Читать книгу: «Сломленная», страница 2

Может быть, он просто не может спорить с Ирен? Неужели он так сильно любит ее? Они идеальная пара. Она наверняка очень хороша в постели, хоть и выглядит такой невинной. Представляю, на что она способна. Но секс, на мой взгляд, – не главное в отношениях. Сексуальности больше не существует для меня. Раньше я воспринимала это как свободу и легкость. И вдруг я поняла, что была не права. Это немощь, полная потеря чувственности. Из-за этого мне не понять печали и радости тех, кто умеет любить по-настоящему. Кажется, я уже ничего не знаю о Филиппе. Ясно только одно: я буду очень скучать по нему! Возможно, именно благодаря сыну я смогла принять собственный возраст. Он помог мне пережить вторую молодость. Он брал меня с собой на автогонки в Ле-Ман, на выставки оптического искусства и даже однажды вечером сводил меня на хеппенинг. Он был большим выдумщиком, и с ним никогда не приходилось скучать. Привыкну ли я к этой тишине, к спокойной и размеренной жизни, в которой больше не будет места сюрпризам?

Я спросила Андре:

– Почему ты не помог мне вразумить Филиппа? Вместо этого ты сразу согласился с ним. Хотя вдвоем мы бы точно его убедили.

– У человека должен быть собственный выбор. К тому же он никогда не мечтал о карьере преподавателя.

– Но ему было интересно работать над диссертацией…

– До определенного момента и совсем недолго. Я понимаю его.

– Ты всех понимаешь.

Раньше Андре был очень требователен по отношению к себе и другим. Сейчас он не изменил своих политических пристрастий, но в личной жизни много требует лишь от себя; он может бесконечно оправдываться, объяснять, принимая людей со всеми их недостатками. Порой это доходит до абсурда. Я продолжила:

– Как ты думаешь, заработать много денег – достойная цель в жизни?

– Сначала надо вспомнить, какие цели ставили мы. И были ли они достойными.

Интересно, он сказал то, что думает, или нарочно решил меня подразнить? Порой он так делает, считая, что я слишком упряма и принципиальна. Обычно я воспринимаю это спокойно и даже подыгрываю ему. Но в тот момент мне было не до шуток. Я повысила голос:

– Почему же мы так жили, если тебе известна другая жизнь?

– Потому что не могли иначе. И были убеждены в правильности своего выбора.

– Нет. Для меня познание, открытие нового было манией, страстью, даже неврозом, не имеющим никакой рациональной основы. Но мне никогда не приходило в голову считать себя примером для подражания.

В глубине души я думаю, что мы оба – пример для подражания, но обсуждать это не хотелось. Я просто сказала:

– Все люди разные, но сейчас мы говорим о Филиппе. Он хочет стать бизнесменом. Я не для этого воспитывала его.

Андре задумался:

– Он просто стесняется таких успешных родителей. Он думает, что все равно не сможет достичь наших высот. Вот он и решил попробовать себя в другой сфере.

– Филипп очень хорошо начинал.

– Ты помогала ему, он работал в твоей тени. Если честно, без тебя бы он не справился. И он достаточно умен, чтобы понимать это.

Наши взгляды на воспитание Филиппа всегда расходились. Возможно, Андре был разочарован тем, что сын предпочел литературу естественным наукам, а может быть, это было классическое соперничество отца и сына. Андре всегда недооценивал Филиппа, и из-за этого Филипп порой опускал руки.

– Знаю, – согласилась я. – Ты никогда ему не доверял. И если он сомневается в себе, то это только с твоей подачи.

– Возможно, – примирительно произнес Андре.

– В любом случае это Ирен во всем виновата. Она давит на него. Она хочет, чтобы муж зарабатывал деньги. И она очень рада, что Филипп съехал от меня.

– Ого! Не строй из себя злобную свекровь. Ирен достойна лучшего.

– При чем тут свекровь? Она много чего наговорила.

– Бывает. Но порой она очень умна. Она немного перенервничала, но глупой ее никак не назовешь. С другой стороны, если бы она думала только о деньгах, она бы нашла себе мужа побогаче.

– Она понимала, что Филипп тоже может разбогатеть.

– В любом случае она предпочла его какому-нибудь маленькому снобу.

