые и немыслимые связи, съёмочной группе французского телевидения удалось-таки получить разрешение на посещение Полесского радиационно-экологического заповедника.

Странная это была группа. Впервые за двадцать лет операторской работы в экстремальных условиях военных конфликтов меня пригласили в киноэкспедицию, исходя из результатов исключительно медицинского обследования. Три года тому назад я провёл феерическую неделю на Лазурном берегу в неврологической клинике доктора Андрэ Бертье, где получил приличный аванс и подписал контракт на участие по первому требованию в экспедиции в Чернобыльский радиационный заповедник. И при этом, похоже, моё профессиональное портфолио никого не интересовало.

Шикарный джет бизнес-класса доставил меня, двух моих старинных друзей и коллег – Александра Капниста и Мишеля Дризэ, нашего босса доктора Андрэ Бертье и доктора Ву в аэропорт белорусской столицы. А вот рыжеволосую красавицу с зелёными глазами я видел впервые.

– Меня зовут Надин, – представилась она. – Я ассистентка доктора Андрэ Бертье.

Это были её единственные слова за три с половиной часа полёта. Вылитая Жанна д'Арк в тридцать лет!

Молодая женщина закуталась в несколько пледов, пытаясь унять судороги, которые периодически сотрясали её тело. Видно, сильно нервничала перед опасным путешествием и пыталась согреться. Хотя что там опасного?! Авария на Чернобыльской станции была двадцать лет тому назад, сотни тысяч людей прошли через зону отчуждения. Да и не пустит нас никто снимать разное зверьё там, где здорово фонит. Индивидуальный дозиметр есть у каждого.

После приземления немного размялся: поснимал придорожные сиренево-жёлтые миражи с полями цветущего рапса и люпина, а заодно и лекцию белорусского учёного доктора Юркевича послушал. Классная профессия у мужика – изучает психологию волков и, похоже, живёт в этом заповеднике безвылазно. Я бы совсем не удивился, если б он не только умел выть по-волчьи, но ещё и при полной луне оборачивался бы в серого!

Недалеко от Бобруйска свернули к Березине. Во Франции название этой реки используется как синоним катастрофы. Вышел я из автобуса – думал: поснимаю… Но какое там! Духмяный аромат трав, костра, реки одурманил, и я на тонкой ниточке, как канатоходец над пропастью, под песню соловья забрался куда-то в давно забытые райские кущи!

Вроде сижу я в камуфляже рядом с остальными у деревянного стола в ожидании буйабеса, ноздри раздуваю, аки жеребец… Но внимание расфокусировано, картинка расплывается… – и в моём галлюцинирующем мозгу проявляются зов охотничьего рога, ржание лошадей, лай собак, вой волка и скулёж огромной раненой кошки, причём я абсолютно уверен, что кошки, – так плачет мой мейн-кун… Охота. Где-то идёт охота, которой я никогда не видел, но о которой мне как-то рассказывал… дед. Да, точно, дед! У отца в гостиной даже висела старинная картина «Шляхетская охота на рысь у берегов Припяти»… Это Березина, а не Припять – вспоминаю я и осознаю, что сижу рядом с Александром Капнистом за столом и тупо смотрю на деревянную ложку.

Уха была божественная – так умела готовить только моя бабушка. Медленно смакуя, я съел три огромные миски. И всё это время чувствовал тёплые бабушкины руки и её ласковый шёпот:

– Jedz, jedz! wnuczek!1

После обеда доктор Бертье предложил каждому из нас делать заметки в полевой журнал обо всём, что не только случится, но и почудится на этой земле. Да, похоже, местечко ещё то!

Разместили нас в ближайшем к заповеднику городке, в Хойниках, в гостинице с непереводимым фольклорным названием «Журавинка».

