Читать книгу: «На чужом пиру», страница 4

Свидание

Куда ни глянь – бескрайняя равнина, чахлые пучки иссохших трав да песок. Посреди степей – зимовка с покосившейся крышей, дворик с камышитовой оградой. Укрывшись за стеной от промозглого осеннего ветра, стоит оседланная кобыла. Лошадь стара и на редкость худа, морщинистая губа отвисла, глаза закрыты. Она покорно ждет, когда закончится этот хмурый день с серым небом, с пронизывающим ветром.

Мрачно брошенное людьми жилище: изгородь истрепана ветрами, местами зияют проломы, двор зарос крапивой и другими сорными травами, растущими обычно на покинутых кочевьях – иссохшими верблюжьими колючками, лопухами. У входа сухой могильник цепляется за одежду и обувь, с треском осыпаются, лопаются, шуршат высохшие колокольчики.

Стены зимовки черны от сырости, квадрат единственного окна давно распахнут всем ветрам, на полу осколки битого стекла. Прислонившись плечом к стене, возле окна стоит смуглая девушка в новой телогрейке. Она здесь уже около часа; смотрит на чуть приметную ленту дороги. В больших карих глазах уже попыхивают дезские искорки – даже ее терпению приходит конец. Все чаще она посматривает на часы, ее возмущению нет предела. Она что-то бормочет, словно отчитывает кого-то. Каждую следующую минуту готова вскочить на свою клячу, но снова откладывает этот миг и опять смотрит на дорогу.

«Совесть у него есть, на самом-то деле? Где же носит этого краснобая? В прошлый раз назначил свидание и не пришел – правда, потом клялся, прощения просил, наговорил оправданий. И вот опять… Кажется, обманул. А для чего тогда надо было умолять и выпрашивать эту встречу? Не понятно. Не надо было соглашаться…».

Девушка опустилась на карточки, прислонившись спиной к стене. Ее слух настороженно ждал звука идущей машины. Но только ветер подвывал, как больная собака в холодную ночь. К концу дня его порывы становились все сильней, все продолжительней. Кончался день. Где-то за толщей свинцовых облаков уходило за горизонт солнце, а здесь, в степи, рваные края туч вспыхули багровыми отблесками пожаров, наполнились тусклым светом. Заалел небосклон и угас, как догоревший фитиль керосиновой лампы.

Девушка снова взглянула на часы. Мутный воздух непогожего осеннего дня стал еще плотней. Сереющую ленту дороги почти не видно. Надвигались сумерки, а вокруг ни души. Она вздохнула с грустью, в глазах блеснули слезинки. Но вдруг встрепенулась: «Ругаю его, а вдруг он застрял где-нибудь в степи? Вдруг машина сломалась?!… Вряд ли! Машина у него новая. Но разве не ломаются новые машины? И не пустомеля он вовсе, как показалось сначала. Оказывается, в прошлый раз не пришел, потому что по пути пришлось подобрать беременную женщину, жену чабана, и отвезти ее в больницу… Сам рассказывал. Не может же он лгать о таких вещах. А я надулась, как гусыня, обиделась. Вспомнить стыдно…».

Девушка представила молодую беременную женщину в чабанской юрте, да так отчетливо, будто появились перед глазами сведенные судорогой руки, искаженное болью лицо, заострившийся нос, страх в широко раскрытых глазах, почудился даже стон.

«Нет, он не обманывает!» – успокоила она себя. На душе посветлело, снова верила, снова надеялась, думала: – Странно это, но он почему-то не безразличен мне. А что в нем необычного? Красавцем не назовешь: смуглый, курносый… Когда-то в интернате его так и дразнили: «черный, курносый».

Вот и сумерки. Уже не видна степная дорога. А девушка все ждет, отгоняя мрачные мысли. «Нет, придет. Обязательно придет. Пусть только…».

***

Сахи выскочил из конторы в самом прекрасном расположении духа. «Золотой человек, – улыбаясь, думал о главном инженере. – Не стал выспрашивать зачем, да куда, разрешил взять машину до утра». Переминаясь с ноги на ногу, Сахи только начал было сочинять историю, из-за которой никак не мог оставить свой «зилок» в гараже. А «главный» взглянул ему в глаза и улыбнулся, будто понял мысли.