– Я вижу, что она тебе нравится. Рада за вас.

– Я хочу, чтобы мой сын был счастлив. А он ее любит.

– Это правда, – согласилась я. – Но Ирен непредсказуема.

– Нужно узнать больше о ее семье.

– К сожалению, там все плохо.

Эти жирные, жадные до денег, надутые и чопорные буржуа кажутся мне еще более отвратительными, чем та легкомысленная светская обстановка, против которой я бунтовала в юности.

Мы немного помолчали. Неоновая вывеска за окном сменила цвет с красного на зеленый. Огромная стена вспыхнула огнями. Чудесная ночь. Самое время спуститься на террасу и пропустить бокальчик-другой в обществе Филиппа. Бесполезно было предлагать Андре прогуляться, он явно хотел спать. Я спросила:

– Интересно, почему Филипп женится на ней?

– Знаешь, ему виднее.

Его тон был равнодушным. Его лицо осунулось, и он прижал палец к щеке на уровне челюсти – по старой привычке.

– Что, зуб заболел?

– Нет.

– А почему ты держишься за щеку?

– Проверяю, не болит ли.

В прошлом году он мерил себе пульс каждые десять минут. Правда, у него немного скакало давление, но после лечения оно стабилизировалось – отлично для нашего возраста. Андре смотрел на меня пустым взглядом, прижимая палец к щеке: строил из себя старика, пытаясь и меня в этом уверить. В голове промелькнула страшная мысль: «Филипп уехал, и мне предстоит доживать свой век в обществе старика». Мне захотелось крикнуть: «Хватит, не надо!» Андре, словно услышав меня, улыбнулся и снова стал прежним. Мы легли спать.

Он еще спит. Вот разбужу его, и будем пить очень крепкий черный китайский чай. Но это утро совсем не похоже на вчерашнее. Я снова переживаю уход Филиппа. Неизбежный уход. Он порвал со мной, сообщив о своей женитьбе; меня могла заменить няня сразу после его рождения. Так что же я о себе возомнила? Он всегда был капризным, и я считала себя незаменимой. Он легко поддавался влиянию, и я хотела вылепить из него свой образ и подобие. В этом году, когда я видела его в обществе Ирен или ее родственников, так непохожих на меня, мне казалось, что он играет в какую-то странную игру: его настоящий облик – мой облик. А он решил уйти от меня, разорвать наш союз. Решил отказаться от жизни, которую я так старалась выстроить для него. Теперь мы чужие.

Довольно! Я, неисправимая оптимистка (по мнению Андре), возможно, зря обвиняю себя во всех смертных грехах. Конечно, я не считаю университет единственным островом спасения. И не считаю, что написать диссертацию – главная цель жизни. Филипп хочет заниматься тем, что ему действительно интересно. Но я что-то не очень доверяю отцу Ирен. И Филиппу тоже. Он часто лгал мне или что-то утаивал. Я знаю все его недостатки и тяжело, даже болезненно переживаю их – как свои собственные. Но в этот раз я возмущена тем, что он не сообщил мне о своих планах. Я возмущена и встревожена. Раньше, когда Филипп огорчал меня, ему всегда удавалось меня утешить. Но сейчас это у него вряд ли получится.

Почему Андре опоздал? Я работала четыре часа подряд и наконец растянулась на диване с тяжелой головой. За три дня от Филиппа не было никаких вестей; на него это не похоже. Его молчание очень удивило меня. Обычно, когда Филипп боится меня огорчить, он часто звонит и непрерывно болтает о всяких пустяках. Я не понимала, в чем дело. На душе словно кошки скребли, а печаль все глубже заполняла пустоту в сердце. И это настроение передавалось другим. Андре. Он все больше мрачнел. Он перестал общаться со всеми своими друзьями, кроме Ватрэна, но был очень раздражен, когда я пригласила его на обед. А как же я? Когда-то давно он сказал мне: «Пока ты со мной, я всегда буду счастлив». Но счастливым он не выглядел. Его любовь ко мне постепенно ушла. Испытывал ли он вообще это чувство? Он привычно заботился обо мне, но больше не радовался моему обществу. Возможно, это не его вина, но я злилась на него за это. А он смирился с утратой чувств и ушел в себя.