Я затащил свои фотокамеры и сумку в небольшой номер. Кровать была застелена чистым, хрустящим бельём. Ура! Главное – вымыться с дороги. В ванной комнате на стене, между раковиной и душевой кабиной, висела табличка: «Мойся вначале холодной водой!» и стоял пластиковый бак с нарисованным знаком радиационной опасности.

Нужно будет спросить у Фёдора, что это означает, а пока пришлось закаляться!

Плотно позавтракав картофельными оладьями, которые тут называются драниками, мы погрузились в машину

¹ – Ешь, ешь, внучек! (польск.)

МЧС, напоминающую луноход. Я пристроился в кабине рядом с водителем – самая удобная точка для дорожной съёмки.

Через пять минут двухэтажные городские домики закончились, и мы свернули на шоссе с указателем «Стрели́чево».

По обе стороны дороги зеленели поля озимых, потом замелькали добротные кирпичные и бревенчатые деревенские дома. Стрели́чево было полно жизни: в придорожном пруду с камышами плескались утки; привязанная к забору коза мирно уплетала траву; в огородах – не только без единой сорной травинки шнурки грядок, но и внушительных размеров теплицы.

Созерцание этой спокойной и полной жизни деревни умиротворяло. Похоже, что люди здесь и думать забыли о радиации!

Поля рапса перешли в лес. Впереди замаячило красное пятно, вскоре оказавшееся крышей дома. Дорогу вездеходу перегородили ворота со щитом, на котором огромными красными буквами была выведена надпись: «СТОП! ПРЕДЪЯВИ ПРОПУСК!»

Дверцу кабины, где я находился, открыл месье Юркевич и попросил отдать ему паспорт:

– Привет! А вот и контрольно-пропускной пункт «Бабчин». Добро пожаловать в заповедник! Пропуска и разрешения от администрации заповедника у нас в порядке, но границу между двумя независимыми государствами – Украиной и Беларусью – никто не отменял! Так что давай документ для погранцов!

Ворота открылись, и мы подрулили к обычному сельскому деревянному домику, выкрашенному зелёной и жёлтой краской. Белые ажурные наличники окон и красная крыша дополняли легкомысленный вид здания, и только электронное табло с прыгающими цифрами «КПП «Бабчин». МД 0,54 мкЗв/ч»1 да придорожная кирпичная тумба с чёрным камнем и надписью «д. Бабчин, проживало 728 человек, эвакуирована в 1986 г.» нарушали радужную картину.

Подленькое беспокойство опять начало сосать под ложечкой.

Дверь из зелёно-жёлтого дома, оказавшегося «дежуркой» контрольно-пропускного пункта, открылась, и первой показалась голова, потом плечи, а затем вылез и весь высоченный дядька, одетый в камуфляж и солдатские ботинки. На груди у него висел армейский бинокль, в нагрудном кармане торчала рация, за плечами был рюкзак. Наш Фёдор, бросившийся к нему, казался хрупким пацаном в его лапищах:

– Матвей Остапович! Как я рад тебя видеть! Спасибо, что уважил просьбу и согласился показать моим французам зверьё заповедника!.. Да тише ты, медведь, раздавишь ведь!

Каким-то чудом оставшийся в живых после дружеских объятий «специалист по волкам» повернулся к нам и, замахав рукой, закричал:

– Ребята, идите сюда – знакомиться со своим проводником и «ангелом хранителем»!

Матвей Остапыч, напоминающий… нет, не медведя, а эдакого сохатого с мощными ногами, пожал каждому из нас руку, пристально посмотрел в глаза и бесцеремонно оглядел с ног до головы.

– Здравствуйте, люди добрые! Добро пожаловать в Полесский государственный радиационный заповедник! Зовут меня Матвей Остапыч, но можно и дед Матвей. Одеты вы правильно: в защитную одежду нетёмного цвета и крепкую обувь на толстой подошве. И дело не только в повышенном радиационном фоне, но и в опасностях, которых полон лес для городского, пусть даже и в хорошей физической форме человека. Из кузова машины вы мало что увидите, поэтому придётся идти вглубь, а это вам не прогулка по городскому парку. Кто у вас главный? Шаг вперёд!

