На крышах утренних домов,
Где ворох листьев прошлогодних
Развеян топотом ветров,
Где в желобах ещё холодных
Стоит невзрачная вода,
И с чердака летучей мышью,
Скользя по тряским проводам,
Несётся дрожь земли неслышно,
На крышах, брошенных людьми,
Среди антенн замысловатых
Не вечность жмётся и не миг
К блестящим зёрнам стекловаты,
А кто-то высмотрел рассвет
И с потайной площадки видел,
Как из морей застывших лет
Сквозь панцирь туч, небесных мидий
Спустился дождь на крышу ту
И спрыгнул с лестницы хрустальной,
Разлив озёра в пустоту
На территории нейтральной.

«И будет всё как в первый раз…»

И будет всё как в первый раз.
Откроешь створку на балконе
И бросишь пару плавных фраз
Соседям ранним, посторонним.
Из надоедливой норы
На солнце выползешь понурый.
Так кажет нос из конуры
Голодный пёс, зевая хмуро.
Но ты накормлен белизной
Ещё цветущего жасмина.
В пейзаж затиснут городской
И улыбаешься картинно,
Как будто видишь в первый раз
Знакомой лёгкую походку.
Проспавший день энтузиаст,
Жилец, запрятанный в высотку.

«Расскажи мне нескучную сказку…»

Расскажи мне нескучную сказку
С непредвиденным страшным концом.
День напялил угрюмую маску,
Ходит следом за мной подлецом,

Добродушным знакомым петляет,
Руку жмёт, тянет в реку с моста.
А хотелось бы с птичьею стаей
Над рекой на заре полетать,

Зацепиться за ветки деревьев
На привычной для глаз высоте.
Где, скиталец, твоё оперенье?
Трассы в небе ты выбрал не те,

Не взлетел в восходящем потоке,
Брюхом в крону сосновую лёг.
Сказку сам сочинил в суматохе,
А концовку придумать не смог.

«Без строк, в сомнительном пространстве…»

Без строк, в сомнительном пространстве,
в каком-то парке рядовом
сидишь на лавке в сонном трансе
под напомаженной листвой.
Скрипят натужно карусели,
и в тире щёлкают курком.
Резвятся белки в тёмных елях —
такой возвышенный дурдом,
предел родительского счастья
в слегка размытый выходной.
Один в безветрии напрасном,
заснув, планируешь на дно
корой отсыпанных дорожек,
и снятся в промельках тебе
строки начальной мерный розжиг
и между строфами пробел.
И чёткий выстрел в банку пива
хлопком приветствует тебя.
Шумит подсвеченная ива,
и белки шишки теребят.

«Июльским днём, дождливым днём…»

Июльским днём, дождливым днём,
когда по лужам в босоножках
ты шла под розовым зонтом
и вроде злилась понарошку,
спешила, как спешишь всегда,
и ждал тебя таксист усатый,
дымил у чистого пруда
его «Пежо» витиевато,
и мир клонился к выходным,
а вечер – к каверзным вопросам,
тем днём, на радости скупым,
когда у ног твоих разбросан
был город в бежевых лучах
и отражениях проворных,
ты вновь, свободна и ничья,
к такси, смеясь, брела покорно.

«Не вечен кров, но вечен стих…»

Не вечен кров, но вечен стих.
В сожжённом чреве дымохода
Играет небо всплеском птиц,
Дробящих клювами свободу.

Чрез закопчённый телескоп,
Сквозь линзу узкого пространства
Расцвечен кварцевым песком
Фрагмент воздушного убранства.

До бьющих бабочек в стекло
И до оптических узоров
Приблизил ты стиха тепло,
А в дом впустил пустыни морок.

В древесной рубке чердака
Застрял в подушках на диване.
Смотрел и щурился слегка,
Читая звёзд спонтанный танец.

«Удивительно пусто и тихо…»

Удивительно пусто и тихо
За гардинами в спальне твоей.
Отдалённое колкое лихо
Затупилось о груды камней.

Абажур раскалённый в полоску.
Чая горького полный стакан.
Удивительно серо и плоско
На экране брюзжит Петросян.

Всё прошло или просто застыло,
Как в желе ледяном желатин.
Удивительно острое шило
Отрядил в разум твой никотин.

Гнёшь картон, мастеришь оригами.
Ворох писем в сети не прочтён.
Удивительно странный регламент:
Вечер, спальня, крадущийся сон.

«У времени есть лица…»

У времени есть лица,
Есть свой коварный план.
На выдуманных спицах
Ночь вяжет циферблат

И каждому пропишет
Непрошенный сюрприз.
На мхом поросшей крыше —
Антенн корявых визг,

А ты лежишь в кровати
На пятом этаже,
И утром тебя схватит,
Проспавшего уже,

За тёплое запястье
Дежурный в доме звук.
Придёт пропитый мастер,
Возьмёт кран на испуг

И ржавым ароматом
Окучит коридор.
Опять спешишь куда-то,
Торопишься, как вор,

Исчезнуть из квартиры
К неясным рубежам.
Вокруг – туман и сыро,
И город плотно сжат

В кольцо не тех событий,
Которых ты желал.
Диктует время скрыто

«Цистерны памяти полны…»

Цистерны памяти полны.
В резервуарах злоключений
Сквозь толщу прошлого видны
Ростки несломленных растений.