Другой парень так бы напрямик и сказал: «К девушке, на свидание… В кого же я такой недотепа?!». Сахи по хозяйски погладил капот своей машины, хлопнув дверцей, сел в кабину, повернул ключ зажигания, и новенький «ЗИЛ-130» тихо заурчал мотором. За рулем на обветренном лице водителя появилось выражение спокойной уверенности. Машина тронулась и повернула на асфальтированную трассу, ведущую к рабочему поселку. В пятнадцати километрах от него отделение совхоза, а там рукой подать до старой зимовки. Уж сегодня-то опаздать никак нельзя. Сахи вспомнил последнуюю встречу, и улыбка расплылась на его лице: «А девчонка-то не простая, капризная…».

Да, опоздать никак нельзя. На этот раз как ни крути, а он и в собственных глазах будет трепачом, если не явится вовремя. И что за судьба? Вечно с ним что-нибудь случается. Вот и в тот раз он так спешил, хотел приехать пораньше, гнал по наезжанной степной дороге, ничуть не сомневаясь, что будет на месте загодя. И вдруг, путаясь в полах шубы, на пригорок выскочил незнакомый человек, замахал руками, загораживая собой путь. Сахи остановил машину в полуметре от этого чудика, высунувшись из кабины, выругался:

– Жить надоела, – куриная башка?!

Перед ним стоял парень его возраста, приземистый черный, с измученным лицом. Сбивчиво оправдывался:

– Извини, брат… тут такое дело… Я тебя увидел – про все забыл.

Сахи, только что ругавший назнакомца, немного поостыл и, с любопытством рассматривая загорелое до черноты лицо и неуклюжую как чучело фигуру, насмешливо спросил:

– Чего скачешь, как сайгак?

– Чабан я, с «Сарыбулака». Жена вдруг неожиданно… Того э-э-э… Схватки эти самые, – незнакомец махнул рукой в сторону видневшейся юрты. – Мучается страшно. В больницу надо.

– Подумаешь… Схватки – для бабы житейское дело. Родит и успокоится, – сказал Сахи, отворачиваясь от умолявщих глаз. – Заеду на крестины с подарком.

Он уже переключил скорость, но незнакомец вцепился в машину и не двинулся в сторону.

– Товарищ водитель, разве так можно… Ну, придумайте что-нибудь, – начал канючить.

– Пригласи пару соседских старух. Они в этом деле знают толк лучше любой больницы.

– Ойбай-ау, да откуда здесь взяться старухе, одна юрта на всю округу. Так и живем…

Сахи бросил взгляд на часы. До свидания еще полчаса.

– Да, плохо твое дело!

– Конечно, плохо! – чабан еще крепче вцепился в ручку дверцы, даже пальцы побелели. – Иначе не задерживал бы вас.

– А куда вести-то? В район, что ли?

– Да нет. На Гидроузел, к фельшару. Там что-нибудь придумают, – повеселел чабан.

– Ну, тогда садись. Побыстрей! – Сахи распахнул дверцу кабины. «Может, успею, – подумал, сворачивая с дороги. – Если и опоздаю, то минут на пятнадцать… А, была – не была…»

– Это первый у тебя? – спросил, не отрывая глаз от почвы перед колесами.

– Что? – рассеянно переспросил чабан.

– О жене твоей говорю. Она, что, первый раз рожает?

Видимо, чабан только и думал о жене, оставленной в юрте, одинокой, несчастной. Помолчал и, спохватившись улыбнулся:

– Да, первый…

– Надо бытьпоосторожней: как бы по дороге не того…

Чабан обернулся, улыбаясь:

А— Не беспокойся, теперь все должно быть хорошо.

Всю дорогу измученная женщина не находила себе места: сжималась в комок, металась, вскрикивая. Она была очень молода и хрупка. Муж, посадив ее на колени, только зубами скрипел от бессилия чем-нибудь помочь ей. Сахи, поглядывая на них, притормаживал, старался ехать как можно мягче.

Вскоре замаячила вдали башня Гидроузла. Шофер и пассажиры уже вздохнули с облегчением, и тут гулко прострелил баллон. Машину повело в сторону. Сахи выскочил из кабины – точно, переднее колесо по обод зарылось в песок. Пока водитель с чабаном его меняли, боли у женщины усилились. В ее глазах были только страх и мука.