¹ Зиверт – единица измерения эффективной и эквивалентной доз ионизирующего излучения. Величина естественного фона Земли – 0,01 мкЗв/ч. Средняя величина естественного фона земли на территории Белоруссии после аварии на ЧАЭС – 0,1 мкЗв/ч.

Доктор Бертье, одетый сегодня, как и все, в летнюю полевую форму, поправил козырёк кепки-немки и вышел вперёд:

– Доктор Андрэ Бертье – руководитель экспедиции. Все члены группы в той или иной степени говорят и понимают по-русски и по-французски, но я и мой ассистент доктор Надежда Сушкевич будем переводить по необходимости.

Остапыч критично осмотрел вверенное ему войско и обратился ко всем:

– Слушайте внимательно! А ты, дочка, переводи! Это важно! – кивнул он Надежде. – Командир здесь я, и слушаться меня во всём. Громко не разговаривать и не курить. Если скажу «ложись» – ложитесь, если скажу «замри» – замрите. Воды питьевой возьмём литров десять, пьём и умываемся только ею. Огонь не разводим ни при каких обстоятельствах, мусор собираем в пакет, пищу греем на спиртовке. Места здесь непростые, с норовом. Зверьё человека не знает, непуганое. Люди здесь нагадили и ушли почти двадцать лет назад. Точнее, земля не выдержала пришельцев – людей – и выгнала нас отсюда. Для человека здесь зона отчуждения, боль, страх, а для природы и зверья всякого – Чернобыльский рай, поэтому тихо здесь и благостно по-особенному. И мы здесь с вами гости, вежливые и предупредительные, а не хозяева. Пофранцузски не размауляю, а вот по-русски, по-белорусски и по-польски, кали ласка.

Побудем немного здесь, на территории контрольно-пропускного пункта «Бабчин» – на границе миров, приспособимся, познакомимся поближе. Запомните: с этого момента вы никогда не будете прежними. Изменится не только ваше мироощущение, но и миропонимание. Спросите себя, готовы ли вы к таким переменам. Пока не поздно – можно вернуться в гостиницу. Какие есть ко мне вопросы?

Наступила такая тишина, что слышно было, как мошки зудят.

Как вернуться? Зачем? Моих предков смела с этой земли сто лет назад Русская революция, но они хранили язык, обычаи, воспоминания, воспитывали каждое последующее поколение с верой в то, что мы обязательно вернёмся. И я никуда не уйду, я пришёл, чтобы измениться!

Надежда наклонилась ко мне и шепнула:

– Фокус камеры на проводника!.. Готов?

– Да, у меня есть вопросы, Матвей Остапыч! Хотелось бы снять ваше небольшое интервью перед началом экспедиции!

– Раз уж согласился вас сопровождать – валяйте: у вас своя работа, у меня своя, – ответил проводник, пристально глядя на Надежду, как будто пытаясь вспомнить что-то давно забытое.

– Вы местный, дед Матвей, или приехали откуда?

– Я местный, полешук – где родился, там и сгодился. Полесье – болотистый край. Зимой живу в Хойниках, а летом – на заросших каналах, в деревне Погонное, в самом центре зоны отчуждения, километров пятнадцать отсюда. Её ещё Полесской Венецией раньше называли. Дома там на сваях строили, на лодке по каналам выходили в Припять. Теперь вода ушла, реки ведь тоже меняются, каналы никто не роет и не чистит. В этом селе я один – выселили всех ещё в мае восемьдесят шестого. Вокруг обитают болотные черепахи, змеи, на крепкой чердачной балке соседского полуразрушенного дома филин устроился, никакая рысь его там не достанет!

