История одной казачьей станицы

1.3. От казачьей вольницы – к войску Донскому

В самом начале XVII века появилось на свет первое подробное описание русских земель, получившее странноватое название, – «Книга Большому Чертежу». Это было подробное описание карты всей территории страны, ставшей впоследствии Россией, а также соседних с нею государств, на основе так называемого «Большого Чертежа всему Московскому государству». По своему замыслу книга служила в XVII веке практическим руководством для «государевой службы посылок».

В «росписи реке Донцу и кладезям» указывалось, что по левой стороне Донца расположено урочище Митякин колодезь. От него, как предполагают некоторые донские историки и пошло название Митякинской станицы. В этой же древней книге был указан и Вишневецкий колодезь. Находился он, надо полагать, на месте хутора Вишневецкого Каменского района Ростовской области.

Это место нынешние жители окрестных сёл и городов знают по расположенной напротив, на правом берегу Донца, турбазе некогда крупнейшего в Европе Донецкого экскаваторного завода.

Если от этого современного ориентира пойти строго на юг, а затем стать спиной к Северскому Донцу и бросить взгляд перед собой, то перед нами откроется такая картина…

Вместо гладкой, как стол, зелёной равнины, покрытой лесом, вы увидите высокие холмы, почти что горы-отроги Донецкого кряжа.

Эти молчаливые свидетели суетливой человеческой жизни уходят вдаль на юг, туда, где в полдень зависает в зените солнце. Данные возвышенности в древности называли гребенными горами. В поле вашего зрения окажется как минимум три гребня. На них, словно щербатые зубы драконов, торчат под большим наклоном старые, в прозелени мха, серые камни. Это либо камень песчаник, либо известняк, в зависимости от геологического строения этих гребней. На закате солнца вершины этих каменных зубьев становились для казаков солнечными часами. Жизнь сверялась по ним изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год.

На вершинах этих же гребенных гор раскладывали в средневековье костры. С их помощью оповещали по цепочке, идущей на север, о том, что на Русь надвигаются полчища врагов и пора опять готовиться к очередной кровавой битве.

Где-то на территории нынешнего Каменского района Ростовской области в XVI веке находился татарский перевоз.

Он шёл узкой полоской мимо Лихого колодца (где протекает река Лихая), пересекал в наиболее удобном месте Северский Донец и далее, по-волчьи, крадучись продвигался на север. Это был наиболее короткий путь с юга на север, в центр Московской Руси.

Этот, досаждающий лихими набегами неугомонных соседей татарский перевоз, постоянно сторожили казаки, залегая в скрытых от глаза терновых балках и заросших донником да боярышником расщелинах. Тогда, этих поросших мелким кустарником и густой травой мест, было гораздо больше, чем сейчас.

Сторожить перевоз подряжались казаки из близлежащих городков, расположенных как по правому, так и по левому берегу Донца.

Воюющим сторонам в те времена было не до таких понятий, как патриотизм и идеология. Войны без названий и хронологических рамок, не утихая, шли одна за другой. Это была кровавая длительная и жестокая борьба за жизнь между христианским казачеством и незваными пришельцами с юга. Беспрестанно воюющие стороны подстерегали путников на перевозах, переправах, степных дорогах и балках, внезапно нападали и беспощадно истребляли друг друга.

Увы, такое было время, такие были нравы, и не только на Дону или Северском Донце, но и по всей Древней Руси. От последствий военных действий во все века страдали простые люди. Они срывались с насиженных мест, превращались в беженцев и уходили, куда глаза глядят и ноги несут. Глаза же, в основном, смотрели на юг. Туда, где теплее и светлее, где много незаселённых мест, следовательно, и больше возможностей прокормиться и сохранить себе и своему потомству жизнь.

Ряды поселенцев по Северскому Донцу пополнялись не только беженцами от междоусобной борьбы, но и, прежде всего, беглецами из крепостных вотчин. Беглые крепостные крестьяне доходили до Северского Донца и оседали здесь в городках, основанных их предшественниками, такими же, как и они, беглецами. И эти беглецы были представителями самых разных народов.

Посол Василий Коробов, в мае 1515 года, оказавшись на Северском Донце, оставил запись о том, что «на Донце, за пять дней до Азова, рязанские казаки, сопровождавшие посольство, действительно встретили двух татар, а с ними «жонку татарку, да детинку татарин же и полонили их».

