Драчун. Этюд # 2

Что за время слепое или мы слепы и глухи? Сходились случайно, трогали друг друга, не понимая, за что попало, возбуждаясь и воспламеняясь, вторгаясь в запретное и сокровенное. А с кем-то столкнулись, но не сотронулись, не соприкоснулись, и вспыхнув вместе, не содрогнулись. Осознавать это через много лет – какое-то тошное оплакивание утраты.

Но мы-то сегодня ещё живы!

Песня сменилась и ритм ускорился.

«Представить страшно мне теперь,

Что ты не ту открыл бы дверь,

Другой бы улицей прошёл,

Меня не встретил, не нашёл.»

От этого всего я как-то слишком стискиваю Веру. Она тихонько охает и отнимает губы. Дыхание её горячо. Облизывает трещинки на губах. Меня окатывает теплой волной. Я ослабляю объятья. Кофта бесшумно падает на ковёр. Вера обмякает и тянет меня туда же, вниз.

В эту пропасть, разверстую меж нашими мирами. И я с готовностью делаю шаг.

«Ты спеши, ты спеши ко мне,

Если я вдали, если трудно мне,

Если я словно в страшном сне,

Если тень беды в моём окне…»

На ковре нас накрывает уже не теплом, но жаром. Или это от Веры шпарит, как от печки. В ногах тяжесть, которая только сейчас докатилась. Я вдруг понимаю, что чертовски устал бродить под снегом и дождём. Теперь, чтобы встать, мне потребуется… Нет, это практически невозможно. Не хочу я никуда вставать. Я привлекаю ее к себе. Мы перекатываемся по мягкому ковру под затихающие аккорды.

"Не спеши, когда глаза в глаза…

Не спеши, когда спешить нельзя…

Не спеши, когда весь мир в тиши…

Не спеши…"

Она что-то шепчет – я не могу разобрать – гладит мои волосы – то ли заклинания, то ли молитвы.

– Андрюша, хороший мой. Где же ты был? Почему же, боже мой!?

Мне на секунду кажется, что вот она каждый день так новое имя или они могут повторяться. Гоню эту мысль, соображая тут же, что вот так же и было бы с нами, будь я чуть посообразительней в детстве. Если бы я после той драки проявил бы к ней хоть каплю внимания. Мужского. Откуда бы у меня в то время? Но представим. И над нами всегда висела бы тень Лёшки. Побитого и брошенного по давно забытому поводу.

А сейчас я тоже вполне безвольно валяюсь рядом с ней, такой беззащитно обнаженной, у нее на ковре. Я же напротив застегнут на все пуговицы. Похоже, ещё надеюсь улизнуть под шумок, хоть и начинаю понимать, что теперь вряд ли выйдет.

– Тихо, ты. Что, ты. Иди ко мне. – Прижимаю ее, обнимаю, пытаюсь успокоить

Но она не хочет, не собирается успокаиваться. Оплетает меня своими худыми ногами. Зажмуриваюсь – на мое лицо обрушиваются десятки поцелуев. Она дрожит в моих руках и кажется, что унять и сдержать эту разбушевашуюся нежность не хватит никаких сил.

Но сегодня уже я прижат к той самой стенке. Сегодняшнее вразумление для самых непонятливых. Для тех, кто может годами ждать и ничего не предпринимать… И даже не осознавать упущенное. Но можно ли наверстать после всего? Не поздно ли? Не так даже страшно, Вера, что твое тело под кофточкой далеко не нимфеточной свежести. После пережитого за сегодня оно все равно меня дурманит терпким и пряным. Чего тут больше? Парфюма, пота ли? Других секретных ингредиентов. Я не знаю твоих запахов, Я ничего о тебе не знаю. Твою уникальную смесь по индивидуальному рецепту. Хотя сегодня я узнал, кажется, слишком много. Так много, что не поднять. Вот и мы свалились под грузом этой общей тяжести. Копошимся тут, возимся, пытаясь найти друг в друге что-то – опереться что ли и восстать, возродиться.

Она справляется с несколькими моими пуговицами. Я – даже не пытаюсь – мелкая моторика не моё. «Овсяное печенье» мой калибр – кофта подобрана идеально. Ее теплые руки скользят под мою рубашку. Они проникают глубже, внутрь меня. Ещё немного и они коснутся чего-то такого, что я переменюсь и уже не буду прежним. Не вернусь, Останусь на этом квадратном астероиде, ограниченном старым советским ковром один на один с инопланетянкой, которая знает секрет приготовления полированного овсяного печенья.

Мы не торопимся – куда нам спешить? Сегодня это даже символично: не торопиться. Дыхание сбивается и надо бы его перевести. Она откидывается навзничь и затихает ненадолго.

Большинство знакомых мне дам позавидовали бы хрупкости фигурки Веры. Кто-то годами не вылезает из диет или спортзалов. Кто-то пользуется и не замечает.

Там, где я касаюсь ее бледной, словно выбеленной, кожи, тотчас пробегает волной, подрагивает, отзываясь и покрывается мелкими мурашками. Эта сверхчувствительность откликается в моей голове болезненными молоточками. Они стучатся в темя изнутри. Они беснуются в висках. А пальцы продолжают легко рисовать причудливые невидимые узоры из подрагивающих мурашек.

– Щекотно. – Она шепчет и льнёт ко мне, ерошит мои редеющие кудри. И тянет, горячо дыша, все ниже, куда я даже не решаюсь прикоснуться. Пока.

Меня и самого прохватывает, колотит и крутит. Я вижу себя снова маленьким мальчиком на раскалённом крымском пляже. Во рту вечно соленый вкус волн. Черный виноград добавляет кисло-сладкого. И мама с папой как на той «молодой» фотографии. Я чувствую запах их тел, плавящихся на солнце. Он опять наполняет меня радостью, счастьем быть вместе с ними и не расставаться.

А здесь у меня Вера. Ее запах тоже уже кажется знакомым. Такой же солоноватый вкус. Море или слёзы? Я ещё раз аккуратно целую её, боясь уколоть небритой щекой. Слегка касаюсь губами и снова пробую на вкус. Наверное, задеваю-таки нежную кожу. Она коротко вскрикивает, стискивает мою голову и мне становится нечем дышать.