Ключ повернулся в замке, он поцеловал меня, вид у него был озабоченный.

– Я опоздал.

– Да, немного.

– Филипп заехал за мной в университет. Мы пропустили по стаканчику.

– Почему ты не привел его к нам?

– Он хотел поговорить со мной наедине, чтобы я потом рассказал тебе обо всем.

– О чем же?

(Он уезжает за границу, далеко, на долгие годы?)

– Тебе это не понравится. В тот вечер он не решился посвятить нас в свои планы, но теперь все-таки сказал. Тесть нашел ему работу. Устроил его в министерство культуры. Отличная должность для его возраста, – поделился Андре. – Но ты понимаешь, о чем я.

– Не может быть. Филипп!

Не может быть. Он разделял наши идеи. Он ходил по лезвию бритвы во время Алжирской войны – войны, опустошительной для нас, хотя теперь о ней мало кто вспомнит; его избивали на демонстрациях антиголлистов¹¹; он голосовал с нами на последних выборах.

– Он говорит, что изменил свои взгляды. Он понял, что негативизм французских левых не принес результатов, что они обречены. Он хочет идти в ногу со временем. Хочет изменить мир. Действовать и строить светлое будущее.

– Ты говоришь словами Ирен.

– Но это слова Филиппа, – резко бросил Андре.

И вдруг я все поняла. И задохнулась от гнева.

– В чем дело? Он идет у нее на поводу? И бросил науку из-за нее? Надеюсь, ты дал ему понять, что он поступает крайне безрассудно?

– Я сказал, что не одобряю его решения.

– Но ты хотя бы пытался его переубедить?

– Разумеется. Я поспорил с ним.

– Он спорил! Тебе нужно было ему пригрозить, что мы прекратим с ним общаться! Но кого я обманываю? Ты слишком мягкотелый.

Вдруг на меня обрушились все мои страхи и тревоги, которые раньше были спрятаны где-то в подсознании. Почему он всегда любил только роскошных, одетых с иголочки снобок? Почему он выбрал Ирен и зачем им та пафосная свадьба в церкви? Он чувствовал себя в их кругу как рыба в воде. Я не хотела думать об этом, а когда Андре высказывал свое мнение, бросалась на защиту Филиппа. Теперь моя упрямая уверенность вылилась в горькую обиду. Я изменила свое отношение к Филиппу. Он просто выскочка. Вдобавок – интриган.

– Сейчас я с ним поговорю.

Я подошла к телефону. Андре остановил меня:

– Сначала успокойся. Скандал здесь не поможет.

– Но мне нужно сделать это сейчас.

– Прошу тебя, подожди.

– Отстань от меня.

Я набрала номер Филиппа.

– Отец только что сказал мне, что ты устроился на работу в министерство культуры. Поздравляю, Филипп.

– Мама, прошу тебя, – сказал он, – не надо так нервничать.

– А что мне, по-твоему, остается? Не радоваться же, что родной сын избегает меня, потому что стыдится рассказать всю правду о своей жизни.

– Я ничего не стыжусь. И имею право пересмотреть свои убеждения.

– Пересмотреть! Полгода назад ты был категорически против государственной культурной политики.

– Совершенно верно! И я попробую ее изменить.

– Ничего не выйдет! У тебя нет моего упорства. Ты будешь плясать под их дудку и сделаешь блестящую карьеру. Ты думаешь только о собственных амбициях.

Я еще что-то говорила, он кричал в трубку: «Хватит, перестань!», но я не умолкала. Он резко оборвал меня. В его голосе слышалась ненависть. Наконец он воскликнул в порыве гнева:

– Мы не так глупы, чтобы слушать упрямых стариков.

– Довольно! Чтобы ноги твоей не было в моем доме, пока я жива!

Я повесила трубку и села на диван. Пот лился градом, меня била мелкая дрожь, ноги подкашивались. Мы часто ссорились, но на этот раз ссора зашла слишком далеко – мы больше не увидимся. В гневе он был отвратителен, а его слова ранили меня до глубины сердца.

– Он оскорбил нас. Назвал упрямыми стариками. Сюда он больше не вернется. Ты тоже не должен видеться с ним.