Тогда донской край был очень богат. Масса зверья, птиц, рыбы, мёда, ягод и всего прочего съестного, что давала почти дикая природа, привлекала десятки, сотни и тысячи переселенцев из разных мест и в первую очередь из России.

Но дикой была не только окружающая первых переселенцев природа. В те давние времена здесь не было никакого оседлого населения, только мужчины – отважные кормильцы из разных племён рыскали в поисках лёгкой наживы. Отрядами или в одиночку они бродили вблизи границ тогдашней Руси, устраивали засады возле пролегающих на юг торговых путей, по которым шли караваны в Азов, Крым и дальше, в Константинополь к туркам.

Коварно подстерегая караваны и обозы, грабители разоряли их и пограничные селения, уводили жителей в плен, чтобы потом продать их в рабство заморским купцам. Вот почему переселенцы из России не решались на первых порах далеко углубляться в степи и леса, спускаться вниз по течению Дона и Северского Донца. Они предпочитали селиться на окраинах бывшей Руси, отсюда время от времени выходили на промысел в вольные степи. Только шли они уже не поодиночке, не на страх и риск каждого отдельного человека, а объединившись в сообщества, в товарищества, которые ставили себе одну цель – промышлять дарами, тогда ещё почти нетронутой природы. В то же время всё, что этим первым артельщикам удавалось добыть, являлось отличной приманкой для кочевников. Тогда эти «гулебные» товарищества (или промысловые артели) стали вооружаться и защищать себя и плоды своего нелёгкого труда. Так из военно-промысловых артелей, спустя многие века, сложилась донская войсковая община, ставшая впоследствии Всевеликим войском Донским.

Развитие военно-промысловых артелей привело к установлению строгой иерархии в организации жизни и отражении нападений кочевников. У каждой такой артели появился, как и требовала этого боевая жизнь, один военачальник. Он распоряжался устройством товарищества в военном отношении и руководил всеми членами артели во время стычек с непрошеными гостями.

На такую роль выдвигались люди смелые, умные и отважные, с твёрдой волей, редкими физическими и моральными достоинствами. Это и были первые донские чудо-богатыри – атаманы. Обращаясь к своему атаману, в дань уважения, казаки говорили: «Куда ты глазом кинешь, туда и мы кинем головы свои».

Развесёлое казачье племя жило общежительными братствами, артелями, общими сумами. С тех давних времён распространилось среди них известное выражение «односум», указывающее на дружеские связи и земляческие отношения.

Шло время, и не только защита от кочевников стала главным делом «гулебных ватаг» – первых казаков. Они стали отправляться за дальние леса, реки и моря в военные походы, которые всё больше и больше напоминали лихие набеги. Возвращаясь с добычей, казаки с атаманом «дуванили дуван», то есть делили награбленное добро. «Без атамана и дуван не дуванят», – говорили они, производя делёж добытого, когда поровну, а когда и по справедливости, в зависимости от военных заслуг в походе. На гневные упрёки в таком разгульном поведении, звучавшие из далёкой Московии, они отвечали просто: «Грозен государь, прикажи нам на Дону, чем кормиться?»

Исстари повелось, что на Дон стекались люди бесстрашные, свободолюбивые и в то же время неуживчивые, не терпящие диктата и чужой воли над собой. Именно такие, бросали в народ призыв: «Уйду на Дон, богатство наживу».

Богатство нажить удавалось далеко не каждому, а вот столь желанную свободу, в условиях почти полностью закрепощённого русского крестьянства, получить удавалось почти всем. «Гульба», то есть набеги на соседние владения, охота и рыболовство, уже становились символом столь желанной для вчерашних крепостных свободы.

Первые жилища казаков, гулевых людей, делались так, чтобы при отсутствии промысла или появлении какой-либо опасности, их было не жалко бросить, а в случае вражеского нападения, можно в них укрыться и дать отпор врагу. В книге Александра Ивановича Ригельмана «История, или повествование о донских казаках», описано, что представляли собой первые казачьи городки. Это были небольшие укрепления, обнесённые двойными плетнями, пространство между которыми было набито землёй, а наружный плетень, кроме того, был обвешан сухим дерном. Внутри такого городка-крепости помещались незатейливые избы, курени, а то и просто землянки.