Хитрец! Глаза ярко-оранжевые, уши торчком, как начнёт хохотать – так сам насмеёшься до слёз. Цирковой клоун так смешить не умеет. А в конце улицы, в сарае, разместились дальние родственники филина – совушки. Все собрались вокруг нашей группы, рты разинули, слушали Остапыча не дыша, и только месье Юркевич куда-то запропастился.

– Обалдеть, а я вот всю свою жизнь считал, что филин – это самец, а сова – это самка одного и того же вида птиц! – удивился услышанному мой коллега Мишель Дризэ.

– Как дети малые! – рассмеялся наш проводник. – Филин – это огромная птица с размахом крыльев в полтора метра. Яркая и красивая. Сама рыжая, а глаза огненные и горят в темноте, как два шара. Сова же птичка средненькая и серенькая.

– Ca va! Ca va! – повторил по-французски Мишель Дризэ и помахал поднятой рукой в знак приветствия.

– Очень приятно, тебя зовут Сова, а меня – Матвей Остапыч! Хорошое имя, у меня был напарник с позывным

«Сова», – с теплотой в голосе ответил наш проводник.

– Я не ибу! – воскликнул Мишель, да так громко, что доктор Бертье поперхнулся водой, которую пил из бутылки, и закашлялся.

Остапыч удивлённо поднял брови, хмыкнул в кулак и тихо, обращаясь исключительно к Мишелю, сказал:

– Ничего, после похода в зону всё нормализуется. Мне уж сколько за семьдесят, а и то к зазнобе в Тульговичи заезжаю.

После этих слов все члены нашей группы сложились пополам от хохота. У меня даже потекли слёзы из глаз. Давно я не слышал таких комичных каламбуров!

– Хлопцы, чего ржёте, как наши лошадки Пржевальского? – ничего не понимал Остапыч.

– «Ca va» – очень часто встречающее… ик… во Франции выражение, которое переводится на русский язык как «всё нормально». Оно может использоваться… ик… как вопрос и как утверждение, – видя растерянность нашего проводника, икая от смеха, начал объяснять сложившуюся комичную ситуацию доктор Бертье. – А название птицы «сова» по-французски звучит как «hiboy» или «ибу». Поэтому, уважаемый Матвей Остапович, когда вы решили, что Мишеля зовут «Сова», он смешал два языка и ответил вам, что он не сова, и получилось «я не ибу». Такая вот выскочила оговорочка по Фрейду!!!

Остапыч заулыбался, похлопал по плечу покрасневшего, как варёный рак, Мишеля и сказал:

– Всё будет хорошо, парень! А к совам ты присмотрись, присмотрись!

Далее Матвей Остапыч стал серьёзным и поведал нам, что электричества в отселённых деревнях нет, когда-то они от Чернобыльской станции питались. От Погонного станция – рукой подать, километров двадцать по прямой. Ночью, как зажгут энергетики огни, «торт» саркофага так и светится среди мрака тридцатикилометровой ночи, как будто корабль инопланетный приземлился на болота. Зато теперь на уже неэлектрических столбах высятся гнёзда орлов-белохвостов. Красивая пара – орёл и орлица, взлетят и парят в небе: здоровущие такие, гордые плывут на ветру. И птенцов у них в заповеднике по четверо, что в двое превышает норму. Вот только буслов нет, белых аистов. Не могут жить аисты без людей – видно, счастье некому приносить. Зато в глухих местах заповедника, внутри самых мощных и ветвистых деревьев, появились гнёзда чёрных аистов – большой такой птицы в тёмном фраке, с огромным красным клювом.

Природу не обманешь: на месте горькой полыни и аист должен быть чёрным.

Остапыч, как кот Баюн из сказки, плёл кружева, а мы внимательно слушали про давно забытый и потерянный за городской суетой огромный и такой неведомый для нас мир природы. Или, как сейчас модно стало говорить, мир дикой природы, или той части флоры и фауны, которую человеки ещё не «облагородили и не окультурили».