– Ты перегнула палку. Тебе не стоило затевать этот разговор.

– Это еще почему? Он наплевал на наши чувства и предпочел карьеру родителям. Значит, нам не по пути.

– Он не хотел рвать отношения с нами. Я и сам этого не позволю. Ты не права.

– Если дела обстоят таким образом, то Филипп мне больше не сын.

Я помолчала, все еще дрожа от гнева.

– Филипп уже давно сам не свой, – сказал Андре. – Но ты не хотела этого признавать, а я все замечал. Но я никак не ожидал, что все зайдет так далеко.

– Он ничтожный выскочка-карьерист.

– Да, – неуверенно согласился Андре. – Но почему?

– Что ты имеешь в виду?

– Помнишь, в тот вечер мы говорили, что отчасти сами виноваты. Филипп не знал, чем ему заниматься. Научная карьера, которую ты ему навязывала, не сильно интересовала его. И разумеется, свою роль сыграла моя поддержка.

– Во всем виновата Ирен, – торжественно произнесла я. – Если бы он не женился на ней и не попал в то общество, все было бы по-другому.

– Но он все-таки женился. Отчасти потому, что был вынужден так поступить. Его ценности уже давно не совпадают с нашими. И этому много причин.

– Не надо его оправдывать.

– Я пытаюсь объяснить его поведение.

– Не нужно никаких объяснений. Видеть его больше не хочу. И тебе запрещаю общаться с ним.

– Не будь такой категоричной. Конечно же, он виноват. Очень сильно виноват. Но я буду общаться с ним. И ты тоже.

– Нет. И если ты встретишься с ним после всего, что он наговорил мне по телефону, я никогда не прощу тебя. Даже не говори со мной о нем.

Но мы не могли говорить ни о чем другом. Мы быстро поужинали, сказав друг другу лишь пару слов, а потом принялись за чтение. Я злилась на Ирен, на Андре, на весь мир. Поведению Филиппа нет оправдания. Он кричал, что мы – упрямые старики. Я была так уверена, что он любит нас обоих и лично меня, но оказалось, что этот парень ни во что меня не ставит. Я была для него никем – пустым местом, выброшенным на свалку хламом. Значит, и я буду относиться к нему так же. Всю ночь я задыхалась от обиды. Утром, как только Андре ушел, я вошла в комнату Филиппа, порвала все старые газеты и бумаги; в один чемодан я сложила его книги, в другой – пижамы, свитеры и все, что осталось в шкафах. При виде пустой комнаты слезы наворачивались на глаза. Я вспоминала дни и часы, которые мы провели вместе, – трогательные, грустные, прекрасные. И в то же время мне хотелось его убить. Он бросил, предал, оскорбил меня. Он смешал меня с грязью. Ему нет прощения.

Два дня мы не вспоминали о Филиппе. На третий, когда мы просматривали утреннюю почту, я сказала Андре:

– Письмо от Филиппа.

– Наверное, просит прощения.

– Пустая трата времени. Я не буду его читать.

– Прошу тебя, посмотри. Ты же знаешь, как трудно ему сделать первый шаг. Дай ему шанс.

– Никакого шанса не будет.

Я положила письмо в чистый конверт, написав на нем адрес Филиппа.

– Опусти, пожалуйста, в почтовый ящик.

Раньше на меня всегда действовали его красноречие и милая улыбка. На этот раз я устояла.

Через два дня рано утром позвонила Ирен.

– Я займу у вас не больше пяти минут. Нам нужно поговорить.

В коротком платье без рукавов простого кроя, с распущенными волосами она выглядела совсем юной и скромной. Я еще никогда не видела ее такой. Я впустила ее.

Конечно, сейчас она будет оправдывать Филиппа. Филипп очень расстроился, когда письмо вернулось к нему нераспечатанным. Он извинялся за то, что наговорил по телефону и нагрубил мне в сердцах. Я знала его характер: он был вспыльчивым и часто грубил, а потом быстро успокаивался. Теперь ему очень хотелось помириться со мной.

– Почему он не пришел сам?

– Боялся, что вы не пустите его на порог.

– Да, не пущу. Я больше не хочу его видеть. Хватит, довольно. Пусть идет на все четыре стороны.