Казаки отвечали недругам: «Пускай пламя набегов сожжёт городки наши, через неделю заплетём новые плетни, набьём их землёю, покроем избы, и городок будет готов. Скорее враг устанет сжигать жилища наши, нежели мы возобновлять их».

Северский Донец – серьёзное препятствие для кочевников, которые стремились напасть на Русь. Преодолевая его, они использовали разведанные броды и перелазы, которых по Донцу насчитывалось немалое количество. Казаки непременно выясняли намерения пришельцев с юга и с востока и по цепочке уведомляли русских воевод. В сентябре 1565 года крымский хан Давлет Гирей с многочисленным войском начал переправу через Северский Донец. Казаки вовремя известили пограничные русские города и хан был разбит.

Но и кочевники не прощали подобного и мстили казакам. В 1569 году крымцы (татары) напали и безжалостно разорили на Северском Донце обжитые городки Ивана Мотяки (есть сведения и о прозвище Митяка), находившиеся там, где ныне расположена Митякинская станица.

Бежавшие в панике жители укрывались сами и прятали свой немногочисленный скарб и скот в левобережных лесах по течению Донца. И, как знать, может быть, именно тогда появились зачатки селений на удобных для жизни возвышенных местах левобережья Донца.

С того далёкого времени XVI века и появилось в языках разных стран непереводимое, но живучее и певучее слово «казак». Оно стало не только определять принадлежность к этнической группе на юге Руси, но и состояние вольной и свободной души наших далёких, трудолюбивых и бесстрашных предков. По строго научному определению, оно в тюркских языках и означало «вольный, свободный».

И это подтверждалось донесениями русских дипломатов в начале царствования русского самодержца Ивана Грозного. В них можно прочитать, что «донские казаки, наши холопы, в нашей земле, многое лихо учинили, а потом убежали на поле». Полем, уже привычно в документах того времени, именовали земли по Дону и Северскому Донцу.

Для казачества самой первой, почитаемой исторической датой, является 1570 год. И вот почему. Иван Грозный, отправляя в Константинополь, по-прежнему именуемый русскими Царь-Градом, своего посла Ивана Петровича Новосильцова, через Рыльск и Азов, повелел донскому атаману Михаилу Черкашенину проводить его до донских зимовищ. Атаманам и казакам, всем и без отмены, была послана 3 января 1570 года царская грамота о том, чтобы Ивана Петровича Новосильцова слушали во всех государевых делах, «тем вы нам послужили, – писал царь, – а мы вас за вашу службу жаловать хотим». В апреле месяце (1570 года) Новосильцов прибыл на Северский Донец. Здесь для него были построены суда и уже отсюда атаман Черкашенин с казаками провожал его до крайнего казачьего пункта, Аксайского устья. На обратном пути в Московию, посла также сопровождали казаки. Именно январь 1570 года считается официальной датой признания донских казаков, как служивого люда, способного выполнить волю русского царя и послужить ему.

Через сто лет, в 1670 году, современник царя Алексея Михайловича о службе донских казаков говорил так: «и тех донских казаков на Дону емлют для промысла воинского, посылают в подъезды, подсматривать и неприятельские сторожи скрадывать, и даётся им жалованье, что и другим казакам. А буде их, казаков, на Дону с двадцать тысяч человек, учинены для оберегания понизовых городов от приходу турских, татарских и ногайских людей и калмыков. И дана им на Дону жить воля, начальных людей меж себя, атаманов и иных, избирают и судятся во всяких делах по своей воле, а не по царскому указу».

В 1682 году войсковой атаман Фрол Минаевич Минаев, тот самый, что стоял у истоков основания Гундоровской станицы, писал крымскому хану Мурат-Гирею: «Мы люди небогатые, стад конских и животных у нас мало, городки наши не корыстны, оплетены плетнями, обвешаны тёрном и добывать их нужно твёрдыми головами, на посечение которых, у нас есть сильные руки, острые сабли и меткие пищали…»

Своеобразная боевая жизнь выработала у казаков особый кодекс нравственности. Храбрость и взаимовыручка в бою, стремление поделиться со своими односумами последним, презрение к житейским трудностям были их первейшими добродетелями. Несмотря на всеобщую бедность, воровство и обман между своими, считались гнуснейшими преступлениями и в случае их открытия, виновных жестоко наказывали.