– Так что, ребята, где-то пойдём тихо, а где-то шуметь будем. Зверья много, по их тропам и двинемся. По лесу идти трудно, подлесок везде молодой: папоротник, орешник, черничник, вереск. Надо руки вверх будет держать, а у вас аппаратура съёмочная, да и обзора в зарослях никакого. Ничего, кроме листьев и сорок с малиновками, не снимете. Двинемся кабаньими и лошадиными дорогами. Но помнить надо, что звери и птицы здесь днём охотятся, а я-то всю жизнь, старый, думал, что филины, совы, волки, кабаны – ночные хищники, лишь теперь понял, что ночью они охотились, потому что мы, люди, день у них забрали. Как начнёт филин ухать низким хриплым голосом да разбросит свои крылья метра на два, летит низко, невольно на землю падаешь, замираешь. Схватит черепаху или змею – и обратно, в гнездо. А если коршун или сокол увидит блеск от очков или объектива, то и поранить человека может сильно. Соколиная охота – штука серьёзная, иногда и человек становится добычей. Настоятельно рекомендую: все блестящие предметы с себя снимите и осторожней с нагрудными персональными камерами и дозиметрами.

Мне стало немного не по себе, да и остальные нервно начали сглатывать слюну, а Александр Капнист быстро снял свои зеркальные очки от солнца, спрятал их в нагрудный карман и прошептал мне на ухо: «Теперь понятно, почему этот длинный очкастый профессор со странным именем Ву остался в номере, сославшись на срочную работу».

– Шучу-шучу, не падайте духом, – сменив гнев на милость, заулыбался Матвей Остапыч. – Был здесь у нас случай: утащил сокол у орнитолога бинокль, поранил ему прилично лицо и руки. Пришлось санитарный вертолёт вызывать. Так что, если серьёзная птица какая-то будет у вас что-то вырывать, отдайте сразу – здоровее будете. Обжило зверьё человеческое жильё в зоне, тепло ему, уютно. Правда, в последнее время уходить начали из заброшенных строений. Ветшает всё, становится опасно, проваливаются звери. Здесь почти сто сёл пустых. Теперь мы так и зовём их: деревня медведей, деревня волков, деревня рыси, деревня лошадей, деревня зубров. Да вы сами, если повезёт, увидите.

Егерь замолк и явно намеревался двинуться к вездеходу. Надин поняла это, прижала руки к груди и взмолилась:

– Матвей Остапыч, ну какое это интервью – о себе вы практически ничего и не рассказали!..

А я подумал, что Надежда чего-то очень сильно боится и оттягивает начало нашей поездки. Остапыч нахмурился, но потом сквозь морщины прыснуло радостное солнце улыбки.

– Хорошо. Разве можно отказать единственной здесь даме? О себе так о себе… – с неожиданной для егеря галантностью произнёс он, но глаза его при этом потускнели, как будто подёрнулись пеплом. – Человек я удачливый! За три дня до аварии на Чернобыльской станции на пенсию вышел, уволился. Проработал я там десять лет в пожарной охране. Служба была отличная: сутки дежурство – трое дома. Охота, рыбалка, хозяйство своё, огород. Красотища – живи и радуйся. Город Припять снабжался получше Москвы и Киева, всё там было.

Мы, местные жители, счастливы были, что у нас такая замечательная станция рядом. До Хойников по разбитым дорогам часа два надо было ехать на автобусе, а на моторной лодке переплыл старое русло Припяти – и ты в городе. Когда-то здесь даже мост был, но партизаны батьки Ковпака во время одного из своих рейдов то ли в сорок втором году, то ли в сорок третьем взорвали мост, а советская власть так и не восстановила. Немцам мост не достался, а нам, полешукам, и вовсе он ни к чему!..