Ирен не сдавалась. Филиппу очень не хотелось ссориться с мной. Он не ожидал, что я так разозлюсь на него.

– Он совсем с ума спятил. И скатертью дорога!

– Вы не понимаете. Папа сделал для него все, что мог. В его возрасте людей редко назначают на такие должности. И он не должен жертвовать своим будущим ради вас.

– У него было свое видение будущего. И свои идеи.

– Мне очень жаль, но сейчас он думает по-другому. Он изменился.

– Разумеется, изменился, нам это известно. Но он все равно останется при своем мнении. А пока он хочет изменить мир к лучшему и готов на все ради этого. Но он предал свои идеалы и сам это осознает. Это хуже всего, – раздраженно ответила я.

Ирен пристально взглянула на меня:

– Должно быть, вы всегда были образцом для подражания, и это дает вам право судить обо всех, причем судить свысока.

Я внутренне напряглась:

– Я старалась быть честной. И хотела, чтобы Филипп тоже был честным. Мне жаль, что вы отвергли его идеалы.

Она засмеялась:

– Можно подумать, он стал грабителем или фальшивомонетчиком.

– Учитывая его убеждения, он сделал не лучший выбор.

Ирен встала.

– И все же это смешно, такая принципиальность, – медленно произнесла она. – Отец Филиппа сильнее вас увлечен политикой, но он не порвал с сыном. В отличие от вас…

Я перебила ее:

– Вот как. То есть они снова виделись?

– Не знаю, – резко ответила она. – Но когда Филипп сообщил отцу о своем решении, о разрыве не было и речи.

– Это было до телефонного разговора. А после?

– Понятия не имею.

– Вы что, не знаете, с кем общается Филипп?

Она упрямо ответила:

– Нет.

– Ну и ладно. Мне все равно, – ответила я.

Я проводила ее до двери, прокручивая в голове наши последние слова. Может быть, она намеренно решила меня задеть – из чувства мести или от бестактности? В любом случае я понимала: она мне лжет. Точно лжет. Меня захлестывало чувство бессильной злобы. Я задыхалась от боли и обиды.

Как только пришел Андре, я спросила его:

– Почему ты не сказал мне, что снова встречался с Филиппом?

– Откуда ты знаешь?

– От Ирен. Она пришла спросить, почему я, в отличие от тебя, не общаюсь с ним.

– Я предупреждал тебя, что буду встречаться с ним.

– А я предупреждала, что никогда не прощу тебе этого. Это ты уговорил его написать мне письмо.

– Да нет же.

– Так я и поверила. Вы обвели меня вокруг пальца. Ты знаешь, что он не хотел мириться со мной, но ты пытался нас помирить у меня за спиной.

– Он сам сделал первый шаг.

– С твоей подачи. Ты плел интриги у меня за спиной. Ты разговаривал со мной как с ребенком, как с последней дурочкой. Ты не имел права так поступать.

Вдруг все вокруг заволокло кроваво-красным туманом. Перед глазами встала алая огненная пелена, в горле, словно охваченном пожаром, замер сдавленный крик. Когда я злюсь на Филиппа, такого не бывает. Но когда я злюсь на Андре – а это случается очень редко, – мой гнев похож на торнадо, уносящий меня за тысячи миль от него, в черную дыру одиночества, одновременно обжигающего и ледяного.

– Ты еще никогда не лгал мне! Это впервые.

– Допустим, я был не прав.

– Ты был не прав, когда снова встретился с Филиппом, когда плел интригу против меня с ним и Ирен. Ты был не прав, когда обманул меня, обвел меня вокруг пальца. Да ты кругом виноват.

– Послушай… Успокойся и дай мне договорить.

– Замолчи. Я больше не хочу с тобой разговаривать. И видеть тебя не хочу. Мне нужно побыть одной. Пойду прогуляюсь.

– Проветрись, это явно пойдет тебе на пользу, – отрывисто произнес он.