Они успели. Вдвоем, под руки ввели ее в медпункт пропахший мазями и лекарстсвами. Сахи не стал задерживаться ни на минуту, выскочил на улицу. Следом, путаясь в полах длинной шубы, выскочил молодой чабан. Скинул малахай, неторопливо вытер ладонью взмокший лоб, спросил усевшегося за баранку водителя:

– Как зовут тебя, брат?

– Сахи!

– Сахи?! Спасибо тебе! Родится сын – твоим именем назову.

Сахи, улыбаясь, махнул рукой. Уже темнело. После этого случая побывать на зимовке «Булкаира» удалось только через неделю. Да и то, какой ценой?! Он ходил по пятам за заведующим, чтобы дали рейс в ту сторону. Даже грузчиков не стал ждать: сам загрузил машинуи спозаранку отправился в путь.

Что бы там ни случилось, у него был теперь законный повод навестить подружку. И, какая удача! Ее отец был дома. Значит, она одна с отарой в степи.

Сахи, разгрузив мешки с комбикормом, сам же и стаскал их под навес. Отнекиваясь от угощения, заскочил в кабину и помчался по бездорожью в степь. Вскоре на одном из пригорков показалась отара. А вон и она – белеет платок на голове.

Сахи посигналил, но девушка, вместо того, чтобы двинуться навстречу, пришпорила коня и поскакала в другую сторону. Сахи понял этот маневр, остановил машину и пошел пешком. «Ждала, – подумал, виновато улыбаясь. – Нарочно уходит от меня… – Капризная девчонка».

Вначале она и слушать его не хотела, к чему ей оправдания? Отворачиваясь, бледнея от обиды. Он же ходил за ней по пятам, как заблудившийся ягненок, лопотал извинения, уговаривал назначить встречу еще раз. Сердце девушки отмякло. Глаза повеселели. Нехотя, но она все же согласилась ждать его прежнем месте.

На миг Сахи представил эту брошенную зимовку, свою смуглянку, прислушивающуюся к рокоту машин в степи, и сердце его наполнилось теплом. «Где же это видано, чтобы девушка пасла скот?» – подумал о ней с состраданием. – Моя бы воля, увез бы ее хоть завтра. Только как быть с ее отцом?».

***

На развилке Сахи уже притормозил, чтобы свернуть к поселку, и вдруг, будто из-под земли, появился сержант-гаишник, жезлом указал на обочину. Только тут Сахи вспомнил, что его путевой лист не заполнен. «Что за напасть?! Пропади ты пропадом». «Зилок» пронесся мимо растерянного, все еще машущего жезлом сержанта. Тот проворно выскочил из накрывшего его облака пыли и погрозил вслед. Только тут Сахи понял, что переусердствовал: теперь изведут и наизнанку вывернут.

Не сбавляя скорости, он помчался к бетонному мосту в трех километрах от развилки. Перекрыв путь, впереди стояли три машины. Сахи заглушил мотор и не успел выйти из кабины, как к ней подошел пожилой лейтенант. Все еще надеясь на чудо, он медленно спустился на землю, озираясь, шагнул к лейтенанту, поздоровался.

– Езжай! – протянул милиционер документы почтенно согнутому, вертляво лебезившему шоферу, и хмуро спросил Сахи:

– Куда путь держим?

Сзади затарахтел мотоцикл, водитель оглянулся и обомлел: поставив вплотную к его «зилку» свой потрепанный «Урал», на него пристально смотрел сержант, тот самый, с развилки.

– Куда едешь? – переспросил лейтенант.

– В Булкаир! – промямлил Сахи бледнея.

– Где путевка?

– Товарищ лейтенант, есть путевка… То есть сейчас у меня нет… Забыл, товарищ…

Лейтенант посуровел лицом и принялся внимательно изучать водительские права.

– Чего ты несешь? Не пьян ли случаем?

– Пьян, собачий сын! —хрипло поддакнул подошедший сержант. – Чуть не сбил меня на развилке.

«Ну и влип!» – подумал Сахи, торопливо забормотал.

– Да вы что, товарищ сержант, я вас просто не заметил. Там колдобина… Засмотрелся… Задумался.

– Ты у меня еще подумаешь, – прохрипел сержант. – Откуда такой прыткий?

«Влип!» – снова подумал Сахи. Ни лесть, ни глупая улыбка уже не могли помочь. Наглые наскоки сержанта раздражали.