Тюльпанов дружный хоровод
Под града утренним обстрелом
Любовью топит майский лёд
В саду весеннем белом-белом.

В мазках парящих алычи,
Над изумрудною дорожкой,
Где ненасытные грачи
Играли днём с соседской кошкой,

Ты спал в сплетённом гамаке
Среди шмелей и пчёл жужжащих,
Как будто в сорванном листке,
Забытый всеми в тёмной чаще,

Дремал под веером берёз,
И по застенчивой поляне
Катился плавно под откос
Вагон твоих воспоминаний.

«А помнишь парк, луны рожок…»

А помнишь парк, луны рожок
Над фейерверком дискотеки?
Я рифмой сердце твоё жёг
Под синтезаторные треки.

Ходили в джинсах. Комсомол
Одобрил пышные причёски,
И фарцевал диджей хромой
Парфюмом польским и литовским.

Была ты сладкой западнёй,
Конфеткой в импортной обёртке.
Не для меня и не со мной —
Для плотно сбитой дружной горстки.

Куда потом исчезла ты,
С каким ковбоем ускакала?
Сменились музыка и ритм,
Страны поруганной не стало.

Всё в том же парке новый век.
Тебя увидел на рассвете:
Гребёшь лопатой мокрый снег —
Принцесса в стёганом жилете.

Взял кофе, молча посмотрел
Вослед твоей большой фигуре.
Такой вот скомканный удел,

«Остаются красивые шрамы…»

Остаются красивые шрамы
На воспрявшем от боли лице,
Будто роспись под сводами храма,
Штамп резной на печном изразце.

Будто сам гениальный Кандинский
Наложил на тебя макияж,
И блестишь ты на улице льдистой,
Как подсвеченный солнцем витраж.

Не побитый презрительным градом,
Но слегка повреждённый судьбой,
Все рубцы ты несёшь как награды
И уносишь болезни с собой.

И не ждёшь ничего на рассвете,
Только жаждешь прохладной воды.
Новый шрам твой никто не заметит
Утром ветреным, снежно-седым.

«Ты пьян слегка сегодня солнцем…»

Ты пьян слегка сегодня солнцем,
И выпить хочется ещё
Воды из чистого колодца,
В который лик твой помещён.

Ты разукрашен кистью Мунка,
Но на мосту не заорёшь.
Под тучи сивую форсунку
Подставишь руки, хлынет дождь.

Чего желать тебе, дружище,
На том загадочном мосту?
Добра от ливня ты не сыщешь
И здесь любовь найдёшь не ту:

Не вдохновлённую подругу
Твоим возвышенным мирком.
Не бойся, шествуй без испуга
По трапу в лязге городском.

Держись за поручень короткий
И не смотри сквозь страх назад.
Ты пьян слегка – и пьян от водки,
А рядом волны шелестят.

«Мракобесит в сырой подворотне сквозняк…»

Мракобесит в сырой подворотне сквозняк.
Лист кленовый, к асфальту прибитый,
Как придуманный кем-то досадный пустяк,
Веселится на клумбе забытой.

Карусель будто флюгер дрожит на ветру.
У ворот – клевер, сети бурьяна.
Начинал с центра поля ты эту игру,
По траве бороздил океаны

С разноцветным мячом, в трудовых синяках,
В разрисованной мятой футболке.
Был Стрельцовым на мокрых, тяжёлых полях,
Блохиным виртуозным и бойким.

Сколько схлынуло в прошлом недетских страстей,
Суеты в озорном беспорядке!
Подойди к тем воротам и снова забей
В правый угол чуть ниже девятки.

«Мартом хлипким, раскатистым мартом…»

Мартом хлипким, раскатистым мартом
Вдоль бегущих навстречу ручьёв
Ты идёшь с недочитанным Сартром
И на что-то уже обречён.

Будто ранний, дрожащий подснежник,
Вылез ты из холодной земли.
Спал под домом у юной черешни,
А проснулся в туманной дали

Среди мутных, застывших пейзажей
В ожидании чуда весны.
Не нашёл ты ни моря, ни пляжа —
Только ров у высокой стены,

Да ещё разглядел часового
В башне замковой сторожевой.
Из старинного лука тугого
Целил он в тебя и тетивой,

Усмехаясь, поигрывал. Щурясь,
Повторял дикой жизни закон.
Мартом тем в разыгравшейся буре
Выжил ты, хоть и был обречён.

«Осколки вазы всё же склеил…»

Осколки вазы всё же склеил,
И вышел авторский сосуд.
В нём замерещились аллеи,
Цветы туманные растут.