Я вышла на улицу – перевести дух. Я часто так делаю, чтобы справиться со страхом или гневом, переключиться на что-то новое. Но мне уже не двадцать и даже не пятьдесят, я очень быстро устала. Я зашла в кафе и выпила бокал вина. Глазам было больно от ярких неоновых вывесок. Филипп стал чужим для меня. Он женился, изменил своим убеждениям. Со мной остался только Андре, да и ему теперь нельзя доверять. Раньше я думала, что у нас нет друг от друга секретов, что мы – одна плоть и кровь, как сиамские близнецы. Но все изменилось. Он обманул меня, и вот я сижу в полном одиночестве с бокалом вина в руке. Каждый раз, когда я вспоминала его лицо и голос, меня одолевала опустошающая обида. Похожее ощущение бывает у смертельно больных людей, когда каждый вдох разрывает легкие на части, но дышать приходится.

Я снова встала и прошла еще немного. «Что делать?» – ошеломленно думала я. Допустим, мы помиримся. И по-прежнему будем вместе, только вдвоем. Тогда мне придется простить его и проглотить свою горькую обиду – обиду, которая не забывается. Мне становилось не по себе от одной мысли о том, что когда-нибудь мне придется простить его.

Вернувшись домой, я увидела на столе записку: «Ушел в кино». Я толкнула дверь в нашу спальню. На кровати лежала пижама Андре, на полу – мокасины, его домашняя обувь, трубка и пачка табака, а на прикроватной тумбочке – лекарства от гипертонии. Я на мгновение снова остро ощутила его отсутствие, как будто он умер после тяжелой болезни или отправился в ссылку; разбросанные повсюду вещи напоминали о нем. На глаза навернулись слезы. Я выпила снотворное и уснула.

Утром, когда я проснулась, он лежал, свернувшись калачиком, у самой стены. Я отвернулась. Видеть его не хотелось. На душе холодно и тоскливо, как в темной заброшенной часовне. Его тапочки и трубка больше не пробуждали во мне воспоминаний о человеке, который был мне так дорог. Они лишь напоминали мне о том, что мы с Андре стали чужими, хоть и живем под одной крышей. Мы дошли до абсурда: гнев, порожденный любовью, уничтожил ее.

Я не заговаривала с ним; пока он пил чай в библиотеке, я была в своей комнате. Перед уходом он спросил:

– Может, поговорим?

– Нет, не хочу.

Нам было не о чем разговаривать. Моя душа разрывалась от гнева и боли, а сердце бешено билось от горькой обиды. Слова бы только ухудшили мое состояние.

Но все равно весь день я думала об Андре. Порой у меня в голове мелькали какие-то странные мысли. Как при сотрясении мозга, когда темнеет в глазах и мир начинает раздваиваться. Ты видишь два образа и не можешь понять, какой из них – настоящий, а какой – лишь отражение реальности. Так и у Андре было два разных лица – прошлое и настоящее. Мне казалось, что все происходящее между нами – не более, чем дурной сон. Сон или мираж. Он так не поступал, и я так не реагировала, да и сама эта история произошла с кем-то другим. А может, сном было наше прошлое и я зря так доверяла Андре. Наконец в голове прояснилось, и я поняла, что все это – обман, иллюзия. А правда – в том, что он изменился. Стал старше. Он стал по-другому смотреть на вещи. Раньше его бы возмутило поведение Филиппа, но теперь он спокойно отнесся к его предательству. Прежний Андре не стал бы лгать мне и интриговать у меня за спиной. Он перестал быть идеалистом и стал проще относиться к моральным принципам. Что же будет дальше? Он вообще перестанет считаться со мной. Но я не хочу этого. Я не хочу становиться «мудрой» и «снисходительной», не хочу жить по инерции, закрыв свои чувства на ключ, – не хочу чувствовать дыхание приближающейся смерти. Еще рано, очень рано.

В тот день вышла первая рецензия на мою книгу. Лантье обвинил меня в пересказе чужих идей. Этот старый дурак меня ненавидит; не стоит обращать на него внимание. Но я была не в духе, поэтому ужасно разозлилась. Вот бы обсудить это с Андре! Но тогда с ним придется мириться. Нет, не сейчас.

– Я закрыл лабораторию, – с улыбкой сказал он мне в тот вечер. – Мы можем в любой день уехать в Вильнёв и Италию.

– Мы же уже решили, что проведем этот месяц в Париже, – сухо ответила я.

– Ты ведь могла и передумать.

– Но не передумала.