– С Кызылту я! – ответил хмуро.

– Опять с Кызылту! За неделю третий ухарь с одной автобазы… Надо вздрючить их начальника, пусть воспитывает.

Пожилой лейтенант снял фуражку, разгладил ладонью морщины на лбу и равнодушно зевнул:

– И главного инженера тоже, – пробормотал: – В прошлом году школяра ра трактор посадил, а тот чуть не загремел с моста…

Сахи поял – как ни мал его последний шанс, но он последний: ни нахрапом, ни лестью этих не проймешь.

– Отец, – жалобно простонал, глядя в глаза лейтенанту: – Пожалейте хоть раз. Виноват, что уж там… Торопился очень, дело всей жизни решается.

– Посмотри на него, понял, что не отвертеться, и заскулил. Все они такие.

Лейтенат ухом не повел на слова сержанта, спросил, испытывающе глядя исподлобья:

– Что за дело, если не секрет? На шабашку поехал? Хоть бы одного за жизнь встретить, кто спешит по совхозным делам…

Возразить, мол, именно по делам совхоза, у Сахи язык не повернулся. Он так и стоял, тупо глядя на землю, переминаясь с ноги на ногу, почесывая затылок.

– Ну, если такой секрет, то сейчас подъедет начальник райавтоинспекции, может быть, ему расскажешь! – отрезал старый лейтенат и шагнул в сторону.

У Сахи что-то екнуло внутри:

– Товарищ милиционер, отпустите, – взмолился он. – Клянусь, больше ни разу не нарушу правил, путевой лист забывать не буду. Все расскажу, хотя, неудобно как-то, – засеменил он вслед удалявшемуся лейтенанту. Но тот, не оборачиваясь, продолжал свой путь. Молодой сержант захихикал, скаля острые мелкие зубы.

– Ты погляди, какой он сердобольный…

Сахи остановился, сплюнул от досады и пошел к своей машине.

***

Девушка уже совсем безнадежно бросила взгляд на часы. Договаривалисьвстретиться в семь. Сейчас без четверти восемь. Она же пришла сюда в половине седьмого и сейчас ругала себя, что вообще притащилась в такую даль. «А этот… Тьфу, что за балаболка, ничего святого в душе… Стоишь тут, как дура, посреди степи, а он можеть быть, и забыл, какой сегодня день или… или катается с другой».

Темные, как сливы, глаза девушки затуманились от обиды. Стараясь сдержать слезы, она прикусила губу. «Ладно, потерпим ровно до восьми. Не для него, конечно, а так… Когда приедет и будет оправдываться, чтобы поймать на лжи. Уж тогда она ему ответит, найдет слова для этого непутевого женишка…».

Из-за него пришлось взять грех на душу, обмануть стариков родителей. Она сказала, что пошла искать верблюда. Как бы он не оказался дома раньше ее возвращения. Мать вся изведется за вечер. А чем она оправдается? Опять придется лгать. «Бедная мама! Беспокоится. За единственную дочь готова жизнь отдать. Обидел ее аллах детьми. Только ради этого стоит выйти замуж и наградить ее пятью-шестью внуками… Ну, хоть двумя-тремя… Ого! Что за мысли? – одернула себя девушка. – Одни джигиты на уме. Потому-то и дрожишь здесь полтора часа. Так мне и надо. Сидела бы дома возле печки, рядом с мамой с папой и никаких забот…».

И степь, словно осерчав, почернела, покрылась серым холодным мраком. Пронизывающий ветер становился все злей, яростней, подвывал в проемах окна и двери, словно старый шаман бормотал заклинания. Разбитая калитка в полутьме щерилась как вольчя пасть, скрипела и стонала от порывов ветра.

Девушка рванулась с места, выбежала из дома, стала отвязывать повод застоявшейся на ветру кобылы.

Какой негодяй, оказывается. Так и не пришел.

Запрыгнув в седло, она стегнула старую клячу по худым бокам, будто животное в чем-то виновато. Из-под черных ресниц на щеки сорвались слезинки. Кобыла, скрипя седлом и суставами, не хотела переходить в галоп и лениво рысила. С пригорка девушка оглянулась в последний раз, и вдруг вдали блеснул свет фар.

По бездорожью машина стремительно неслась к зимовке.