Неожиданно Матвей Остапыч озорно улыбнулся и, как десятилетний мальчишка, стал рассказывать о том, что на речном вокзале в городе энергетиков Припяти продавали самое вкусное в мире мороженое и что отсюда судно на подводных крыльях «Ракета» или «Метеор» могло домчаться до Киева за два часа. Так что в столице Украины местные жители бывали намного чаще, чем в Хойниках и Гомеле.

Повествование егеря напоминало бусы: чёрная бусина – тягостный рассказ, белая – светлый и радостный.

– Итак, проводили меня ребята-пожарные, как пишут в газетах, на заслуженный отдых и на память часы подарили марки «Слава». Больше я друзей своих в живых не видел. В ночь, когда авария произошла, было их дежурство. Огонь на крыше четвёртого энергоблока тушили мои пацаны. Погибли потом все – кто в московской больничке, кто в киевской, а кого и не довезли вовсе. А я – живой!.. – Матвей Остапыч запнулся, помолчал. – Вот и остался я этой земле служить, грехи замаливать.

– Всё! Остальные разговоры позже, а то весь день проболтаемся на КПП. Фёдор! – обратился Остапыч к появившемуся наконец-то с чемоданчиком в руках доктору Юрьевичу. – Надеюсь, всё необходимое взяли? Воду, аптечку, а главное – рации, нагрудные камеры и ракетницу, чтобы сигнал о помощи подать, если что. Едем к старому контрольно-пропускному пункту «Майдан», за которым и начинается непосредственно тридцатикилометровая зона…

Я снял камеру с плеча и хотел задать вопрос, который звучал в моей голове сотни раз с тех пор, как появилась надежда, что попаду в заповедник, но егерь меня опередил.

– Вначале двинемся к отселённому селу Рудаков, где свернём чутка в сторону и остановимся у замка Ваньковичей. Здесь рукой подать – пара километров. Зверья там много: белки, зайцы, птицы, лисы. Фон для съёмки отличный – развалины, проросшие молодняком. Обзор хороший. Но причина для остановки не только в этом. Dzień dobry, pan Wańkowicz!1 Добро пожаловать на родину предков!

Сердце моё бешено застучало, ладошки вспотели. Matka Boska, Александр Капнист успел перехватить камеру, а то была бы груда дорогих осколков.

Девять человек, включая водителя и проводника, разместились в машине МЧС.

Справа потянулась крепкая деревянная изгородь, за которой расстелился ковром луг с сочной травой и разбросанными разноцветными капельками цветов. Слева замелькал звонкий молодой лес.

– Это луг конефермы. Слева – корпуса, где работают биологи, изучающие влияние радиации на живую природу. Конеферма и пасека – это их хозяйство.

Я невольно залюбовался пегими в яблоках и гнедыми красавцами на сильных стреноженных ногах.

В начале прошлого века у прадеда в этих местах был конный завод на двести лошадей. И выводил он свою породу – полесскую упряжную. На болотах без лошадки никак, а эти упряжные с грузом могли пробежать пятьдесят километров без проблем.

Сколько раз, листая альбомы, я любовался силой, мощью и красотой полесской лошади. Работоспособные, с добрым и покладистым нравом, долгоживущие – они были гордостью моего прадеда Станислава Ваньковича.

¹ Добрый день, пан Ванькович! (польск.)

Как же я обрадовался, увидев породу лошадей моего прадеда на выставке в Клернон-Феранс. Во Франции упряжные лошади пользуются огромным спросом, поскольку являются незаменимыми на небольших фермерских хозяйствах, особенно на виноградниках.

Выхлопные газы убивают вкус вина!

Сейчас полесская упряжная называется белорусской упряжной! Порода жива, несмотря на все войны и беды, выпавшие на долю этой земли, вот она – справа от меня на лугу, там же, где и сто лет тому назад! Животные мудрее нас: они не бегут с родной земли, чтобы выжить, хотя мучают их и истребляют люди даже поболее, чем друг друга.