Андре наклонился ко мне:

– Теперь ты всегда будешь так холодна со мной?

– Боюсь, что да.

– Ты не права. Не надо делать из мухи слона.

– Каждый судит по себе.

– Это же абсурд. Ты всегда совершаешь одну и ту же ошибку. Сначала надеешься на лучшее, обманывая саму себя, а потом, столкнувшись с суровой действительностью, опускаешь руки или начинаешь рвать и метать. Ты злишься на нас с Филиппом, потому что в свое время ты переоценила его возможности.

– А ты всегда его недооценивал.

– Неправда. Просто я не питал особых иллюзий по поводу его способностей или характера. Я знал, что он из себя представляет как личность. В общем, я по-прежнему за него волнуюсь.

– Ребенок – не лабораторный эксперимент. Он вырастает таким, каким его воспитали родители. Ты всегда считал его неудачником и теперь пожинаешь плоды своего воспитания.

– А ты всегда считаешь себя победительницей в любом споре. Иногда ты и правда выигрываешь. Но и проигрывать надо уметь. Этого-то тебе и не хватает. Ты ищешь оправдание своим поступкам, устраиваешь скандалы, обвиняешь всех вокруг – ты готова на все, лишь бы не признавать своих ошибок.

– Верить в человека – не ошибка!

– Пойми, наконец, что ты не права!

Наверное, так и есть. В юности я тоже часто ошибалась и во что бы то ни стало пыталась доказать свою правоту, потому что не люблю чувствовать себя побежденной. Но я была не в том настроении, чтобы признаться в этом. Я взяла бутылку виски.

– Удивительно! Мы поменялись ролями!

Наполнив стакан, я залпом выпила. Я видела лицо Андре и слышала его голос: прежний и в то же время другой, любимый и ненавистный. Почувствовав весь абсурд ситуации, я задрожала мелкой дрожью; я словно превратилась в комок нервов.

– Я предлагал тебе спокойно поговорить, но ты не захотела. Вместо этого ты устроила сцену. А теперь еще и напиться хочешь? Не смеши меня, – сказал он, когда я потянулась за вторым бокалом.

– И напьюсь, если захочу. Это не твое дело. Отстань от меня.

Я отнесла бутылку к себе в комнату и легла в постель со шпионским романом, но читать не стала. Филипп. Я начала понемногу забывать о нем, разозлившись на предательство Андре. Вдруг, совсем опьянев, я вспомнила его улыбку – такую нежную. Но так и не простила его. Хотя если бы он не был таким слабохарактерным, он бы меньше нуждался во мне. Он не был бы так нежен ко мне, если бы не его вина передо мной. Мне вспомнились все наши примирения, его слезы, наши поцелуи. Но раньше это были просто эмоции. Сейчас все по-другому. Я глотнула еще виски. Стены закружились, и я отключилась.

Свет просачивался сквозь мои веки. Но мне не хотелось открывать глаза. Голова была тяжелой, на душе – пронзительная грусть. Я даже не могла вспомнить, что мне снилось. Я как будто провалилась куда-то в темноту – вязкую и липкую, словно мазут. И только утром пришла в себя. Наконец я открыла глаза. Андре сидел в кресле у моей кровати и улыбался:

– Пожалуйста, детка, не делай так больше.

Сейчас он снова стал таким, как раньше. Это был прежний Андре. Но обида все еще разрывала мне сердце. У меня задрожали губы. Пожалуй, лучше всего сейчас замереть, уйти в себя, исчезнуть в темной пропасти ночного одиночества. Или все-таки схватиться за протянутую руку? Он говорил тем ровным, спокойным голосом, который так нравится мне. Он признал, что был не прав. Он говорил с Филиппом для моего же блага. Он понимал, что мы серьезно поссорились, и решил вмешаться сразу, пока наша ссора не зашла слишком далеко.

– Ты всегда была оптимисткой. Я просто не мог смотреть на твои терзания! Я понимаю, что задел твои чувства. Но ведь мы не чужие друг другу. Ты же не будешь вечно обижаться на меня.

Я слабо улыбнулась. Он подошел и обнял меня за плечи. Прижавшись к нему, я тихонько заплакала. По щекам катились теплые слезы, согревающие мою замерзшую душу. Самое тяжкое испытание – ненавидеть любимого человека.