– Милый! – прошептала она. – Значит, что-то опять случилось. – Ну, ничего. Хорошо, что дождалась.

В лицо бил прохладный задиристый ветерок, играл черными как смоль локонами, выбившимися из-под платка.

Акиин

Толеутай проснулся до рассвета от жажды. Пошевелил жестким языком. В голову будто свинца налили, тело горело. И в комнате странная духота, как при сильной утечке газа из конфорки – она совсем не подходит на застоялый воздух помещения, где ночует много людей.

«Где я?» – подумал Толеутай и в следущий миг понял: то, что он принял за газ, всего лишь сильный запах нафталина, которым аулчане пересыпают одеяла, кошмы, ковры и другие шерстяные вещи, чтобы не завелась моль. И сразу все стало на свои места: и дом, в котором он ночует, и боль в левом глазу, и вчерашний вечер.

– Проклятье! – пробормотал он. – Рвался а аул на встречу с друзьями и родственниками. И вот… Встретились.

В темноте сопели, храпели и скрежетали зубами. Сбросив одеяло, рядом посапывал сынишка, забормотала жена, и Толеутай резко поднял голову с подушки: показалось, она что-то сказала ему. Но нет. Свернулась калачиком и сердито выговаривает кого-то во сне.

«Небось меня ругаешь», – подумал Толеутай, мысленно оправдываясь перед обидчивой женой. Впрочем, и оправдываться нечем. Оттого ему стало еще муторней. Стоит завтра отьехать от аула и посыплются упреки.

Он потрогал лицо ладонью. Под глазом была опухоль. Чуть коснулся – заныла, будто солью посыпали. «Тяжелая рука у собаки! – в душе закипала злость против ударившего. – Вроде и задел-то со скользом. Ударил подло, без предупреждения… Гостя». У Толеутая при этих воспоминаниях от обиды слезы навернулись на глазах. «Встретились… Ну, да ничего, встретимся и еще», – со злостью подумал он и сжал зубы. Но как ни успокаивал себя надеждами на торжество попранной справедливости, не мог не понимать, что встреча эта произойдет не сегодня и не завтра, да и будет ли она вообще в этом меняющемся на глазах мире? А потому обида и злость не проходили.

Подташнивало. Горло совсем пересохло. Шершавые губы потрескались. Сейчас бы ковшик воды. Что может быть прекрасней студеной колодезной воды, которая ломит зубы, ознобом пробегает по всему телу? Но Толеутай помнил, что он лежит в самой дальней комнате в доме двоюродного брата Елемеса. И пока во тьме доберется до бочки с водой в сенях, разбудит многих гостей и домочадцев.

«Пороть меня некому», – вздохнул он. Ведь жена так не хотела ехать в аул. Умоляла: неужели два выходных дня нельзя по-человечески провести в городе? Так нет! Каждый месяц, нагрузившись как лошадь подарками, надо ехать на край света. И вот ведь, идиот, чуть не на коленях упросил ее съездит еще раз… Теперь все. Пропади он пропадом, если еще хоть шаг сделает в эту сторону. И почему умнеем мы так поздно?

Лежал Толеутай без сна, разглядывая темные стены комнаты. Ждал рассвета.

Даже Толеутай чувствовал себя вконец измотанным, когда по бесконечной ухабистой степной дороге автобус подходил к аулу Акиин. Подташнивало от тряски и выхлопного газа, где-то пробивавшегося в салон. Сагила, та и вовсе еле держалась на ногах. На каждом ухабе, на резком повороте она делала страдальческое лицо, закусывала губу, всем своим видом показывая, как страдает и как покорно переносит идиотские бредни мужа.

Только четырехлетнему сынишке все трудности были нипочем. Широко раскрыв глаза, Ерлан с восторгом озирался вокруг, то и дело тормоша удрученную Сагилу:

– Мама! Мама! Смотри!

Лицо матери озарялось: господи, как мало надо для счастье в этом возрасте. Как хорошо быть ребенком!

Когда автобус остановился на краю аула с несколькими десятками домов, рассыпанных на белом такыре, Ерлан первым ринулся к выходу. Как обычно, жители аула высыпали из домов, с радостной благодарностью встречая единственный транспорт, связывающий их со всем миром.