Надломан грифель карандашный.
Надорван лист календаря.
Что завтра сбудется – неважно.
Сегодня день прожит не зря.

Всегда на гоночном пределе.
Рихтуешь крылья, будто жесть.
То взлёт был, может быть, паденье,
Но точно гнал на вираже.

Лупили гроздья облепихи
В окно горячего купе.
Зато теперь ты гонщик тихий.
Дымит испуганный мопед.

На свалке – треснувший спидометр,
И обнулён километраж.
Литые диски – в мутном хроме.
Пустой, заброшенный гараж.

«Воскресный день в нескучном зоопарке…»

Воскресный день в нескучном зоопарке.
Искристый, вдохновляющий фонтан.
Под солнцем безалаберным и жарким
Потеет взаперти орангутанг.

Берём по соку. Томные верблюды
Жуют спросонья мятую траву.
Сквозь тщательно удобренные груды
Две грязных бегемотихи плывут.

Решётки, клетки, крепкие вольеры.
Восторженный, щенячий детский крик.
А хочешь, по неброскому примеру
Ты будешь, как примат тот, многолик?

Попросишь у клиентов шоколадку,
Исполнишь отработанный кульбит.
Пока ты скачешь искренно и складно,
Никем ты не обижен, не забыт.

Уснёшь на утрамбованной соломе
И утром разомнёшься, как атлет.
Папаша – самодеятельный комик —
Метнёт в тебя остатками конфет.

Ну что же, в тонком фантике награду
Приму и проглочу её с трудом.
Схвачу мужчину, брошу за ограду.

«Горят лепестки традесканции…»

Горят лепестки традесканции
За жарким вокзальным окном.
Вот поезд, и вот твоя станция,
И рядом твой брошенный дом.

Стоит на перроне асфальтовом
Напичканный снедью киоск.
На клумбе в убранстве фиалковом
Раскинулся бархатный лоск.

Постой, задержись на мгновение
У входа в прохладный тоннель.
За ним – круговое движение
И города громкого трель.

А здесь, на ступеньках раскрошенных,
Ты всё ещё тот пассажир,
Которому хочется в прошлое,
В волшебный, придуманный мир,

К глубоким сосудам, наполненным
До края кристальной водой,
Подсвеченным брызгами молнии,
Луной до поры молодой.

Напьёшься целебного чая ты
И в душный войдёшь переход.
И следом какой-то отчаянный
Багаж твой, смеясь, понесёт.

Предложит такси жёлто-белое,
Применит лояльный тариф,
А ты сквозь усталость недельную
Поймёшь, как твой город красив.

«Забрось блокнот и не пиши…»

Забрось блокнот и не пиши.
Усни, зарывшись под подушку.
Как хорошо лежать в глуши
Под одеялом непослушным!

Ночами ты медузы блин,
И сны в твоём кинотеатре
Болтают в сказочной дали
Тебя отверженного. Вряд ли

Всплывёшь во тьме из-под воды.
Храп за стеной привычней стужи.
Горбатый кит, ломая льды,
Тебя, играясь, отутюжит,

И будешь гладким, как янтарь,
Под романтическим наркозом
Киту огромному под стать
Крушить торосы в дивной позе,

А утром мягкая волна
Пустой причал тебе укажет.
Проснёшься, вброшенный из сна
На простыню пустого пляжа,

Где за пригорком через край
Льёт город жизнь на тротуары,
И где раскачанный трамвай

«В скользящем шорохе небес…»

Алексею

В скользящем шорохе небес,
Трамвая раннем песнопеньи
Сентябрь разносится окрест,
И не хватает нам терпенья.

Спешим куда-то сгоряча,
Почти летим на ближнем свете,
Как штурмовая саранча
Листву резным укусом метит,

Стираем толстый каучук
На пыльных в ромбиках подошвах
О грунт непрошенных причуд
И оставляем что-то в прошлом,

Ещё реальном и живом,
Но безвозвратно отдалённом.
В нём, будто в море штормовом,
Исчезли близкие невольно,

И нам осталось только ждать,
Что наконец наступит вечер,
Не день сурового суда,
А миг той самой важной встречи.

«И в какой-то разлуке пространной…»

И в какой-то разлуке пространной
С несгораемым солнцем живёшь.
На земле копошишься туманной,
По морям беспокойным плывёшь.

Вброшен в ночи и дни грозовые,
А хотелось бы просто парить,
Раздавая с небес чаевые
Волонтёрам мятежной зари.

Пусть они разукрасят деревья
Изумрудом весенних кистей.
Есть в природе такое поверье:
Если краше, то будет теплей.

Если чище, то станет светлее
На тропинках воспрявших садов.
Улетаешь? Ну что же, смелее.
Пролети над костром городов,

Над заползшим змеёю безверьем
В рукава твоих тёплых одежд.
Ты мелькнёшь в поднебесье, наверно,
Там, где воздух прозрачен и свеж.