– Знаешь, почему я тебе солгал? – спросил он меня позднее. – Потому что я старею. Я знал, что, если скажу тебе правду, будет скандал. В молодости я бы воспринял это спокойно, а теперь сама мысль о ссоре мне неприятна. И я пошел по пути наименьшего сопротивления.

– Значит, ты теперь все время будешь меня обманывать?

– Нет, обещаю тебе. А с Филиппом мы будем встречаться лишь изредка. Нам с ним не о чем говорить.

– Ты говоришь, что устаешь от ссор, но вчера вечером ты задал мне хорошую взбучку.

– Терпеть не могу, когда ты выносишь мне мозг. Уж лучше поорать друг на друга.

Я улыбнулась:

– Возможно, ты прав. Нам нужно было объясниться.

Он обнял меня за плечи.

– И мы это сделали, так? Ты больше не злишься на меня?

– Нет, конечно. Забудем об этой истории.

И все закончилось, мы помирились. Но были ли мы полностью откровенны друг с другом? По крайней мере, я рассказала ему не все. В глубине души мне было неприятно, что Андре воспринимает свою старость как должное. Надо бы поговорить с ним об этом, но позже, когда эта история окончательно забудется. Все-таки почему он так поступил? Возможно, у него были какие-то скрытые мотивы? Неужели он всерьез упрекал меня в чрезмерной принципиальности? Мы быстро помирились, и эта ссора не успела повлиять на наши отношения. Но возможно, что-то изменилось еще раньше, незаметно для меня?

«Что-то изменилось», – подумала я, когда мы гнали по автостраде со скоростью сто сорок километров в час. Я сидела рядом с Андре. Мы оба видели одну и ту же дорогу, одно и то же небо, но нас словно разделяла невидимая стена. Понимал ли он это? Скорее всего, да. Когда он предложил мне эту поездку, то просто надеялся, что, вспомнив прошлое, я снова стану к нему благосклонна; но эта поездка была не похожа на наши прошлые путешествия, потому что и Андре никакой радости не испытывал. Мне бы стоило благодарить его за доброту, но я расстроилась из-за его безразличия. Я так хорошо чувствовала его нежелание ехать, что едва не отказалась от этой затеи, но он совершенно точно воспринял бы мой отказ как затаенную обиду. Что случилось? Мы и раньше ссорились, но по серьезным поводам, например, из-за образования Филиппа. Это были крупные конфликты. Мы разрешали их жестко, но быстро и окончательно. В этот раз все было как в тумане, как дым без огня. И за два дня, из-за нашей непоследовательности, этот дым так и не рассеялся. Надо сказать, что наши ссоры часто заканчивались бурным примирением в одной постели; глупые обиды сгорали в огне желания, страсти, наслаждения. Мы с большой радостью заново открывали друг друга. Но сейчас этот вид примирения нам был недоступен. Я посмотрела на указатель, широко раскрыв глаза от удивления:

– Как? Это Мийи? Уже? Мы выехали двадцать минут назад.

– Вовремя успели, – ответил Андре.

Мийи. Я до сих пор помню, как мать возила нас к бабушке! В то время это была настоящая деревня с огромными полями золотистой пшеницы, в которой мы прятались и собирали маки. Сейчас бывшая деревушка стала полноценным пригородом Парижа и была ближе к нему, чем Нейи или Отей во времена Бальзака.

Андре с трудом припарковал машину; сегодня, в базарный день, здесь было полно машин и пешеходов. Я узнала старый павильон рынка, отель «Львиный двор», дома с выцветшей черепицей. Но площадь полностью преобразилась: повсюду шла бойкая торговля. От старых деревенских ярмарок, вольно раскинувшихся под открытым небом, не осталось и следа. Их заменили магазины «Монопри» и «Инно», где продавались пластиковая посуда, игрушки, носки и чулки, консервы в жестяных банках, парфюмерия и даже украшения. Сверкал стеклянными дверями и зеркальными стенами большой книжный магазин, заполненный новыми книгами и глянцевыми журналами. А вместо бабушкиного дома, некогда стоявшего на краю деревни, высилась многоквартирная пятиэтажка.