Автобус ждали все: взрослые поглядывали на него из окон и дверей домов, а ребятишки во всю прыть мчались к остановке, едва он показывался на горизонте. И теперь толпились возле распахнувшейся двери салона, нетерпеливо заглядывали в окна, словно не верили, что так мало людей прибыло в их аул. Пассажиры высаживались неторопливо, держались отчужденно и важно, будто прибыли из самой Москвы.

– Ерлан! – радостно закричала длинноногая семиклассница, дочь Елемеса. Волчком подскочила к мальчонке, прижала его к груди, счастливая, оглянулась на своих подруг: «видите, к нам гости приехала». Затем, увидев усталое и беспакойное лицо тети Сагил, сутулящегося от тяжести сумок дюдю Толеутая, покраснела:

– Здравствуйте…

– Ну, как, Жанылган?.. Все нормально? Все живы-здоровы? – спросил Толеутай, потому что нужно было что-то сказать племяннице. – Сваты приехали?

– Приехали…

– Когда?

– Вчера приехали, – ответила Жанылган, потупившись, ковыряя землю носками бабушкиных калош, в которых выскочила на улицу.

– Ну, вот, и мы тоже заявились, – сказал Толеутай, желая закончить разговор шуткой. – Ну-ка, бегите домой!

И без того смущенная вниманием уважаемых гостей из города, длинноногая смуглянка кинулась к дому, чуть ли не силком волоча за собой Ерлана. С полдороги закричала матери, ставившей перед домом самовар:

– Апа, дядюшка приехал!

– Что-что? – мать, не поняв торопливого оклика, приложила ладонь ко лбу, щурясь на неуклюже мчавшуюся дочь, на семенившего за ней мальчонку.

– Говорю же, дядюшка приехал, – снова закричала девочка, сердясь на спокойствие матери.

– Ойбай-ау, неужели деверь из города? Что же ты так сразу и не сказала? – женщина засуетилась. – Эй, дед, с тебя причитается за хорошую весть – твой младщий брат с невесткой из города приехали. – И, бросив щипцы для угля, эта нестарая еще, но дочерна загорелая женщина кинулась навстречу гостям, будто они могли пройти мимо ее дома.

Усталое лицо Толеутая озарила радостная улыбка. В суетливых движениях снохи, в некрасивом, посеченном ветрами и солнцем лице, в потрескавшихся губах и даже в трепыхании длинного подола было какое-то родное тепло, заставивщее защемить сердце: то самое тепло, которого так не хватало в городе. «Как не заскучать по всему этому? Оттого-то так тянет к себе аул».

– Ойбай-ау, Накажи меня Бог, не сразу узнала, – не зная как поздороваться, если деверь подошел первым, она растерянно взглянула на него и бросилась мимо, к чуть отставшей невестке, протянула руки, коснулась ее щеки сухими губами.

– Как вы там? Все ли живы-здоровы? Хорошо, что приехали, а то старик уже начал беспокоиться, ворчит: «что-то задерживаются…». Как здоровье родителей Сагилы? Все ли в ваших краях здоровы?

Хотя Толеутай не сразу понял, о ком спрашивают, все же ответил:

– Здоровы-здоровы… Привет вам всем передают.

– Спасибо! Лишь бы здоровы были…

Из дома вышел высокий, сухощавый смуглый мужчина с топорщившимися кошачьими усами, двоюродный брат Толеутая Елемес.

***

Свадьбу справили вчера, а сегодня Елемес устраивал той специально для родственников со строны невесты. Толеутай кое-кого знал из дальних своих родственников, а по важному виду незнакомых людей понял, что это и есть сваты. Он поздоровался, пожав каждому из гостей руку. Сваты, боясь уронить чувство собственного достоинства в чужом доме, держались надменно, как иноземные послы, на приветствия отвечали чуть заметным движением губ. Лишь солидный мужчина, пригладив длинные казачьи усы, соблюдая этикет, спросил:

– Хорошо ли добрались? Здоровы ли дети?

Толеутай не знал, как ответить солидному гостю, смутился, и, делая паузу после каждого слова, ответил:

– Слава Богу… Сами тоже, надеюсь, в полном здравии… Дети, скотина… Даст Бог, все в сохранности?!

Гости, удовлетворенные ответом джигита, повернули головы к хозяину, сидевшему на корточках возле двери с таким видом, будто собирался куда-то уйти, как бы спрашивая: «из какого рода-племени, из какого аула этот парень?».