Казак того времени был, как сказали бы сейчас, существом глубоко общественным. Историки утверждали, что ему, как и древнему греку, нужна была общественная площадь, называвшаяся в казачьих городках майданом, или станичная изба, к которой пристало название курень, где он, сидя в кругу друзей, мог бы выпить чарку хлебного вина, перекинуться словом с окружающими, вспомнить дальние походы и заиграть, как казаки говорили и тогда, и сейчас, старинную песню:

 
«Как в поле шлях, дороженька пролегала,
Она неширокая, в длину же конца-краю не было.
Как по этой дороженьке шёл млад донской казак,
Он шёл, огляделся, приглядел в поле себе товарища.
С дорожки добрый молодец сворачивал:
«Бог в помощь тебе, кусточек-полыночек!
Прикажи мне, кусточек, ночку ночевать!»
– Ночуй, ночуй, молодец, ночуй, разудаленькой:
Вот тебе постелюшка – ковыль – травушка,
А высокие изголовьица – полыночек,
Как и теплое одеялице – темная ночушка,
Шитый, браный положочек – чистые звезды,
Крепкий караульщичек тебе – светел месяц!
Свети, свети, батюшка, светел месяц,
Во всю тёмную ночушку!»
 

Глава 2. Старейшая станица на Дону

2.1. В гундоровском юрту поселиться…

Правовые основы заселения станиц, раскинувшихся по Северскому Донцу, хоть станицы Гундоровской, хоть соседних – Луганской, Митякинской или Каменской, были примерно одинаковы. Прослышав про вольные и свободные просторные земли, заселялись беженцы и новые пришельцы на Дон и Северский Донец безо всякого разрешения со стороны кого бы то ни было. Пустующие или незанятые земли назывались «в пусть лежащими», и на них пришельцы с севера строили свои городки «по реке Дону и по другим, впадающим в оную большим и малым рекам».

Во второй половине XVII века началось разделение поземельных довольствий (или юртов) между городками и впервые появилось ограничение «права» самовольно захватывать новые земли.

Желающие основать городок в необжитом месте были обязаны явиться в главное войско со словесною о том просьбою и за разрешением «обысканный юрт занять». Войсковой круг по рассмотрению таковой просьбы «дозволял охотникам занять просимые места и собрать столько людей, сколько могут от того юрта прокормиться».

Было и так, что проводилось тщательное расследование: не возникнет ли от этого решения «утеснение» другим станицам. И только после этого просителям разрешалось «юрт занять и, собрав станицу, городок устроить и жить, как и иные наши городки». Одновременно первопоселенцам выдавалась «заимочная грамота», позволявшая новым хозяевам самостоятельно владеть юртом и вести хозяйство по своему мудрому разумению.

Занимая в конце XVII века землю, казаки начинали относиться к ней как к «государевой», и в своем челобитном прошении заявляли, чтобы им Великий государь пожаловал и велел занять юрт. Хотя ещё ненамного раньше, при обилии пустующей земли и при её необработанности, казаки занимали её столько, сколько было угодно широкой казачьей душе, и «покуда доставал выстрел из пищали».

Так как зачастую между казаками разгорались нешуточные «земельные» страсти, войсковое начальство вплоть до конца XVII века неустанно заботилось об учёте и справедливом занятии «пустопорожних земель». Тому способствовали и стихийно установившиеся правила землепользования. Было, например, такое «установление»: кто вспашет пустующую землю, тому она и будет принадлежать четыре года. На пятый же год, если хозяин её не вспашет, то имеет право пахать её всякий, как общественную. Если кто-нибудь проявлял старание и, занимая поле, загораживал гумно и ставил шалаш, к тому уже никто не смел припахивать землю ближе пятидесяти саженей. Но так продолжалось недолго. Московские правители были явно недовольны. Ведь подобное землепользование, вкупе с казачьей вольницей, неудержимо манило вчерашних крепостных, бежавших из барских вотчин, крестьян, спасавшихся от лютого произвола и холопской неволи. И вот уже одна за другой на Дон доставляются царские грамоты с требованиями не увеличивать число поселенцев за счет беглецов. Во времена, когда только начинала заселяться станица Гундоровская, в 1683 году атаман Фрол Минаев отвечал на царские грамоты: «Теперь у нас вольных много, унимать нам их нельзя потому, что всем нам, старшинам, от голытьбы теперь стало тесно». А на просьбы о выдаче с Дона воров и раскольников Фрол Минаев в своих ответах жаловался: «Мне и другим старшинам и добрым казакам говорить (о выдаче) нельзя потому, что нас голытьба изобьет». А если эту переписку не цитировать, то достаточно вспомнить другое хорошо известное, крылатое, гревшее души беглецов, выражение: «С Дону выдачи нет!»