– Мой дваюродный брат по отцу, – сказал Елемес, неторопливо выговаривая слова. – Как говорили встарь: было нас от одного отца пятеро, многие поумирали – шестеро осталось. Вот и он – единственный отпрыск нашего дяди Телемиса, погибшего на войне.

Гости удовлетворенно закивали, подобрев лицами, то ли довольные подробным ответом хозяина, то ли смягченные вестью, что Толеутай остался один от отца.

– Хорошо. Настоящим мужчиной стал.

– Говорят, одинокого Бог хранит.

– Лишь бы продолжение осталось.

Толеутай, тронутый вниманием и описанием родословной, вскоре оправился от смущения, стал беседовать с гостями и расположился за столом. Мигом появился кипящий самовар. Поскольку аулчан угощали вчера, сегодня из земляков присутсвовали только самые уважаемые люди аула. И все равно всем не удалось разместиться в одном доме, у соседа Бухарбая тоже были накрыты столы для гостей.

Около семи часов по одному, по двое-трое, стали приходить приглашенные аулчане. По договоренности, заведущий фермой Шардарбек, вечно хмурый веттехник с выбритым до блеска черепом, молодой улыбчивый продавец Аутай, недавно закончивший институт, молодой стемнительный зоотехник и единственный в ауле учитель – седой старик Кукнай – были усажены за один стол со сватами.

Вначале аулчане и сваты отчужденно, в полном молчании обмениваясь испытывающими взглядами, лишь изредка перебрасывались короткими, ничего не значащими фразами, и всем своим видом подчеркивали значимость собственных персон. Непринужденно разлегшийся на самом почетном месте «Тарас Бульба» с пышными усами даже не кивнул при входе почтенных людей аула, не выказывая им никакого уважения. Заметив это, заартачился и Шардарбек. По его мнению, этого усатого он на своей ферме не удостоил бы заведовать складом с ветошью. Бросив вызывающий взгляд на свата, он развалился напротив него, всем своим видом показывая «как ты, так и мы».

Такое начало не могло ни повлиять на все застолье. Уже и остальные молчали, поглядывая друг на друга. Толеутай попал в глупейшее положение: по праву родства с хозяином дома он оказался тамадой дастархана, за которым назревала распря. Делать нечего, он как мог старался смягчить, неприязнь сторон, уговаривал:

– Баке, Шаке! Что ж вы не пьете чай. Давайте-ка нальем по соточке… Вот жаркое, попробуйте, пожалуйста.

Однако все его старанния, все уловки были напрасны: гости вели себя так, будто сели за стол сытыми – ковырнут то в одном, то в другом блюде и снова высокомерно поглядывают друг на друга.

«Чтоб вы полопались от своей гордыни! Нашли место задирать носы! Черт с вами, свалим всю еду в кучу и отдадим скотине – сожрет!» – стал он выходить из себя и тоже замолчал. А гости, почувствовав его настроение, поняли, что больше их уговаривать не будут, оживились и пришли к молчаливому согласию. Но Толеутай остыл не сразу. «Это что, свадьба или встреча врагов? Когда только аулчане избавятся от этих глупых манер? – бушевал он про себя. – Угораздило же соглаиться сесть за один стол с этими индюками. Сейчас сидел бы у Бухарбая с друзьями, с теми, кто попроще, поближе, веселился бы…».

В перерыв между мясом и чаем он выскользнул из дома. Над аулом висел густой туман. Мутно светил костер посреди двора. Молодые женщины чистили потроха забитых овец, смолили бараньи ножки и головы, весело переговаривались, сновали по двору. Много людей было и в соседнем дворе Бухарбая. И там пылал огонь. Сильно пахло горелой шерстью. Эта исконная для степняка картина шевельнула что-то глубинное в душе Толеутая. Как во сне, он вышел из тумана к костру, к женщине, подрасывавшей в огонь кизяк. Это была Катша – жена Елемеса.

– А где ага? – спросил он ее.

Жена брата поправила задравшийся подол платья, засуетилась, вытирая руки.

– Только что был здесь… Наверно, в сарай пошел… Эй, Жанылган, позови отца. Пусть идет побыстрей, скажи, ага зовет.