Станица Гундоровская была признана как селение, согласно войсковой грамоте от 3 января 1681 года (7189 года по допетровскому летоисчислению). Атаманом войска донского тогда был выбран уже упомянутый Фрол Минаев (вершил он дела на Дону с 1680 по 1700 год).

В грамоте от 3 января 1681 года было написано следующее:

«От донских атаманов-молодцов, от Фрола Минаевича и от всего Великого Войска Донского вверх по запольной нашей реке, по Северскому Донцу, городок от городка, покамест наш казачий присуд.

Ведомо вам, атаманы-молодцы, будет в нынешнем в 7189 г., генваря в 3 день, били челом великому государю и великому князю Фёдору Алексеевичу всея великия, и малыя, и белыя России самодержцу, в кругу словесно из Кагальницкого городка Михайло Иванов, да Ведерникова городка Иван Медведь, Аника… а в словесном своём челобитьи сказали, чтобы им великий государь пожаловал и велел им занять юрт Гундоровской. И по указу великого государя, и по нашему войсковому приговору мы, Всевеликое Войско Донское, велели ему, Михаилу Иванову, со товарищами в Гундоровском юрту поселиться и станицу собрать, сколько им угодно, чтоб прокормиться».

Надо пояснить, что неоднократно упомянутое в этой главе слово «юрт» первоначально в старину у татар означало кочевое владение одного улуса, участок земли или целая область, вместе с прилежащими к ним водами, состоявшие в наследственном и безраздельном владении улусного общества.

Казаки, у которых взаимопроникновение культур, языков и обычаев с народами тюркской группы было очень велико, взяли это выражение к себе в обиход. Итак, юрт стал означать земельное владение станичного общества.

При основании новой станицы производился «развод рубежей», точно определялись границы с соседними казачьими поселениями. Станица Гундоровская, так же, как и другие казачьи станицы, получила «разводную грамоту», которая долго служила документом, определявшим право станицы на её земли.

От правильного развода рубежей зависело очень многое. Это и мирные, добрые отношения между станицами, спокойная и размеренная, а может быть, и сытная по возможностям того времени жизнь, целого казачьего селения. Это и плодородные поля, и вековые леса, и удобные, полные разнотравья для скота, пастбища, и всегда обильные водопои, и скромные степные речушки, и всё то, что определяло уклад жизни и благосостояние целых поколений. Вот почему, определение границ или граней по краям юрта для каждого казачьего поселения производилось по поручению жителей людьми, которых казаки называли «правдами». Воистину, правда была не обезличенная. Трудами этих людей составлялась «разводная грамота», которая служила вечным актом земельного владения и охраняла границы юрта от захватов со стороны соседей и влиятельных старшин. А когда со временем возникали земельные конфликты, то главным войском производились проверочные разводы рубежей. Часто случались споры между станицами о размерах юртового довольствия. Войсковая канцелярия назначала комиссию, в неё включались от спорящих сторон самые авторитетные старики, которые, в присутствии всех целовали Крест и Евангелие и клялись, что будут говорить сущую правду. Затем комиссия внимательно выслушивала их показания по поводу нарушенных границ. Они проверялись сыскным старшиной «на месте» и только тогда постановлялось решение.

Из поколения в поколение, из уст в уста, казаки, многозначительно поглядывая друг на друга, пересказывали такую байку. Для того чтобы уточнённые границы лучше и на века помнились в народе, как из своей, так и из соседних станиц, собирали всех мальчиков одного возраста, долго водили их по меже и секли розгами в тех местах, где стояли знаки, определяющие грани станичного юрта. Как кого высекут, так и пустят, побитого, бежать домой. Старшие станичники надеялись, что каждый мальчик до старости будет помнить то место, где был принародно сечён. Жестокое, но развлечение.

В 1683 году, в далёком-далёком от вновь образованной станицы Гундоровской, в городе Амстердаме, была издана учёным Иоганном Ван Ваксбергом карта Таврии. К Таврии европейский географ относил и донские просторы.

Думается, карта не была, даже по меркам того времени, точной. Но уже тогда на ней были обозначены довольно-таки густые леса не только на левом, но и на правом берегу Северского Донца, а на месте станицы Гундоровской имеются точки, скорее всего, определяющие места казачьих поселений.

В 1690 году, через девять лет после образования станицы, в лесах левобережья Донца развернулись кровавые события, связанные с набегом крымского хана Мункотемира. В казачьем гундоровском городке спасались от этого набега и пострадавшие казаки и калмыки, и даже брат этого Мункотемира – Богатырь-Черкес.

В начале XVIII века, особенно после крестьянского восстания 1707–1709 годов, на Северский Донец и в юрт станицы Гундоровской, хлынули беглые крестьяне. Среди них было немало старообрядцев. Ревнителями православной веры выступали, разумеется, местные священники. В 1714 году священник станицы Гундоровской отец Василий доносил епархиальному начальству о появлении в лесах станицы беглого монаха раскольника Макария, «который пущает в мир прелестные слова, не велит к церкви ходить, ни под крест, ни под Евангелие, благословения не принимать».

В 1786 году, в Санкт-Петербурге, во времена правления Екатерины II была издана пограничная карта земель Войска Донского. Эта карта обозначала все станицы по течению Северского Донца, в том числе и станицу Гундоровскую. Станица в то время, разумеется, обозначалась на левом берегу Донца. Примечательность этой карты состоит также в том, что река Большая Каменка показана на ней большой полноводной рекой.

Краеведы давно ведут продолжительные споры, от какого же понятия или слова берет начало название станицы. Версий здесь немало, и очень стоит над ними поразмышлять…

Есть такая версия, что название станицы Гундоровская идёт от древнего казачьего городка Гундары. А оно, скорее всего, возникло от слова гундосый, говорящий в нос. И вот почему…

В те, стародавние времена, на Северский Донец, как на один из первых по-настоящему многоводных и лесных рубежей по пути на юг, стекались беглые, воровские, а значит, «ослушные» и прочие лихие люди. По жестокой традиции тех лет, лихоимцам и ворам вырывали ноздри и, конечно, делали это не столь хирургически изящно. Жертвы такой жуткой операции говорили в нос. Вот первое, но, разумеется, не самое достоверное объяснение названия станицы. Есть и другая, не менее интересная версия…

Среди первых поселенцев на Дону и Северском Донце оказался лихой казак Сазонко Гундин. Он со своими соратниками обосновался на Северском Донце, и его потомки, но уже с несколько измененной фамилией, могли дать название станице.

Имеет право на существование и такая версия. Князь Федор Давыдович Палецкий (шестнадцатое колено от Рюрика) имел троих сыновей, которые носили прозвище Гундоры. Среди предводителей Киевской Руси были прозвища Лавор, Тудор, Кундувдей. Где-то рядом по звучанию и Гундор. Князь Давыд Васильевич Гундор был воеводой при Иване Грозном. Князь Андрей Иванович с таким же прозвищем в 1611 году был сокольничим при дворе царя. Так что крестьяне, бежавшие из имений князей с прозвищами Гундоры, вполне могли образовать селение с таким названием. Но, повторяю, это всего лишь одна из версий и, может быть, не самая достоверная.

А было ещё в XIX веке распространено поверье, что будто на левом берегу Донца поселился когда-то нелюдимый и страшный унтер-офицер, унтер в кратком звучании. И что этот унтер дал начало казачьему селению. Со временем «унтеревская» станица трансформировалась в «гундеревскую», «гундаревскую», так сказать, со всеми вытекающими отсюда фонетическими последствиями. Здесь налицо одно лишь несоответствие. Унтер-офицеры в казачьих войсках назывались урядниками, и тогда станица должна носить название «урядницкой». Кроме того, следует напомнить, что унтер-офицерские чины в русской армии были введены по Уставу воинскому только в петровские времена, в 1716 году.

Многие из станиц на Дону носили прозвища: станица Каменская – «Сучка в башлыке», Константиновская – «Лягушка», Усть-Быстрянская – «Сова», Вёшенская – «Куцые», Ольгинская – «Гур-гур-гур», Зотовская – «Бугаи». А вот гундоровских казаков испокон веков так и называли – «Гундоры» или «Гундары». Остальные прозвища вместе с пояснениями их появления, думается, приводить нет смысла. Они непривлекательны и малоправдоподобны, к тому же связаны с человеческими пороками и эту книгу они никак не украсят.