– Ладно, не нужно, – остановил он на полпути побежавшую было длинноногую племянницу. – Если будет меня искать, скажите, пошел к Бухарбаю. Надо навестить его мать.

– Сходи, конечно. Я сама ему все передам. Теперь он быстро освободится и сам побудет с гостями, – сказала Катша.

Толеутай обрадовался, что так легко освободился от стола почетных гостей.

– Я не долго. Посижу и вернусь.

Не задерживаясь больше, он шагнул в соседний двор, со скрипом открыл ветхую дверь дома, в темени сеней споткнулся о груду разбросанной обуви. Из комнаты слышался гул. Толеутай понял, что друзья уже вовсю веселятся, и, улыбнувшись, торопливо сбросил ботинки.

– Добрый вечер!

Молоденькая жена хозяина, сидевшая у самовара, подскочила как на пружинах, постелила на торь сложенное вдвое одеяло.

– Здравствуйте, проходите!

Раскрасневшаяся у печки светлоликая старушка подумала, что зашел один из подвыпивших друзей Бухарбая, взглянула исподлобья на засуетившуюся неветску и кивнула в сторону комнаты.

– Здравствуй, мой свет. Бухарбай и гости в большой комнате…

Севшая на место невестка лукаво улыбнулась и фыркнула.

– Матушка, это же Толеутай!

– Неужели? Ойбай-ау, тот самый, наш Толеутай? Ну, вот… Всегда я так! Здравствуй, мой светик, единственный верблюжонок Камилы, – старушка опустила поднесенную к губам пиалу, притянула к себе голову присевшего Толеутая и расцеловала его в щеки.

– Родной ты мой… Когда же приехал? Семью, дети, все ли живы-здоровы?

– Здоровы, здоровы, – счастливо улыбнулся Толеутай.

– И невестка приехала?.. О, времена… Такое счастье, а Камила, бедняжка, давно в земле. Рано она нас оставила, – старушка зажмурилась, смахнула костлявыми пальцами слезинки с глаз. К горлу Толеутая подступил комок…

– Выпей с нами чайку?!

Но он понял, что усидеть здесь уже не сможет. Чтобы не принести несчастья дому, отказываясь от угощения, отщипнул кусочек хлеба, сказал с дорожью в голосе:

– Спасибо, аже! Я зашел только на минуту, поздороваться.

– Ах, жеребеночек мой! Будь здоров. Нам уже немного осталось скрипеть на этом свете. Но пока жива твоя бабулька, она с тобой… Ладно, иди к молодежи.

Первым заметил вошедшего Бухарбай:

– Вот так раз… Джигиты, смотрите кто пришел… Толеш! – он вскочил с места и первым потянулся навстречу другу: – Ну, давай, проходи. Давно не виделись.

Вольно рассевшиеся гости зашумели. На дастархане разбросаны карты. Толеутай, высвободившись из объятий Бухарбая, поздоровался, пожимая всем руки. Казалось, все соскучились по уехавшему в город земляку. Те, что постарше, тяготея к ритуалу, радостно расспрашивали:

– Здоров ли ты, Толеш? Дома все в порядке, все здоровы?

Были здесь и сверстники, позволявшие себе острить в его адрес, не успев толком поздороваться, шутя, поддавали тумаки, толкали.

– Наконец-то заявился… Где пропадал до сих пор?

– Ишь, как он своих сватов любит! Неужели с ними веселей, чем с нами?

Толеутай тоже не отставал.

– Крикуны вы безмозглые! – смеялся. – Когда только поумнеете. В старину шестидесятилетний старик первым шел поприветствовать шестилетного малыша, если тот приезжал издалека. У вас же никакой сообразительности… Хорошо, что я такой легкомысленный, вот и пришел к вам первым… Не так ли, Абеке? – глянул он на старшего в компании сидевших, тракториста Абильду. И тот, вместе с большинством гостей поддержал его:

– Верно говорит…

– Прав Толеутай…

– Ну вот и договорились об этом! – он присел к одному из острословов.

– Чего это ты ко мне жмешься? Наверно, жена к себе не пускает, – захохотал тот, делая вид, что старается отодвинуться.

В двери появился Бухарбай с бутылкой:

– Ну-ка, джигиты, оставим карты, надо выпить за приезд Толеша. Дело важное, не заставляйте напоминать, что надо пить до дна.